Внутренняя ситуация
С самого начала американцы не ассоциировали имя Ли Сын Мана с курсом на построение демократии. Его популярность давнего борца позволяла сплотить общество на основе национальной идеи, консерватизм и ориентация на Запад делали из него идеальную фигуру для подавления левых сил, а преклонный возраст позволял рассчитывать на то, что Ли не удержится у власти надолго, и она перейдет в руки более продемократического политика, который будет подготовлен к моменту смены власти[1]. Однако Корейская война нарушила этот план, ибо во время нее для американской администрации Ли - борец с левыми был гораздо важнее, чем Ли – противник демократии.
Склонность к авторитарности была присуща самому характеру Ли Сын Мана, который, как мы уже писали ранее, считал себя мессией корейского народа и потому был абсолютно уверен в том, что он знает, «как надо», и никто не смеет угрожать его власти или серьезно претендовать на нее. Стиль руководства его был таким, что Ли Сын Ман смело мог подписаться под фразой Людовика XIV «Государство – это я», и, став, президентом, он начал проводить политику, нацеленную на достижение абсолютной и перманентной власти.
Конституция 1948 г. была достаточно демократической по своим формулировкам, но правительство Ли Сын Мана соблюдало конституционные принципы или демократические нормы только тогда, когда это было ему удобно и выгодно. Война 1950-1953 гг. также послужила оправданием для сворачивания демократических элементов власти. Например, в декабре 1951 г. практически все проправительственные организации были преобразованы в правящую Либеральную партию (Чаюдан)
Цензура прессы, сфабрикованные обвинения деятелей оппозиции и подавление ее при помощи нанятых гангстеров были типичными чертами лисынмановского режима, а в конституцию дважды вводились неконституционные поправки.
Первый раз это случилось в 1952 (о чем мы уже писали), а затем в ноябре 1954 г., когда были предложены отмена ограничений на число президентских сроков и право президента лично контролировать деятельность всех министров и государственных учреждений[2]. Для утверждения важного для Ли Сын Мана законопроекта не хватило одного голоса. Во время голосования 135 из 203депутатов проголосовали «за», 60 – «против», 6 человек отсутствовало, 1 бюллетень был недействительным. Однако 2/3 от 203 составляют 135 и 1/3 и с формальной точки зрения Ли Сын Ман недотянул до утверждения своего третьего срока правления. Но официальный представитель правительства заявил, что в таком важном вопросе «не должно быть места дробям» [3], результат округлили в нужную сторону, и законопроект был утвержден[4].
Третья редакция Закона о Национальной Безопасности, принятая в 1958 г., предусматривала тюремное заключение сроком до 5-ти лет за «сознательное распространение фальшивой информации, способной принести пользу врагу»[5]. Понятно, насколько широко это можно было трактовать эту формулировку. Любое проявление политической оппозиции, критика существующего режима и даже благожелательные высказывания в адрес Севера квалифицировались как «государственная измена», подлежащая строжайшим наказаниям вплоть до смертной казни[6].
Нельзя не сказать и о показательных процессах над политическими противниками, которые также «сделали бы честь» сталинским. Большая часть дел строилась по аналогии с делом врачей и показаниями Ольги Тимашук, однако корейский вариант такой «Ольги» никто не знал в лицо. На с. 166-168 своей книги Хендерсон описывает такие процессы достаточно подробно, обращая внимание на то, что большинство обвинительных материалов строилось на показаниях «секретных источников», которые не появлялись в суде, донесений секретных агентов, с которыми не знакомили защиту, и неких тайных документов, подлинность которых никто не подвергал сомнению. Заявления в суде о том, что признания в ходе предварительного следствия были вырваны под пытками, игнорировались, а судья мог отвести 13 свидетелей защиты и волевым решением добавить к свидетелям обвинения еще одного – полицейского осведомителя. Адвокатам защиты было запрещено задавать дополнительные вопросы свидетелям обвинения. В некоторых случаях жертвы были настолько замучены пытками, что при даче показаний или во время казни не могли даже стоять[7].
Пример обвинений и «доказательств» того времени. Представитель оппозиции баллотировался на выборах как кандидат № 2. Судья: «Правда ли то, что связанные с вами коммунисты, замаскированные под ночных сторожей, намеренно стучали в трещотки два раза, таким образом намекая на необходимость голосовать за кандидата № 2? Освещая улицы, они также намеренно дважды махали фонарями туда-сюда. Все это, безусловно, свидетельствует о вашей связи с коммунистами и желании захватить власть». При этом никаких других доказательств этого обвинения предъявлено НЕ БЫЛО[8].
