Цен Цзы, пройдя калитку, очутился в саду, окруженном высокой глинобитной стеной. Он обогнул темный квадратный бассейн и пошел по прямой дорожке среди аккуратно подстриженных деревьев. В глубине сада была беседка с двухсторонней покатой крышей. Внутри беседки улыбалось застывшей гримасой каменное изваяние.[107]Около трех стен изгибалась кирпичная лежанка,[108]покрытая циновками и волчьими шкурами.
Цен Цзы откинул занавеску на стене и вынул из ниши черную лакированную шкатулку.
Он открыл ее серебряным ключиком и достал пергаментный свиток, бронзовую чернильницу с черным лаком и тростинку.[109]Оставив на полу сандалии, Цен Цзы уселся на лежанке, поджав под себя ноги. Придвинул низенький столик на крохотных ножках, расправил на нем пергаментный свиток, снял крышку чернильницы, осторожно обмакнул тростинку в черный лак и стал быстро ставить правильными рядами значки сверху вниз.
Он писал:
«Продолжаю мое письмо о той стране, куда направили меня добрые духи. Страна называется Кангюй.[110]Она защищена горами и пустынями от вторжения других народов и многие годы живет в счастье и спокойствии, не испытывая бедствий войны.
Эта страна Кангюй лежит на большом пути из страны Небесного спокойствия[111]к Западному морю. Богатые караваны с различными товарами беспрерывно проходят в разных направлениях через эту страну. Как это радует взор!
Жители отличаются замечательными способностями в ремеслах и искусствах. Они высоки ростом.
Бедняки заворачивают голову куском бумажной материи, богатые – куском шелка. Одежду носят бумажную, шерстяную или кожаную. Очень любят торговлю. Но имеют крайнюю склонность к наживе и обману. Какой стыд!
Они чрезмерно высоко ставят и любят женщин, которые пользуются у них свободой. В каждой семье муж исполняет все желания жены. Ради того, чтобы постоянно быть с женщинами, мужчины перестают заниматься военными упражнениями и теряют мужество. Безумцы, ведь это опасно! Кто станет охранять родную землю?
|
|
Половина населения занимается земледелием и половина – торговлей. В стране имеется замечательная порода пятишерстных лошадей. Самые красивые из них называются «небесными», и у них бывает кровавый пот.[112]Нашим доблестным воинам подобало бы ездить на таких конях.
В стране имеется семьдесят городов, окруженных высокими тройными стенами. В каждом городе живет князь и по наследству передает свою власть сыну. Если князя убивают, то царь присылает нового князя, который отрубает голову убийце, а сам делается правителем.
Земли плодоносны, дают обильную жатву и розданы князьям в вечное владение. За это они должны по первому требованию царя являться на конях вместе со слугами, хорошо вооруженные. Это разумно!
Простые земледельцы могли бы жить привольно и счастливо в такой богатой стране, но четыре пятых своего урожая они должны отдавать князьям за то, что те им разрешают возделывать свои земли. Поэтому трудолюбивые крестьяне, имея хлеб, постоянно голодают. Как их жаль!
Жрецы и некоторые князья умеют читать и писать. У них сочинения пишутся с помощью только двадцати пяти знаков, которые они переставляют в разном порядке и этим обозначают различные вещи. Это хитро придумано, но наше письмо более мудро.[113]Книжное обучение продолжается непрерывно. Книги написаны на выделанных коровьих шкурах справа налево.[114]Это неудобно.
|
|
Жители поют на праздниках песни о древних временах. Очень длинные песни всегда поются от начала до конца, так как они передают знание достойных поступков предков и мудрых правил жизни.
Мирная жизнь в течение многих лет сделала жителей страны Кангюй очень богатыми; они собрали в своих домах ценные товары из других стран. Довольные этими богатствами, они называют свою страну «счастливая Кангюй». Но богатство, соединенное с жадностью, подобно мимолетному облаку.
Так как всякое богатство вызывает у одних жадность, а у других зависть, то теперь государству Кангюй грозит вторжение народа, который наступает с Западного моря, разоряя по пути всю страну. Во главе этого народа идет страшный царь, про которого говорят, будто бы на его голове растут два бараньих рога…»
Гости из пустыни
Цен Цзы услышал шаги на дорожке сада. Старый слуга остановился в дверях:
– Тебя хотят видеть два путника. Один – высокий, сильный, как медведь, немолодой, по виду кочевник из степи; его оружие покрыто золотом. Другой – молодой, вероятно, его проводник. Они сказали, что ты давно их ждешь.
