«Так я и не научилась играть на гитаре!»
Шепелева З.Э. с краеведами школы № 35.
Родилась я 12 июля 1926 года. Родители мои были латыши, мое настоящее имя Зента ЭдвардовнаВендт. Кроме меня в семье были еще брат Мартин и младшая сестра Айна. Жили мы в городе Велиж Смоленской области.
В 1941 году я окончила 6 классов. Мечтала играть на гитаре, научиться петь. Мама давно обещала купить гитару. И вот по окончании школы я получила заветный подарок. Мне гитару привез из Ленинграда дядя Ваня, мамин брат. Дядя Ваня с мамой меня уговаривали велосипед купить, но мне только гитару хотелось. У моей подруги Зины Орловой уже была гитара, Зина была нашей соседкой, дома наши стояли рядышком. Она хорошо уже играла и обещала меня научить. Помню, в июле мы сидели с Зиной на улице у нашего дома, примостившись у калитки, я бренчала на гитаре и пела. Зина меня учила играть «Коробочку». Вдруг видим, едут немецкие танки, очень много танков! Один из танков остановился, из него показалась фигура немецкого танкиста. Потом еще один постарше вылез. Тот, что постарше остался у калитки. Мы встали как вкопанные и смотрели на них. Немец стал показывать на мою гитару и что-то кричать. Я сообразила, что он хочет забрать мою гитару и бросилась в дом. Схватила простынь с кровати, завернула в нее гитару и спрятала под кровать. Немец зашел в комнату и стал кругом рыскать. Гитару он быстро нашел, забрал ее, сел на танк и уехал. Я сидела и горько плакала. Так я и не научилась играть на гитаре!
Надо сказать, что мы и не думали, что немцы так быстро войдут в город. Мы их и не ждали. Когда война началась, мы все ходили рыть окопы, нам говорили, что немцев остановят, до нас они не дойдут.
Началась жизнь при немцах. Немцы занимали дома для жилья, а жители уходили в погреба. В домах немцы снимали с петель двери, даже входные. Это они делали для своей безопасности. У нас все двери поснимали и у соседки Харитонихи тоже. Помню, что было очень много немецких танков. За водой мы ходи на колодец, который находился через дорогу от нашего дома, так на другую сторону улицы невозможно было перейти, потому что танки шли и шли. Помню, пришел немец к нам во двор. В руках у него был мешок и заставил меня ловить кур. А я, думаю, черта с два я тебе наших кур отдам! Бегаю за ними и специально шугаю. Так он мне так по лицу двинул, что пол лица синее было, щека потом долго болела.
Страшное время было. Как-то согнали всех жителей смотреть на казнь коммуниста и его семьи. Повесили всех и жену и троих их детей.
В городе жило много евреев. Начались на них гонения. Они ходили с желтыми повязками на рукаве. Кто не носил такую повязку, того расстреливали. Русским нельзя было сними общаться. У нас в соседях была еврейская семья по фамилии Венцен, я дружила с Асей Венцен. Я ей сказала, чтобы она к нам не приходила больше, потому что мы очень боялись, что и нас заберут и расстреляют. Евреям было запрещено с русскими даже разговаривать. Не знаю, осталась ли живой Ася или погибла. В 1941 году евреев всех собрали и поместили жить в свинарнике. На полу в свинарнике настелили солому и люди жили в невыносимых условиях. Зимой было холодно, они умирали. А в 42 году их всех заживо сожгли.
