Майор Шестаков вскоре был назначен командиром истребительного полка.
Тогда же, в двадцатых числах июля, привелось впервые встретиться с генерал-майором Иваном Ефимовичем Петровым. Полки кавдивизии, которую он формировал, стояли в разных местах, в том числе в самой Одессе, и комдив часто бывал в штарме.
Генерал Петров ходил в кавалерийской портупее. Он носил пенсне, которое иногда, в минуты волнения, вздрагивало от непроизвольных движений головы последствие, как я узнал потом, давнишней контузии. В его облике, в манере держаться сочетались черты прирожденного военного и интеллигента, что, впрочем, было характерно не только для внешности Петрова.
Иван Ефимович принадлежал к людям, сразу располагающим к себе, внушающим не просто уважение, но и чувство симпатии. Что же касается бывалых кавалеристов, собравшихся в его дивизии, то они, судя по всему, быстро признали в генерале старого конника.
В эту дивизию — она стала именоваться 1-й кавалерийской — пришло много запасников-ветеранов. Некоторые прибывали в буденовках, сбереженных с гражданской войны. Под стать бойцам подобрался и командный состав: тоже большей частью прошедший закалку тех огненных лет.
5-й кавполк, который комплектовался в Котовских казармах, принял вскоре капитан Федор Сергеевич Блинов. Воинское звание командира, конечно, малость отставало от должности, но это было дело поправимое. Зато эскадрон он водил в сабельные атаки еще против врангелевцев.
Ясным июльским вечером, когда город еще не остыл от дневного зноя, полк Блинова уходил из Одессы на фронт. Он проследовал по центральным улицам — с трубачами во главе колонны, с пулеметными тачанками, со своей легкой артиллерией. Вечер выдался спокойный, без бомбежки, и тротуары заполнила густая толпа. К конникам тянулись руки с букетами цветов. Их напутствовали возгласами: "Бейте фашистских гадов!"
Маршрут полка пролегал мимо дома Пушкина, свято чтимого одесситами. Приблизившись к нему, капитан Блинов скомандовал равнение. Никакими уставами это, конечно, не предусматривалось. Но как много сумел выразить старый буденновец этой командой, поданной в порыве высоких чувств!
Через Пересыпь полк направился в Лузановку — одно из немногих вблизи Одессы мест, где достаточно густых деревьев, чтобы замаскировать тысячу коней. А несколько дней спустя конники встретились с врагом.
* * *
Тем временем у Днестра продолжалась перегруппировка войск левого крыла Южного фронта, повлекшая новые изменения в составе Приморской армии, а затем и в границах нашей полосы обороны.
28 июля В. Ф. Воробьев, вернувшись от начальника штаба, продиктовал для записи в журнале боевых действий:
— "Пятьдесят первая стрелковая дивизия выводится в резерв командующего фронтом… На занимаемом рубеже ее сменяет двадцать пятая стрелковая двумя полками…"
Таким образом, из трех дивизий, составлявших 14-й корпус — первооснову Приморской армии, за нами оставалась лишь 25-я Чапаевская. Правда, из 9-й армии передавалась в Приморскую 95-я стрелковая дивизия, но вместе со своей полосой обороны: от Тирасполя до Григориополя — сорок с лишним километров фронта, если считать по прямой…
Все это, несомненно, означало, что положение у наших соседей справа становится все более напряженным. Два дня назад 72-я дивизия немцев форсировала Днестр между Григориополем и Дубоссарами, где река делает большой изгиб. Вражеский плацдарм на левом берегу ликвидирован не был, и, очевидно, противник наращивал там силы.
Но сперва о нашей новой дивизии. Она и в мирное время входила в состав войск, прикрывавших западную границу. Участвовала в финской кампании… Словом, кадровая дивизия с богатыми традициями. Отечественную войну она встретила в боевой готовности, поднятая по тревоге за два часа до нападения врага.
Было известно, что 95-я Молдавская стойко оборонялась на Пруте, что в начале июля она нанесла поражение 35-й румынской дивизии (с этим успехом отличившиеся полки поздравило командование Южного фронта). К Днестру дивизия вышла, понятно, не без потерь, но вполне боеспособной. Однако, зная все это, мы не могли тогда дать себе отчета, какую реальную боевую силу получит Приморская армия вместе с новым значительным участком фронта на своем правом фланге. Да и как выглядел сейчас этот фланг, было не особенно ясно.
