Основным содержанием являлось дальнейшее укрепление режима личной власти И.В. Сталина. В условиях начавшейся «холодной войны» с Западом для сталинского руководства не могло быть и речи о демократизации внутреннего строя. По стране прокатывались серии идеологических кампаний, призванных не допустить и тени инакомыслия. На 1946—1949 гг. пришелся новый пик репрессий. Официально это объяснялось наказанием изменников и послевоенным взлетом преступности, но это было верно лишь отчасти. После войны в СССР вернулось свыше 5 млн репатриантов. Они проходили строгую проверку в фильтрационных лагерях, часть из них, особенно бывшие военнопленные, направлялись в лагеря. В годы войны из Крыма, с Северного Кавказа были высланы целые народы. Высылались на Восток также люди, боровшиеся против советской власти с оружием в руках: бандеровцы, «лесные братья», сопротивлявшиеся коллективизации жители Западной Украины, Западной Белоруссии и Прибалтики. На их место в западные районы было переселено до 2,5 млн человек. Репрессии, как и перед войной, не обходили партийно-советскую элиту. По сути, они стали методом ее отбора. Перед выдвинутыми на тот или иной ответственный пост молодыми работниками нередко ставились крайне завышенные, трудные, а то и просто невыполнимые задачи. Вот как вспоминал ключевой эпизод своей жизни Л.И. Брежнев, в 1964—1982 гг. Генеральный секретарь ЦК КПСС, а в 1946 г. 40-летний генерал-лейтенант, недавно демобилизованный из армии и назначенный секретарем обкома: «Во время сева, помню, возвращался из Бердянска, спешил, заночевал в поле в прошлогодней копне, а часов в семь утра заехал в Пологовский район. Беседуя с секретарем райкома Шерстюком, спросил, как идет сев, что с техникой, а он, смотрю, как-то мнется. — Ты что, Александр Саввич? Говори прямо, что у тебя?
— У меня порядок… Вы радио слышали утром?
— Нет, а что?
— В «Правде», понимаете, в передовой разделали нас. За низкий темп восстановления «Запорожстали». Формулировки очень резкие. Помолчали. — Так… — говорю. — Значит, будет звонить Сталин. Надо ехать. Ночью мне действительно позвонил И.В. Сталин, и разговор был серьезный. То, чего мы успели добиться, что еще недавно считалось успехом, обернулось вдруг едва ли не поражением. Изменились обстоятельства — не у нас в области, а в стране и в мире. Сроки ввода всего комплекса, который должен был производить стальной лист, нам перенесли на ближайшую осень, темпы строительства предписали форсировать. Это связано было с «холодной войной». В тот период Брежнев был молодым и энергичным руководителем, о котором многие отзывались положительно. Можно не сомневаться, что его карьера закончилась бы весьма плачевно, если бы он не справился с восстановлением «Запорожстали». Самые сильные и энергичные, преуспевшие в невозможном, шли «наверх», на повышение. Те, кто добился хоть каких-то успехов, имели шанс продолжать работу на прежнем месте. Тех же, кто не справлялся и давал слабину, часто ждал суд. Отсев освобождал места для новых испытуемых. А сталинская подозрительность со временем только усиливалась. Вспоминает Н.С. Хрущев: «Помню, как Сталин отдыхал в последний раз в Новом Афоне. Это был 1951 г.…Он пригласил меня, как часто случалось и раньше, к себе… Потом он позвонил Микояну, который отдыхал в Сухуми. Тот тоже приехал. Так мы вдвоем и жили у Сталина… Однажды, еще до обеда, Сталин поднялся, оделся и вышел из дома. Мы присоединились к нему и стояли втроем перед домом. И вдруг, без всякого повода, Сталин пристально так посмотрел на меня и говорит: «Пропащий я человек. Никому не верю. Сам себе не верю». Когда он это сказал, мы буквально онемели. Ни я, ни Микоян ничего не смогли промолвить в ответ. Сталин тоже нам больше ничего не сказал. В его окружении все были временными людьми. Покамест он им в какой-то степени еще доверял, они физически существовали и работали. А когда переставал верить, то начинал «присматриваться». И вот чаша недоверия в отношении того или другого из людей, которые вместе с ним работали, переполнялась, приходила их печальная очередь, и они следовали за теми, которых уже не было в живых. Дело дошло до того, что Сталин стал считать шпионом Ворошилова!»
Основное время Сталин уже на рубеже 1940—1950-х гг. проводил вне Кремля и даже Москвы. Нередко совещания руководства страны собирались на излюбленной сталинской даче в подмосковном поселке Кунцево. Определяя общую политику, Сталин все реже вмешивался в принятие конкретных решений. Прямые ошибки, совершенные по непродуманным указаниям лидера, никто точно так же не осмеливался исправлять. Это, однако, не мешало борьбе за власть, тем более ожесточенной, чем очевиднее становилось старение Сталина. В ходе этой борьбы сложились три основные группировки. Одну составляли «старые большевики», прежние соратники Сталина по внутрипартийной борьбе — В.М. Молотов, А.И. Микоян, К.Е. Ворошилов, Л.М. Каганович, А.А. Андреев. Их, при сложных личных взаимоотношениях, сплачивали настороженность по отношению к идейным новшествам и боязнь новых репрессий. В Политбюро эта группа являлась самой большой, но и самой слабой. Выдвинувшаяся во время войны «ленинградская» группа (А.А. Жданов, Н.А. Вознесенский, А.Н. Косыгин и др.) служила одним из главных двигателей новшеств в политической жизни. Постепенно обособилась группа курировавшего органы безопасности Л.П. Берия и близкого к нему Г.М. Маленкова. Смерть влиятельного Жданова в 1948 г. вызвала вспышку открытой борьбы между ними и «ленинградцами». Что касается других членов руководства, личных выдвиженцев Сталина (Н.С. Хрущев, Н.М. Шверник, Н.А. Булганин), то они занимали выжидательную позицию.
