И будто оживленный, тростник заговорил –
То голос человека и голос ветра был (М.Ю.Лермонтов)
Тем красивым февралем, когда смерть холодила дыханием его спину, Чарли проснулся, как никогда бодрым. Он встал с постели, нащупал ногой один тапок, и, не обнаружив его собрата, плюнул и босиком пошел на кухню.
Открыв окно и вдыхая вместо утренней сигареты свежесть зимнего утра, Чарли Джоуэлл припал к стеклу, как дикий зверь к клетке - с выражением голодного любопытства, заполняющего собой все и отметающего другие ощущения. В том числе и слух.
-Открывай, сукин сын! – неистово кричал уже добрые три минуты сквозь обитую дверь его кузен. - Открывай!
Чарли это неожиданное вторжение лишь позабавило. Неспешной походкой он направился к двери, минуя в танцевальном па расставленные статуи и напевая веселую песенку, еще больше приводившую в бешенство гостя за дверью.
-Мартин, - растянул губы в открытой улыбке Чарли, позволяя яростному маленькому человечку войти, - а я думал, ты спился.
-Прекрати паясничать и ответь, Симона де Бьен из-за тебя сейчас страдает, паскуда?
Чарли Джоуэлл. Двадцать шесть лет. Метр восемьдесят один. Вьющиеся волосы до плеч богатого каштанового оттенка. Зеленые глаза. Обаятельный лжец и талантливый виолончелист. Зарабатывает в пропитанных роскошью ресторанах. Там же бесцеремонно врывается в жизнь юных леди, с садистским удовольствием крушит их романтические мечты и исчезает, даря на память кипу воспоминаний на оставшиеся годы.
-Эм… Кто страдает? Как она выглядит?
Оплеуха на миг сделала его насмешливые глаза чуть более серьезными.
-Ты даже имен не запоминаешь!
У Мартина, банковского работника, были свои причины сокрушаться легкомысленному поведению брата и наносить визит в рабочее время.
Во-первых, порочная тень похождений Чарли задевала крыльями и его собственное имя.
Во-вторых, красивая француженка, стала предметом страсти для обоих братьев. Только Чарли, привлекательный и одаренный, обладал более весомыми аргументами, чтобы убедить ее сердце в любви. И Мартин был вынужден признать свое поражение, видя, каким светом озарялись глаза Симоны, когда та, не зная, к кому обратиться, спрашивала у него, где может находиться Чарли Джоуэлл.
-Симона де Бьен, восемнадцатилетняя девушка…
-Восемнадцатизимняя, - подумал про себя Чарли.
Да, ее временем года, несомненно, была зима. Сейчас, в прохладе февраля она словно расцвела – кожа, будто подсвечивалась изнутри, взгляд ассоциировался с прикосновением льда, волосы ложились мягкими волнами на хрупкие плечи.
Чарли начал припоминать. Едва уловимый смех. Элегантный. Позже он специально щекотал ее, чтобы еще раз его услышать.
-Ее родители подбирали для нее подходящую партию, - продолжал Мартин.
-Это невозможно, - мысленно не соглашался с ним Чарли, - Она – одиночка. «Подобрать партию» ей - все равно, что заглушить флейту литаврами.
Он привык воспринимать мир, как чарующую симфонию: места, люди, воспоминания – все облачалось в мелодию в его живом воображении. Возможно поэтому, он так мастерски играл.
Мартин в его музыкальном мире был контрабасом. Консервативным, жестким, неуклюжим. И сейчас его басистый голос ощутимо терзал тонкий слух Чарли Джоуэлла.
-Они сотрут тебя в порошок из-за твоих плебейских выходок! Сломать такой цветок! Измять грязными лапами эту чудесную… чудесную…, - Мартин задыхался от возмущения. Недостаток слов также перекатывался в его горле, мешая говорить.
-Чудесную продажную шалаву, - подсказал Чарли.
Изящная флейта, с которой ассоциировалась у него Симона, обещала быть поцелованной не одними губами. Не вникавший обычно в судьбы тех, кто разделял ночь с ним, Чарли неожиданно для себя засыпал Симону вопросами, стремясь узнать ее настоящее и (удивительно) будущее.
На этот раз удар повлек появление крови на красивом скуластом лице.
Чарли отстранился от брата, не выказывая попыток дать сдачи.
-Девушка вот уже неделю льет слезы по твоей наглой физиономии, - отдышавшись, продолжил кузен. - Ты не собираешься дать ей знать о себе, объяснить, почему так поступил, и уверить в серьезности своих намерений? А? Мне осточертело расхлебывать за тебя проблемы! Сделал дело – будь добр жениться, пока по городу не поползли слухи, - последние слова вырвались у него неохотно и исподволь, как будто какой-то фокусник вытянул их из него.
