ПЕЧЕНГА
Союзная интервенция на Мурмане фактически началась в марте 1918 года. В неприкрытой же своей наготе она проявилась в высадке в Мурманске 2 июля 1918 года десанта интервенционных войск. Произошло это за несколько дней до того, когда руководители Мурманского Совета изменили Советской власти и, (вопреки распоряжениям Ленина и Сталина, по указке обер-бандита предателя Троцкого) заключили соглашение с "союзниками". С этого времени начались массовые аресты работников действовавших на Мурмане партийных и советских организаций.
25 июня из Мурманска в Кандалакшу ко мне прибыл нарочный от начальника участка. Начальник сообщил мне, что в Мурманске, при помощи союзников, ведется открытая антисоветская агитация, что союзники снабжают белогвардейцев всевозможным оружием; начальник участка просил меня прислать людей на усиление охраны ВЧК.
Получив сообщение, я немедленно поставил в известность о событиях председателя Совжедора в Кандалакше и членов Совета железнодорожников. Обсудили с ними положение в Мурманске. Мне предложили с частью людей ВЧК, которой я тогда командовал, немедленно отправиться в Мурманск.* Вечером того же дня я с семидесятью латышскими стрелками выехал в Мурманск, куда мы и прибыли днем 27 июня. Кандалакские агенты генерала Звегинцева сообщили контрразведке о нашем выезде в Мурманск еще накануне. Белогвардейцы несколько приутихли. Интервенты установили контроль на Мурманской железной дороге, заняв все стратегические пункты как в самом Мурманске, так и на других станциях железной дороги. Через два дня, оставив в помощь начальнику Мурманского участка своих бойцов, я с двумя товарищами выехал из Мурманска в Кандалакшу для приема шедшего ко мне на пополнение отряда. (* Наша 5-я рота ВЧК охраняла 3-5-й районы пути Мурманской железной дороги.)
2 июля 1918 года, за два километра до станции Кандалакши, поезд, в котором ехали мы, внезапно остановился. Мы бросились к окнам вагона и увидели, что впереди и по обеим сторонам поезда стояли цепью англо-сербские солдаты и никого не выпускали из вагонов. Через несколько минут в наш вагон вошла группа вооруженных до зубов англо-сербских офицеров и солдат. Выяснив, кто мы, нам предложили сдать оружие. Мы запротестовали. Тогда интервенты применили силу и под угрозой немедленного расстрела отобрали у нас оружие. Арестованных, нас доставили на станцию Кандалакшу, посадили в пульмановский вагон под усиленную охрану.
При аресте в поезде у нас почему-то не отобрали документов. И после того, когда нас из пульмановского перевели в товарный вагон, мы уничтожили часть своих служебных документов и партийные билеты. В тот же день, 2 июля, около 6 часов вечера, нас под усиленным конвоем вывели из товарного вагона и разместили в солдатской палатке недалеко от Кандалакши, поблизости к лесу, под двойным постом часовых. После полуночи к нашей палатке подошли три английских офицера, несколько сербских солдат, сержант; проверив наличие охраняемых, один из английских офицеров отдал какое-то распоряжение сержанту. Сержант с сербскими солдатами через несколько минут доставил к нашей палатке из вагона сербов пулемет. Снова открылась парусиновая дверца в нашу палатку, и в нее заглянул другой английский офицер. Это был, как мы узнали впоследствии, полковник Торнхилл. Пристально посмотрев на нас, он подошел к группе офицеров и отдал им какое-то распоряжение. Солдаты и офицеры ушли от нашей палатки к лесу, где, произведя несколько выстрелов из пулемета, вернулись к палатке. Такая подготовка давала нам понять, что офицеры намерены совершить над нами расправу. Но вот к Кандалакше подошел пассажирский поезд; Торнхилла вызвали на станцию, а через полчаса ушли от нас солдаты и офицеры, оставив часовых. Почти на рассвете, утомленные путешествием и событиями прошедшего дня, мы легли спать.