К этому добавлялись и дела «о фракционности в судебных органах» или «о фракционности в органах полиции», создававшие атмосферу «охоты на ведьм».[9] Немудрено что в начале 1957 г. руководителем Департамента полиции был назначен полковник Ким Чжон Вона (он же Тигр-Ким), главный организатор бойни в Кочхане [10].
Концепция Ли Сын Мана заключалась в том, чтобы создать единую общенациональную партию как структуру, поддерживающую правительство на основе принципа «единонародности» (кор. ильминчжуый), призывавшем всех корейцев слиться в единую национальную организацию, которая была бы выше всех классовых или личных интересов. Название было взято из Сунь Ятсена, но означало не просто популизм, а объединение воли нации и воли народа. Слабость нации при этом объяснялась тем, что отдельные личности стремятся добиться особой выгоды, в то время, как долг народа – сплотиться в одно целое, отбросив эгоистичные интересы[11]. Мобилизацию народа, однако, лозунг не вызвал и альтернативой коммунизму и стал. Впрочем, этот принцип можно трактовать и как борьбу с фракционализмом.
Либеральная Партия потому обрастала серией вассальных структур по аналогии с КПСС. Были созданы Женская Ассоциация, Федерация Корейских Профсоюзов, Корейский Молодежный Корпус, причем две последние организации - за счет принудительного укрупнения прочих проправительственных организаций данного типа[12].
Главными элементами идеологии Ли Сын Мана были антикоммунизм, силовая формула объединения Кореи («превентивная атака» для предотвращения неминуемой агрессии), антияпонизм, проамериканизм и «демократия», причем обсуждаемым был только последний пункт, а термин «прокоммунистический» использовался настолько широко, что его частое употребление как бы стерло разницу между коммунистом и политической оппозицией. Соответственно, представители любой оппозиции режиму рассматривались как враги государства и агенты влияния КНДР.
Эти черты не создавали условий для становления демократии, однако Ли был вынужден существовать в рамках демократической идеологии с регулярными президентскими и парламентскими выборами и либеральной прессой. Ли не мог задушить и свободную прессу, которая сохраняла значительную автономию по отношению к правительственным кругам. Хотя газету могли временно закрыть или конфисковать ее тираж, пресса была относительно свободной [13].
Кроме того, так как в глазах США режим должен был выглядеть либеральной демократией, Америка противодействовала попыткам Ли Сын Мана, направленным на отмену демократических завоеваний. Достаточно привести пример парламентских выборов в мае 1950 г., которые Ли хотел аннулировать, но отказался от этого из-за активной позиции Госдепартамента США[14].
Образовательные учреждения тоже продолжали находиться под покровительством западной демократической мысли: в университетах наблюдались некоторое снижение уровня оголтелого антикоммунизма, внедрение американских консультантов и образовательных технологий, активная международная помощь и демократические подвижки в администрировании школьных дел.
После войны Ли Сын Ман разделался и со своими конкурентами в лагере правых, в первую очередь с Ли Бом Соком. Первоначально Ли Сын Ман использовал его в качестве «танка» для проведения наиболее жестких мер вроде подавления восстания в Ёсу или сокрушения политической оппозиции, дважды назначал его на пост премьер-министра. Однако после окончания Корейской войны Ли Бом Сок попытался укрепить свое лидерство в Либеральной партии за счет своих сторонников из организованных им Молодежных корпусов, которые еще в 1948 г. были слиты с иными молодежными организациями, что привело к конфликту с Ли Сын Маном. И когда Ли Бом Сок перестал быть нужным, в 1953 г. он был лишен власти, исключен из Либеральной партии и отправлен в отставку[15]. Созванный вскоре после этого съезд передал руководство партией лично Ли Сын Ману, а его заместителем стал Ли Ги Бун[16], близкий соратник Ли Сын Мана, мэр Сеула в 1949 г. и министр обороны в 1951-1952 гг. ответственный за последующую чистку партийных и государственных структур от сторонников Ли Бом Сока[17]. Ли Ги Бун и Ли Сын Ман была настолько близки друг другу, что Ли Сын Ман даже формально усыновил его старшего сына Ли Ган Сока в доказательство очень тесной связи между двумя семьями. Кстати, заявление о том, что «в таком важном вопросе нет места дробям» принадлежало Ян Кён Гыну – одному из приспешников Ли Ги Буна[18].
