По серии постов о Руси, «которую мы просрали», кому-то может показаться, что автор восхваляет большевиков. Это, конечно, не так. Однако же, описывая убогий советский быт рядового труженика, не следует бросаться в крайности, незаслуженно романтизируя предшествующую советскому строю эпоху. Так же, как не следует и всех собак вешать на коммунистов: революция — не заслуга большевиков, но порождение лично Романовых. Ведь сколь бы серой ни являлась советская Россия, имперская Россия была стократ хуже, и от Африки отличалась только тем, что крестьяне скрывали гениталии за хлопковой тканью портков, а не за банановыми листьями. Впрочем, даже это не столько заслуга Российской Империи, сколько климатических условий: кутаясь в банановом листке на наших морозах, долго не протянешь, так что хошь не хошь, а шить портки/строить избу придется.
Обвинять Ленина в терроре — все равно, что обвинять Ельцина в разгуле бандитизма и алкоголизации 90-х. Мы это уже рассматривали в «Криминальном СССР»: Ельцин лишь получил в наследство тот материал, который заботливо вылепил грязными руками коммунизм, так что мглы 90-х избежать было физически невозможно, будь на месте Ельцина хоть лучший президент в мире. Так же и с Лениным: красный террор и гражданская война — прямое следствие тысячекратно описанных социальных процессов: мальтузианской ловушки, в которую страну собственноручно загнали Романовы и «Теории преобладания молодежи», которая является не менее прямым следствием крепостничества низвергшего крестьян до уровня папуасов обитающих вдоль брегов реки Амазонка.
Имея такой контингент, избежать террора и гражданских войн невозможно. По этой причине в Африке и идут бесконечные гражданские войны, которым не видно ни конца, ни края. Ненависть, с которой вчерашние крестьяне и рабочие рвали в клочья все атрибуты царской России, также не более чем следствие предшествующего этому отношения власти к народу. Мы можем писать сколь угодно о том, какие зверства творили коммунисты, но все эти красные звери, как и бандиты при Ельцине, были старательно взращены имперской Россией. Так что не будь Ленина, был бы кто-нибудь другой, но от перемены мест слагаемых результат едва ли поменяется.
Екатеринославская губерния. Накружившись в вальсах Шуберта крестьяне присели отведать французской булки:
Мода на Святую Русь появилась в 90-е как антипод общественным представлениям о советской России. Игорь Тальков на свой пафосный «Суд» собирал огромные стадионы страждущих предаться теплым воспоминаниям о «Руси, которую просрали». Тогда же постоянно говорили, мол, СССР остановил развитие России на 70 лет. То, что СССР разительно отставал от стран Запада решительно во всех компонентах, — не секрет, но не совсем понятно, какое он там развитие мог остановить на 70 лет? Ну, разве что только развитие вшей и сифилиса. В те же 90-е началась и предельная романтизация морали и нравственности на Руси (что было прямым антиподом позднесоветскому распутству). И если послушать рассказы тогдашних демократов а ля Тальков и сегодняшних ымперцев, то создается впечатление, что крестьяне были настолько духовны, что пукали исключительно шанелью номер пять, а какали конфетами «коровка» (а в урожайные годы — птичьим молоком, чурчхелой и рахат-лукумом). И лишь потом пришли большевики, весь рахат-лукум съели, а крестьян заставили пердеть громко и зловонно да срать эстетически отталкивающим говном.
Петрозаводский уезд, 1899 г.
Детей же крестьянам, видимо, приносили ангелы — прямо с неба спускались, держа малыша под розовые плечики. А крестьяне-то вокруг плясали и радовались под разливающиеся по улочкам божественные песнопения. Пока об этом не прознали жидобольшевики и из вредности не запретили всю религию и ангелов, спускающих с неба крестьянам детей. Запретили и заставили крестьянок рожать детей прямо из пизды, чтоб больно, мучительно и не шибко красиво. Крестьяне поначалу, конечно, возмутились, мол, это же неприлично! Как это так — прямо оттудова? «Да-да, оттудова!», — лишь усмехнулись большевики — «Шоб, как в фильме «Чужой»», и пошли себе дальше русский дух изводить.