Дело в том, что приказ о переходе 95-й в подчинение нашей армии застал дивизию, точнее, два из трех ее стрелковых полков и большую часть артиллерии в составе ударной группы, созданной для восстановления положения в районе Григориополь, Дубоссары, где противник переправился через Днестр. По доходившим сведениям, там шли ожесточенные бои.
В течение следующих двух суток положение стало более определенным, но не улучшилось. Противник имел теперь на левом берегу до трех дивизий, которые нашим войскам удавалось лишь сдерживать. Там уже действовала часть 69-го авиаполка. Остальные истребители отражали усилившиеся налеты на Одессу. Помочь 95-й дивизии чем-либо еще мы не могли — на фронте от Тирасполя до моря оставались кроме артиллеристов и пулеметчиков укрепрайона одни чапаевцы. В такой обстановке 31 июля прибыл к нам генерал-лейтенант Г. П. Софронов, назначенный командующим Приморской армией. Из Полтавы, где находился штаб главкома Юго-Западного направления С. М. Буденного, командарм ехал кратчайшим путем, минуя штаб Южного фронта: главком рекомендовал ему поспешить в Одессу.
"Одессу не сдавать"
Прорыв обороны 9-й армии на Днестре осложнил и без того трудное положение наших войск на юге. В это же время из района Бердичева повернула на Умань, Первомайск, Вознесенск 1-я танковая группа фон Клейста. Ее моторизованные корпуса врезались в тылы армий правого крыла Южного фронта, ослабленных предшествовавшими тяжелыми боями. За несколько дней на фронте произошли грозные перемены. Враг захватывал города, которые, казалось, находились вне непосредственной угрозы. Перед лицом этих событий многое, представлявшееся до сих пор важным, отходило на второй план и многое требовалось осмыслить заново.
Впору было задуматься и над тем, как может измениться задача Приморской армии.
После включения в нее 95-й дивизии мы отвечали за оборону по Днестру от моря до Григориополя. Выходившая к этому пункту разграничительная линия с 9-й армией была проложена через Вознесенск и Жовтнево от Южного Буга. Армейская полоса обороны выглядела на карте большим квадратом: по фронту примерно столько же, сколько в глубину — от переднего края до Буга. В пределах этого квадрата находился кроме Одессы другой областной город и порт — Николаев с его судостроительными заводами.
Николаев еще недавно мог считаться почти безопасным тылом, досягаемым разве что для вражеской авиации. Прорыв противника с севера к Первомайску и угроза Вознесенску перечеркивали подобные представления. Но опасность, нависшая над всем югом Правобережной Украины, заставляла думать прежде всего об Одессе. И не потому, конечно, что она была ближе всего, за окнами штаба.
Крупнейший город на Черноморском побережье, промышленный и культурный центр, первоклассный торговый порт, важная военно-морская база… К этому можно было добавить еще многое, Одесса имела стратегическое значение уже вследствие одного того, что на аэродромах вблизи нее садились для дозаправки бомбардировщики флотских ВВС, совершавшие налеты на промыслы Плоешти, которые питали нефтью гитлеровскую военную машину.
Естественно, Одесса не могла не занимать важного моста и в планах врага. И как свидетельствуют документы, опубликованные после войны, фашистское командование учитывало, что овладеть этим городом не просто. "Следует ожидать попытки противника удержать район Одессы, — заносит 30 июля 1941 года в свой дневник начальник генштаба германских сухопутных войск Гальдер. — Одесса может стать русским Тобруком…"
Но все же гитлеровцы планировали взять Одессу скоро. Наши моряки рассказывали, как много мин набросала вражеская авиация на подходах к Севастополю и другим черноморским портам. Но у Одессы мины не ставились совсем. Признак, что и говорить, серьезный… Однако если противник хотел сохранить Одесский порт и фарватеры чистыми для себя, то отсутствие в этом районе вражеских мин устраивало, разумеется, и нас.
Чем тревожнее становилась обстановка на соседних участках сухопутного фронта, тем чаще вспоминалось, что на другом фланге у нас все-таки море. Море, на котором господствует наш флот.