Интересно, что некоторые современные южнокорейские историки (например, Хан Ён У) представляют Ли Бом Сока патриотом и националистом, уход которого из политики окончательно ввергнул страну в бездну коррупции и деградации.
После того, как Ли Бом Сок сошел с политической арены, Ли Сын Ман 10 сентября 1953 г. приказал распустить все Молодежные корпуса и проинструктировал руководство Либеральной партии, чтобы ни один член этой партии из числа бывших сторонников Ли Бом Сока не был избран в Национальную Ассамблею[19].
Правда, полукриминальные организации, членов которых южнокорейские историки сами называют «политическими гангстерами» никуда не исчезли. Их по-прежнему использовали для выбивания денег на партийные нужды, борьбы с левыми организациями, разгона демонстраций оппозиции «представителями возмущенного народа» и контроля над населением во время выборов. Продолжалось это до самого конца правления Ли Сын Мана. Так, например, ичхонская группировка, известная своим нападением на Университет Корё, занималась не только тем, что контролировала рынки и избивала оппозиционеров по месту жительства, но и делилась награбленным с региональным отделением Либеральной партии, спонсируя ее деятельность.
В качестве средства давления использовались и профсоюзные организации, используемые как способ набрать массу организованных и вооруженных сторонников. Стачки, погромы, штрейкбрехеры были часто используемой тактикой в борьбе с левыми.
Президентские и парламентские выборы периодически проводились, однако общий уровень подлогов и фальсификаций был чрезвычайно высок. Как хорошо подметил М. Брин, единственной заслугой Ли Сын Мана на почве введения демократии было то, что в его правление проходили выборы[20].
Практически все критические моменты при принятии решений сопровождались чрезвычайным положением, резким подавлением оппозиции, обстановкой постоянного психологического давления и т. п.Напомним, что полиция даже силком приводила депутатов в здание Национальной Ассамблеи, чтобы заставить их таким образом голосовать за предложения Ли. В течение этого времени в Корее говорили, что можно было победить на выборах и проиграть при подсчете голосов. Подмена бюллетеней, их порча или похищение были чрезвычайно распространены.
В городских регионах популярность Ли Сын Мана была крайне мала, исключением были лишь сельские, но Ли Сын Ман дважды побеждал на президентских выборах, ибо по странному стечению обстоятельств дважды случалась ситуация, когда единый кандидат от демократических сил внезапно умирал от болезни в тот самый момент, когда на раскрутку другого кандидата вместо него времени уже не оставалось.
В 1956 г. должны были состояться очередные президентские выборы, перед которыми на платформе противостояния Ли Сын Ману оппозицией сформирована Демократическая партия, образованная 18 сентября 1955 г. на базе бывшей Демократической Гражданской партии. Ее возглавил Син Ик Хи – соратник Ким Гу и бывший член Временного правительства. Однако за 10 дней до президентских выборов 15 мая 1956г. Син скоропостижно скончался от инсульта. Тем не менее, хотя положения Закона о выборах не позволяли зарегистрировать кого-то вместо него, Ли Сын Ман собрал только 55 % голосов против 70 % на выборах 1952 г. За мертвого Сина (его имя оставалось в избирательных бюллетенях) было подано почти 20 % голосов, а в Сеуле мертвый кандидат победил живого, набрав 280 тыс. голосов против 205 тыс. у Ли Сын Мана.
Выборы вице-президента проводились отдельно, что привело курьезной ситуации: в 1956 г. вице-президентом стал обогнавший Ли Ги Буна представитель оппозиции Чан Мён (1898-1966)[21], бывший посол в США, ревностный католик и сторонник демократии. Более того, именно выборам вице-президента уделялось особенное внимание, так как, с одной стороны, было понятно, что Ли Сын Ман обеспечит победу себе практически в любом случае, а с другой стороны – возраст Ли Сын Мана заставлял надеяться на то, что вице-президент вскоре естественным образом станет президентом. Но после избрания вице-президентом Чан Мён был ранен в руку «неизвестным террористом»[22], и этот факт многие исследователи трактуют как предупреждение оппозиции.