Общей задачей большинства Политбюро и самого Сталина стало ослабление крайне популярных после Победы советских полководцев. Вечером 24 июня 1945 г. 2,5 тыс. генералов и маршалов явились на прием в Кремле в невиданном золотом шитье своих парадных мундиров, украшенные всеми главными орденами планеты. Они были победителями, это был их праздник. На приеме в честь Победы Сталин поднял тост, который поразил всех присутствующих: «За здоровье русского народа». Но он не подошел поздравить маршалов (тосты в их честь провозглашал Молотов). Таким образом им явно указали их место в новом политическом раскладе. Слишком популярные полководцы становились опасными для Сталина. Именно поэтому в скором времени Г.К. Жуков был отправлен в Одесский военный округ, К.К. Рокоссовский — в Польшу, А.И. Антонов — в Закавказье. Некоторые маршалы и генералы вскоре были подвергнуты репрессиям (маршал артиллерии Н.Д. Яковлев, маршал авиации А.А. Новиков и др.). Был снят с поста и понижен в звании в результате «расследования» нарком ВМФ адмирал Н.Г. Кузнецов. Чистка рядов затронула и Политбюро. Руководители «ленинградцев» — Н.А. Вознесенский, А.А. Кузнецов, М.И. Родионов и др. были арестованы и приговорены к расстрелу. В 1951 г. сняли с поста и арестовали самого министра госбезопасности Абакумова. Одновременно возобновили начатое в 1948 г. дело Еврейского антифашистского комитета (ЕАК). Созданный во время войны, ЕАК стал важным общественным центром евреев, проживающих в СССР. Популярность в Советском Союзе, известность за рубежом вызывали у Сталина настороженное отношение к ЕАК. В условиях «холодной войны» связи ЕАК с международными еврейскими организациями казались подозрительными и опасными. Вынашиваемая руководством ЕАК идея создания новой еврейской автономии в Крыму, впоследствии признанная ошибочной, довершили дело. В январе 1948 г. агенты МГБ убили под видом дорожного происшествия народного артиста СССР С.М. Михоэлса, признанного лидера еврейского общественного движения. За этим вскоре последовала кампания против ЕАК как сионистской организации и первые аресты. «Дело ЕАК» было направлено не только против еврейского движения, но и против «старых большевиков». В 1949 г. арестовали главных покровителей ЕАК — старого революционера, члена ЦК партии А. Лозовского и П.С. Жемчужину, жену Молотова. 13 главных подсудимых во главе с Лозовским были приговорены к расстрелу.
На фоне готовящихся новых репрессий в Москве 5 октября 1952 г. открылся XIX съезд ВКП(б). С Отчетным докладом ЦК на нем выступал Г.М. Маленков, что — как будто — подводило итоги борьбы за власть. Знаковым являлось переименование партии. Очищенная за годы репрессий от большевиков с дореволюционным стажем, партия теперь отказалась и от самого имени большевистской. Она стала называться Коммунистической партией Советского Союза (КПСС). На пленуме Сталин предпринял провокационный шаг, попросив освободить его от руководства Секретариатом ЦК. Вот что увидел поэт и делегат съезда К. Симонов: «Сталин, стоя на трибуне и глядя в зал, заговорил о своей старости и о том, что он не в состоянии исполнять все те обязанности, которые ему поручены. Он может продолжать нести свои обязанности Председателя Совета Министров, может исполнять свои обязанности, ведя, как и прежде, заседания Политбюро, но он больше не в состоянии вести еще и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой последней своей должности он просит его освободить… Сталин, говоря эти слова, смотрел на зал, а сзади него сидело Политбюро и стоял за столом Маленков, который, пока Сталин говорил, вел заседание. И на лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не испуга, нет, а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других осознавшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами… Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже и из-за спины Сталина слова: «Нет, просим остаться!» или что-то в этом духе, зал загудел словами: «Нет! Нельзя! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!»… Маленков, на котором как на председательствующем в этот момент лежала наибольшая часть ответственности, а в случае чего и вины, понял сразу, что Сталин вовсе не собирался отказываться от поста, что это проба, прощупывание отношения пленума к поставленному им вопросу… Когда зал загудел и закричал, что Сталин должен остаться на посту и вести Секретариат ЦК, лицо Маленкова, я хорошо помню это, было лицом человека, которого только что миновала прямая, реальная смертельная опасность». 5 марта 1953 г. последовала смерть И.В. Сталина. Для многих она, вне сомнения, оказалась долгожданной. В той обстановке кончина вождя, как казалось, клала предел очевидной и никому не нужной нестабильности.