Цен Цзы радостно закивал головой:
– Очень хорошо! Пускай войдут, а ты поскорее принеси сюда тридцать две радости.
Китаец быстро свернул рукопись, спрятал в лакированный ящик и поставил его обратно в нишу.
Будакен и Спитамен вошли в сад. Старый слуга, сложив руки на груди, торжественно шел впереди. Будакен с удивлением и любопытством рассматривал не виданные им раньше растения. Он остановился, изумленный, около бассейна, где пламенели красноперые рыбки с широкими, нежными, как паутина, хвостами.
|
|
Китаец, подойдя к бассейну, вытащил из кармана желтый шелковый мешочек, отсыпал из него на ладонь белых крупинок и стал звонить в серебряный колокольчик. Все рыбки быстро поплыли к нему. Цен Цзы, продолжая звонить, бросал рыбкам белые крупинки. Гость и китаец опустились на корточки рядом и наблюдали, как рыбы, толкаясь и высовывая из воды золотистые головки, хватали белые крупинки и вырывали их друг у друга.
Будакен смеялся, указывая толстым корявым пальцем на рыбок:
– Совсем как люди: так же живут вместе и так же ссорятся и толкаются из-за вкусного кусочка… А что это за белые зерна, которыми ты кормишь этих рыбок?
Оба встали. Китаец низко кланялся и, приседая, повторял:
– Это муравьиные яйца.
Будакен, уважая обычаи иноземцев, старался также поклониться с приседанием, и потом оба протянули друг другу руки.
– Какие умные рыбки! – удивлялся Будакен. – Продай их мне, я выкопаю около моего шатра пруд, поселю там рыбок, и вся степь съедется смотреть, как рыбы слушаются моего звонка.
Китаец, улыбаясь, шептал: «Очень хорошо», – затем повернулся к Спитамену, радостно протянул ему руки, и оба подержали прямые ладони и прижались правыми плечами.
У Спитамена на лице засветилась теплая улыбка, и глаза ласково сузились.
– Я очень рад, Левша, – сказал китаец, – что ты спасся от всех несчастий, которые гонялись за тобой, и опять стоишь передо мною невредимым.
– А ты по-прежнему пишешь и учишься?
– Учитель сказал: «В многоучении, постоянном размышлении есть также доброта. А встреча друга, вернувшегося из далекой девятой страны, есть радость и сердцу, и глазам».
– Вот это отец того молодого скифского воина, которого ты видел в цепях, – сказал Спитамен. – Расскажи ему все, что ты знаешь. Чтобы услышать тебя, он приехал издалека.
Цен Цзы обратился к Будакену и жестом пригласил его войти в беседку. Мелкой торопливой походкой китаец пошел вперед, а за ним шагал Будакен. Его мускулистые плечи были вдвое шире, чем у китайца, и он повернулся боком и пригнулся, чтобы войти в дверь.
В беседке они уселись на лежанке, где были постланы меховые коврики, и после нескольких взаимных вопросов о здоровье, пройденном пути и виденных снах Цен Цзы стал рассказывать:
– Я дважды видел твоего сына Сколота, которого беспечность и смелость столкнули в горький колодец несчастья. Он просил меня помочь ему. А учитель говорил: «Помочь несчастному – это шаг на пути к совершенству». Вот что он сказал…
Но Будакен поднял широкие ладони:
– Постой, не торопись наносить мне удар своим словом. Пожалей мое сердце, хотя оно уже обросло шерстью страданий. Сделай это потихоньку. Расскажи, где и когда ты увидел моего сына Сколота, с кем он тогда был и что он сам в это время делал. Тогда я пойму, почему дивы набросились на него и столкнули в бездну скорби.
– Хорошо. Если у тебя есть терпение, чтобы слушать, и желание, чтобы все понять, я тебе расскажу по порядку, как и почему я попал в городок Фару,[115]где я увидел не только юношу Сколота, но и других весьма прославленных людей. А слушая меня, утешай свое сердце тридцатью двумя радостями, которые я могу предложить тебе по силам желаний моего сердца.
