Впечатления разных наблюдателей об особенностях русского народа невозможно свести в цельную и непротиворечивую картину «русской души», национального характера. В них содержится много субъективных и произвольных оценок. Возникающие из таких впечатлений этнокультурные стереотипы русского человека оказываются разнородными. Единый национальный характер, который был бы присущ русским людям «вообще», из них не складывается. Или, может быть, лучше сказать: складываются разные характеры, определяющие некоторые типичные особенности поведения представителей тех или иных социальных слоев и групп. Да и эти особенности от эпохи к эпохе меняются, не говоря уж о том, что изменяется и само разделение общества на слои и группы. Случайные, разрозненные наблюдения над отдельными представителями народа, с каким бы числом их не встречался наблюдатель, служат ненадежной почвой для обобщений и выводов о народе в целом. Но общие для всего народа представления, ценности, нормы поведения запечатлеваются и хранятся в национальной культуре. Исторический путь, пройденный народом, откладывается в его социальной памяти и формирует традиционные установки его культуры. Сила традиции придает этим установкам стабильность и сохраняемость в течение долгого времени. Поэтому они кажутся заложенными в народе «от века», заданными ему «кровью и почвой». Именно их чаще всего имеют в виду, когда говорят о «характере народа».
Россия представляет собой чрезвычайно сложный поликультурный исторический феномен. Основную типологическую особенность российской культуры, по мнению исследователей, составляет ее бинарный, т.е. двойственный характер. Как подчеркивал Н.А. Бердяев, Россия — это страна великих контрастов, любой тезис относительно ее истории и культуры имеет и антитезис. Что бы мы о России ни сказали, противоположное оказывается также верным.
Большинство исследователей согласны, что на формирование русского характера огромное влияние независимо от формы государственного устройства оказали два главных фактора — необъятные просторы России и суровость ее климата. К этому следует добавить постоянно присутствовавший фактор внешних угроз, определивший особенности русской власти и отношение к ней народа.
Попытки выявить важнейшие традиционные установки русской культуры предпринимали многие отечественные мыслители. Одна из наиболее известных работ, направленных на решение этой задачи, принадлежит русскому философу XX века Н.О. Лосскому. В его книге «Характер русского народа», изданной впервые в 1957 г. в Германии, рассматривается ряд «первичных основных черт», отличающих культурно-исторический облик русского народа. Лосский относит к ним:
• религиозность и связанное с нею искание абсолютного добра и смысла жизни; способность к высшим формам опыта, особенно заметная в области нравственного опыта, в общении;
• открытость души к «чуткому восприятию чужих душевных состояний» и интуитивному постижению вещей;
• могучая сила воли и страстность, проявляемая в общественной и религиозной жизни — в казачьем молодечестве, бунтарстве, фанатической революционности и т. д.;
• экстремизм и максимализм — «требование всего или ничего»; свободолюбие, доходящее до склонности к анархии и требующее деспотической государственной власти для обуздания анархического своеволия;
• патриотизм и национальное чувство, соединяющие в одно неразрывное целое любовь к родине, народу и государству;
• презрение к мещанству, к буржуазной сосредоточенности на собственности, на земных благах;
• сочетание мужества с женской мягкостью; доброта, жалостливость, но и вместе с тем жестокость.
Лосский утверждает, что свобода духа, анархизм, максимализм, страстность и искание совершенного добра, связанные с постоянным «дерзким испытанием ценностей», ведут к неустойчивости форм жизни, опасным расстройствам общественного организма, преступлениям, бунтам. Поэтому «диапазон добра и зла» у русских более высок, чем у других народов, т. е. и добро и зло достигают более крайних выражений. По-видимому, не все из указанных Лосским черт русского народа можно считать установками, традиционно преобладающими в русской культуре вплоть до настоящего времени. Лосский и сам отмечает, например, что доброта в значительной мере подрывается нищетой, притеснениями, патриархальным семейным деспотизмом и пьянством, которые ведут к озлоблению и зверствам; что, вопреки его утверждению о религиозности русского народа, русская интеллигенция второй половины XIX века была если не атеистической, то, во всяком случае, «внецерковной»; что наряду с могучей силой воли в русском человеке есть «аспект обломовщины», т. е. леность и пассивность, которые ведут к небрежности, неточности, нехватке энергии для осуществления прекрасно задуманных планов.
