Фраза «человек и культура» предполагает, что можно противопоставить человека, т. е. сегодняшнего европейца, его культуре, рассмотреть индивида вне зависимости от нее, отделить культуру от человека. Противостояние культуры и человека — лишь видимость, ибо человек обременен своей культурой, он, сросшийся с нею носитель, ее.
Однако попытаемся на одно мгновение согласиться с этой видимостью. И вот предстал перед нами человек, по своей сути такой же, каким был всегда: маленький и тщеславный, но неслыханно остроумный; со слабой склонностью к добру, но с преувеличенной оценкой своих достоинств. Он порядочен, честен и верен, но как «человек коллективный», т. е. член какой-либо группы социума, он значительно хуже. Коллектив освобождает его от решения его личной совести. Чем сильнее человек предан коллективу, тем больше он приобретает недостатки масс: грубость, нетерпимость, сентиментальность и пуэрилизм. И тогда все зависит от содержания коллективного идеала.
Теперь посмотрим на культуру, соответствующую такому человеку. Это бесформенный монстр. В обуздании и использовании природы культура прогрессировала бесконечно далеко, и ум человеческий невероятно тонко отшлифован. Культура богаче и мощнее, чем прежде. Но ей недостает внутреннего доверия к се собственной надежности, ей недостает масштабности истины, ей недостает гармонии, достоинства и спокойствия. Она обременена грузом надувательства и фальшивых иллюзий, какого мир никогда не знал. Какого же человека способна породить такая культура? И может ли это привидение претендовать на имя культуры?
Да знаем ли мы, собственно, достаточно хорошо, что предполагает слово культура? <...> Мы и не будем пытаться найти точное определение этому слову. <...> К культуре относится нравственность, общественная жизнь, разумеется, в их взаимосвязи с искусством, литературой и наукой. <...> В представлении об очеловеченной и здоровой культуре едва ли найдется место для представления об удобстве передвижения и передаче энергии... Идея культуры, лишь только она зазвучит, зовет дух на простор и к свободе, подальше от ежедневных потребностей мира. <...> Многие из наших занятий не являются подлинно культурными ценностями. Культура имеет преобладающе эстетически-интеллектуальный облик и родственна понятию образованности. <…> Но не только. Если понимать под культурой одну образованность, то исчезает этический фактор, который для культуры является наиважнейшим. С культурой неразрывно связано не только представление о мышлении и восприятии, но в большей мере представление о переживании и деятельности. Культура осуществляется не только как стиль духовной работы или духовного наслаждения, но как ежедневное деяние, в образе поведения и состоянии души. Реально существует культура только в духе, который распознает свою приподнятость над действительностью. Речь идет не об аристократической отстраненности от мира: человек как личность должен быть в состоянии противопоставить себя миру. Исходя из этого, мы и рассматриваем сегодняшнее положение культуры критически. Если культура как переживание проявляется только в личности, то и ее исцеление возможно только через личность. При этом необходимо, чтобы форма и вид общественной жизни личности благоприятствовали бы ее развитию и образованию. <...>
|
|
Едва ли кто может отрицать, что структура современной жизни не позволяет личности выздороветь. Продукт индустриальной эпохи — полуобразованный человек. <...> Полуобразованный — смертельный враг личности. Благодаря своей многочисленности и сплоченные, полуобразованные субъекты душат в почве культуры семя индивидуальности. Оба больших меркантильно-механических средства современной коммуникации — кино и радио — нивелируют личность. Человек видит только фотографическую карикатуру в высшей степени ограниченной визуальной действительности. <...> Полуобразованному дают его культуру, лучший из эрзацев, как препарат. <...> Культурная пища, которую потребляет страна, становится все более товаром, который организация через кого-либо выбрасывает на рынок. При ее приеме массами не только момент собственного творчества или изобретения, но даже момент свободного выбора почти полностью исключается.
<...> Государство все более расширяет область своей деятельности и все сильнее сковывает культуру. Оно тянет культурные силы к себе на службу и претендует на власть над ними... Если государство хочет быть для культуры не только пространством и рамками, но также охраной и покровителем, то встает вопрос: не займет ли со временем политика место высшей мудрости и благородной нравственности, которые только и должны составлять путеводную нить культуры?