Старый слуга поставил между сидевшими столик и разостлал на нем пестрый, расшитый цветами платок. На столике выстроилось множество маленьких чашек. В каждой чашке было различное кушанье: наскобленная редька, мелко нарубленный лук со сметаной, различные варенья, сваренные на меду, – из моркови, кизила, мелких яблок, имбиря, кусочки мяса с шафраном, бараньи мозги, жареная тыква, виноград, моченный в уксусе, рис с фисташками, вареные кусочки теста, начиненные древесными лишаями, и другие кушанья, незнакомые Будакену. Отдельно стояли три фляги с разогретым вином.
Будакен посматривал то на чашки, то на хозяина, то на неподвижного Спитамена и не знал, как все это начать есть. Он предпочел бы одну большую чашу, чем эти тридцать две маленькие. Не желая показаться смешным, он решил сперва воздержаться.
– Моя душа не принимает сейчас пищи твоих радостей, – сказал Будакен. – Мои уши раскрылись, чтобы слушать твою повесть.
В городе Фаре
– Я работаю в одном содружестве наших купцов моей страны, – начал Цен Цзы. – Они сообща посылают караванами товары отсюда до берегов Гирканского моря.[116]и дальше, до богатых городов Финикии. В главном городе Гиркании Задракарте[117]и в некоторых других городах живут наши товарищи по торговле. У них выстроены дома и амбары для товаров. Я два-три раза в год езжу с нашим караваном в Задракарту, а иногда и дальше – до Раг[118]Вместе с караваном идут вооруженные попутчики, чтобы защищаться от разбойников. Ехать вместе с большим караваном всегда надежнее, не правда ли? А по пути у нас имеются испытанные друзья из местных жителей, у которых мы останавливаемся и узнаем, безопасна ли дальше дорога. Управителям попутных земель мы платим за проход договоренную пошлину – либо деньгами, либо, чаще, нашими товарами.
Этой весной наш караван сделал путь вполне благополучно. Но в Фаре я заболел лихорадкой и пролежал целый месяц.
Город Фара небольшой, окружен каменной стеной, имеет двое ворот, которые закрываются при заходе солнца. Жители заняты сельскими работами и, когда видят, что солнце уже спускается за горы, скорее спешат в город, чтобы успеть загнать скот, иначе закроются ворота. Оставить же скот за стенами нельзя, так как ночью с гор спускаются дикие звери и душат его.
Однажды среди лета, под вечер, в город влетел отряд всадников. Казалось, что они были без начальника. Воины разных племен были перемешаны и носились, как волки, гонимые охотниками. Эти всадники, проскакав до главной площади, рассыпались по всем улицам. Не считаясь с благополучием граждан и добрыми нравами, они врывались во все двери, сами открывали амбары, брали сено и ячмень и досыта кормили своих лошадей. Тут были бактрийские, согдские, парфянские и даже индусские воины. Когда у них спрашивали плату за все, что они отбирали, они со смехом указывали на юг:
«Царь царей Дараиавауш едет за нами, он за все заплатит».
На другой день всадники уехали, но скоро явились новые. У этих был некоторый порядок, но они требовали от жителей еще больше корма коням и еды себе. Затем войска стали проходить беспрерывно. Большинство уже не останавливалось в городе, торопясь уйти дальше.
Последним пришел отряд, который особенно отличался от прежних. Кони были убраны золотом, серебром, ценными камнями. Воины были отлично вооружены. Сзади тянулись повозки с женщинами и мулы, нагруженные вьюками. Впереди отряда по всем улицам скакали начальники, которые кричали, распоряжались, но порядка все же было мало.
Я не хотел верить, когда распространился слух, что в одной из закрытых повозок едет сам царь царей Дараиавауш и что его сопровождают слуги, евнухи, танцовщицы и флейтистки.
Я вышел посмотреть хотя бы издали на царя царей. Около ворот одного дома стояли на страже воины-яваны[119]в блестящих панцирях, медных шлемах, с голыми руками и ногами. У каждого были щит и два-три небольших копья-дротика. Я пробрался на крышу соседнего дома и увидел, как великолепно одетые персидские начальники, сложив руки на груди, изгибаясь до земли, входили внутрь двора.
Среди всадников я узнал сатрапа нашей Сугуды – Бесса. Он приехал на большом белом коне. Красный шарф, расшитый золотом, был прикреплен к шее коня, и концы его падали до земли. Голова и грудь коня была покрыты железной чешуйчатой броней.