Вторым реальным соперником режима была Партия Прогресса (Чинбодан), Ее лидер Чо Бон Ам, который после ухода с поста министра сельского хозяйства Чо снова избирался депутатом, выставлял свою кандидатуру на пост президента в выборах 1952 и 1956 гг., отстаивая идеи буржуазной демократии западного образца, реформ и мирного объединения. На выборах 1956 г. он набрал 2163808 голосов, а Ли Сын Ман – 5046437. Его партия пыталась претендовать на роль третьей силы[23].
В этой же нише находилось несколько популистских партий помельче, созданных в 1955-1957 гг.: Партия Демократического Обновления (Минджу Хёксиндан), Рабоче-крестьянская партия (Нонондан), Партия Единства (Тхонильдан)[24].
Весной 1956 г. оттесненный от власти Ли Бом Сок создал Республиканскую партию(Конхвадан). Партия выступила за развитие самостоятельной и самообеспечивающейся экономики, повышение социальной обеспеченности и образовательного уровня трудового населения[25]. Однако на выборах президента в августе 1956 г. набрал всего 316579 голосов, после чего 4.12.1956 г. партия распалась[26].
В том же году на местных выборах Либеральная партия набирает 75 % голосов за счет неприкрытого использования административного ресурса – кандидатов от оппозиции просто отказывались регистрировать.
В итоге парламентских выборов в мае 1958 г. доминирующие позиции заняла Чаюдан, которая завоевала 126 мандатов (из 233), получив 42,1% голосов электората. На втором месте оказалась Минчжудан с 79 депутатскими местами и 34,2% голосов избирателей. Упомянутый выше Тхонильдан завоевал лишь 1 мандат и менее 1% голосов избирателей. Значительная часть парламентских мест — 27 мандатов при 21,5% голосов получили т.н. независимые[27].
Основной целью оппозиции были повышение статуса Национальной Ассамблеи и борьба с тоталитарными тенденциями[28]. Если «демократия по Ли Сын Ману» включала в себя централизованную структуру управления, президентский тип республики, всеобщие выборы президента и ограниченную защиту основных прав и свобод, оппозиция стояла за установление автономии на местах, «премьерский» тип республики, безусловную защиту гражданских свобод и выборы президента Национальной Ассамблеей[29].
Анализируя националистический дискурс того времени, Хан Ён У отмечает, что к национализму присоединялись элементы социализма и либерализма, и на их базе разрабатывались новые идеи и новая культура. Об этом свидетельствует появление у деятелей правого крыла идей «нового национализма» и «новой демократии», разработанных Ан Чжэ Хоном для и направленных на объединение идей правых и левых в общую национальную идеологию, отвергая различия и крайности их воззрений, а у части политиков левого крыла – идей «комплексной новой демократии» (ёнхапсон син минджуджуи), выдвинутой основателем историко-материалистической школы периода японского господства и профессором университета Ёнхи Пэк Намуном [30].
Однако Корейская война, начавшаяся 25 июня 1950 г., до крайности сузила состав деятелей южнокорейской культуры. В результате войны сторонники «нового национализма» и деятели левого крыла были перемещены или сами перебрались на Север, поэтому в Южной Корее вместе с ними быстро исчезло идейное течение «нового национализма». Произошедший крен в сторону антикоммунизма утвердил господство культуры «холодной войны» и либеральной культуры западного типа.
В свою очередь, Северная Корея в ходе войны приняла многих представителей сеульской националистической интеллигенции, которые стали участвовать в развитии корееведения, прежде всего, в работе по переводу классических сочинений «старой» литературы, что обеспечило небывалый размах изучения национальной культуры.
В правление Ли Сын Мана к 1953 г. общее число чиновников в Южной Корее составляло более 300 тыс. человек – в три с лишним раза больше, чем в 1938 г. требовалось японцам для того, чтобы управлять всей Кореей (всего 95385 чиновников)[31]. Однако при этом ни одна из серьезных административных задач не была выполнена. И даже идеи долгосрочного экономического планирования стали разрабатываться только в последние годы его правления. Министерства и регионы боялись высказывать свое мнение из опасения прослыть нелояльными. При этом только двое из 129 министров[32] не были замечены в коррупции, один из которых имел слишком маленький стаж работы и попросту еще не успел «раскрутиться».
Например, последний при Ли Сын Мане мэр Сеула брал взятки в размере от 10 до 30 % от общей суммы каждого контракта, который заключался от лица муниципалитета. Другим способом обогащения было присвоение американской финансовой помощи или покупка этих долларов по заниженному курсу[33]. Хорошим примером уровня коррупции является и дело о Корпусе Национальной Защиты, о котором мы упоминали во время описания политического кризиса 1952г.