Встретив нападение врага в боевой готовности, Черноморский флот в июне-июле не понес особых потерь. Моряки обеспечивали эвакуацию переводимых из Одессы в тыл предприятий — значительная часть грузов с самого начала отправлялась морем, и транспорты уходили под охраной боевых кораблей. Но флот, несомненно, мог, если бы это потребовалось, оказать и прямую поддержку наземным войскам.
С военными моряками я впервые соприкоснулся еще в двадцатые годы, на Тихом океане. Недолгое время даже сам носил флотскую форму, проходя стажировку (это практиковалось для отдельных армейских командиров) на сторожевике "Воровский". Им командовал старый моряк Александр Иванович Клюсс, поддерживавший на корабле четкую службу. С тех пор запомнились некоторые морские термины и обычаи, торжественные церемонии ежедневного подъема и спуска флага, чинный порядок в кают-компании с традиционным "Разрешите к столу?".
"Боровский", имевший скромное водоизмещение — около трех тысяч тонн и две или три небольшие пушки, являлся тогда самым крупным кораблем морских сил Дальнего Востока. Небогато было и с береговой артиллерией. Между тем приходилось считаться с возможностью агрессии не только со стороны сухопутной границы, но и с моря. Помню, как обсуждались планы защиты подступов к владивостокской бухте Золотой Рог армейскими средствами. Выдвигалась, например, такая идея: установить на баржах полевые гаубицы, разместить такие плавучие батареи за выступами берега или основами и встретить вражеские корабли навесным огнем…
Здесь, под Одессой, встала на повестку дня обратная задача: повернуть к суше тяжелую береговую артиллерию.
В районе Одесской военно-морской базы имелось несколько дальнобойных стационарных батарей крупного калибра. Но раньше береговые артиллеристы готовились стрелять только по морским целям. Хорошо, что хватило времени устранить этот просчет. В конце июля батареи, расположенные у Одессы, уже проводили тренировочные стрельбы по наземным целям. Одесские моряки вообще всерьез занялись подготовкой к сухопутной обороне своей базы.
Хочу пояснить для читателей, не соприкасавшихся с флотом, что военно-морская база — не только гавань или порт, где могут стоять и снабжаться боевые корабли. В понятие базы у моряков входит комплекс сил и средств, предназначенных для защиты определенного участка моря и побережья, — посты наблюдения и связи, береговая артиллерия, корабли, подразделения ПВО, различные тыловые службы. В сущности, база — это своеобразное, довольно разнородное по составу соединение, имеющее собственный штаб.
И естественно, что в Одессе работа свела меня прежде всего с моряками из штаба базы. Это были начштаба капитан 1 ранга С. Н. Иванов, его молодой помощник капитан 3 ранга К. И. Деревянно, флагманский артиллерист базы капитан 2 ранга С. В. Филиппов.
С началом войны моряки перестали носить свои белоснежные летние кителя и фуражки. Однако и в темной форме они выглядели парадно: золотые нашивки на рукавах, некрахмаленные манжеты, острая складка на отутюженных широких брюках, как-то особенно надраенные пуговицы. Сперва все это немножко ослепляло, но, очевидно, так и полагалось воевать на море, где нет окопной пыли и грязи. Вспоминалось, что, кажется, еще в старину на кораблях одевались к бою, как на парад. А настроены моряки были по-боевому.
В оперативном отношении Одесская военно-морская база стала подчиняться Приморской группе войск, а затем Приморской армии, оставаясь в общем подчинении флотскому командованию. Предписания, полученные в последних числах июля командиром базы и ее штабом от наркома ВМФ адмирала Н. Г. Кузнецова и Военного совета Черноморского флота, были самыми категорическими: независимо от положения на сухопутном фронте базу не оставлять и драться за нее до конца.
Личный состав базовых подразделений и служб деятельно участвовал в инженерных работах на подступах к городу. Моряки особо укрепляли подходы к своим береговым батареям — перед ними создавались и проволочные заграждения, и минные поля. К огневой поддержке сухопутных частей готовились стоявшие в Одессе корабли. Здесь постоянно находились два эсминца, дивизион канонерских лодок, тральщики, сторожевые и торпедные катера, а также крейсер "Коминтерн" черноморский ветеран, ввод которого в строй положил начало возрождению флота после гражданской войны.