Все поселяне, стоявшие поблизости, увидя знатного корана,[120]упали лицом на землю. К сатрапу подбежали слуги; один взял коня за уздцы, другой нагнулся, подставляя спину, на которую ступил Бесс, сходя на землю. Высокий, сильный, красивый, в красной с золотом одежде и в блестящем шлеме с большими перьями, Бесс стоял у ворот и говорил с правителем города Фары, который по случаю приезда гостей был в новом плаще и высоком колпаке. Бесс подставил ему для поцелуя щеку, и правитель поднялся на носки, чтобы поцеловать высокого сатрапа.
Правитель города оглянулся, увидел меня на крыше и позвал. Я поспешно спустился к нему.
«У ваших купцов хороший дом, – сказал правитель, – поэтому пусть они позаботятся, чтобы достойно принять корана восточных сатрапий и других знатных гостей».
Это означало, что нам придется кормить персидских начальников, их слуг и лошадей столько времени, сколько они захотят у нас остаться. Но что я мог сделать? Благоразумный покоряется неизбежному. Я поклонился до земли и сказал:
«Все наше имущество мы всегда рады отдать тому государству, которое нас приютило и дает нам хлеб».
Совещание сатрапов
Я поспешил домой, чтобы открыть ворота и принять гостей; но ворота были уже открыты настежь. Во дворе ходили и кричали персы, халдеи, сирийцы, мидяне. Они распоряжались, как у себя дома, входили в амбары и подвалы, вытаскивали оттуда муку, сушеный виноград, зерно, кувшины и мехи с вином, кололи наших баранов, тут же рассекали и делили мясо между собой. Когда появился коран Бесс с воинами, он приказал расставить стражу и выгнать шатавшихся в беспорядке воинов неизвестных отрядов.
Затем Бесс с несколькими начальниками прошел внутрь дома, где все они расположились на ковре и стали тихо вести беседу.
Так как я заботился об угощении гостей, то свободно входил и выходил из комнаты, где они сидели. Никто на меня не обращал внимания, и я слышал кое-что из их разговоров.
Персидские слуги мне разъяснили, что здесь собрались знатнейшие правители Персии: начальник охраны царя – Набарзан, сатрап Ареи – Сатибарзан, престарелый Артабаз, известный друг царя Дараиавауша, и другие сатрапы. Все эти люди, которым бог дал величайшее могущество, богатство, почет, право повелевать сотнями тысяч подданных, теперь, теснясь, сидели на старом потертом ковре и рассматривали пергамент. На нем были нарисованы дороги, горы, реки и города Персидского царства. Светильник с темным кунжутным маслом горел тускло, и я воткнул в поставцы еще три чарога.[121]Бесс сердился, водил пальцем по карте:
«Вот пути на Бактру и Сугуду. Здесь переправа через великую реку Окс. А дальше, пройдя Железные ворота, будет уже безопасно. Но нужно, чтобы этот трус нам не мешал…» Он показал рукой в ту сторону, где находился персидский царь царей.
В это время в комнату вошел с заплаканным лицом очень полный перс в дорогой пурпурной одежде, с золотым поясом. Ножны его меча тоже были золотые. Он размахивал руками, всхлипывал и долго не мог ничего сказать от душивших его рыданий. Все приподнялись и поклонились до полу. Я сперва подумал, не сам ли это царь царей, но оказалось, что это был Оксафр, брат царя. Его глаза блуждали, то он хватался рукой за меч, то закрывал ладонями глаза.
Бесс стал объяснять ему карту, но Оксафр вырвал ее и бросил на ковер.
«Я сейчас видел царя царей, – заговорил он жалобным, убитым голосом. – Самое важное, что он еще не потерял надежды. Царь только очень огорчен, все плачет и молится. Флейтистки начали ему играть любимые песни, он немного послушал и прогнал их. Отказался от жареной баранины с шафраном и сильфием,[122]только поел, бедный, немного плохой здешней дыни и выпил красного вина. Теперь царь ждет, что предскажут гадания жреца. До сих пор они были не очень плохие, а один раз даже хорошие… О чем вы совещались здесь?..»
Бесc ответил резким, решительным голосом:
«Мы совещались о том, что делать, и решили, что надо двигаться дальше…»
«Нет, нет… – прервал Оксафр. – Об этом и думать нечего!.. Царь царей устал, хочет передохнуть и приказал мне вам передать, что скоро боги нам будут снова покровительствовать. Он думает, что все наши поражения были только для того, чтобы показать, как не надо забывать богов. Царь царей молился и дал торжественную клятву построить новые храмы и одарить золотом жрецов, чтобы они учили жителей сильнее молиться богам».
