«Конец в пьесе… <…> удивительный. Если хотите, это примирение души бывшего человека с судьбой. Судьба берет, конечно, свое: мстя бывшему человеку за бунт, она приобщает к своим жертвам три новеньких: во-первых, Клеща, который с этого дня не будет уже говорить о честном труде и откажется от своей спеси, привыкая к чарочке и жуликам; во-вторых. Татарина, который сегодня должен получить из когтей этой судьбы пламенное крещение в алкоголе, чтобы мало-помалу забыть и Коран, и далекую татарку, «которая закон помнит». Третья жертва — комическая, это развенчанный властитель — Медведев, который сменил сегодня свисток будочника на женину кофту, становясь таким образом тоже бывшим человеком.
Примирение взбунтовавшейся души с судьбой скрепляется и своеобразной тризной: погибает в петле самый слабый, самый доверчивый и самый бестолковый из бывших людей — Актер. <…> Кроме горя и жертвы, у Горького «На дне» Лука ничего за собой и не оставил… Но что же из этого следует? Во-первых, дно все-таки лучше по временам баламутить, что бы там из этого ни выходило, а во-вторых… во-вторых, чем бы, скажите, и была наша жизнь, жизнь самых мирных филистеров, если бы время от времени разные Луки не врали нам про праведную землю и не будоражили нас вопросами, пускай самыми безнадежными. <…> Послушайте еще раз: вот Сатин славит свободу и от шулерской прибыли Бубнова пьет за человека.
<…> “Все в человеке, все для человека! Существует только человек — все же остальное дело его рук и мозга! Человек! Надо уважать человека! Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо!”… и т. д.
Слушаю я Горького-Сатина и говорю себе: да, все это, и в самом деле, великолепно звучит. Идея одного человека, вместившего в себя всех, человека-бога (не фетиша ли?) очень красива. Но отчего же, скажите, сейчас из этих самых волн перегара, из клеток надорванных грудей полетит и взовьется куда-то выше, на сверхчеловеческий простор дикая острожная песня? Ох, гляди, Сатин-Горький, не страшно ли уж будет человеку-то, а главное, не безмерно ли скучно ему будет сознавать, что он — все, и что все для него и только для него?..» (И.Ф. Анненский. Драма «На дне»).
|
|
«Ее [пьесы] основная тема - правда и ложь. Ее главный герой - странник Лука, "старец лукавый". Он является, чтобы обольстить обитателей "дна" утешительной ложью о существующем где-то царстве добра. При нем легче не только жить, но и умирать. После его таинственного исчезновения жизнь опять становится злой и страшной.
Лука наделал хлопот марксистской критике, которая изо всех сил старается разъяснить читателям, что Лука - личность вредная, расслабляющая обездоленных мечтаниями, отвлекающая их от действительности и от классовой борьбы, которая одна может им обеспечить лучшее будущее. <…> Горький это предвидел и потому, в виде корректива, противопоставлял Луке некоего Сатина, олицетворяющего пробуждение пролетарского сознания. Сатин и есть, так сказать, официальный резонер пьесы. "Ложь - религия рабов и хозяев. Правда - бог свободного человека" - провозглашает он. Но стоит вчитаться в пьесу, и мы тотчас заметим, что образ Сатина, по сравнению с образом Луки, написан бледно и - главное - нелюбовно. Положительный герой менее удался Горькому, нежели отрицательный, потому что положительного он наделил своей официальной идеологией, а отрицательного - своим живым чувством любви и жалости к людям. Замечательно, что, в предвидении будущих обвинений против Луки, Горький именно Сатина делает его защитником. Когда другие персонажи пьесы ругают Луку, Сатин кричит на них: "Молчать! Вы все скоты! Дубье... молчать о старике!.. Старик - не шарлатан... <…> Он врал... но - это из жалости к вам, черт вас возьми! Есть много людей, которые лгут из жалости к ближнему… Есть ложь утешительная, ложь примиряющая". Еще более примечательно, что свое собственное пробуждение Сатин приписывает влиянию Луки: "<…> Он подействовал на меня как кислота на старую и грязную монету”... <…>
|
|