Что же до армии вообще, то Ли гарантировал участие военных в политике и деятельности спецслужб[34]. Однако Корейская война привнесла несколько странное противоречие между дисциплиной, принятой в японской армии, и американским, весьма расхолаживающим, отношением к дисциплине, военному имуществу и т. п.[35] Большинство боевых уставов не было переведено на корейский язык, а в армейском руководстве процветали фракционная борьба и коррупция. Разбазаривание военного имущества, взяточничество и протекционизм, которые только увеличивали зависимость рядовых членов фракции от своего босса, покрывавшего в обмен на лояльность любые их проступки, продолжались и после войны. Каждый генерал или высокопоставленный офицер имел своего рода помощника, младшего офицера, который был не просто его адъютантом, а как бы членом его семьи. Естественно, карьера такого помощника была тесно связана с карьерой начальника.
Ли Сын Ман также подливал масла в огонь, натравливая внутриармейские фракции друг на друга и создав в дополнение к военной контрразведке еще и Объединенное командование военной полиции (the Joint Military Provost Marshal), которое вместе с Комитетом Начальников Штабов активно вело борьбу за власть в армии.
Экономическое положение
Экономическая программа Ли Сын Мана сводилась к лозунгам «Дайте нам все, чем сейчас обладает Япония, и сделайте это завтра»[36] и «Больше помогайте, меньше вмешивайтесь». Политика Ли Сын Мана в сфере экономики прямо называлась экономикой, основанной на помощи («вончжо кёнчже»). Или, точнее, на американских кредитах и субсидиях, ибо более 1,3 млрд. долларов[37]. американской помощи составляли половину доходной части бюджета[38], причем ассигнования на оборону состояли из этой помощи на 70 %. Она же в период с 1953 по 1962 гг. покрывала 70 % южнокорейского импорта и 80 % капиталовложений. Большая часть товаров, поступающих в качестве помощи, была потребительскими товарами и составляла 1/4 потребляемых в стране сельскохозяйственных продуктов, покрывая нехватку собственных продуктов питания.
Впрочем, укрепление государственного аппарата и развитие армии было для США важнее, чем развитие местной индустрии. Так, в 1954 г. 73,4 % американской помощи ушло на нужды южнокорейской армии, и только 3,5 % - на поставку оборудования для восстановления промышленности после войны[39]. Хотя американская помощь на восстановление энергетики в определенный период составила приблизительно 400 млн. долларов, ассигнования на централизацию власти составили 3100 млн. долларов. И это с учетом того, что в период войны на Юге было разрушено 43% промышленных объектов, 41% электростанций, 50% шахт и рудников, почти одна треть жилых домов, общественных зданий, дорог, мостов, пристаней.
В первом послевоенном 1954 г. валовой объём промышленного производства едва достигал 20% по сравнению с 1945 г. К концу 1955 г. на Юге реально действовало всего 32% всех зарегистрированных промышленных предприятий. В феврале 1957 г. Торгово-промышленная палата РК опубликовала доклад, из которого следовало, что в стране бездействуют полностью или работают с неполной загрузкой около 3135 предприятий[40].
Но США в первую очередь форсировали восстановление и развитие тех предприятий, которые обеспечивали их стратегическим сырьём и материалами. В 1955 г. по сравнению с первым послевоенным 1954 г. добыча графита на Юге возросла на 628%, меди — на 300%, железной руды и вольфрама — в среднем на 176%. В первые послевоенные годы американцы вывозили из РК остродефицитный вольфрам в таком количестве, которое превышало его ежегодное производство в самих США. Однако доходы от роста экспортных операций шли в первую очередь на покрытие растущих расходов по реорганизации южнокорейской армии и содержание войск США на Юге[41].
В декабре 1953 г. создаётся Американо-корейская смешанная экономическая комиссия (АКСЭК), которая взяла под свой контроль всю промышленную, аграрную и финансовую политику Сеула. Без одобрения этой комиссии власти РК не имели возможности разрабатывать государственный бюджет, намечать приоритетные направления народно-хозяйственного развития[42].