Нижегородская губерния, 1910:
Но нет. На Руси не просто не было нравственности — не было даже ее зачатков, о чем нам в который раз поведают красивые народные пословицы и поговорки. Насладитесь их первозданной духовной чистотой и посконной мудростью жизни, отлитой в веках нашими предками:
— Пизда не лужа, останется и мужу.
— Пизда не мыло — не смылится.
— Пизда не калач — один не съешь.
— Хорошо пизде, даже на гвозде.
Красиво-то как, а? Будто бы под аккомпанемент райской арфы несется по округе мудрость поколений, проникая в каждое открытое окно, пробираясь даже в самую потаенную щель да под самую захудалую половицу. А эту поговорку не иначе как придумали братья Черепановы в процессе создания своего паровоза:
- "Была бы дыра, да пар валил".
Ну, а чему она еще может быть посвящена в имперской Руси, славящейся продолжительностью своих железнодорожных путей? А ниже нас ждет, судя по всему, какой-то ныне утраченный красивый крестьянский обряд ухаживания за дамой сердца:
— Приди поутру — жопу вытри, приди опять — жопу отпять, приди к окну — хуй воткну.
Ну и до кучи, вот вам еще немножечко мудростей житейских:
— Одного-то хуя мало, а два не влезут; лучше их вместе свить да оба вбить.
— Пихай рогатину в бабью телятину.
— Одной жопой всех не обсеришь.
— Срастись пиздища сустав в сустав, только хую место оставь (прим. из заговоров бабок-поветух после принятия родов).
— Не от свата, что пизда космата: раздувай и еби.
— Видно, что с праздника: идёт и пизду утирает.
— Нападёт на пизду невзгода — и в церкви выебут.
— Чиста пизда, когда поп ёб. (прим.: с гигиеной на славящейся банями Руси было очень туго, однако к батюшке на исповедь неподмытой ходить было не по понятиям — святой человек как никак).
— Баба пьяная — пизда чужая (прим.: от этого позже произойдет «Пьяная баба пизде не хозяйка).
— Молодушка молода, а на пиздени борода.
— Жопа ночью барыня: что хочет — лопочет.
— Бздёх не схватишь, в жопу не впрячешь.
— Не поевши срать — только жопу драть.
— Твоя пизда с лукошко, а моя с решето.
— Смех смехом, а пизда кверху мехом.
— Лопнула пизда — пропали денежки.
— Не повезёт, то и в пизде на гвоздь напорешься.
— Пизда не бог, а помогает.
— Не говори своей жене у кого хуй велик.
— Дай хуй свежий, хоть медвежий.
— Дров ни полена, зато хуй по колено.
— Не боится баба ни большого хуя, ни малого, а боится вялого.
— Дородна сласть — четыре ноги вместе скласть
— Экая блядь! Не ебёшь — сердится, а ебёшь — серится.
— Коль девка захочет — сквозь замочную щёлку даст.
— Какая барыня ни будь, всё равно её ебуть.
— Михаил Армалинский, «Русские бесстыжие пословицы и поговорки».
Высокие морально-нравственные ориентиры тогдашнего общества отчетливо прослеживаются и по сказкам, собранным этнографами в российской глуши. И уверяю вас, сказки эти отнюдь не из тех, которые вам захочется почитать своим детям на ночь. Вообще, все народные сказки от колобка до курочки Рябы с художественной точки зрения представляют собой вопиющий примитив, и при этом до наших дней их дожило совсем немного — попробуйте навскидку перечислить в уме хотя бы десяток (именно народных дореволюционных, т.е. всякие там Маши и Медведи, пересказанные Толстым с западных оригиналов, естественно, не считаются). И если это были лучшие сказки, то представьте себе, как в свою очередь выглядели не самые приоритетные из повестей данного жанра. Об этом нам как раз поведают хранящиеся в институте русской литературы РАН рукописи этнографа Александра Афанасьева, под названием «Заветные сказки». Вот один из примеров. Сказка называется «Медведь и баба»:
«Пахала баба в поле; увидал ее медведь и думает себе: — Что я ни разу не боролся с бабами! Сильнее она мужика или нет? Мужиков довольно-таки поломал, а с бабами не доводилось повозиться. Вот подошёл он к бабе и говорит:
— Давай-ка поборемся!
— А если ты, Михайло Иваныч, разорвёшь у меня что?
— Ну, если разорву, так улей меду принесу.