Кузены были окружены той средой, когда человек может творить внутри собственного дома что угодно, но покидая его пределы, играть роль порядочной добродетели. «Честное имя – лучшая жена, - говорил отец Чарли, - никогда не предаст».
Что до «жены» Чарли Джоуэлла, он ее безвозвратно потерял. Тем более свободно владел инструментом под шквал аплодисментов богемы, словно подстегиваемый собственной вседозволенностью и непринятием общественных норм.
-Слушай, Март… Катись-ка ты отсюда, - выплюнул Чарли.
Мартин, сверкнув глазами, все же счел, что на сей раз с нравоучениями довольно – расплывшийся синяк на лице кузена являл себя миру с той же откровенной бесстыдностью, что и его владелец свое бесстрашное равнодушие к людским толкам. Резко развернувшись, он вышел из квартиры Чарли, как из чертова логова. Исполненный благочестия, он спускался по ступеням, не подозревая, что взгляд брата провожает его в последний раз.
Спустя десять минут, восстановивший непоколебимый оптимизм, молодой виолончелист напевал веселый мотивчик, под аккомпанемент легких как мираж воспоминаний о Симоне.
Симона де Бьен. Восемнадцать лет. Метр шестьдесят восемь. Француженка. Начинающий скульптор. Небрежная серьезность, если описывать ее в двух словах. Холодная стать и робкий флер романтичности, если в шести.
-Виолончель невозможно держать красиво.
-Что? – в тот вечер, услышав ее голос, Чарли опешил от неожиданности.
Симона пропустила его вопрос мимо сознания и повела очаровательную беседу, будто знает его с тех пор, когда он потерял первый молочный зуб, а не видит впервые. Ее строгая элегантность и шарм затейливо переплетались с такой непринужденностью, с первых минут обескураживая Чарли.
Тейлор - фортепиано. Слишком холодная и отстраненная.
Грейс - скрипка. Преданная до безумия и доводившая до исступления своей ревностью.
Ханна - гитара. Свой парень. Ничего интересного.
Хлоя - маракасы. Вихрь эмоций. Надоедливая взбалмошная особа.
Мия - саксофон. Пронзительная и страстная. Высушила до дна легкостью обещаний.
- Си-мо-на, - мысленно пропел Чарли, накрепко связывая ее с образом флейты. Начиная ее имя, низкая нота «си» определяла трудную судьбу девушки.
Удивительно, имя означало «слышащая». В отличие от своих предшественниц, проведших дни, в лучшем случае - недели в качестве любовниц Чарли, она осталась только на одну ночь. Однако именно ей удалось услышать его отчаяние, горечь одиночества и усталости.
Сейчас Чарли, размешивая ложкой кофе с кардамоном, воспринимал это совпадение не иначе как символ.
Но вернемся к событиям недельной давности.
Ночь окутала волосами заснеженный город; красивая, как музыка весны, пара мерила шагами площадь.
-Ты – флейта!
-Что? - смеясь, недоумевала девушка.
-Ты – флейта, - он тоже звонко рассмеялся, а затем сменил тон на серьезный, - такая же необычная, чарующая… - Это было одно из редких мгновений, когда Чарли не приходилось выдумывать комплименты. Он говорил чистейшую правду. Она лилась музыкой. Правда равна любви? Любовь является правдой?
Тогда Чарли не занимали философские вопросы. Ему бы смотреть и смотреть до бесконечности в голубые омуты, подергивающиеся слезами от смеха и мысленно целовать изгиб рта.
- Хочу трогать твое лицо руками. Изучать каждый его оттенок. Чтобы запечатлеть навсегда, - отвечала она.
Это была любовь. Правда, любовь. Самая быстрая на свете, оттого сжигающая до пепелища их прошлое.
Хлоя – гитара? Ханна – фортепиано? Какое значение имел этот причудливый блюз, если в руках Чарли в ту ночь жило само волшебство, даря его дому несравнимую музыку?
С чашкой кофе в руках, Чарли сам не заметил того, что напевает эту мелодию!
-Проклятие! – он поставил чашку на стол, и, схватившись за голову, пытался заглушить в себе жалящие воспоминания.
Ничего не спасало.
Симона, музыка его души, растачала свою любовь любым слушателям.
Казалось, повеса обнаружил собственное отражение в женском обличье. Впервые его сердце саднила истерзанная надежда, а сам Чарли существовал не в привычном настоящем, где он знает каждый закуток, а в будущем – для него нарисованном в черном, ведь там не было Симоны.