В штабе морской базы готовили сухопутные карты, таблицы, планшеты. Там теперь часто бывали начарт Приморской армии полковник Н. К. Рыжи и начальник штаба артиллерии майор Н. А. Васильев, установившие тесную связь со своими морскими коллегами.
Нельзя не отдать должного предусмотрительности Николая Кирьяковича Рыжи. Перед началом войны он в 14-м корпусе, не дожидаясь особых указаний свыше, делал все от него зависящее для повышения боевой готовности артиллерийских полков. А в Одессе, задолго до того как флотская береговая артиллерия могла вступить во взаимодействие с нашими дивизиями, майор Васильев по заданию полковника Рыжи побывал на всех батареях военно-морской базы, познакомился с их командирами. Они совместно наметили места корректировочных постов, условились о порядке вызова огня и других деталях общей боевой работы.
Почти одновременно с командармом Г. П. Софроновым в Одессу прибыли дивизионный комиссар Ф. Н. Воронин, назначенный членом Военного совета Приморской армии, и полковой комиссар Л. П. Бочаров, возглавивший политический отдел армии.
Воронина мы знали как начальника политуправления Южного фронта. То, что вслед за Г. Д. Шишениным в армию направлялся еще один крупный работник фронтового масштаба, говорило о большом внимании к приморскому флангу. И притом в такое время, когда трудное положение создавалось отнюдь не только у нас.
Знакомясь с командирами штарма, Федор Николаевич Воронин сдержанно, но вполне определенно сказал, что развитие событий требует быть готовыми и к самостоятельной, как он выразился, обороне стратегически важного района Одессы, если противник отрежет его с суши. Очевидно, командование фронта, а может быть, не только фронта, считало возможным или вероятным, что армии предстоит решать подобную задачу.
В сущности, в тот момент это не было таким уж неожиданным. Приходилось ведь допускать, что где-то севернее противник может оказаться у Буга. А раз так, представлялось, конечно, выгодным сохранить позиции на побережье, нависающие над неприятельским флангом.
Однако речь шла не просто о позициях, а об Одессе. Оборона такого крупного города на изолированном плацдарме, в тылу у врага, явилась бы задачей совершенно необычной — память не подсказывала решительно никаких подходящих примеров из прошлого. Возникали бесчисленные вопросы, на которые бесполезно было требовать от кого-либо исчерпывающего ответа — его, очевидно, могла дать лишь сама жизнь.
* * *
Генерал-лейтенант Софронов остановился с дороги у Чибисова — они, оказывается, знали друг друга еще по службе в Уральском военном 'округе. Вечером командарм появился в штабе, уже осведомленный об обстановке и основных наших заботах.
Штарм к тому времени обосновался в здании Строительного института на укромной, почти непроезжей улице Дидрихсона, которую местные жители чаще называли Староинститутской. В соседнем дворе заканчивалось оборудование помещения, выбранного Чибисовым для подземного КП. Там уже действовал армейский узел связи, откуда Софронов смог переговорить по буквопечатающему аппарату с командующим Южным фронтом И. В. Тюленевым.
Новый командарм не торопился отдавать распоряжения, ставить задачи. Очевидно, не в его привычках было проявлять власть, не вникнув досконально в положение дел. Чувствовалось, однако, что он рассчитывал застать под Одессой не такую армию, какую застал (как рассказывал позже Г. П. Софронов, начальник Генерального штаба Г. К. Жуков излагал ему в Москве так и не реализованный план развернуть Приморскую группу войск в сильную армию в составе пяти-шести дивизий).
Георгий Павлович Софронов встретил войну заместителем командующего войсками Прибалтийского Особого военного округа. Ему было уже под пятьдесят. Софронов сразу располагал к себе. Открытое лицо, доброжелательный взгляд. Держался он просто, даже как-то по-домашнему. Вскоре мы оценили его как человека прямого и душевного, не любителя излишней официальности. При этом он обладал сильным, твердым характером, огромной выдержкой.
Приезду Софронова очень обрадовался начарт Рыжи, служивший в двадцатые годы в дивизии, которой тот командовал. От Николая Кирьяковича Рыжи я немало узнал о нашем командующем. Позже и сам Георгий Павлович вспоминал иногда что-нибудь интересное из своей богатой событиями жизни.