Положение осложнялось и отсутствием на территории Кореи природных ресурсов, которые можно было бы экспортировать, делая на этом деньги так, как арабские страны делают деньги на нефти, а также тем, разрывом экономических связей между Югом и Севером, который на том этапе поставлял Югу б0льшую часть электроэнергии (большие гидроэлектростанции оказались на Севере) и важных для сельского хозяйства химических удобрений. Вдобавок нищета страны и политическая обстановка делали невозможными масштабные иностранные инвестиции. Единственным наличным ресурсом была дешевая рабочая сила, ибо народ был неприхотлив и готов добросовестно работать за мизерную плату, но при этом большинство работающих не имело ни образования, ни профессиональной подготовки.
Согласно данным южнокорейского историка Ли Ги Бэка, в 1951 г. по сравнению с довоенным 1949 г. валовой сбор зерновых составил 73%, морепродуктов — 92%, хлопчатобумажных тканей — 86%, выпуск резиновой обуви — 57%, вольфрамовой руды — 47%, цемента — 58%, черепицы — 30%, антрацита — 10% и т.п. В условиях экономической разрухи и хаоса цены на товары первой необходимости подскочили на 1800%. [43]
В результате существующая промышленность была в основном производством потребительских товаров. Главными из них были так называемые «три белых» - пшеничная мука, сахар и хлопок. Некоторые производящие «три белых», предприятия, получая от правительства режим особого благоприятствования, превратились в чеболь, поставляющие свои товары правительству, и были как бы «розданы на кормление» нарождающимся корейским олигархам, которые фактически не зависели от государства, были тесно связаны с коррумпированными государственными чиновниками и фактически не платили налоги.
Любимчиком Ли Сын Мана был Ли Бён Чхоль, которого можно счесть наитипичнейшим примером «корейского олигарха» того времени[44]. Ли относился к японофилам, был женат на японке, назвал свою компанию «Самсон» («Три звезды») явно по аналогии с японским «Мицубиси» («Три бриллианта») и в правление Ли Сын Мана был богатейшим человеком в стране. Раскрутившись как бизнесмен во время Второй мировой войны за счет эксплуатации рабочих, которые жили в подвальных этажах его фабрик, Ли был ярым противником профсоюзов и заявлял, что в его компании они появятся только через его труп[45].
Как отмечает Пэк Ван Ги, в 50-60е годы существовало три основных способа разбогатеть, каждый из которых был не совсем моральным. Первый заключался в том, что бизнесмен, тесно связанный с влиятельными лицами в правительстве, приобретал по невысокой цене реквизированные у японцев фабрики, земли и т. п. Второй - в манипуляции деньгами американской экономической помощи за счет разницы официального и неофициального курсов обмена валюты. Третий, более распространенный после 1961 г., был связан с получением монополий на распределение иностранных займов среди ограниченной группы лиц. Богатство таких быстро поднявшихся миллионеров неизбежно было связано с коррупцией или, во всяком случае, с чем-то постыдным[46], и сложившийся в корейском обществе в 60-е фактор неприятия богатства, напоминающий истоки нашего отношения к «новым русским», связан с тем, как и за счет чего обреталось это богатство после 1945 г.
При помощи промышленности потребительских товаров крайняя бедность была преодолена, к концу 1950-х был достигнут экономический рост в 5-8%, промышленность на 90% была ориентирован на экспорт, но промышленное производство не составило и половины объема, на котором оно находилось в конце японского ига. В 1960 г. по уровню ВВП на душу населения ($80) Корея находилась примерно на уровне Нигерии. В стране не было ни одного многоэтажного жилого дома, канализацией в Сеуле была обеспечена лишь четверть всех домов, в 1960 г. 82 % сельского населения и 39 %жителей Сеула жили в домах без электричества, а там, где оно было, оно даже в крупных городах нередко подавалось не круглые сутки. Воловья упряжка была основным транспортом до конца 1960-х гг. [47].
За два послевоенных года (1953 — 1955) общее число полностью безработных в стране подскочило с 1 до 2 млн человек. Кроме того почти две трети работоспособного населения были заняты неполный рабочий день или имели случайные заработки, т. е. находились на грани нищеты. Газета «Сеул Синмун» (13.05.1958 г.) с горечью констатировала, что общее число полностью и частично безработных превышает 4,8 млн человек, что соответствует 36,6% самостоятельного населения Юга[48].