— Давай бороться!
Медведь ухватил бабу в лапы, да как ударит ее оземь — она ноги кверху задрала, да схватилась за пизду и говорит ему:
— Что ты наделал? Как теперь мне домой-то показаться, что я мужу-то скажу! Медведь смотрит, дыра большущая, разорвал! И не знает, что ему делать. Вдруг откуда ни возьмись бежит мимо заяц.
— Постой, косой! — Закричал на него медведь. — Поди сюда! Заяц подбежал. Медведь схватил бабу за края пизды, натянул их и приказал косому придерживать своими лапками. А сам побежал в лес, надрал лык целый пук — едва тащит. Хочет зашивать бабе дыру. Принёс лыки и бросил оземь, баба испугалась, да как пёрднет, так заяц аршина на два подскочил вверх.
— Ну, Михайло Иваныч, по целому лопнуло!
— Пожалуй, она вся теперь излопается! — Сказал медведь и бросился что есть духу бежать: так и ушёл!»
Вот недаром ведь говорят, что сказка — ложь, да в ней намек — добрым молодцам урок. Какого все-таки великого культурного наследия нас лишили большевики, даже обидно как-то. К слову, желающие могут найти отдельные сказки из сборника в сети. Но не рекомендую — все остальные сказки представляют из себя точно такую же бессмысленную тупую околесицу, написанную лишь с одной высокоморальной целью — приплести хуй или пизду.
1870 г.
Да что там сказки и поговорки! Вы удивитесь, но моральный облик населения в те годы был столь весом, что по данным 1894 года от пяти до двадцати процентов населения Смоленской, Псковской, Рязанской, Воронежской и Тамбовской областей было больно сифилисом. Это только по официальным данным, и только по сифилису. Среди же хрустящей французской булкой знати сифилисом болело... более 20% населения. Но это отнюдь не потому, что городская знать была более развращена — просто у городских была медицина, у деревенских же в основном нет. Потому на селе и учета никакого не велось. Помимо прочего, в селе царил уклад, согласно которому «бабе негоже нутро перед врачом выворачивать», (сегодня такой подход сохранился на Кавказе), так что сельские женщины ни на какие заболевания (как венерические, так и чисто «женские») вообще не проверялись. Все это привело к тому, что на заре революции страну поразила эпидемия сифилиса (гугли по запросам: «эпидемия сифилиса в конце 19 века»; «эпидемия сифилиса на Руси» и т.д.). Причем масштабы эпидемии были столь велики, что, по бытующему мнению, честь нести почетное знамя заслуженного сифилитика Российской Империи выпала даже Ильичу.
Фотоснимок не очень удачно станцевавших вальс тургеневских девушек на венерическом отделении:
Столь печальная развязка едва ли кого-то сможет удивить, если почитать очерки современников о былой морально-нравственной жизни, которую мы, к счастью, потеряли. Знаменитый этнограф Ольга Семенова-Тян-Шанская (дочь того самого географа, первооткрывателя Тянь-Шаня — не путать с выдающейся советской шахматисткой с точно такими же инициалами — она уже его внучка) так описывала свои наблюдения за брачными играми в одном из сел Рязанской губернии:
«С воскресенья на "красной горке" девки выходят в первый раз на улицу для песен и кругов, и с этого дня вплоть до зимы бывает по всем праздникам и даже иногда по будням на деревне "улица". Водят круги, в которых "ходят малые", выбирая девушек и целуя их, пляшут под звуки "жалейки" и гармоники. Танцуют иногда "по-дамски", то есть "кадрель", и, наконец, когда все старшие уже улягутся спать, кто хочет уходит в "конопи", в кусты, за риги, в солому, и там уж дело доходит до связей. Приблизительно то же самое и на вечеринках: можно уйти в ригу, в сарай».
Проституции на селе, конечно, не было, но, как известно, дьявол таится в деталях: не было ее лишь потому, что секс за вязанку хрустящих баранок или сдача дочери в наем считались лишь житейской необходимостью.
«...Профессионального разврата не существует, но очень легко купить всякую бабу деньгами и подарком. Одна баба очень наивно признавалась: "Прижила себе на горе сына и всего-то за пустяк, за десяток яблоков!"