Софронов был старым коммунистом, еще до Октября связавшим свою судьбу с большевистской партией. И вместе с тем старым военным, прапорщиком русской армий в первую мировую войну.
Некоторые страницы его биографии открывались для нас подчас совсем неожиданно. Когда на второй или третий день после его приезда обсуждался у карты план строительства укреплений, командарм обнаружил знание особенностей отдельных районов города, расположения многих предприятий. Только называл их по-дореволюционному — завод Геза, "Ропит"… Поймав чей-то вопросительный взгляд; Георгий Павлович усмехнулся:
— А вы не знали, что я старый одессит?
И выяснилось, что еще почти четверть века назад он воевал на одесских улицах. В конце семнадцатого года солдатский комитет 6-й армии поручил бывшему прапорщику Софронову командовать отрядом в пятьсот штыков, посланным из Измаила в помощь красногвардейцам Одессы для подавления мятежа гайдамаков. После Январского восстания, утвердившего в городе Советскую власть, тот же бывший прапорщик работал в штабе Социалистической армий, сформированной для защиты Одессы от вторгшихся на Украину румыно-немецких войск…
Ничего этого мы не подозревали. Но кто-то в Москве, как видно, помнил давний этап боевого пути генерала Софронова. Не потому ли именно его послали с другого фронта в Одессу, которой снова угрожал враг? Учли, возможно, и то, что после гражданской войны он был комендантом Архангельского укрепрайона, где тоже требовалось держать оборону сообща с моряками.
В Москве, в Генеральном штабе, Софронова предупредили, что Приморской армии, может быть, придется вместе с силами Черноморского флота воевать в тылу у врага, удерживая плацдарм, который очень понадобится, когда наши войска перейдут на юге в контрнаступление.
В принципе это была та же задача, о которой уже говорил в штарме член Военного совета Ф. Н. Воронин. С той лишь разницей, что плацдарм представлялся в виде широкой полосы побережья, включающей и Одессу, и Очаков, и, очевидно, Николаев. Поэтому, вероятно, в Генеральном штабе и шла речь о большем числе дивизий. Но пока Софронов добирался из Москвы через Полтаву, обстановка на Южном фронте успела сильно измениться.
Командарм оказался в нелегком положении. Ему были знакомы Одесса и ее окрестности. У него, как говорится, лежала душа к этим местам, связанным с боевыми делами его молодости. Однако при всей своей военной опытности он не знал — и для оперативных работников штарма это не могло оставаться секретом, как прикрыть и Одессу и Николаев двумя стрелковыми дивизиями.
Да и кто знал это? Пока прочно держалась на Днестре не только наша, но и соседняя 9-я армия, можно было обходиться на 160-километровом фронте и двумя дивизиями, опираясь на Тираспольский укрепрайон. Теперь же одну из них — 95-ю Молдавскую уже связали тяжелыми боями крупные силы противника, форсировавшие Днестр между Григориополем и Дубоссарами. Всякое расширение вражеского плацдарма на левом берегу легко могло разорвать наш стык с 9-й армией. В то же время над обеими армиями нависала угроза с севера, где продолжала продвигаться танковая группа фон Клейста.
Докладывая о состоянии Приморской армии командующему фронтом, Г. П. Софронов просил усилить ее двумя дивизиями или же снять с нее ответственность за николаевское направление, соответственно изменив разгранлинию с 9-й армией. Но этот разговор по прямому проводу ничего не изменил. Генерал армии И. В. Тюленев ответил, что усилить Приморскую армию сейчас не может, и подтвердил, что николаевское направление остается за нами.
Питать в тот момент надежду на то, что нам дадут две новые дивизии, можно было, пожалуй, лишь вследствие недостаточной нашей осведомленности об обстановке на Южном фронте в целом: мы еще не представляли, что происходит с армиями правого крыла — 6-й и 12-й, отрезанными от своих тылов.
В начале августа продолжались попытки восстановить фронт по Днестру севернее Тирасполя — все теми же силами, которые действовали там до сих пор.