Разница в уровне жизни хорошо видна на следующем примере. Корейский вольнонаемный американской армии получал 17,5 долларов в месяц, в то время как классический домработник, занятый у иностранцев, получал от 30 до 60 долларов. Однако надо учитывать, что, с одной стороны, Корея была бедной страной, и средняя зарплата корейца составляла 5 долларов, при том что полковник армии РК получал 10 долларов 75 центов, а официальная зарплата Ли Сын Мана как президента была 37,5 долларов. С другой стороны, надо учитывать масштабы коррупции[49]. Кстати, когда Эйзенхауэр вступил в должность, самыми острыми проблемами, возникшими между Корейской республикой и Соединёнными Штатами, было урегулирование расчётов в отношении выплат корейской валюты американским солдатам — с помощью чего Ли Сын Ман надеялся понизить её курс и сдержать перманентный экономический кризис[50].
Не улучшилось и положение крестьян. Арендная плата по-прежнему носила кабальный характер, доходя до 40% урожая на суходольных землях и до 80 — 90% на поливных участках. Ежегодно к весне около 1 млн беднейших крестьянских дворов оставались без необходимого продовольствия.. В результате урожайность зерна в 1953 — 1954 гг. упала до 60% довоеннного уровня. Для минимального продовольственного обеспечения Югу недоставало 1,5 — 2 млн т зерна в год, но лишь половина этого дефицита покрывалась за счёт американской гуманитарной помощи[51].
Новым бедствием стало принудительное изъятие земли под военные базы, аэродромы, полигоны, стратегические дороги и др. объекты «войск ООН» и южнокорейской армии. В 1955 г. вся Южная Корея солидаризировалась с организованным сопротивлением примерно 1 тыс. крестьян уезда Чханвон провинции Кёнсан-намдо против экспроприации земельных угодий для военных объектов южнокорейской армии. Не менее значительный резонанс получили массовые крестьянские выступления на острове Чечжудо, в окрестностях Инчхона, и др. Одной из форм крестьянского сопротивления стали неуплата налогов и неполное выполнение государственных поставок. В 1955 г. план принудительных закупок зерна государством по строго фиксированным, явно заниженным ставкам был выполнен лишь на 55%. Такая же картина наблюдалась и в последующие годы[52].
Хан Ён У приводит сравнительную таблицу уровня промышленного производства Южной и Северной Кореи в 1960 г.[53]
| Отрасли производства | Южная Корея | Северная Корея |
| Валовое производство электроэнергии (Квт/ч) Каменный уголь (т) Железная руда (т) Сталь (т) Цемент (т) Удобрения (т) Автомобили (шт.) Тракторы (шт.) Химические удобрения (т) Зерно (т) Крупный рогатый скот (голов) Свиньи (голов) Добыча морепродуктов (рыбы, т) | 1 696 951 084 5 350 000 392 129 115 340 431 819 64 000 13 000 3 046 545 1 010 200 1 438 900 342 470 | 9 139 000 000 10 620 000 3 108 000 641 000 2 285 000 561 000 3 111 3 002 112 000 1 535 000 627 394 183 208 620 000 |
Зато в 1956 г. РК стала четвертой азиатской страной, в которой появилось телевидение. Однако бедность страны сдерживала его развитие, и большинство первых телевизоров было установлено в общественных местах, а не в частных домах. В 1959 г. в этой студии произошел пожар, уничтоживший большую часть аппаратуры, после чего через год корейское вещание прекратилось, и в стране осталась только американская телекомпания, вещающая для американского военного контингента в РК[54].
Внешняя политика
В области противостояния коммунизму Ли Сын Ман стал «б0льшим католиком, чем Папа Римский», заявляя, что «США излишне мягки по отношению к коммунизму» и недолюбливая президента Эйзенхауэра[55] за то, что он не поддерживал его идеи о вторжении в Китай или о применении против КНДР ядерного оружия.
1 октября 1953 г., во исполнение идеи Робертсона, Д. Ф. Даллес и глава МИД РК Пён Ён Тхэ подписали Договор о совместной обороне, цель которого состояла в том, чтобы объединить стратегические потенциалы двух государств в целях эффективного «отражения общей опасности» и укрепления взаимосвязей для совместной борьбы «против угрозы коммунистической агрессии». Статья 3 договора предусматривала оказание максимально возможной помощи друг другу в случае агрессии против одной из договаривающихся сторон. Правда, оказание экстренной американской военной помощи не было бы автоматическим и предполагало обязательное соблюдение определённой конституционной процедуры, связанной с одобрением со стороны Конгресса США[56].