Любая политика по самой своей сущности имеет ограниченные цели. Ее мудрость - мудрость на короткий срок. <…> Ее средства редко согласуются с целями, и она работает всегда с неслыханной растратой сил. Ее деятельность - это по большей части стремление достичь цели любыми средствами, пусть даже порожденными слепым заблуждением. Ее успех, или что принимается затаковой, — успех на мгновение, на век — уже очень много. Ее ценности, рассмотренные с дистанции нескольких веков, неузнаваемы и бессмысленны. Кто знает сейчас о борьбе гвельфов и гиббелинов? <...> Но каждая терцина Данте все еще жива. <...> История в своем добродушном оптимизме часто готова толковать политический результат как победоносную мудрость или даже государственный гений правителя, в то время как в действительности их старания часто не попадали в цель.
|
<...> Поддержку культуры так же мало можно доверять политической власти, как предоставлять ее капитан корабля только потому, что тот показал себя мужественным и решительным. Однако поток времени приносит возражение - культуре не миновать политики, так как она принадлежит нации. Невозможно обойти щекотливый вопрос о значении национального для культуры. Мое личное убеждение: для каждого есть высшее благо и высшее счастье принадлежать и народу, и государству. Я признаю верность народу и государству до самой смерти как высший долг. И ощущаю любовь к собственной народности как богатейшее сокровище жизни. Однако, по моему мнению, все национальное относится к нашей человеческой ограниченности. Это так же смертно, как и мы сами.
Участь нашей части света: все более и более возводиться и одновременно члениться на разные национальности. <...> Но при этом все более усиливающееся противопоставление различных народов — когда каждый народ чувствует себя экстремально национально — само по себе не мешает мирной совместной жизни. Для этого требуется совсем небольшая лепта человечной разумности и человечной доброты. Одна личность справиться с этой задачей, пожалуй, не может, коллектив — тоже не в состоянии.
Разница между нациями несомненна. Частично она лежит в аффективных сферах, частично — в неодинаковости национальных предпосылок, т. е. в истории, в разности общественного устройства и т. д. Особенно примечателен непреодолимый языковой барьер. Речь идет об основополагающих и наиболее общих понятиях языка, которые не имеют полного эквивалента в другом языке. <...> Правильно оцененный, этот легкий дефицит языковой и понятийной эквивалентности становится импульсом для плодотворного интернационального духовного общения. Именно из признания своей недостаточности и возможности быть иным, чем позволяют собственные мыслительные навыки, мудрый дух извлекает глубочайшую выгоду.
Следовательно, богатое разнообразие наций было бы само по себе чистым благословением. Опасность для культуры наступает там, где практическая политика проводит развертывание национального своеобразия со слишком большой поспешностью. Средствами современной пропаганды и цензуры проводится абсолютная национализация культурных благ. <...> Национальное восприятие изолируется в короткое время от общеевропейского, в особенности если враждебность в настроениях дня ускоряет этот процесс изолирования. В несколько лет образуется система идей и соответствующий список слов, который непонятен иностранцу, даже если он владеет языком. Конечно, разъединению национальных средств выражения противодействует тенденция к всеобщему нивелированию, но это выравнивание имеет место только на поверхности, в то время как собственно культурного образа действия, в который стремится проникнуть националистическая пропаганда, оно не затрагивает. <...> Такое разделение было между католиками и протестантами, но оно касалось культуры меньше, чем нынешнее противопоставление мировоззрений. Противостояние веры имело все же общий фундамент. Вероисповедание не мешало политическим контактам, сохраняло общение в области искусства, науки, философии даже во время войн. Преднамеренное выдвижение разъединяющих моментов было намного меньше, чем сейчас. Политика может погубить культуру, растворить ее в развалинах Европы. <...>