Бесc грубо ответил:
«Это будет потом, а что же делать сейчас?»
«Как что делать? Не вечно же боги будут гневаться на нас. Мы должны не избегать больше встречи с Двурогим, остановиться, собрать в одном месте все войска и…»
«Ну и что же?»
«Снова испытать счастье в бою. Царь царей уверен, что теперь счастье будет на нашей стороне. И что очень важно – старший жрец тоже советует остановиться…»
Все затихли и опустили глаза.
«Чего же теперь можно бояться? – настаивал Оксафр. – Двурогий должен был оставить во всех городах на своем пути гарнизоны, боясь восстаний населения, так что войско его уменьшилось почти наполовину. Если он идет по нашим следам, как уверяют некоторые, то только с конницей. В сражении при Гавгамелах у него было конных всадников всего три тысячи. Наших же войск даже теперь в несколько раз больше, чем у проклятого явана. Скоро – может быть, завтра – должны подоспеть сюда союзные скифы. В этих горных ущельях они одни смогли бы захватить всех яванов в мешок и раздавить их, как ядовитых змей. И они это сделают, только нужно дождаться их и приготовиться к бою».
Тогда заговорил старый Артабаз. Его голос звучал глухо, и слезы лились по щекам:
«Мы, слуги царя царей, всю жизнь защищали его и в битвах проливали нашу кровь, чтобы персидское копье раздвигало границы славного Персидского царства. Мы и теперь должны пожертвовать всем для царя царей, хотя бы нам пришлось погибнуть».
Встал начальник царского отборного войска Набарзан и обратился к Оксафру:
«Я бы никогда не сказал тех горьких слов, которые рвутся из моего сердца, полного любви к царю, но только крайняя необходимость заставляет говорить прямо. Если сейчас мы начнем биться с Двурогим – это вернейший путь к погибели. Мы и родину погубим, и сами без пользы будем перебиты. Надо как можно скорей отступать в безопасное место, в Бактру и Сугуду, чтобы этим сохранить главную силу Персии – ядро наших войск».
«Отступать… Отступать!..» – шепотом, но твердо проговорили остальные, кроме Артабаза, который зашипел:
«Трусы, трусы! Позорите персидское копье, обвитое старой славой…»
«Нет, нет, не трусость, а разум руководит нами, – ответил Набарзан, – только желание раздавить Двурогого явана. Надо отступать на восток, пока у нас еще не пали кони. Там мы соберем новые силы. Народ не верит более в счастливую звезду царя царей. Есть у нас только одно спасение: у народов восточных сатрапий пользуется славой и любовью коран Бесс…»
При этих словах все посмотрели на Бесса; он сидел с радостным, светлым лицом, и его глаза сверкали.
«Да, да! На Бесса вся наша надежда. И саки, и индусы находятся с ним в союзе. Кроме того, Бесс не самозванец, не какой-нибудь выходец из простого народа, он родственник царя царей. Пусть царь уступит ему тиару – конечно, временно, до тех пор, пока враг не будет побежден…»
«Это измена!.. Предатели!..» – закричал брат царя, выхватил меч и бросился на Набарзана.
Все сатрапы вскочили, преградили ему дорогу, желая успокоить. Набарзан выбежал в дверь. Его громкий голос послышался во дворе; он звал своих сотников. Кони загремели копытами по деревянному настилу. Набарзан вскочил на коня и ускакал.
Все сатрапы горячо спорили; Артабаз старался их успокоить:
«Разве можно ссориться в такое время? Мы должны крепко стоять друг за друга. Не все еще потеряно!..»
Брат царя выбежал, потрясая мечом, и кричал, что Набарзан сейчас же будет схвачен и казнен.
«О, как беспечны саки!»
Коран Бесс заметил меня и сделал мне знак рукой. Мы вошли в другую комнату. Он схватил меня за плечо так сильно, что до сих пор остались синие пятна.
«Ты меня выведешь сейчас так, чтобы никто не заметил, и спрячешь в саду. Иди вперед».
Я провел Бесса через эндерун – женскую половину дома, и сатрап дал новое поручение:
«Пройди к Восточным воротам; там ты найдешь отряд саков. Разыщи их начальника Сколота и приведи его сюда».