Утром 3 июля нас вывели из палатки; под усиленным конвоем доставили к товарному вагону, стоявшему на пути вблизи станции Кандалакши; в вагоне разместили на досчатых полках, затем, под конвоем десяти английских солдат и двух сержантов, отправили в Мурманск. На пути в Мурманск английские солдаты и сержант, владевший русским языком, спрашивали нас: кто мы, чего хотят большевики, есть ли у нас родные, откуда мы происходим. На все вопросы конвоя мы отвечали правдиво, разъясняя им сущность Советского государства и его политики. Английские солдаты, сопровождавшие нас, относились к нам сочувственно. Во время ужина они делились с нами продуктами из своего пайка. В Мурманске нас передали другому, вышедшему к поезду, конвою и отправили в порт. В порту разместили в случайном помещении. К вечеру 4 июля к нам было приведено еще несколько арестованных советских граждан, в числе которых были тт. М.И. Иванов, Н.Д. Курасов и другие. На следующий день нас вывели на пристань, сфотографировали, посадили на тральщик и отправили в море, к Ледовитому океану. Куда и зачем нас везут - этого никто из нас не знал. Нас (13 человек) разместили на верхней палубе и запретили разговаривать между собой.
Караул на тральщике состоял из русских офицеров-белогвардейцев в английской форме. Опознать их было совсем нетрудно. Обращались они с нами крайне деспотично. Нас называли варварами, немецкими шпионами, изменниками, сопровождая все это площадной бранью и угрожая беспощадно расправиться с нами.
...Тральщик миновал гор. Александровск. Мы подумали, что белогвардейцы направили нас или в Англию, или на какой-либо необитаемый остров, где и покончат с нами. Всю ночь были на палубе. Дул холодный морской ветер, и волны с шумом и ревом катились по палубе. Чтобы не оказаться жертвами бушующего моря, цеплялись за укрепленные на палубе предметы и за борта тральщика. А ветер усиливался и вскоре дошел до 9 баллов. Тральщик бросало на волнах, как пробку. Не раз судно зарывалось носом в волны, и стоило не малых усилий удержаться на палубе. Конвоиры спустились в кубрики, бросив нас на произвол судьбы. Одежда наша промокла. Многие товарищи, не испытавшие качки, заболели морской болезнью.
На рассвете тральщик причалил к стоявшему далеко в море от печенгских и александровских берегов английскому крейсеру "Кохран". По веревочной лестнице мы поднялись на крейсер. Белогвардейцы передали нас английскому конвою.
На "Кохране" нас заперли в один из кубриков, а у двери поставили часового. Очевидно, не полагаясь на часового, командование крейсера выделило офицера, который обязан был следить за охраной арестованных. Часовые сменялись через каждые два часа. Это были солдаты английской морской пехоты. В железной двери помещения арестованных было квадратное окно, через которое часовой наблюдал за арестованными. Вскоре после заключения на крейсере, нам, пользуясь каждой удобной минутой отсутствия дежурного офицера, удавалось вызывать на разговоры солдат-часовых. К вечеру того же дня к нам было приковано всеобщее внимание английских моряков. В первый же день нашего пребывания на "Кохране" солдаты-моряки, с разрешения и без разрешения дежурного офицера, передавали нам сигаретки, табак, белый хлеб, сгущенное молоко и консервы. При помощи переводчика - одного из английских моряков - между нами и солдатами завязалась продолжительная беседа. Приняв нас сначала за немецких шпионов, моряки вскоре в этом разубедились. Наше происхождение теперь не внушало им никаких подозрений. Русские большевики, о которых так много рассказывали им ложного, оказались обыкновенными людьми, вышедшими из среды рабочих и крестьян. Характерно, что наша беседа с английскими моряками неоднократно происходила в присутствии английского офицера-мичмана, который не прерывал ее.
Вечером следующего дня к борту "Кохрана" подошел катер, на котором и перевели нас. Покидая крейсер, мы видели, как все английские моряки, за исключением кочегаров и машинистов, не покидавших своих мест, вышли на палубу корабля и долго приветствовали нас, увозимых в неизвестность.