Все соблюдали комендантский час, без пропусков задерживали. Мама работала на льнозаводе. Завод при немцах так и работал. Была уже зима, как-то мама заболела, осталась дома, а я вместо нее в тот день вышла работать на льнозавод. Возвращалась после работы домой, уже поздно было. Я везла санки с кострикой, мы ее для растопки печки брали. Я уже к дому подошла. И тут вижу двух немцев с собакой. Это был немецкий патруль. Один из них как дал мне по заду прикладом, спрашивает по-немецки, кто я, где мой пропуск. У меня никакого документа не было. Я по-немецки говорю, что дома забыла. Меня задержали. Немцы с собакой через Западную Двину повели меня в комендатуру. Комендатура была расположена в нашей школе. Заходим в школу. Помню, что в подвальном помещении был огромный во всю комнату стол, на нем стояло три самовара. Была черная железная печка. Стояли трехъярусные кровати. Здесь немцы спали, ели и уходили на дежурство. Мне приказали сесть. Я около печки перевернула табуреточку и присела. Два немца расположились за столом, стали пить чай. Один из них встал, подошел ко мне, ногой по табуретке пнул и говорит по-немецки (я понимала их речь), чтобы шла за стол кушать. Я очень есть хотела, думаю, хоть перед смертью поем. Боялась, но есть очень хотелось. У них на столе стояли круглые банки с медом, сыр в упаковке и хлеб с маслом тоже в упаковке. Хлеб был мягкий, завернутый в слюду, как будто только что испеченный, такой вкусный! Колбаса лежала в высоких небольших коробках. Шоколад кучками лежал. Я взяла сразу два куска хлеба с колбасой, намазала маслом и еще сыр сверху положила. Немец еще шоколад дал. Я вот так наелась! После уж долго так не ела вкусно. Потом немец говорит, чтоб ложилась спать. Я отказалась, боялась, так и просидела до рассвета около печки, не сомкнув глаз.
Потом пришел переводчик, его все звали Сашка, по-моему, он был из поволжских немцев, хорошо говорил и на русском, и на немецком. Он часто приходил на льнозавод, переводил то, что говорили немцы. Сашка спросил, как я здесь оказалась. Я все ему объяснила. И тут уж меня вызвали к начальнику немецкому. Сашка не остался равнодушным, пошел со мной, подтвердил, что знает меня. Решили меня отпустить. Немцы дали мне три плитки шоколада в дорогу и я вернулась. Когда пришла домой, мамка выбежала, глаза у нее были опухшие от слез. Она всю ночь не находила себе места, не знала, вернусь ли я живой. А искать меня не могла, потому что был комендантский час. Сколько слез мы пролили. Это запомнилось на всю жизнь.
Трудное было время. Среди наших были тоже разные люди, и предатели, и те, кто в полицаи пошли. Многие жители дома побросали, ушли. А полицаи рыскали по домам и забирали себе дорогие вещи, мебель (зеркала, горки) у своих же, у русских. У некоторых полицаев мебель дома не умещалась, так они на улице ее расставляли.
Бои страшные шли. Однажды, это было в декабре, к нам в дом постучали, зашла худенькая женщина, платком укутанная. Села у печки. Мама говорит: «Ходи есть с нами». Она отказалась. Посидела, а потом сняла платок, а это оказывается и не тетенька, а переодетый советский солдат. Он был разведчиком. Стал расспрашивать, где у немцев расположены укрепления. Брат тогда еще был дома, не на фронте. Мы рассказали, что на церкви укрепления и в других местах. Солдат предупредил нас, что в шесть часов начнется наступление, лучше нам из дома уйти, потому что дом наш располагался на самом видном месте, на перекрестке. Немцы готовились к атаке, делали укрепления.
Решили мы с мамой уйти к соседке, переждать бои в ее погребе. Корову тоже как бросишь, надо брать с собой. Я вывела корову, а тут немецкий патруль идет. Приказал корову завести назад и оставаться дома, а то говорит, скоро стрелять будут, лучше в погребе переждите.