Бабы и девки очень любят ходить за яблоками в сады к съемщикам. Яблоки покупаются или, лучше сказать, меняются на яйца, а иногда на самоё себя... Нынешним летом был такой случай, что двадцатилетний караульный яблоневого сада изнасиловал тринадцатилетнюю девочку — и мать этой девочки (очень, правда, бедная) помирилась с обидчиком за три рубля.
Иногда весною, до рабочей поры, несколько баб и девок из одной деревни "подымаются" идти на богомолье в Воронеж или к "Сергию-Троице". Родители и мужья очень хорошо знают, что такое это богомолье, но несколько сговорившихся между собою баб и девок представляют собою силу, против которой трудно бороться. Идут, заночевывая Христовым именем по разным деревням, и чего, чего тут ни бывает. Один деревенский житель очень справедливо окрестил это богомолье "служением чернобогу».
— Ольга Семенова-Тянь-Шанская. Жизнь «Ивана». Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний. СПб., 1914.
И кто там говорит, что нынешние девушки — не то, что раньше? Недостаточно нравственны и целомудренны, видите ли. Пойди сегодня, найди ту, что за десяток яблок тебе даст. То-то и оно! Впрочем, учитывая внешность и гигиену прекрасных тургеневских девушек, 10 яблок даже как-то дорого.
Нечто подобное мы увидим если почитаем труды другого исследователя — Энгергальдта Александра Николаевича:
«У бабы же на первом плане — деньги. За деньги баба продаст любую девку в деревне, сестру, даже и дочь, о самой же и говорить нечего. "Это не мыло, не смылится", "это не лужа, останется и мужу", рассуждает баба. Проданная раз девка продаст, лучше сказать, подведет, даже даром, всех девок из деревни для того, чтобы всех поровнять. Охотники до деревенской клубнички очень хорошо это знают и всегда этим пользуются. Нравы деревенских баб и девок до невероятности просты: деньги, какой-нибудь платок, при известных обстоятельствах, лишь бы только никто не знал, лишь бы шито-крыто, так делают все».
— Энгельгардт А.Н. Из деревни. Письмо седьмое // Очерки о крестьянстве в России второй половины XIX в., 1887
На самом деле винить женщин в легкой доступности за три рубля (вот откуда пошло «Маша — три рубля и наша») не совсем уместно, ибо там, где велик голод, велик и соблазн заработать единственным, что тебе досталось в наследство от родителей. Это в частности касается и мужиков, просто им никто не платит, вот и корчат из себя морализаторов. Поскольку статьи посвящены именно крестьянству, мы, к сожалению, умолчим о том, как среди вчерашних мужчин-крестьян (в особенности среди молодежи) в Петербурге была распространена педерастическая проституция с дворянами.
«... на севере России хозяин, отдавая в наем квартиру, предлагает жильцу свою супругу или дочь, увеличивая, разумеется, при этом квартирную плату. В ряде сел Болховского уезда Орловской губернии существовал обычай почетным гостям (старшине, волостному писарю, судьям, заезжим купцам) предлагать для плотских утех своих жен или невесток, если сын находился в отлучке. При этом прагматичные крестьяне не забывали брать плату за оказанные услуги. В селах Мешкове и Коневке того же уезда бедные крестьяне без смущения посылали своих жен к приказчику, или к какому–либо состоятельном лицу за деньгами на табак или на хлеб, заставляя их расплачиваться своим телом»
— Серафим Шашков, «Очерк русской женщины», 1879
Нужно признать, что и сам крестьянский быт создавал все возможные условия для сексуальной распущенности. Ведь половые отношения в семейной повседневности были лишены любых проявлений интимности. Откуда взяться сакрализации/романтизации интима, если в крестьянской избе все спали вместе: и млад и стар, и мужчины и женщины? Скученность быта приводила к тому, что крестьянские дети постоянно становились невольными свидетелями соитий своих родителей. Земский врач А. А. Жуковский по этому поводу писал: «Днем и ночью, во время работы и отдыха, сна и развлечений они (т.е. женщины) постоянно находятся в самых близких отношениях с мужчинами, подобно им грубыми, не умеющим обуздать своих страстей и не привыкшими уважать права женщин. Ни в одном слое общества не бывает такого большого числа изнасилований незрелыми мальчиками малолетних девочек, как в простом народе».