Я поспешно стал пробираться по темным улицам. Город, обычно безмолвный в этот час ночи, теперь был полон гула разноплеменной толпы. Всюду взад и вперед ходили воины с охапками сена, кувшинами и бараньими тушами. Во дворах пылали костры и красным светом озаряли плоские крыши, куда забрались семьи напуганных жителей.
Я вышел к Восточным воротам. Там по всей площади стояли верблюды, лошади, повозки, ослы.
«Где скифы?» – спрашивал я.
«Да вот они пляшут», – ответили мне.
На середине площади в кольце горящих костров двигалась в пляске вереница скифов. Держась за руки и подняв их кверху, высоко над головой, они передвигались то вправо, то влево, причем каждый скиф ловко и быстро перебирал и притопывал ногами. В середине круга два скифа плясали отдельно, размахивая мечами. Глядя друг другу в глаза, следя за каждым движением, они бросались навстречу, как будто желая пронзить друг друга мечами, ловко отбивая удары, и отлетали назад. Они то приседали, то падали на землю, ползали на коленях и животе, то опять вскакивали и плясали, схватившись за руки.
Я спросил, где найти начальника скифов. Тогда окликнули одного, который плясал в середине. Он был молод, строен и высок, с золотым ожерельем на шее. Пошатываясь, веселый и беззаботный, потряхивая длинными светлыми кудрями, он подошел ко мне. Когда я объяснил ему, что его зовет к себе коран Бесс, он стал хохотать:
«Пускай Бесс сам сюда придет выпить с нами: мы нашли погребок хорошего гирканского вина, нам его хватит до утра».
Он приказал подать мне чашу и насильно меня напоить. Все скифы были пьяны, пели и хохотали без причины. Они вскоре оставили меня в покое. Я пробрался обратно в наш дом, но Бесса уже не нашел.
Там была суматоха: важные сатрапы суетились во дворе, кричали на слуг и садились на коней.
Тогда я увидел двигавшихся по улице всадников с высоко поднятыми горящими факелами. Их медные латы сверкали, лица в шлемах были усталы и суровы.
Среди всадников двигалась грязная навозная повозка, запряженная шестью лошадьми. На повозке лежала груда старых кож. Эти кожи зашевелились, приподнялись, и из-под них высунулся толстый человек. На нем была драгоценная пурпурная одежда. Он испуганно огляделся кругом и опять закрылся кожами.
«Это сам царь Дараиавауш!» – воскликнул удивленно кто-то, и несколько человек упали лицом на землю перед навозной телегой, на которой находился разгромленный владыка Персии…
Какой позор, какой стыд так прятаться от смерти! – добавил Цен Цзы и укоризненно покачал головой.
Во власти яванов
– В эту ночь я несколько раз выходил на крышу. Войска уходили на восток, их становилось все меньше. Долго слышались песни скифов, но и они к утру затихли.
Когда на рассвете стала розовой далекая снежная вершина горы Демавенд,[123]городок уже спал. Изредка раздавались обрывки песни или возглас пьяного.
Перед восходом солнца кое-где на крышах появились жители, кутавшиеся в бараньи шубы.
«Вот они! Вот они!» – раздался крик. Все жители разом попадали и ползком спрятались за выступы крыш.
Я смотрел на юг. Солнце, выглянув из-за горы, косым лучом освещало темно-синее ущелье, из которого выехали несколько всадников. Концы их отточенных копий вспыхивали искрами. Равнина от города до ущелья была пуста. На дороге валялась повозка со сломанным колесом, и хромой бык, ковыляя, переходил от одного куста репейника к другому.
Из ущелья выдвинулись два отряда всадников. Они сперва шагом, затем рысью двинулись в разные стороны и стали обходить город, постепенно приближаясь. Несколько разведчиков вскачь пустились к стенам города и остановились невдалеке.
Город казался мертвым. Ни одного дымка не подымалось над крышами.
Тогда из ущелья показался третий отряд и направился прямо по дороге. Впереди шли пехотинцы в кожаных шлемах, с мечами и плетеными щитами. Мерными шагами вошли они на холм и остановились близ Восточных ворот. Вслед за пехотинцами приблизился новый отряд конницы. У них были очень длинные копья, однообразные кожаные панцири, обшитые железными пластинками, и шлемы с конскими хвостами.