Мы корову оставили и ушли в конец улицы к соседке. В подполе настелили половики и легли спать. Мамка все за корову переживала. Ночью маме все-таки удалось корову отвести на окраину города в укромное место и спрятать. Она понимала, что без коровы мы погибнем. В течение трех дней мама ходила кормить корову. Когда началась бомбежка, мы решили перебраться в деревню Макушино, где жили наши родственники, брат мамин. Мама захотела взять с собой корову. Ушла с соседкой и моей младшей сестрой Айной, а меня оставили с двумя соседскими детьми, с нами еще были две женщины в погребе. В очередной раз началась бомбежка. Женщины сказали, что надо уходить под село Красное, которое было неподалеку. Я с детьми и с соседской коровой отправилась в дорогу. Идем, страшно. Как только начинали стрелять, так корова ноги подгибала, полежит, словно человек, все понимала. А потом я ее дергала и опять гнала. Так и перебирались. Не помню, как долго мы шли, увидели хату, у которой стояли сани с сеном и к ним две коровы были привязаны, мы свою тоже привязали к телеге. Зашли в хату. А там народу! В основном дети малые и старики. Всего было сорок три человека. Всем нам хотелось есть. У меня ничего не было, ждала, когда кто-нибудь подаст. Подкармливали, люди поддерживали друг дружку, хоть и у самих мало было еды. Голодной я не была. Спали все по очереди. В хате было очень душно. Печь надо было топить, чтобы еду приготовить. Выходили на крыльцо дышать свежим воздухом. Посидишь на порожке пока не замерзнешь и опять в хату. Двенадцать дней прожила там. Немецкий самолет постоянно кружил рядом.
Помню, как меня с Лешей Савицкий, он был одноклассником моей сестры, послали за водой. Мы сами напросились, уж надоело в хате сидеть, хотелось погулять. На нас надели маскхалаты, дали санки и две бочки, одну побольше, а другую поменьше. Мы уже возвращались обратно, когда над нами появился немецкий самолет и стал кружить над нами и обстреливать. Бочку с водой пробил. Мы лежали в воде, сырые, напуганные, уткнувшись носом в снег, руками от страха вокруг себя снег рыли, окапывались. Нам повезло, мы остались живы. Воды в бочках осталось совсем мало, но главное живы остались. Вот страху мы тогда натерпелись!
В один из вечеров сидим в хате с Лешкой у окна в карты играем. В стекло кто-то постучал. Старик говорит: «Женщина какая-то». В хате коптилка горела, тускло светила. Вдруг дверь отворилась и в хату в клубах белого пара вошла женщина. Ой! Мамка! Миленькая, родненькая нашла меня! Я ее узнала сразу. Плакали-плакали с ней, обнимались, целовались. Рады, что живые. Мама меня все-таки разыскала, ведь двенадцать дней выспрашивала, везде все дома обходила. В кармане, помню, у нее снегу было полно, она ползком пробиралась. Решили идти с ней в Макушино, хоть нас и уговаривали остаться. А на следующий день рассказывали, что утром самолеты стали кружить над домом, который мы с мамой покинули, и бомбить его. Погибли все, кто там находился. Там было столько детей! Всех убило и стариков и детей! Страшно вспоминать об этом! А мне повезло, я счастливый человек, мама меня спасла! Я всю жизнь любила, берегла и благодарила маму за жизнь, отданную мне. Без слез на глазах невозможно вспоминать все тяготы войны, которые пришлось испытать и детям и старикам.
Стали мы жить в Макушино у дяди. Рядом с деревней стояла уже наша часть. Они стояли в лесу, на болоте. Жители деревни пекли хлеб для солдат. Себе ничего нельзя было брать. Не роптали, хотя бывало и плакали от недоедания и работы, знали, что надо для солдат, для фронта, для победы. Тяжело было не только нашей семье, так жили все в деревне. Мы три раза печь топили. Солдат всегда при выпечке хлеба рядом стоял, держал хлебную лопату. Себе мы ничего не могли брать, но я все равно иногда ухитрялась малюсюсенький кусочек теста скатать и на лопатку положить. Как хлеб испечем, а всегда было шесть буханочек, старшина каждую разрезал на четыре части, в вещмешок укладывал и вез на огневую. Я иногда с ним увязывалась. Мне все было интересно: я и из винтовки, из автомата, из ракетницы стреляла. Один раз из нагана змею подстрелила. Я отчаянная была!