Причем, что интересно, неспособны были мужчины обуздать свои страсти не только в отношении женщин:
«Противоестественные пороки распространены ужасно. Педерастия свирепствует не только на Кавказе и других азиатских местностях, но и в Петербурге, и везде, даже в деревнях. Она распространена в войсках и, особенно, в закрытых учебных заведениях...»
— Шашков С.С. Очерк русской женщины. СПб., 1879
А как же... тогда же не было педерастии этой западной... Как они вообще о ней узнали, если агенты Госдепа еще не вели своей тлетворной пропаганды... Или вели? Не понимаю!
А на деле все очень просто: слабая разборчивость в половых связях очень тесно коррелирует с сексуальными же девиациями. Неразборчивому человеку, по сути, неважно, куда и что совать — ему главное засунуть. Бытует мнение, что педерастия — порок, наиболее распространенный среди городских жителей, но это, конечно, миф. Миф, придуманный деревенщиной. Именно в социальных низах, где взаимоотношения между людьми поражают невзыскательностью нрава, сексуальные перверсии и девиации наиболее распространены, будь то инцест или педофилия. К городу просто приковано больше общественного внимания — там все на виду, в то время как мало кто увидит, что происходит ночью за амбарным замком иного деревенского очага. А за этим замком, между прочим, могут рождаться на ничего не подозревающий свет совсем уж странные любовные отношения:
«Скотоложство распространено, кажется, еще больше, чем педерастия. В некоторых местностях, например, в северо–восточных губерниях оно имеет полные права гражданства, и крестьяне здесь пользуются им даже как медицинским средством, будто бы избавляющим от лихорадки...»
— Шашков С.С. Очерк русской женщины. СПб., 1879
По наблюдениям Николая Кострова, исследовавшего юридические обычаи населения Томской губернии, скотоложство в селе также явление не редкое. Среди некоторых крестьян оно совершалось из суеверия, т.к. считалось единственным средством от продолжительной лихорадки. Свои наблюдения он изложил в книге «Юридические обычаи крестьян-старожилов Томской губернии. Томск, 1876».
Французскую булку крестьяне предпочитали заедать падшими лошадьми (1912 г.):
Вообще, если порыться по этнографической литературе, то можно немало лулзов словить по этой теме. Я особо проорал с истории про взаимоотношения отдельных крестьян с курами:
«Мужики д. Козлово Ростовского уезда Ярославской губернии жаловались земскому начальнику на своего односельчанина, за то, что он «портит их кур», от чего у тех выходит наружу вся внутренность. В одном из селений Симской волости той же губернии крестьянин вступил в половую связь с овцой. Крестьяне овцу эту убили, потому что, по их мнению, такая овца принесет зверя — наполовину человека, а наполовину скота. Информатор этнографического бюро, жительница Орловского уезда той же губернии, А. Михеева сообщала: «В народе распространен порок скотоложства, этот порок тщательно скрывается, только поговаривают тогда, когда спрашивают у кого–нибудь, где отмолить этот грех и как».
— Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Материалы этнографического бюро кн. В.Н. Тенишева.
То, что факты скотоложства имели место в сельской среде, подтверждается и материалами полицейского ведомства. В рапортах уездных исправников Тамбовской губернии за 1908 г. отмечено два таких эпизода. Пристав 5-го стана Тамбовского уезда рапортом от 7 июня 1908 г. доносил о том, что крестьянин с. Шадровка Курдюковской волости Яков Еремеевич Казьмин, 50 лет от роду, совершил скотоложство с лошадью крестьянина с. Пановых Кустов Прохора Тихоновича Попова. Преступник был задержан и вместе с дознанием сопровожден в распоряжение судебного следователя. В рапорте от 14 сентября 1908 г. тамбовский уездный исправник сообщал, что в имении землевладельца Ивана Хренникова Лавровской волости конторщик Иван Иванович Аверьянов 30 августа с.г. был застигнут на скотном дворе, совершающим плотское совокупление с экономической собакой — самкой, по прозвищу «Тигра». Обвиняемый Аверьянов от роду 41 год, семейный, имеет жену и детей.