На катере мы снова попали под охрану белогвардейцев, которая доставила нас в Печенгу.* Здесь на пристани нас встретили английский полковник и около пятнадцати монахов Печенгского монастыря. Еще не успел начальник конвоя отрапортовать английскому полковнику о прибытии, как монахи с ярой злобой начали осыпать нас бранью, проклятьями, а кое-кто из них - бросать в нас камнями и плевать в лицо. Но арестованные сумели постоять за себя. Один из арестованных, не желая дальше выслушивать оскорбления, так цыкнул на одного монаха, что тот - испуганный - моментально отскочил в сторону и начал креститься. У других монахов тоже отпала охота нападать на арестованных. С пристани конвоиры подвели нас к новому двухэтажному деревянному дому, произвели перекличку и водворили на чердаке дома. (* Печенга - самая северная точка Кольского полуострова, граничащая с Норвегией и Финляндией. Кроме Печенгского монастыря, здесь поблизости нет никаких населенных пунктов.)
В числе первой группы арестованных, привезенных в Печенгу, находились бывший начальник кандалакшской милиции, бывший председатель Кандалакшского Севжедора, стрелок железнодорожной охраны ВЧК, бывший кемский уездвоенком и др. Через два дня в Печенгу была доставлена вторая группа арестованных в 13 человек. Вновь прибывших также поместили на чердак. В этом же доме, под нами, разместились русские белогвардейцы, поступившие на службу в британские легионы. Арестованным строжайше запретили разговаривать между собой даже шепотом.
Отношение к арестованным было зверское. При малейшем кажущемся нарушении установленных правил арестованных избивали прикладами винтовок. За попытку арестованных к побегу часовому разрешалось стрелять без предупреждения. А выдумать попытку к побегу мог каждый белогвардеец.
На третий день пребывания здесь нас повели за несколько километров от Печеный на торфяное болото. Следом шла подвода с лопатами. Кроме белогвардейцев сюда явилось несколько английских и сербских офицеров. По распоряжению английских офицеров нас, стоявших в одной шеренге, разомкнули на пять шагов один от другого и, выдав лопаты, заставили рыть впереди себя яму-метр в ширину и два в длину. Арестованные принялись за работу. Многим из нас думалось, что мы роем себе могилы.
Когда ямы были вырыты глубиной в полметра, нам приказали прекратить работу и, не выходя из ям, ждать дальнейших распоряжений. Около четырех часов нас выпустили из ям, построили по четыре человека и отправили в Печенгу.
13 июля в Печенгу доставили новую партию арестованных в 25 человек. Помещение чердака становилось тесным. Часть вновь прибывших разместили во втором этаже; кроме внутренних постов теперь выставили еще два наружных поста.
Рукоприкладство офицеров-белогвардейцев приняло массовый характер. Избивали заключенных кулаками, прикладами винтовок и даже штыками. Вспоминается один характерный случай. Мы усталые, изнуренные возвращались с работы. Еле передвигая ноги, мы с трудом поднимались по лестнице на чердак. Часовой-белогвардеец торопил заключенных. Он ударил штыком винтовки одного товарища. Штык проколол одежду и вонзился в тело измученного. К счастью, рана оказалась неглубокой и не вызвала заражения крови.
Медицинской помощи арестованным по существу не было. Питание было отвратительное. Кроме сухих галет, изготовлявшихся с примесью костяной муки, арестованным ничего не выдавалось.
Ежедневно с 6 утра и до 8 часов вечера выводили на внешние работы, производившиеся без перерывов на отдых. Сначала заставляли переносить кирпичи с места на место, а потом - руками выкапывать из земли камни и носить за полкилометра. После того как переполненный деревянный дом уже не стал вмещать арестованных, - а количество их непрерывно прибывало, - английский комендант Печенги приказал построить трудами заключенных тюрьму. Местом для тюрьмы офицеры-"строители" избрали большую гору. Внутри горы была вырыта глубокая квадратная яма. На врытых в землю (в яме) столбах сделали земляную крышу. Вместо окон была устроена вытяжная труба. Входом и выходом служил узкий земляной коридор. Вокруг тюрьмы - земляная насыпь, огороженная еще двумя рядами колючей проволоки. На постройке тюрьмы ежедневно работало более 50 заключенных; другие подносили доски, кирпичи, камни. Пока тюрьма не была готова, менее благонадежную часть заключенных (25 человек), в том числе и меня, перевели с чердака в старую бездействовавшую печь, в которой когда-то обжигали кирпичи. Эта печь напоминала собой башню с отверстием вверху, через которое к нам поступал небольшой луч света. Земляной пол с просачивавшейся сверху дождевой водой и плесень на стенах - все это делало нашу жизнь в кирпичной печи сплошным мученьем.