Брат Мартин с марта 1942 года уже был на фронте связистом. А в начале апреля пришел с фронта раненый сосед, он вместе с братом воевал, сказал, что их часть стоит недалеко, в деревне Патики. Мы с мамой по соседям побежали, чтобы собрать ему еды. Кто что дал: кто картошку, кто сухарь. Мама осталась, а я с двумя женщинами (они тоже к сыновьям пошли) поспешили в Патики. Идем по деревне, нашли нужный нам дом. Зашли, глядим, солдат в чугунке мнет картошку деревянной мялкой, а у окна стоит мой брат. Как мы с ним обнимались, целовались и плакали. Поговорили немножко, я ему рассказала про наше житье-бытье, и тут команда прозвучала им на построение. Они пошли, мы с ними рядышком, с полкилометра пошли. Командир приказал нам прощаться. Помню, что был снег, видела я своего брата последний разок. В мае 1942 года пришла похоронка. Прошлый год мой внук Сережа ездил на машине в Велиж, нашел улицу Ленина, на которой мы жили, постоял у обелиска павшим воинам. На обелиске выбито имя и фамилия моего брата Вендт Мартин. Внук и земли оттуда мне привез. Жалко, что мама пока жива была, об этом ничего не знала. Она в 1981 году умерла.
В Макушино у меня была подруга Мухина Женя. У нее был брат. В 1942 году летом я его упросила научить меня косить. Пошли с ним косить в лес, а тут кричат, чтобы мы шли в деревню Селезни на комиссию. Пошли и там нам сказали, чтобы собирались в дорогу. Немцы хотели всех подростков угнать на работу в Германию, и партизаны решили нас отправить в тыл. В списки и я попала и моя сестра Айна. Велено было приготовить продуктов на две недели и отправляться. Куда отправляемся, никто не знал, нам ничего не сказали. Мамка побежала по деревне побираться. Мы жили, как и все впроголодь, у нас даже картофелины не было. На телегу погрузили наши пожитки и все дети строем пошли к Старой Торопе. У каждой матери сердце разрывалось, что дети уходят. Наша мамка смогла во время пути украдкой сестру забрать и спрятать. Ей потом деревенские женщины выговаривали за это. Им, конечно, было обидно, что их детей всех забрали, а она свою оставила.
Дорога выдалась трудная. Мы шли всю дорогу пешком до Торопца. В Торопце нас посадили в товарные вагоны, «телячьи», в которых перевозили скот, и отправили в Горький. Я не разлучалась со своей подругой Женей, мы постоянно держались вместе.
Во время пути никто из взрослых нас не проверял, не контролировал. Добирались мы долго. Спали на соломе, сидели на полу, никаких одеял и подушек. Я была в одном платье, босая. Нас вши дорогой заели. В одном месте нас бомбили, все выбежали из вагонов, потом собрались и состав тронулся дальше.
«…Это было счастье, что мы с Женей попали в хлорный цех…»
Наши вагоны остановили на станции «Игумновская».Мы вышли босые, вшивые, грязные. Помню, что загазовка была страшная, дышать было нечем. Мы все носы рукой зажимали. У одной девочки был в баночке вазилин. Мы этим вазелином намазали под носом, чтобы запах от него был, чтобы не нюхать газ. А на улице ветер песок и сажу поднимает, все это к нам на лицо прилипло. Мы стоим чумазые, как чучела грязные. Повели нас в столовую, накормили. И повезли в Юрьевец в бараки, мы там жили год, не помню точно. Я со своей подругой Мухиной Евгенией Николаевной попала на Заводстрой.
Сразу как приехали, нас распределили по цехам, и мы вышли на работу. Мы и химии толком не знали. Не понимали, как это опасно для здоровья человека. Работали мы в цехе №4, это был хлорный цех. А моих подруг в 17,16,19. Работали по 8-12 часов в противогазе. Условия были трудными. И хлором травилась. Я разок часа три лежала, отойти не могла, четыре кислородных подушки выдышала. Рвало зеленью. Не доведи никому такое испытать!