Два случая за год в одной губернии — это много или мало? Если учесть, что достоянием общественности становятся лишь единичные случаи (кто же станет ебать кобылу на виду у всех?), то даже по двум случаям можно сделать далеко идущие выводы о распространенности на селе такого порока. Впрочем, нам нет никакой нужды жить в то время и держать свечку, чтобы сложить свое мнение о происходящем на основе лишь науки социологии. Чем ниже в обществе сексуальная и бытовая культура, тем больше в нем того, что нами считается диким — от инцеста до зоофилии. Чем ниже в обществе санитарных норм, тем ниже в нем и порог брезгливости. Неприемлемость нашими современниками зоофилии есть прямое следствие не морали, а банальной брезгливости. Если б вы жрали руками с пола и жили в избе вместе со своим же скотом, там же разделывали туши и там же спали, вы бы и к зоофилии относились куда проще. Люди, живущие с природой душа в душу, извините меня, живут с ней по-настоящему, принимая ее плоды до последнего остатка.
Обратите внимание на истощенность лошади. Поскольку крестьяне были необразованными, то они не знали, что черная икра парнокопытными млекопитающими очень плохо усваивается:
Очевидно, что секс с животными практиковался не ввиду самой страсти к ним, а ввиду отсутствия женщины под рукой в тот момент, когда приспичило. Понятно, что мужик, имеющий жену и невесток своего сына, едва ли искусится дырой свиноматки в сарае. Но если обстоятельства сложились иначе, то, как сказал дворник из «Двенадцати стульев», «кому и кобыла невеста». По этой причине данный порок был наиболее широко распространен среди пастухов Кавказа — они на много дней уходили на выпас скота далеко от дома. А там людей нет, девчонок - тоже. Тишь, да благодать, и лишь беззвучно гуляющий в поле ветерок напоминает о твоей принадлежности к царству природы.
Впрочем, отголоски той красивой эпохи до сих пор сидят в общественном подсознании, только сегодня зоофилия приобрела сугубо латентные формы. Наиболее яркий пример мы можем обнаружить в пристрастии молодых девчонок к коневодству и верховой езде. А между тем, по мнению исследователей, данная страсть к коням среди молодых девочек — настоящая латентная зоофилия, т.к. девчонка видит в коне то самое мужское начало, страсть к которой в нее заложила сама природа. И дело здесь не только в статности данного животного, но и в дополняющем эту статность огромном члене. По мнению все тех же похотливых исследователей, практически все девочки конефанатки так или иначе трогали гениталии коней, оставаясь с ними (с конями) наедине. Так что передавайте привет старине Глебычу. В общем, как мы видим, казалось бы совершенно противоестественный порок, на деле-то не так уж и противоестественен.
Еще одного коня икрой перекормили. А скока им говорили "Сеном надо!". Да все не впрок!
При этом, надо отметить, что грех скотоложства (как и педерастии) населением на селе всячески бичевался. Однако это неприятие было обусловлено не столько представлениями о морали, сколько тем, что всякий такой факт, ставший достоянием гласности, подрывал репутацию общины в целом. Примитивное общество, живущее единой общиной, как правило, несет за провинности каждого отдельного члена общества коллективную ответственность. В условиях блокады злых языков соседних деревень, выявленный факт иного непотребства бросает тень и на всю деревню. Например, жителей с. Семьяны Нижегородской губернии обитатели соседних деревень называли «кобылятниками», что происходило отнюдь не от изобилия в деревне наделов для выпаса лошадей. Причиной тому стал крестьянин, который был пойман в противоестественном совокуплении «с кобылой». Таким образом, в русском селе (как, впрочем, и в нерусском) сила общественного порицания являлась более действенным средством, чем закон.
Эту систему коллективной ответственности и вытекающей из нее зависимости от общественного мнения сегодня мы можем наблюдать на том же Кавказе. Важно понимать, что мораль примитивного общества носит исключительно декоративную форму, как защита от злых, но не духов, а языков. Когда на Кавказе трепетно относятся к женской чести и чуть ли не убивают согрешившую девушку, это обусловлено отнюдь не заботой о нравственности, а бесконечной враждой между тейпами и кланами. Просто если об этом прознает вражеский род (а они там все друг друга ненавидели испокон веков), то обязательно использует сей неприглядный фактец для информационной атаки. Обратите внимание на то, как принято на Кавказе говорить о такой женщине: «Ты опозорила НАС, весь НАШ РОД». Не себя, нет, а отца и братьев. И правда, с чего бы им заботиться о чести женщины, если она там считается за домашний скот?
