Услышав шум во дворе, старик решил прогнать заглянувших к нему в поздний час местных голодранцев, мешающих своим гомоном отдыху знатных господ. В подтверждение его недружелюбных намерений из двери корчмы вышли четверо рослых мужиков с дубинами наперевес. Однако, увидев стальные кольчуги и ярко‑красные эмблемы, знаки окружного ополчения, на груди незваных гостей, старик решил унять свой воинский пыл и не портить отношений с местными властями. Вместо того чтобы выгнать ночных посетителей взашей, хозяин приказал вооруженной прислуге вернуться в дом и, найдя глазами в толпе ополченцев десятника, быстро засеменил к нему на коротких толстеньких ножках.
– Это вы десятник? – произнес корчмарь, заискивающе улыбаясь и преданно заглядывая в глаза Ондрию.
Раболепная манера общения с ним корчмарей, старост, поселковых старшин и прочих мелких деляг, без разницы, торгующих ли или состоявших на государственной службе, уже давно раздражала командира отряда и вызывала естественное желание залепить очередному подхалиму звонкую пощечину.
– Да, – сухо ответил Ондрий, поправляя съехавшее набок седло и морально готовясь к неприятному разговору с подхалимом.
– Прекрасно! – омерзительно широко улыбнулся корчмарь и взмахнул от напускного восторга пухленькими ручками. – А я Огуст Себастьян Фардобье, хозяин таверны и, по мнению высокочтимого господина префекта, самый лучший повар в округе.
«Ну вот, началось! – печально отметил про себя Ондрий. – Все прощелыги‑дельцы одинаковы. Разговор только начался, а ласковый толстячок уже намекает на важность своей персоны и хорошие связи. Если начал с префекта, то к концу беседы непременно окажется, что мажордом королевского двора его лучший друг или дальний родственник».
– Ондрий Вельяфор, десятник окружного ополчения, – произнес Ондрий, стараясь вести себя корректно и выдержать официальный тон, подобающий его положению. – Не знал, что у вас, господин корчмарь, принято встречать гостей аж во дворе.
– Стараемся, стараемся, наше заведение самое лучшее в округе, господин десятник! – затараторил старик, испуганно озираясь по сторонам. – Но дело, знаете ли, не в этом. Мы всегда рады хорошим гостям и с удовольствием приняли бы вас и ваших мужественных солдат, стоящих на страже…
– Короче! – прикрикнул на старика Ондрий, не выдержав его утомительных речей и бесконечного жеманства.
– К нам пожаловали очень именитые гости, – заговорщически прошептал хозяин таверны, – им не хотелось бы, чтобы их беспокоили. А ваши солдаты, ну, вы сами понимаете, господин десятник…
– Хорошо, – закончил разговор Ондрий, нарочно сильно хлопнув ладонью по дряблому плечу корчмаря, – мы и не собирались заглядывать в твою дыру. Принеси чего‑нибудь перекусить и плотницкие инструменты. Починим телегу и поедем дальше.
– Будет исполнено, – обрадовано пролепетал Огуст Себастьян и потрусил в корчму.
Хозяин сдержал свое обещание, и как только у ополченцев появились кузнечный молот и набор хороших инструментов, работа закипела полным ходом. По гостиничному двору, заглушая доносившиеся из раскрытых окон тихие звуки музыки и приглушенные голоса, разносился бойкий стук топоров, слышались скрип рубанков и звонкое гудение двуручной пилы вперемежку с отборной деревенской руганью.
При всем отвращении к людям лежащий на охапке полусгнившего, сырого сена Пархавиэль не мог не отдать врагам должное. Ополченцы работали на совесть, умело и слаженно, не халтуря и не пытаясь как можно скорее покончить с неприятным занятием. Фактически они не просто поставили телегу вновь на колеса, а перебрали ее заново, за какие‑то полчаса превратив кучу полусгнившего хлама в отличное средство передвижения.
Пятеро сильных крестьянских парней под руководством Икония укрепили расшатанный настил повозки, заменив трухлявые доски, выточили из длинных дубовых жердей новые оси и уже хотели приступить к заключительной фазе ремонтных работ, подбивке расколотых колес, как дверь корчмы с шумом распахнулась, и на пороге появился взбешенный хозяин.
На этот раз Огуст Себастьян не нашел во дворе десятника, чтобы пошептаться с ним, и не стал вежливо просить солдат потише шуметь, а, сердито нахмурив брови и грозно подбоченясь, принялся во всю мощь луженого горла орать на занятых делом парней.
– Вон со двора, быдло деревенское, увальни! Кольчуги нацепили, так бесчинствовать можно?! На вас, дураков, управу враз найду! Устроили тут мастерскую, дармоеды казенные! – не на шутку разошелся раскрасневшийся корчмарь. – Ишь чего удумали, охальники, шумом и треском посетителей распугивать, слух благородных дам матюгами смущать!