Точно, флейта. Принадлежавшая всем и никому. Которую можно обронить и не найти в густой траве и душистых цветах. Легко взять в руки, но невозможно понять, как она устроена и от этого солгать в мелодии любви.
Окутавшись в воспоминания, Чарли чувствовал озноб. Его лицо исказилось мучительным выражением, а ногти вонзились в мякоть ладони.
Он схватил висевшую на крючке куртку, и, неспособный более выносить верную память, выбежал из дома.
Симона была из тех, кто порой не отдает отчета собственным поступкам. Сначала она упивалась превосходством над Чарли. Виолончелист, не без таланта, красавец, не без остроумия и откровенный ловелас, впрочем, не лишенный сентиментальности! Старше и искушеннее ее, сейчас он зависел от ее невесомого слова, как мотылек, которому собираются вырвать крылья. Да, она приручит его, а затем убьет равнодушием в традициях лучшего французского романа!
Так, она с легкостью куртизанки посвящала его в придуманные сюжеты своей биографии, наполовину смешанные с переплетениями в книгах, а он, бедный, глотал этот коктейль, ожидающий, когда она ласково проведет рукой по его щекам, чтобы вытереть проступившие слезы. Он стыдился их, она это чувствовала, и он попался в расставленные сети, Симона тоже это ощущала. Охотничий азарт подсвечивал ее безжалостные глаза синей дымкой, а Чарли ошибочно принимал его за огонь страсти.
Да, это была поистине музыкальная ночь. Ночь и музыка – все, что у них было на двоих. Каждый топил в них собственные пороки: он – распущенность, она – самолюбие, так и не осознав, что взамен оба испили любовь и отравлены ею как самым большим из грехов.
Утром, наскоро одевшись, Симона де Бьен, демон с ангельской наружностью, высвободилась из дома Чарли и направилась к себе, на цыпочках наступая на солнечные зайчики.
Мартин преувеличил вмешательство ее родителей в жизнь дочери. Если правда равна любви, то богатство стоило бы поместить рядом с отчуждением. Никто не заметил, что она была не дома. А потому, она, тихо проникнув вглубь квартиры, предалась любимому занятию с невозмутимостью патологоанатома.
Ее стоическое спокойствие дало трещину лишь, когда она вгляделась в начатую работу. Слепок живо напоминал Чарли Джоуэлла, пожалуй, нос только отличал его от оригинала. - Ничего, сейчас мы это исправим… - Вуаля!
Она зарыдала. - Нет, нет, только не это! Потерять голову из-за дон Жуана, волочившегося за каждой юбкой.
Спустя день легче не стало. Оставленный под простыней адрес оказался не замеченным ее другом сердца. Яд проникал все глубже, ломая тело и комкая душу. Не наступило успокоение и спустя два, и три дня.
Тогда, Симона де Бьен, руководствовавшаяся больше чувствами, нежели разумом, прибегла к крайним, в те времена даже, отчаянным мерам. Она покаялась родителям, надеясь на то, что они вернут Чарли. Привяжут его к ней так, что не разорвать. Приманят деньгами и запугают в конце концов! И принесут его, как подарок на рождество, принадлежащего только ей. Но нужно было подойти со всех сторон. Для этого она, наведя справки, обратилась к тому, кто был если не авторитетом, то хотя бы человеком, близко знавшего Чарли – его кузену Мартину.
Симона де Бьен превратилась в само ожидание, до бесконечности создавая из поддающейся глины сердца и разбивая их в крошку.
В этот момент Чарли Джоуэлл и вышел из своего дома, терзаемый голосом любви - самой магической музыки!
Он шел походкой человека, который мог, как убегать от самого себя, так и бежать навстречу самой судьбе. Так оно и было. Уходил от прошлого, прощаясь с оркестром теней, ночевавших у него в объятиях, и стремился к Симоне, словно рок «слышащей» его шаги.
В то утро, неожиданно для себя, Чарли принял решение связать себя узами брака, чтобы освободиться от оков бессмысленности.
Ему не удалось. Выстрел был метким, искусным. Музыкант застыл с улыбкой на губах, не узнав, кто подстерегал его.
Будь он жив, и посмотри он в глубину глаз убийцы, он бы с точностью определил его место в своей инструментальной классификации.
Первая скрипка. Бывший возлюбленный одной из его теней прошлой жизни, Грейс, обуреваемый теми же страстями что и она – ревностью, граничащей с одержимостью. Незаметный человек, однако, только на первый взгляд - первая скрипка не умеет находиться в тени.