В начале августа 1918 года, когда интервенты заняли Архангельск, офицеров-белогвардейцев, охранявших нас, отправили на фронт. Охрана перешла в руки сербских и английских солдат. Мы ожидали, что с уходом белогвардейцев режим для заключенных изменится к лучшему. Однако сербы-интервенты были так же жестоки, как и русские белогвардейцы. Иначе относились к нам английские солдаты. Правда, первое время они были строги, но через несколько дней их отношение к нам стало меняться. Солдаты начали вступать с нами в разговоры, которые потом все более и более сближали нас с ними. Сначала беседы эти затруднялись нашим незнанием английского языка. Пользовались самоучителем и эсперанто. Вскоре в Печенгу был доставлен заключенный, высланный из Америки, в совершенстве владевший английским языком. Тогда наши общения с английскими солдатами приняли массовый характер. Нередко даже в присутствии их непосредственного начальника - сержанта произносились зажигательные большевистские речи.
Из тюрьмы-печи нас перевели в приспособленную под тюрьму конюшню с деревянным полом, с двухъярусными нарами и маленькими окнами, которые были ограждены железными решетками. После кирпичной печи конюшня нам показалась "дворцом". До нас в этом "дворце" уже сидело около 70 человек.
По вечерам мы собирались в кружок и беседовали на политические темы: о большевиках, Красной армии и т. д. Беседы продолжались обычно заполночь. Солдаты охраны с большим интересом присутствовали на таких беседах; более того, после смены с постов глубокой ночью они оставались в нашем помещении еще на час-два. А чтобы не быть застигнутыми врасплох своими офицерами, солдаты ставили снаружи, у входной двери, своего человека, который сигнализировал о приходе дежурного офицера.
Так продолжалось, примерно, до половины октября, т.е. до момента первого побега из Печенги двух заключенных. Через день бежавших задержали, посадили на семь суток в карцер, а затем снова водворили в тюрьму.
На следующий день после неудавшегося побега солдат караула и дежурного офицера сменили. Новый караул в первое время также строго придерживался жестких правил охраны. Но скоро и он стал общаться с нами.
К концу октября нас перевели во вновь оборудованную земляную тюрьму, которую охраняли смешанные караулы: один часовой - англичанин, другой - серб. Помещение на ночь запирали на замок, и ключ находился у дежурного офицера. Теперь наше общение с солдатами стало совершенно невозможным.
Наступили осенние холода с пронизывающими ветрами и дождем. Внешние работы были приостановлены; не прерывались они лишь на лесопилке, где, как и в деревообделочной мастерской, работали, главным образом, английские солдаты.
В новой тюрьме нам пришлось сидеть недолго. К концу октября 1918 года общее число заключенных превзошло всякие пределы. Часть их за неимением помещений разместили в одном из приделов монастырской церкви.
...Начались массовые заболевания цингой, которая распространилась не только среди заключенных, но и среди сербских солдат. Солдат отправляли на выздоровление в Мурманск, а мы оставались без какой бы то ни было медицинской помощи.
Первую годовщину Октябрьской социалистической революции (7-8 ноября 1918 года) мы провели в Печенге. В этот день как-то особенно тяжело было находиться в заключении, да еще в земляной тюрьме, лишенной света и воздуха. Накануне обсуждали, как лучше провести праздник в условиях тюрьмы. Однако кроме коллективного пения революционных песен ничего не придумали. В этот день после утренней поверки получили обычное суточное довольствие, состоявшее из двух галет и кружки кипятка на каждого. Перед "завтраком" заключенные сошлись и хором запели "Интернационал". Услышав пение пролетарского гимна, часовые застучали прикладами винтовок в дверь.
- Прекратите! - приказывали нам.
Но никто не подчинился. Тогда часовые вызвали караульного начальника, который прибежал, угрожая открыть стрельбу; временно прекратили пение, но, как только караульный начальник ушел, пение возобновилось. В этот день караульный начальник вызывался несколько раз. То же повторилось и 8 ноября.
Переполненная печенгская тюрьма больше не вмещала вновь прибывавших заключенных. Тогда интервенты решили разгрузить Печенгу. В первой половине ноября они отремонтировали Александровскую тюрьму, куда постепенно начали вывозить, наиболее неблагонадежных.