Стремясь, как всегда, не просто зафиксировать, но и оценить происходящие события, мой помощник старший лейтенант Садовников занес 3 августа в журнал боевых действий:
"Ликвидация дубоссарской группировки приобретает исключительное значение, так как противник занял Первомайск и соединение первомайской и дубоссарской группировок создаст тяжелое положение для 9-й и Приморской армий…"
Против такой оценки трудно было что-либо возразить. Требовалось, однако, иметь план действий и на тот — теперь уже более чем вероятный — случай, если ликвидировать неприятельский плацдарм на левом берегу Днестра не хватит сил. Тогда именно с дубоссарского плацдарма следовало ожидать главного в нашей полосе обороны вражеского удара. Направленный в стык с 9-й армией, он сразу создал бы угрозу охвата противником нашего правого фланга.
Чем подкрепить правый фланг? Прежде всего, конечно, кавалерийской дивизией И. Е. Петрова, представлявшей собой маневренный резерв армии. На худой конец, можно перебросить туда и один полк Чапаевской дивизии, а затем выдвигать на угрожаемое направление пограничников, одесские истребительные батальоны и все, что удастся дополнительно сформировать за счет ресурсов военно-морской базы и города.
К этому и сводились предложения штаба, доложенные командарму Г. Д. Шишениным. Командующий согласился с ними, но приказал, чтобы к выдвижению на правый фланг был готов также второй полк чапаевцев.
Несколько позже, посоветовавшись с дивизионным комиссаром Ф. Н. Ворониным и еще находившимся в Одессе Н. Е. Чибисовым, Г. П. Софронов принял решение, неожиданное в тот момент даже для Шишенина: начать свертывание Тираспольского укрепленного района.
Тирасцольский УР был хорошим щитом Одессы. Вышло, однако, так, что основная огневая мощь укрепрайона оказалась в стороне от главных событий последних дней, разыгравшихся севернее — выше по Днестру. Между тем уровцы представляли большую боевую силу и без своих дотов: почти 500 станковых и более 300 ручных пулеметов, тысячи отборных, отлично обученных бойцов… Другими словами, несколько пулеметных батальонов, способных прикрыть трудные участки.
Так и решил командарм использовать эту силу, точнее, пока лишь некоторую ее часть. Приказ, отданный коменданту ТИУР 5 августа, предусматривал разоружение дотов на южном участке. Севернее частично разоружались доты, стоящие в глубине (в них оставлялось по одному пулемету), и сохранялись с полным вооружением находящиеся непосредственно на берегу. Высвобожденные пулеметы шли на, усиление дивизий и в армейский резерв. Создавался и подвижной резерв ТЦУР.
Был ли в таком решении риск? Конечно был, хотя и представлялось маловероятным, чтобы противник попытался в ближайшие, дни захватить где-то на левом берегу новый плацдарм южнее дубоссарского. Однако, оставляя укрепрайон на месте, мы тоже рисковали — могли потерять крайне нужные армии огневые средства. Ведь на то, чтобы снять и вывезти вооружение из сотен дотов, требовалось время. Кто мог поручиться, что оно у нас будет, если противник от Григориополя обойдет укрепрайон с тыла?
Дальнейший ход событий оправдал действия Софронова. Тираспольским пулеметчикам, как и артиллеристам укрепрайона, влившимся в полевые войска, суждено было сыграть в обороне Одессы немаловажную роль.
Новые указания получил и начальник инженерных войск армии полковник Г. П. Кедринский, с которым командарм выезжал на оборонительные рубежи, создававшиеся между Одессой и Днестром.
По первоначальному плану, исходившему от командования Южного фронта, намечались три основных рубежа: в 60, 40 и 20–25 километрах от города. Причем первые два должны были прикрывать вместе с Одессой обширную полосу побережья вплоть до Южного Буга. Фронт обороны на первом рубеже составил бы 225 километров, на втором — около 1/5. Расчет, таким образом, делался явно не на две или три дивизии. Такие рубежи мог иметь приморский плацдарм, удерживаемый большой армией, о котором говорили с Г. П. Софроновым в Генштабе…
План, однако, оставался в силе, и в степи работали два управления военно-полевого строительства, подчиненные начинжу армии. Копали в первую очередь противотанковые рвы: считалось, что это самое важное. К началу августа больше всего успели сделать на первом рубеже, но еще нигде работы не были завершены.