Если хозяин заведения был бы немного терпеливей, не стал бы кричать на солдат, а подождал бы десятника и мирно решил с ним вопрос, то все было бы по‑другому, не спустили бы ополченцы с него штаны, не отхлестали бы вожжами.
К несчастью Огуста, Ондрий, почувствовав естественную потребность организма, утомленного долгой ездой и двумя выпитыми по дороге флягами вина, ненадолго отлучился со двора. Когда же десятник вернулся, то его глазам предстала картина жестокой расправы над старым крикуном. Главные задиры в отряде, братья Дарес и Ларес, привязали зовущего на помощь старика к изгороди и принялись яростно хлестать его вожжами чуть ниже поясницы. Жалкие попытки гостиничной прислуги спасти хозяина были быстро пресечены оскорбленными до глубины души ополченцами. Единственным, кто не поддался общему сумасшествию, был Иконий. Он бегал по двору и пытался утихомирить разбушевавшихся сослуживцев. Вмешательство подоспевшего на помощь корчмарю десятника избавило старика от дальнейших побоев и унижений, но не смогло спасти ему жизнь.
– Что здесь, черт возьми, происходит?! – неожиданно прозвучал властный голос, настолько громкий и звучный, что смог заглушить жалобные стенания Огуста и гомон взбешенных солдат.
В одно мгновение какофония хаотичных звуков смолкла, и во дворе воцарилась гробовая тишина. Ополченцы почти одновременно повернули головы в сторону говорившего и увидели, как из дверей таверны медленно появилась грозная фигура рослого и крепкого в плечах дворянина. Черная бархатная ткань элегантного дорожного костюма не только придавала владельцу изысканный, благородный вид, но и, плотно облегая мускулистое тело, подчеркивала его силу и мужественность. Даже кокетливые узоры вшитых золотых нитей и белоснежное жабо не портили общего впечатления и не делали незнакомца похожим на изнеженного, придворного франта. Красивое, волевое лицо сорокалетнего мужчины сурово и презрительно взирало на застывших в растерянности простолюдинов. Языки пламени факелов эффектно отражались на смуглой коже незнакомца и его длинных, вьющихся до самых плеч прядях черных волос.
Какое‑то время вельможа стоял молча, широко расставив ноги в высоких походных ботфортах и властно сложив руки на груди. Богатая одежда, надменная манера держаться и пронзительный, хищный взгляд из‑под густых бровей подействовали на крестьян не хуже магического эликсира, подавили волю, заставили замолчать и подчиниться.
– Еще раз спрашиваю, что здесь происходит?! – прозвучал властный голос, заставивший нескольких ополченцев съежиться от страха, а почувствовавших силу братьев Дареса и Лареса вытянуться по стойке «смирно». – Кто из вас старший, кто отвечает за весь бардак и верховодит этим стадом завшивевших баранов?!
Ондрий, до появления незнакомца пытавшийся навести порядок и утихомирить взбесившихся солдат, вначале был готов встать на сторону дворянина и даже мысленно поблагодарил его за своевременное вмешательство, но вскользь брошенное сравнение со стадом баранов разозлило десятника и настроило его против высокородного выскочки.
– Ну я, – невозмутимо ответил Вельяфор, не отрывая глаз от надменного лица дворянина, затем вышел из толпы и остановился всего в паре шагов от ухмыляющегося незнакомца. – А кто вы такой, милостивый государь, что позволяете себе вмешиваться в работу народного ополчения и называете верных слуг короля стадом завшивевших баранов? Как нам понимать ваше двусмысленное изречение? Если стадо завшивело, то виноват только пастух. Вы что, намекаете на неспособность нашего государя, короля Кортелиуса, управлять государством? Воспринимать ли мне ваши слова как оскорбление королевской династии или просто как пьяный бред перебравшего ночного гуляки?!
Солдаты изумленно открыли рты и, вытаращив глаза, уставились на командира. Они не поняли смысла и половины произнесенных десятником слов, но инстинктивно еще сильнее зауважали Ондрия. Искреннее удивление озарило и лицо вельможи, на какое‑то время потерявшего дар речи. Дворянин никак не ожидал получить такой логически обоснованный, хитроумный отпор со стороны простого десятника провинциального ополчения. Никто, даже сотник и префект, не знал, что в молодости, еще до службы в армии, Вельяфор учился на риторическом факультете столичного университета, откуда был с позором выгнан за постоянные пьяные дебоши и аморальное поведение. На озадаченном лице дворянина засияла улыбка, а в глазах появилось уважение к собеседнику.
– Браво! – Незнакомец захлопал в ладоши. – Господин десятник, вам действительно удалось поразить меня своим красноречием, примите мои поздравления!