Если выделить основные черты и духовные ориентации, господство которых в русской культуре более или менее единодушно признается различными авторами, то можно указать следующие установки, характерные для нее: коллективизм, бескорыстие, духовность, непрактичность, экстремизм, гиперболизм, фетишизация государственной власти и убеждение в зависимости всей жизни граждан от нее, патриотизм и мессианство. Но это не исключает полное отсутствие противоположности этих черт: индивидуализма, утилитаризма и практицизма, презрение к власти и закону и т.д. Это только означает, что доминирующими в ней являются именно первые, хотя ими, конечно, не исчерпывается ее специфика. Рассмотрим их подробнее.
Коллективизм вырабатывался как культурная норма, требующая подчинения мыслей, воли и действий индивида требованиям социальной среды. Эта норма складывалась в условиях общинной жизни и патриархального быта русского крестьянства. Она, с одной стороны, способствовала организации крестьянского труда и всего уклада деревенской жизни (решение вопросов «всем миром»), а с другой — получала одобрение со стороны власть имущих, поскольку облегчала управление людьми. Многие народные пословицы отразили коллективистскую ориентацию поведения русского человека: «Один ум хорошо, а два лучше», «Один в поле не воин», «На миру и смерть красна», и др.
Индивидуализм, уклонение от сотрудничества, противопоставление себя коллективу, даже просто нежелание поддержать общение (например, со словоохотливым случайным попутчиком) воспринимается как неуважение, высокомерие, чванство. Так вести себя «не принято» — это «бескультурье», которое порицается общественным мнением. Антиколлективизм подвергается осмеянию в басне Крылова «Лебедь, рак и щука»; гоголевский Тарас Бульба отрекается от впавшего в индивидуалистический грех сына; душевный крах терпят одиночки, восстающие против общества — Онегин у Пушкина, Печорин у Лермонтова, Раскольников у Достоевского. Россия не пережила Ренессанс, внесший струю гуманизма в европейскую культуру, и идея уникальности, самоценности человеческой личности хотя и высказывалась, но никогда не привлекала к себе особого внимания в русской культуре. Гораздо более частым мотивом было стремление «быть как все», «не выделяться». Групповая сплоченность снимала проблему индивидуальной инициативы. Растворение личности в коллективе, в массе порождало безответственность за свое поведение, за личный выбор и участие в совместном действии.
Лишь к концу XX века мысль о том, что индивидуализм имеет не меньшую социальную ценность, чем коллективизм, постепенно проникает в русскую культуру. Но и сейчас наше общество с большим трудом осваивает такие понятия, как права человека и свобода личности, а личная инициатива, требуемая рыночной экономикой, то принимает уродливые формы дикого мошенничества, то вызывает не менее дикое сопротивление со стороны приверженцев принципа «не высовывайся» (например, поджоги, отравление скота у фермеров).
Бескорыстие, возвышение духовности, осуждение склонности к приобретательству, накопительству, скопидомству всегда встречало признание в русской культуре (хотя далеко не всегда служило фактически нормой жизни). Почитались юродивые, отшельники, укротители плоти, бессеребренники и вообще все, кто пренебрегал мирскими благами ради каких-то высших духовных идеалов. Альтруистическая жертвенность, аскетизм, «горение духа» отличают исторических и литературных героев, ставших образцами для целых поколений, — Сергия Радонежского и отца Аввакума в народных преданиях, старца Зосимы и князя Мышкина у Достоевского, властителей дум русской интеллигенции — философов XIX в. Николая Федорова и Владимира Соловьева. Безусловно, высокая духовность русской культуры связана с православно-христианским культивированием святости и несет в себе религиозное начало. Первенство духа над презренной плотью и обыденностью, однако, оборачивается в русской культуре презрительным отношением к житейскому расчету, «мирской суетности», «мещанской сытости». Это, конечно, не значит, что русским людям вообще чужд практицизм.