Знаменитая фраза: "Человек - это великолепно! Это звучит гордо!" - вложена также в уста Сатина. Но автор про себя знал, что, кроме того, это звучит очень горько. Вся его жизнь пронизана острой жалостью к человеку, судьба которого казалась ему безвыходной. Единственное спасение человека он видел в творческой энергии, которая немыслима без непрестанного преодоления действительности - надеждой. Способность человека осуществить надежду ценил он не высоко, но самая эта способность к мечте, дар мечты - приводили его в восторг и трепет. Создание какой бы то ни было мечты, способной увлечь человечество, он считал истинным признаком гениальности, а поддержание этой мечты - делом великого человеколюбия. <…> Горькому довелось жить в эпоху, когда "сон золотой" заключался в мечте о социальной революции, как панацее от всех человеческих страданий. Он поддерживал эту мечту, он сделался ее глашатаем - не потому, что так уж глубоко верил в революцию, а потому, что верил в спасительность самой мечты. В другую эпоху с такою же страстностью он отстаивал бы иные верования, иные надежды. <…>
|
|
В "На дне", в самом конце последнего акта, все поют хором. Вдруг открывается дверь, и Барон, стоя на пороге, кричит: "Эй. вы! Иди. идите сюда! На пустыре. там. Актер. удавился!" В наступившей тишине Сатин негромко ему отвечает: "Эх. испортил песню. дур-рак!" На этом занавес падает. Неизвестно, кого бранит Сатин: Актера, который некстати повесился, или Барона, принесшего об этом известие. Всего вероятнее, обоих, потому что оба виноваты в порче песни. В этом – весь Горький»
(В.Ф. Ходасевич. Некрополь. Горький)
«Пьеса Горького направлена против… <…> утешающих иллюзий, против сентиментального гуманизма, пассивного сострадания и примирения. <…> …Финал подводит окончательный итог деятельности Луки. Добрый старец не может быть прямо обвинен в злоключениях Наташи и Пепла. Но судьбы всех, кто поверил Луке, принял его веру… <…> плачевны: несчастья и страдания людей усугубляются. <…> Гибель Актера в финале пьесы – прямое обвинение, которое может быть предъявлено Луке. И нужно ждать, что после Актера наступит очередь Насти.
Таковы последствия проповеди Луки» (Б.В. Михайловский. Творчество М. Горького и мировая литература)
«Организованный Бубновым "праздник души" был нарушен сообщением Барона: "Эй вы! Иди... идите сюда! На пустыре... там... Актёр... удавился!" <…> Сообщение Барона вызвало недовольство Сатина: "Эх... испортил песню... дур-рак!" Ю.Юзовский считал, что эти слова относятся к Актёру… <…> На наш взгляд, не мог Сатин назвать сведшего счёты с жизнью Актёра дураком. Он хорошо относился к нему. Только Сатин обратил внимание на внезапный его уход из ночлежки. Возможно, у Сатина тогда зародилось подозрение: "Эй ты, сикамбр! Куда?" Ранее Сатин заметил подавленное настроение Актёра, объяснив это влиянием Луки: "...всё старик... навинтил Актёра". Слова Сатина в финале пьесы скорее, на наш взгляд, относятся к Барону. Его сообщение оказалось несвоевременным, нарушило приподнятое настроение обитателей подвала». (И.Е. Каплан. Афоризмы Бубнова)
«Горьковский Лука… <…> высоко ценит человека. Следуя принципам христианского гуманизма, он искренне желает помочь ночлежникам. <…> Но сострадание “лукавого старца”, его утешительство, как это стремится показать Горький, ведет в итоге к утаиванию истины, к смирению. <…> …Приход Луки, как пытается убедить автор, не увенчался успехом: он не спас Актера, не уберег Ваську Пепла от преступления… Самый главный результат, которого добился Лука в своих беседах с босяками, заключается в гуманизации ночлежки. <…> Он обнажил человеческую суть каждого» (В.А. Ханов. Драма М. Горького «На дне»: идейные истоки и проблема Пути)
«Истина и сострадание, в глазах Горького, вещи - не просто разные, но и враждебные. «Человек выше жалости». Жалость унижает его духовную сущность. А между тем, если пристально, «с карандашом в руках», читать пьесу, как это советовал делать прекрасный поэт и критик И.Ф. Анненский в «Книге отражений», то окажется, что «человеческая» сущность начинает вырываться из пропитых глоток Сатина, Барона, Актера, Пепла и Насти, лишь когда их «пожалел» Лука.