– Спасибо, милостивый государь, крайне признателен за вашу похвалу, но давайте не отклоняться от темы разговора, – ответил десятник. – Кто вы и куда следуете? Какова цель вашего путешествия?
– Не перегибай палку, десятник! – Лицо дворянина мгновенно стало серьезным. – Неужели ты думаешь, что я буду отчитываться перед каким‑то народным ополченцем?! – Слово «народный» было произнесено с особым презрением.
– Будете, – не обратив внимания на издевательский тон, продолжил Ондрий, – поскольку в настоящий момент, уважаемый господин инкогнито, я представляю королевскую власть и сгораю от нетерпения услышать вашу историю. В частности, меня интересует, кто вы и ваши спутники, а также не связан ли ваш визит в «Щит Индория» с появлением в округе банды Сегаля?
– Сегиля?! – воскликнул дворянин. – Ты хочешь сказать, что наглый гном вновь собрал отряд коротышек и перешел границу? Этого не может быть, он не осмелился бы!
Вместо ответа Ондрий указал рукой на связанного Пархавиэля Продолговатое лицо аристократа стало еще более вытянутым и, как показалось Вельяфору, даже немного побледнело. Не говоря ни слова, вельможа направился сквозь поспешно расступившихся в стороны солдат к тюкам, возле которых лежал гном.
– Ты ошибся, – уверенно сказал дворянин, вернувшись к десятнику, – этот гном не из отряда Сегиля.
– Почему? – удивился Ондрий однозначному заключению незнакомца.
– У людей, то есть у гномов Сегиля, – поправился дворянин, – есть особый знак: на левой руке ближе к плечу выжжена кирка, разбивающая человеческий череп, у этого же бродяги клейма нет. К тому же Сегиль опытный полководец и никогда не испытывал недостатка в средствах, он не стал бы отправлять своих солдат на задание в одних лишь грязных кальсонах.
Доводы незнакомца показались Ондрию разумными, однако десятник не мог и не хотел соглашаться со словами самоуверенного вельможи. Легким движением руки он подозвал к себе стоявшего поблизости солдата и что‑то тихо прошептал ему на ухо.
– А что вы скажете на это, милостивый государь? – победоносно заявил десятник, когда солдат вернулся и протянул вельможе отобранный при аресте у гнома топор.
Оружие Пархавиэля явно заинтересовало незнакомца, он долго крутил его в руках, затем разочарованно покачал головой и небрежно бросил топор на землю.
– Ничего особенного, первоклассная сталь, но грубая штампованная работа. В Махакане такой топор у каждого гнома, да и в Геркании на рынках подобное барахло не редкость. В основном ими торгуют местные контрабандисты, выдавая за редкостные экземпляры тысячелетней давности, – отмахнулся вельможа.
– Но разве это не доказывает…
– Это ничего не доказывает, – перебил десятника незнакомец, явно хорошо разбирающийся в оружии. – Гномы Сегиля терпеть не могут махаканцев и их вещи, они пользуются или укороченным людским оружием, или куют топоры сами. Ты хоть допрашивал пленного?
– Он не говорит по‑филанийски, – вспомнил Ондрий рассказ лесничего.
– Тем более странно, – задумчиво произнес незнакомец, хмуря лоб и поглаживая тонкими холеными пальцами гладкую кожу лица. – Возможно, это какой‑нибудь мелкий герканский преступник или бежавший махаканский гном.
– В городе разберутся, – подвел черту под разговором Ондрий, который вдруг понял, как умело аристократ заговорил ему зубы и увел разговор в сторону от своей персоны – Мы отвлеклись, милостивый государь, представьтесь, прошу вас в последний раз… – и, немного замявшись, добавил: – …по‑хорошему!
– Ты действительно хочешь узнать мое имя? – В нотках голоса незнакомца Ондрий почему‑то почувствовал печаль и сожаление, как будто дворянин пытался намекнуть ему, что для его же блага будет лучше оставить все как есть и не лезть далеко с расспросами.
– Да, хочу, – после недолгого колебания произнес десятник.
– Ну что ж, будь по‑твоему, – печально улыбнулся вельможа. – Я маркиз Норик, управляющий Палатой Иноземных Торговых Дел филанийского двора и близкий друг принца Генриха, брата короля, – торжественно произнес маркиз и как‑то странно цокнул языком. – Тебя еще интересует, кто остальные посетители?
Потерявший от испуга дар речи Ондрий отрицательно замотал головой. Одно дело нагрубить заезжему графу или барону, а другое – попасть под горячую руку другу самого принца Генриха. Развеселившись от вида побледневшего десятника, маркиз широко улыбнулся, обнажив два ряда белоснежных ровных зубов, и дружески похлопал растерянного Ондрия по плечу.