Следующая статья США право размещать на южнокорейской территории сухопутные, военно-морские и военно-воздушные силы не только на основе прежних резолюций ООН по Корее, но и на двусторонней основе. Причём какие-либо ограничительные рамки такого размещения не оговаривались[57].
17 ноября 1954 г. был подписан Протокол корейско-американских переговоров по военным и экономическим вопросам, согласно которому вооружённые силы Южной Кореи оставались под контролем командования ООН до тех пор, пока эта организация будет нести ответственность за национальную оборону РК. Таким образом, на территории РК на неограниченный срок разместились американские войска, а южнокорейская армия находилась в подчинении американского генерала.
Пребывание американских солдат в Корее сопровождалось определенными эксцессами. Конечно, американцы не занимались принудительным набором корейских девушек в полевые публичные дома, но, как считает Кан Хён Чжу, общий уровень «сексуальной эксплуатации» местного населения тоже был весьма высоким[58]. Он приводит рапорт американского священника Эрнесто Кастона, написанный в октябре 1964 г. и посвященный сексуальной жизни американских солдат в Корее[59]. Согласно этим данным, аморальный образ жизни (постоянное посещение борделей, наличие постоянных наложниц и т. п.) вело 90 % солдат. Почти каждый военнослужащий имел местную «невесту», которую, однако, можно было проиграть в карты, обменяться ею с другом или, оставляя службу в Корее, подарить кому-нибудь из новоприбывших[60].
Кроме того, вокруг американских казарм немедленно возник черный рынок такого масштаба, что еще в 1952 г.
В 1958 г. США разместили на юге полуострова атомные бомбы, фугасы и тактические ракеты, что, по мнению Ким Вон Иля, можно рассматривать как нарушение условий перемирия[61].
Ли Сын Ман откровенно призывал атаковать Север, даже если это приведет к Третьей мировой. В ноябре 1953 г. тогдашний вице-президент США Никсон попытался получить от Ли Сын Мана письменные гарантии того, что он не попытается снова начать войну или иным способом втянуть Соединенные Штаты в свои игры, целью которых является объединение Кореи военной силой. Таких гарантий он не добился, но с той поры американское командование в Корее получило негласный приказ блокировать все попытки провокации, а разведка наблюдала за Голубым домом с целью вовремя отследить желание южнокорейских властей снова начать войну[62]. Но Ли Сын Ман продолжал создавать американцам проблемы, периодически выступая с провокационными заявлениями. Как утверждает целый ряд авторов, в частности Камингс, США удавалось контролировать его действия во многом потому, что жена Ли Сын Мана Франческа постоянно поддерживала контакт с американским послом и снабжала его конфиденциальной информацией о планах мужа[63].
Правда, в 1956 г., после событий в Венгрии, американцы стали допускать возможность силового решения проблемы, но только тогда, когда в Северной Корее начнется массовое восстание по венгерскому образцу, не являющееся при этом следствием южнокорейских провокаций (призрак провала вторжения в Заливе Свиней на Кубе также маячил перед американским руководством)[64].
В декабре 1957 г. Ли Сын Ман заявил, что обе части Кореи можно быстро объединить, если войскам ООН дадут возможность выступить и начать борьбу[65]: «Мы должны понимать что не может быть сосуществования между нами и коммунистами. Только одна сторона может выжить: наша или коммунистическая… Самое лучшее время для объединения страны наступило именно теперь»[66]. И когда (согласно рассекреченным американским документам) в 1958 г, тогдашний вице-президент США Никсон заявил, что Америка более не поддерживает его политику«похода на Север», на глазах президента РК выступили слезы огорчения.
Заметим, что Ли Сын Ман был не только ярым антикоммунистом, но и ярым японофобом. Ян Сын Чхоль приводит его высказывание о том, что «если Япония снова позарится на Корею, мы будем защищать нашу страну даже вместе с коммунистами»[67]. Репрессии в отношении тех, кто сотрудничал с японцами, были не слабее, чем репрессии против коммунистов, японцам был запрещен въезд в страну, на все японское существовало эмбарго, а «наследие колониального ига» часто использовалось режимом в качестве оправдания ошибок государственной политики.
Такая оголтелая позиция не только сделала процесс установления дипломатических отношений с Японией очень долгим, но и очень сильно укрепила позиции Севера среди членов корейской диаспоры в Японии, что вызвало миграцию японских корейцев на Север, а не на Юг. Миграция эта отчасти компенсировала отток населения из разрушенных войно