Командарм сообщил Шишенину, что Кедринскому приказано переключить все силы на второй рубеж, на участке от Беляевки до Тилигульского лимана, и на третий, ближайший к Одессе, на всем его протяжении (примерно 140 километров) от села Маяки на западе до Аджиаски на востоке. Софронов потребовал также, чтобы прежде всего отрывались не противотанковые рвы, а стрелковые окопы.
К увлечению рвами Георгий Павлович относился весьма критически. После поездки с Кедринским он рассказывал в штарме, как на Северо-Западном фронте, откуда Софронов только что прибыл, рвы, вырытые на тыловых рубежах, создавали порой больше затруднений своей пехоте и артиллерии, чем немецким танкам.
Явившись однажды к командарму с какой-то требовавшейся ему справкой, я застал у Г. П. Софронова коренастого, широкоплечего моряка с нашивками контр-адмирала. Сразу понял, что это Гавриил Васильевич Жуков командир Одесской военно-морской базы, только что назначенный начальником гарнизона.
У Жукова было обветренное, тронутое когда-то оспой лицо, несколько хмурое и очень волевое. Я знал, что он участник гражданской войны. Побывал и добровольцем в Испании, где заслужил два ордена.
В Одессе контр-адмирал служил около трех лет и был известен в городе. Он являлся членом обкома партии, кандидатом в члены ЦК КП(б) Украины. Общаясь с одесскими моряками, нельзя было не заметить, что Жукова в базе не просто уважают, по и любят. Людям импонировали его боевая биография, решительность, воля.
В первых числах августа командование Одесской базы занималось необычным для него делом — из моряков спешно формировались два сухопутных полка.
Полками они были скорее по названию, а по численности ближе к батальонам: в одном набралось 1300 бойцов, в другом — около 700. Больше на первых порах взять было неоткуда. Сюда зачислили и школу младших командиров, и различные береговые команды, и всех, без кого можно было обойтись на кораблях, батареях, постах связи.
Вооружить эти полки оказалось не так просто — винтовки для них собирались по всем подразделениям базы (у матросов ведь не то что у солдат — винтовка есть далеко не у каждого). И, наверное, только авторитет контр-адмирала Жукова в городских организациях, знание им местных ресурсов помогали быстро нащупать возможности получения еще кое-какого вооружения. На одном предприятии, отнюдь не военном, в срочном порядке налаживалось изготовление ручных гранат. На другом — законсервированном в начале войны стекольном заводике — взялись делать бутылки с горючей смесью — оружие против фашистских танков.
Все это требовалось, конечно, не только для морских полков.
В наш воинский обиход в то время еще не успело войти понятие "морская пехота". Одесская база назвала свои краснофлотские полки просто 1-м морским и 2-м морским. Но это и были морские пехотинцы, причем, вероятно, одни из самых первых на всем фронте.
К 5 августа 1-й морской полк был в основном сформирован. Правда, он еще не имел ни средств связи, ни даже саперных лопат, не говоря уж об артиллерии. Но мы считали его резервом для выдвижения на правый фланг. 2-й полк командование базы предназначало для прикрытия порта: события могли обернуться по-всякому.
Тем временем еще один полк сформировался на основе 26-го погранотряда, дополненного личным составом других подразделений НКВД. Тут с оружием затруднений не возникло: у пограничников оно всегда при себе, да и в запасе кое-что было.
Не приходилось сомневаться, что в трудный час подкрепит Приморскую армию и сама Одесса. Конечно, горвоенкомат мог дать нам не слишком много: основной контингент военнообязанных, мобилизованный в первые дни войны, был давно на фронте. В резерве военкома оставалось лишь несколько тысяч запасников старших возрастов. Но когда к советскому городу подступал враг, в армию шли не только те, кто состоял на военном учете.
Еще в начале июля в Одессе началась запись добровольцев в истребительные батальоны и отряды народного ополчения. На одном лишь заводе имени Октябрьской революции в них вступило две тысячи человек, на фабрике имени Воровского семьсот, почти столько же в торговом порту, а всего по городу — многие тысячи. Часть их, правда, должна была потом уехать в связи с эвакуацией ряда предприятий. Но те, что оставались в городе, проходили без отрыва от производства военную подготовку — ежедневно по два-три часа.