Чтобы предотвратить гибель, нужны действия — реакция на сегодняшний день. Чтобы определить, что нужно делать... прежде всего следует еще раз отчетливо уяснить себе, какие небесные знаки осеняют современность. В сознании теснятся малорадующие слова: чувство кризиса, беспомощность, одичание, заблуждение, слепая иллюзия, лицемерие, бегство от сомнений в самообман — вот что сегодня у всех на устах. Колоссальное использование силы и воли в сегодняшнем мире нигде, кроме, пожалуй, чисто технических областей, не ведет к желаемой цели. Получаются совсем иные результаты, чем хотелось: впечатляющий пример Советского Союза, который находится в противоречии с коммунистическим идеалом. Система мышления, по-видимому, сбилась с пути. Философия и психология потеряли опору в простом человеческом разуме. Для не-философа современная картина мира приняла почти карикатурные черты. Настроение философского мышления напоминает по временам мрачную картину позднего Средневековья. Как тогда ужас смерти и зияние преисподней подстерегали человека на каждом шагу, так теперь вызывают страх исходные пункты каждого философского и научного построения. Взгляд на основные вопросы бытия, кажется, теряется в безнадежной пустоте. Еще больший хаос вносят книги, точнее сказать, известный слой философской и социологической литературы. <...>
Одними бодростью и активностью культуру не спасти, хотя эти старые добродетели и заслуживают надменного имени «героических». Чтобы создать культуру, нужно направить всю энергию на высшую цель. Этой целью является сама культура, т. е. civilitas humana, если назвать ее тем именем, какое ей дал Данте в своей «Монархии», тем самым придав ей вневременную роль в объединении народа, ибо каждый должен серьезно себя спросить, куда нужно направить энергию. <...> Во многих отношениях наша культура дошла до крайности. Даже если это суждение неправильно и следующие поколения откажут нашему веку в характере крайнего усовершенствования возможностей, у нас своя точка зрения. По нашему мнению, наука достигла границ постижимого. Ее старые прочные понятия растворились. Колеблются основания всех ее дисциплин. <...> Логика лишилась своей действенности, разум — своего авторитета. История протаскивает в основание истинности пустые фантазии под именем мифа. Техника ежедневно совершает чудеса, но никто ей больше не доверяет, так как она потенциально показала себя мощнее в разрушении, чем в защите. Поэзия отделилась от мысли, а искусство — от природы. Позади каждой новой ступени духовного напряжения или перенапряжения зияют пустота или хаос, и Ничто стало паролем мудрости. Многие отрицают вместе с моралью неизменные основы права и обязательную человечность.
Нужно себя спросить: возможно ли, чтобы человеческий дух в этом надменном мире захотел отказаться от ненужного, неполезного, бессмысленного и безвкусного? <...> Кажется почти неизбежным, что общество будет сыто современной машиной публичности. Сверхпродукция кино и радио утомит даже полуобразованные массы. Подобное монстру порождение нашего технического века — реклама (будь то коммерческая или политическая) лишится своего воздействия на пресытившуюся до отвращения публику. Такими негативными эстетическими реакциями очистилась бы от пены поверхность культуры.
<...> Думающее человечество отдает себе отчет в том, что безусловно необходимо упрощение мира мыслей. Нужно признать недостижимость последних основ, окончательно осознать неплодотворность вечного глубокого сверления, чтобы захотеть вернуться со всем своим мышлением на прочные исходные пункты. Но возможно ли это? Может ли дух отказаться от того, что он однажды признал, хотя бы это было только признание незнания? Может ли наш век отступить за линию Кьеркегор—Достоевский— Ницше и там начать все сначала? Конечно нет.
И все же задача нашего времени — в спасении культуры радикальным способом такого рода. Речь идет о самоприказе «не знать», о том, чтобы отказаться от сверления и копания в слоях по ту сторону человеческого разума. Необходима аскеза мысли ради мудрости жизни.
Означает ли это реставрацию рационализма или, наоборот, призыв к философии жизни? Ни то, ни другое. Возврат к принципу clare et distincte, столь любимому Декартом, невозможен. <...> Во всяком случае, обновленная оценка интеллектуального необходима, так как без признания его ценности мы не сможем долго сосуществовать в этом мире. Плохо понятый иррационализм грозит в наше время в руках полуобразованных стать смертельным оружием против каждого рода культуры. За отказом от господства интеллекта в пользу жизни в биологическом смысле всегда стоит чудовищное недоразумение. Вновь и вновь разум уничтожают его же собственными средствами. <...>
Мы знаем с давних времен, как недостаточен он, этот разум, как и все наши способности. Но он дан нам как мера вещей и защита от заблуждений и хаоса. Он все же надежнейший инструмент из всего, чем мы владеем.