Стремление к материальным благам, чичиковское и плюшкинское поведение — вовсе не редкость в России. «Деловые люди» в ней, как и всюду, ставят во главу угла деньги. Однако в традициях русской культуры деловитому экономическому мышлению не придается особой ценности. «Мелочным расчетам» противопоставляются «широкие движения души». Поощряется скорее не расчетливая предусмотрительность, а избегание ее и действие «на авось». Стремление к высотам духовного совершенства выливается в нереальные благие мечтания, высокопарные интеллигентские словопрения о «вечных святынях», за которыми стоит «милая сердцу» практическая беспомощность, бездеятельность и попросту лень.
Русская культура более склонна признать прелесть восточной пассивности, чем достоинства западного активизма, практицизма и деловитости. Это находит отчетливое выражение, например, в творчестве Гончарова: авторские и читательские симпатии отдаются больше ленивому, но благородному Обломову, чем энергичному, но чуждому сентиментальных эмоций Штольцу. Сходным образом в душе русского человека сочувствие вызывают бесшабашные удальцы, пропойцы, бомжи, готовые жить впроголодь, только бы не брать на себя тягот систематического труда. Обсуждение знаменитого вопроса: «А ты меня уважаешь?» строится на предпосылке, что уважение завоевывается не делами, а исключительно лишь выдающимися душевными качествами, которые совсем не обязательно должны проявляться в выдающихся поступках.
Обширность просторов России и многочисленность ее населения на протяжении многих столетий постоянно сказывались на русской культуре, придавая ей склонность к экстремизму, гиперболизму. Эта склонность проявлялась в том, что всякий замысел, всякое дело на фоне громадных по сравнению с соседними странами российских масштабов становились заметными и накладывали свой отпечаток на культуру только тогда, когда приобретали достаточно большой размах, зачастую — лишь если доводились до крайности. Людские ресурсы, природные богатства, разнообразие географических условий, величина расстояний позволяли осуществлять в России то, что было невозможно в других государствах. Соответственно и проекты привлекали внимание, когда отличались грандиозностью. Подтверждений тому. можно привести сколько угодно. Гиперболичны были вера и преданность крестьян царю-батюшке; национальные амбиции и неприязнь ко всему иностранному у московского боярства и духовенства; деяния Петра I, задумавшего построить за несколько лет большой столичный город на пустынном болотистом берегу моря и превратить огромную отсталую страну в передовую и могучую державу; увлечения российской знати XVIII-XIX вв. строительством дворцов и усадьб, французским языком и зарубежными модами; достигшая глубочайшего психологизма у Толстого и Достоевского русская литература; особенности русской интеллигенции (социального слоя, подобного которому не было больше нигде) с ее мучительным ощущением «горя от ума», возвышенными духовными устремлениями и житейской непрактичностью; безудержно фанатичное принятие и проведение идей марксизма, вылившееся в уникальный социальный эксперимент, дорого обошедшийся русскому народу; неподдельный народный энтузиазм и неправдоподобно наивная шпиономания времен сталинизма; «громадье» планов, «поворотов рек», «великих строек коммунизма» и т. п.
Эта же страсть к гиперболизму и экстремизму проявляется и ныне — в доходящем до нелепостей выпячивании своего богатства «новыми русскими»; в беспредельном разгуле бандитизма и коррупции; в наглости финансовых «пирамидосозидателей» вроде Мавроди и невероятно большом количестве их доверчивых жертв; в удивительных для страны, прошедшей через ГУЛАГ и войну с фашизмом, буйных вспышках фашистско-националистических настроений и ностальгической любви к «порядку, который был при Сталине»; и т. д. Наклонность к гиперболизации всего, что делается, воспринимается русским человеком как культурная норма. И даже люди робкого характера, в жизни, не рискующие впадать в крайности, обычно с одобрением воспринимают «русский размах», многократно воспетый в народном искусстве.