До его появления они «спали». Когда он их «пожалел», они проснулись. В том числе проснулся и гордый Сатин, заговорив о Человеке. Том самом, который «выше жалости». Которого надо не жалеть,
а «уважать». Но за что можно уважать обитателей ночлежки? За что их можно жалеть – понятно. А вот за что уважать? Это очень сложный вопрос, и от него не отмахнешься простым ответом: уважать не за что - жалеть, да, есть за что.
В монологе о Человеке, Сатин рисует рукой в воздухе странную фигуру. И заявляет, что человек «это не ты, не я, не они... нет! – это ты, я они, старик, Наполеон, Магомет... в одном!» Эта ремарка («Очерчивает пальцем в воздухе фигуру человека ») очень важна, без нее теряется весь смысл пьесы. Если говорить о возможном «ключе» к пониманию этой вещи, он находится как раз
тут. <…>
Только “совокупное” человечество способно сразиться с создателем несправедливого мира. Только все вместе, “в одном”, включая и героев, и пророков прошлого и настоящего. И даже таких ничтожных, спившихся созданий, как Сатин. Романтический бунт одинокого “я” против Бога Горький заменяет коллективным восстанием всего человечества. <…> В том-то и дело, что гимн Сатина Человеку – это смертный приговор “людям”. Его тост за Человека – это поминальный стакан за Барона, Настю и… Актера. После того как произносится этот возвышенный монолог и выпивается за Человека, происходит следующее.
“Актер. Татарин! (Пауза) Князь!
(Татарин поворачивает голову)
Актер. За меня... помолись...
Татарин (помолчав). Сам молись...
Актер (быстро слезает с печи, подходит к столу, дрожащей рукой наливает водки, пьет и - почти бежит - в сени). Ушел!
Сатин. Эй ты, сикамбр! Куда?”
Куда? Вешаться. Последним словом пьесы, после монолога Сатина и каторжной песни (“Солнце всходит и заходит, а в тюрьме моей темно”) является самоубийство Актера, которому Сатин, воспев Человека как идеал будущего бунта против Бога, отказал в праве на жизнь.
Не Лука виноват в том, что Актер повесился. Сатин... Лука жалел обитателей ночлежки, потому что они люди конченные. Дело не в том, что для Актера нет в России лечебницы, а в том, что Актер это “бывший человек”, а грядет новая мораль, в которой “бывшим” нету места. <…> Фигура, нарисованная в воздухе Сатиным, висит в пустоте. И в такой же пустоте зашагает гордый Человек Горького из поэмы “Человек”. <…> …это… <…> тот “совокупный” Человек, за которого Сатин торжественно поднимал стакан водки, провожая в “последний путь” не только Актера, но и себя, и всех обитателей ночлежки. Тех, кого “пожалел” Горький-Лука, Горький-Сатин красиво “отпел”. <…> Вот Лука и Сатин – не оппоненты, но два философа, которые не знают об “истине”, но знают о “правде” и делают из нее противоположные практические выводы» (П.В. Басинский. Страсти по Максиму)