<...> Остается проблема воспитания масс. Нам кажется, что такое воспитание осуществится через эстетическую сферу наступят пресыщение и скука. <...> Массы устанут прислушиваться к пропаганде. Что касается области мышления, то перевоспитать массы в духе здоровой культуры еще легче, поскольку массы благодаря современной технике мышления вовсе отучены мыслить. С другой стороны, логическая структура культуры укоренена глубже и прочнее, чем эстетическая, и поэтому сильнее сопротивляется тенденции к искоренению лишнего. Однако, даже если принять, что в областях эстетической и логической такое упрощение и ограничение... окажутся возможными, будет ли культура спасена? Никоим образом. Важнейшая часть дела останется не сделанной, если не произойдет морального выздоровления культуры.
В конце концов моральное поведение общества решает, быть ли civilitas humana (1). Это не означает только то, что большинство живет нравственно и набожно. <...> Это значит, что всеми признаваемый порыв к лучшему и высшему пронизывает и одушевляет общество. Только этический поворот к summun bonum (2) может превратить массы в носителя культуры. <...> В ряде случаев государство предлагает свои услуги в покровительстве этике, которая служит культуре. Я, говорит государство (но, по сути, всегда только группа, которая говорит от имени государства), я, государство, дам толчок к высшему, оформлю настоящую жизнь; я дам упрощение вашей культуры....Я объединю все силы в достижении моральной опоры, которая сделает вашу жизнь благородной. Но может ли государство, осуществляя свои собственные претензии, одновременно осуществлять и нравственный идеал? В конце концов именно государство решительно отказывается от роли покровителя всеобщей нравственности и воспитания своего народа. Теперь оно претендует на нравственную, лучше сказать, безнравственную автономию. Существует старое учение об аморальности государства. Макиавелли и Гоббс вызвали его к жизни. Большинство политиков руководствовались этим учением, даже если не признавали его. <...> Государство, которое стремится стать мерой вещей и одновременно прокламирует свой аморальный характер, меньше всего пригодно для этического руководства народом.
<...> Если морального оздоровления культуры нельзя ожидать от государства, откуда оно может прийти? <...> Попыткой оздоровления культуры может стать господство настоящей, глубокой, звучной, живой веры. В настоящей вере найдут исходную точку ограничение и упрощение, столь необходимые нашей культуре. Такой верой для Европы может стать христианство. <...> Наша культура, несмотря на весь спад и весь отказ от христианства, есть культура христианская. Христианское восприятие существующего мира остается атмосферой жизни всех народов Европы. Многие из тех, кто шел путями мысли без религиозной принадлежности или философски сформулированного мировоззрения, находили в конце концов адекватное выражение своим поискам и своему пониманию бытия в христианской этике и религиозных категориях милосердия и спасения. И даже если результатом их поисков являлись лишь предчувствие и надежда, то и это давало опору в жизни.
<...> Стремление к миру, свободе и человечности пронизывает весь наш мир. <...> Идеал я уже назвал: civilitas humana, идеал Данте. Civilitas предполагает организованную государственность и личное поведение каждого как нравственного, свободного и ответственного человека цивилизованного, человека политического... Цивилизация должна быть гуманной, а это значит, что в ней осуществляется мирная совместная жизнь и доброжелательное понимание многих и разных народов.
Примечание:
1) гражданский гуманизм (лат.)
2) высшее благо (лат.)
Внимательно прочитайте отрывок из проиведения нидерландского культуролога Й. Хейзинги, примечания к нему и письменно в тетради ответьте на следущие задания:
1. какую проблему поднимает автор;
2. как он понимает, что такое культура;
3. что в его пнимании массовый человек и личность?
4. в чём он видит задачи культуры в современном мире?
5. в чём Хейзинги видит связь человека и культуры?
6. по каким принципам должно существовать человечество?