Спецзащиты никакой не было. Только противогаз. Спецовка была плохая, так мы искали мешковину, делали прорези для головы и рук, вот и вся защита. За две смены хлором и соляной кислотой вся ткань расползалась. В корпусе жара 60 градусов. Из ванны, когда она водородила, все на пол брызгало. От щелочи, которая попадала на тело, ноги и руки были толстые, распухали, были нарывы, нажмешь и гнои вытекает. Все тело сжигали до крови. В поликлинику придем, в ванне с марганцовкой полежим, вот и все лечение. Голенищи у сапог разрезали, чтобы ноги, распухшие как бревна, протиснуть и вперед в цех.
Но нам еще повезло, это было счастье, что мы с Женей в хлорный цех попали, а не в цех иприта и люизита. Запах хлора сразу почувствуешь, и противогаз наденешь, а в тех цехах только еле уловимый запах, какбудто чесночком попахивает. Мы же совсем бестолковые были, никто нас толком и не учил, поэтому в этих цехах девочки многие сразу заболевали, у них легкие болели и они умирали в первый же год работы. Сейчас с «Капролактама» только мы с Женей живы и остались.
Со временем мы знаний поднабрались, я свою работу знала. Если даже слесаря не было, то я и сама могла заменить деталь. Лопнет фарфор на катушке, я сама и заменяла катушку. От работы не отлынивала, мы на совесть работали. Тяжело было нам, но молодость помогала выстоять, выжить.
Сначала нас поселили в бараке на поселке Юрьевец, потом мы жили на Ворошиловском поселке. В комнате стояло 4 кровати, а нас было шестеро. Мы жили все вместе в одной комнате, все мы были из одной деревни Макушино. С Женей Мухиной на одной кровати спали.
Шепелева З.Э. и Мухина Е.Н.
Жили дружно. Каждый месяц складывали деньги в общий котел и кому-то из девчонок покупали обновку. Всегда менялись одеждой друг с другом. Были молодыми, хотелось быть красивыми. В комнате тоже старались уют создать. Кровати были заправлены подзорами. Однажды приходим в барак, дверь наша взломана, все подзоры на кроватях подняты. Мы под кровать глядь – а наших чемоданов нет. Два раза нас обкрадывали. О подружках своих, с которыми пережила те времена, часто вспоминаю как о родных, самых близких.
На заводе я познакомилась со своим будущим мужем, который родом был из Уреня и имел бронь, работал он слесарем. Сыграли свадьбу, на мне было чужое платье из шотландки, меня подруга выручила. Воспитатель приготовила две простыни из широкой марли, две ватных подушки и одеяло. Все это она положила на пол, завязала узлом и торжественно вручила мне в качестве приданого. Родни у меня стало сразу очень много, ведь мой жених был из многодетной семьи, 12 ребенок по счету! Разносолов на свадьбе не было, 1 буханка хлеба тогда стоила 250 рублей, но это не помешало веселью! Деверь встречал нас с гармошкой, все веселились от души, пели песни, частушки, плясали. Парни все сами организовали для свадебного стола. Я уехала в отпуск в Смоленск к маме. А когда приехала, то моему удивлению не было предела: друзья переоборудовали в бараке пустующую кухню под наше жилище и даже где-то раздобыли железную кровать! Так мы и зажили с Сергеем. Родили двух дочерей. В 1981 году я перевезла в Дзержинск маму. А еще 11 лет жил в нашей семье племянник мужа Виктор. Отец Виктора погиб на фронте. А мать его в годы войны попала в тюрьму. Это было в Мордовии, в селе Стародевичье, ее обвинили в недоимке трех мешков зерна, кто-то подломал склад, а ее обвинили. Звали ее Шепелева Елена Андреевна. 11 лет провела в тюрьме, а потом была реабилитирована, восстановлена в Партии. Работала на стройке в нашем городе и за свой труд была награждена Орденом Ленина.
