– Михаил Николаевич, в советское время вы, кроме Америки, два раза были в Польше, ездили в ГДР, в ФРГ, в Венгрию… Почему же не написали очерки ни об одной из этих стран?
– Тогда для меня Америка была единственной страной, в которую я был влюблен и которую мечтал увидеть. Я был воспитан американской литературой – Фитцджеральд, Хемингуэй, Купер, Майн Рид. От поездки в Америку у меня было столько впечатлений, что не написать об этом я просто не мог.
– В других поездках никаких интересных историй с вами не случалось?
– Почему же? Есть о чем вспомнить… У меня все время так получалось, что я что‑то продавал. В ФРГ – икру и билет на матч. В Польше – дубленку… Поездкой в Польшу меня наградили за общественно‑полезную деятельность в институте. Чтобы получить разрешение на выезд, нужно было пройти собеседование в Совете ветеранов. Благодаря Совету ветеранов я знал об этой стране все – количество партий, надои молока среднестатистической польской коровы, и чем отличается Рабочая партия от Крестьянской… Собеседование я прошел, и меня выпустили. В Польше можно было не только купить джинсы, но и посмотреть фильмы Формана и Аллена, которые меня просто потрясли. Это было для души, а захотелось еще чего‑нибудь и для туловища… Я решил сходить на стриптиз, но денег уже не было. Пришлось пожертвовать дубленкой, которую мне теща достала в закрытом распределителе при Верховном Совете Латвии. Поехал продавать дубленку на рынок. Подходит цыганка и спрашивает: «Швед?» Я говорю: «Нет». – «Ирландец?» – «Нет». И улыбнулся. А у меня (первый раз признаюсь!) был золотой зуб. Она увидела и обрадовалась: «О, русский!» Мы сторговались. Цыгане меня еще и довезли на лошади прямо до гостиницы. Я пошел к кагэбэшнику из нашей группы, честно признался, что продал дубленку, и пригласил его на стриптиз. Стриптиз у нас каких‑то сильных эмоций не вызвал. Но от самого ощущения, что мы на нем побывали, испытывали гордость. Денег хватило даже на вино. Швейцар, увидев, что мы вернулись пьяными, да еще в то время, когда советские туристы давно спят, решил, что мы особые туристы. И спросил: «Паны женщин хотят?» И тут я дал такого патриота! «Мы советские люди, – сказал я, – а советский человек найдет женщину сам!»
– А когда вы впервые почувствовали себя за границей богатым?
– Как раз во время гастролей с Шульманом по Америке. Я тогда накупил в магазинах подарков на три тысячи долларов. Домой вез шесть чемоданов вещей! Поэтому Шульману и пришлось лететь меня провожать из Нью‑Йорка в Вашингтон. Он договорился с начальником американского отделения «Аэрофлота», чтобы меня пропустили без доплаты за лишний багаж. Но он заботился не обо мне, а о себе, потому что по нашей договоренности платить за багаж должен был он.
– Наверное, было искушение поехать туда на гастроли снова?
– Да, было, и я поехал. Мне позвонил человек по фамилии Палей, который жил в Нью‑Йорке, и предложил гастроли. «Мы с тобой заработаем столько, что купим вертолет!» Я согласился. Договорились делить гонорар пополам. Оказалось, что Палей не хотел платить налоги, поэтому никаких бумаг мы не подписывали. А я в то время не знал, что западный мир – это не мир достоинства и чести, а мир подписанных договоров. Я замечал, что Палей меня обманывал, врал про какие‑то дополнительные расходы… Мы с ним начали ссориться. Он мне откровенно угрожал: «Ты даже не представляешь, с кем связался! Я на зоне провел много лет». Последний концерт был в Нью‑Йорке, после него мы с Палеем должны были поделить оставшиеся деньги. С этого концерта он убежал, прихватив всю сумму. А в гримерке оставил для меня… игрушечный вертолетик и записку: «Я же тебе обещал вертолет!» В Москве я навел о Палее справки через знакомых кагэбэшников. Они мне сказали: «Надо было раньше к нам обращаться!» Оказалось, что Палей был стукачом на зоне, а это самый прогнивший человек, который только может быть. Низкий поклон Палею за то, что он мне вовремя показал, кто есть кто, и научил быть осторожным.
– Больше уже никому не удавалось вас обмануть?
– Удавалось! Хотя когда мне позвонил следующий импресарио, я сразу проверил его через тех же знакомых. Выяснил, что он – очень приличный человек. Кроме того, я его немного знал еще по Риге. Фима был талантливым саксофонистом, играл в ресторане. А потом уехал в США. Там он разочаровался в себе как в музыканте – увидел, что так же, как он, в Америке умеет играть любой негр в любой подворотне. Тогда он решил стать импресарио. На мне Фима хотел хорошо заработать, поэтому концерты были каждый день.
– Наверное, заработали кучу денег?
– За месяц Фима организовал двадцать восемь концертов в разных городах. Но он мне не сказал, что это будут не просто маленькие залы, а синагоги, школы и дома престарелых. За одно такое выступление мы получали на двоих триста долларов. Фима говорил: «Мне надо купить новую кухню!» Концерты проходили в разных городах, значит, я каждый день должен был перелетать в другой город. Фима купил мне единый билет на самые дешевые рейсы на весь месяц. А все эти дешевые рейсы летали через один город‑накопитель – Цинциннати. Там пассажиров пересаживали и отправляли по разным городам. Каждое утро в восемь часов я уже был в Цинциннати! Своего рейса мне приходилось ждать часа два‑три – это время я спал на стульях. Наконец я не выдержал и сказал Фиме, что больше выступать не буду.
– Михаил Николаевич, почему вы обо всем этом не написали в очерке, а взяли и оборвали его на самом интересном месте?
– Пока я его писал, впечатлений накопилось так много, что я начал ими делиться со сцены. И это имело такой успех, что я забросил очерк. А мои американские зарисовки разрослись в целый концерт. Потом наши люди стали все чаще выезжать за границу. Они писали мне письма, присылали свои истории, которые я не мог не рассказать зрителям. Поэтому в каждом выступлении я стал выделять страничку, посвященную Америке.