По пустынной улице я пробежал к Восточным воротам и хотел взойти на башню, чтобы наблюдать, что будет дальше. С удивлением я заметил, что на площади находилось много скифов. Они все спали крепким сном. Стреноженные лошади были привязаны ремнями к приколам, вбитым в землю. Некоторые кони бродили по площади, подбирая остатки сена и рассыпанного зерна. Скифы, упившись вином, не подозревали, что те яваны, от которых они бежали, уже находились по другую сторону стены…
Я услышал сзади себя крики. Около двадцати стариков и правитель города в своем новом плаще и высоком колпаке торопливо шли через площадь. Вернее, старики тащили правителя, крепко держа его под руки и подталкивая сзади.
Он плакал и упирался.
«Дайте мне умереть дома! – кричал он. – Глупость толкает вас к Двурогому. Он посадит и меня, и всех вас на колья. Что будут делать мои дети и старая мать?»
Но старики продолжали тащить его.
«Иди, иди! Мудрость толкает тебя. Не все ли равно, от кого умереть, от Дараиавауша или от Двурогого?»
Увидав меня, старики закричали:
«Иди с нами, Цен Цзы. Если мы успеем поклониться Двурогому за воротами города и поднести ему хлеб и дыню, то его воины не разграбят наших домов. Если же он увидит запертые ворота, то сожжет город, всех мужчин перебьет, а наших жен и детей продаст в рабство».
У всех стариков были в руках дыни и узелки с лепешками.
Я присоединился к ним, и мы вышли за ворота.
Конный отряд быстро двигался нам навстречу.
Все старики торопливо шли по полю, подымая пыль, как стадо баранов.
Перед нами была ровная линия широкогрудых коней и лес копий со стальными острыми концами; они могли бы в одно мгновение всех нас проткнуть насквозь. Головы воинов были скрыты под медными и железными шлемами. Все они так покрылись пылью, что походили один на другого, и мы не могли узнать, кто из них начальник.
Старики уже издали начали кричать:
«Добро пожаловать! Бороды наши метут дорогу царю вашему».
Когда мы совсем приблизились, то все упали на колени, коснувшись лбом земли, и затем подняли над головой дыни и лепешки.
Раздался крик команды. Вся линия всадников остановилась. Крайний из них, вероятно, переводчик, сказал по-персидски:
«Перестаньте галдеть! Кто из вас главный?»
Старики подняли правителя, сунули ему в руки узелок с лепешками и дыню, и он на подгибающихся от страха ногах хотел подойти к переводчику, но тот указал рукой на угрюмого молодого запыленного всадника, сильного, плечистого, с мускулистыми руками. Правитель подошел к нему и протянул дыню с лепешками. Воин взял дыню, коротким ножом вырезал себе кусок и отдал дыню соседу. Тот рассек ее на несколько частей, выплеснув сердцевину, и передал куски другим. Тогда наши старики осмелели и стали раздавать передним воинам все свои дыни и лепешки.
Молодой воин, обкусывая корку дыни, что-то говорил вполголоса на непонятном языке.
Переводчик выслушал его и спросил нас:
«Когда здесь проходили войска Дараиавауша?»
Старики закричали:
«Вчера вечером сам Дараиавауш проходил здесь, ел баранину, смотрел пляски танцовщиц и ночью уехал дальше».
Молодой воин с досадой швырнул корку дыни об землю и поднял руки к небу, произнося нараспев молитву.
Переводчик стал расспрашивать стариков, и те объяснили, сколько было войск у Дараиавауша и что в городе почти никого не осталось. Когда кто-то сказал, что отряд пьяных скифов спит на площади у Восточных ворот, воины залились безудержным смехом. Молодой начальник выехал вперед, дал распоряжение, и несколько всадников помчались к другим отрядам.
О нас, стариках, уже забыли, и мы побежали к воротам, боясь, что всадники растопчут нас. Послышались громкие крики команды. Конница перешла на рысь, пехотинцы беглым шагом последовали за нею.
Когда войска вошли в город, они захватили всех спящих скифов, связав их скифскими же ремнями. Когда я прибежал на площадь, только три скифа отчаянно сопротивлялись; двое вскоре были заколоты копьями, а один раненый упал и остался жив. Это был тот молодой начальник Сколот, который вечером так беззаботно плясал. Воины хотели прикончить и его, но они заспорили из-за его золотого ожерелья. В это время подъехал тот молодой плечистый воин, которому мы подносили дыню, сопровождаемый переводчиком.
«Кто ты?» – спросил явана.
«Я сак!» – ответил скиф, с трудом приподымаясь на руку.
«Почему же ты не покоряешься?»