Сейчас у меня 2 дочери, 3 внука и 2 правнука. Жизнь продолжается! Со своей подругой Евгенией Николаевной мы до сих пор неразлучны с 1942 года. Все радости и горести делим пополам.
Уже заканчивая нашу работу, мы решили разыскать хоть какую-то информацию в интернете касающуюся отца Зинаиды Эдуардовны. В своем интервью она лишь упомянула, заплакав, что ее отец умер в 1938 году. И, как нам показалось, не хотела рассказывать об отце. Мы предположили, что он был репрессирован.
В поисковике нам сразу удалось найти следующую запись:
Списки жертв Мемориал
Вендт Эдуард Андреевич. Родился в 1881 г., Витебская обл., дер. Поддубье; латыш; б/п; трест "Леспродтяж", г. Велиж, сторож гаража.
Арестован 10 марта 1938 г. Велижским РО УНКВД
Приговорен: Тройка УНКВД Смоленской обл. 26 сентября 1938 г., обв.: 58 - 2, 6, 7, 8, 9, 11. Приговор: расстрел. Расстрелян 2 октября 1938 г. Реабилитирован 24 мая 1956 г. Военный трибунал Московского ВО. Источник: Книга памяти Смоленской обл.
Мы позвонили Зинаиде Эдуардовне, уточнили дату рождения ее отца, место его работы. Сомнений не было, это был ее отец. Тогда мы зачитали текст из интернета, Зинаида Эдуардовна заплакала и рассказала следующее.
«В семье держали корову, которую нужно было кормить, а для этого надо было заготавливать сено. Сено косить было запрещено, и отец косил в лесу на опушках. Заготовил небольшой стожок. При перевозке сена его задержал заместитель начальника милиции. А потом нам сказали, что его увезли в Смоленск и он умер». Я никому никогда не рассказывала об этом. Боялась.
Оказывается, все эти годы Зинаида Эдуардовна даже не знала, что отец был расстрелян и реабилитирован. Он стал жертвой сталинских репрессий. Прошло 76 лет!
Мы продолжали искать дополнительную информацию в интернете, и нашли запись о Вендт Мартыне Андреевиче, который числился среди жертв террора и был жителем города Велиж Смоленской области. Мы предположили, что это родной брат Вендт Эдуарда. Зинаида Эдуардовна в телефонном разговоре подтвердила, что это действительно родной брат ее отца, что в 1938 году его тоже задерживало НКВД, но он вернулся домой и именно он сказал, что отец умер.
Нам повезло, что в 2013 году была выпущена в свет книга Илькевич Н.Н. «Фальсификация следствия органами госбезопасности в 1937-1938 гг.» Из нее мы и узнали, что в 1938 году против начальника РО Велижского района было возбуждено уголовное дело. «Проверкой было установлено, что сотрудниками Велижской опергруппы к обвиняемым применялись меры различного воздействия: физического, морального и психического, в силу чего честные советские граждане вынуждены были оговаривать себя и давать вымышленные показания о якобы контрреволюционной деятельности ни в чем не повинных людей. По этим ложным показаниям проводились дальнейшие аресты и арестованные «приводились к признанию» указанным выше способом. Одновременно было установлено, что свидетельские показания в ряде случаев фальсифицировались. Ниже приводятся два списка с перечислением лиц, которые были освобождены из-под стражи по прекращенным делам». В этих списках мы нашли фамилию Вендт Мартына (Мартина) Андреевича.
Если бы эта проверка была проведена на несколько месяцев раньше, то избежал бы своей трагической участи и отец Зинаиды Эдуардовны.Зинаида Эдуардовна поблагодарила нас, и теперь ее семья будет поминать отца и деда 2 октября. Мы были просто счастливы, что разыскали эту информацию, ведь она так важна была для Зинаиды Эдуардовны.Вечная память всем погибшим!
Зинаида Эдуардовна, рассказывая о своей жизни, не сказала о том, что за доблестный труд на заводе была награждена Орденом Ленина! Она очень скромный, добрый человек. Мы желаем ей крепкого здоровья и жизнелюбия.