Аналогичные неблаговидные причины кроются и за всеми их «красивыми» традициями. Сопровождение женщины мужчиной на улице обусловлено лишь тем, что их общество настолько дико, что покажись она одна на улице — ее сразу же утащат и выебут целым аулом. Да если б просто выебали — это еще ладно. Так ведь растрезвонят всем — вот где беда. А родня опороченной девушки теряет не столько ее честь, сколько ценный ресурс — она для них не более, чем способ поднятия личного благостостояния. Ведь за невесту жених им должен выплатить КАЛЫМ! Вот и ходили с девушкой братья, чтоб ее не спиздили и за бесплатно не отымели. Так что весь этот свод красивых традиций и обычаев, а также религиозный свод правил — самое банальное желание скрыть неприглядное положение вещей.
Если в зажиточной РИ от работы и голода лошадь была обессилена настолько, что не могла даже стоять, то ее так вот подвязывали к потолку, чтобы она могла поспать:
На Кавказе всегда жили бедно, потому там не могло не быть и проституции — она не просто была там всегда, но и активно существует поныне даже в таких тоталитарных республиках как Чечня. Просто проституция там... как бы это сказать... халяльная! Поскольку с одной стороны сынам Аллаха нельзя ходить к проститукам, а с другой — девушка должна блюсти честь, проблема справления половых нужд очень просто решилась введением норм «временного брака». Так у входа в дом наслаждений (квартиру, комнату, сарай, палатку) обычно сидит мулла и совершает над сыном Аллаха и жрицей любви обряд бракосочетания. Когда довольный сын Аллаха покидает свою даму (как и положено уплатив за невесту калым), то мулла совершает обряд развода. И это не шутка. Воистину все гениальное простое! Причем, поскольку общество это особо высокоморальное, то девушку находят, как правило, по связям, т.е. ее сами родители/братья и сдают в аренду точно так же, как в дореволюционной Руси сдавали приложением к жилью за отдельную плату. Иногда, конечно, как на Кавказе, так и в прочих исламских странах, устраивают показательные казни жриц любви, но это происходит исключительно в тех случаях, когда о нелегкой профессии девушки стало известно публично — надо же показать, как мы нравственны и публично наказать. Недаром же говорят, что самые ярые морализаторы — бывшие проститутки. Совесть проебли — одна мораль осталась. В той же Чечне проституция сегодня вполне себе развита, а чтоб во внешнем мире никто не узнал - девочек находят по знакомствам. И если учесть, что там каждый кому-то брат-сват и прочий родственник, то проблем в поисках нет никакой.
Кто-то может удивиться тому, откуда у крестьян были деньги на фотографии, ведь по тем временам это была невиданная роскошь. Все просто - крестьяне никогда и не видели фотографий с собой, а снимали их исследователи и путешественники, точно также, как сегодня блогеры ездят поснимать дикарей в Африку.
Беспорядочные половые связи на высоконравственной Руси вполне закономерно приводили и к нежелательным беременностям. И тут начинается самая лютая жесть. То, что для предотвращения беременности в деревне некоторые девицы глотали ртуть и пили разведенный в воде порох — это так, детские шалости. То, что широко использовали менструальные выделения, которые смешивали с мочой и пили (такое вот образованное общество было. Что интересно в диких племенах Африки существуют точно такие же обряды) — тоже. Куда более зловеще выглядит методология по непосредственному вызыванию выкидыша. По сообщениям корреспондентов Этнографического бюро, чтобы «выжать» ребенка, в деревне перетягивали живот полотенцем, веревками, поперечниками, клали тяжести. С этой же целью девушки умышленно поднимали непосильные тяжести, прыгали с высоты и даже били по животу тяжелыми орудиями. Помимо приемов механического воздействия для вытравливания плода в деревне употребляли (часто с риском для жизни) различные химикаты.
«Изгнание плода практиковалось часто, — признавал в корреспонденции В. Т. Перьков, информатор из Болховского уезда Орловской губернии, — к нему прибегали девицы и солдатки, обращаясь для этого к старухам-ворожейкам. Пили спорынь, настой на фосфорных спичках, порох, селитру, керосин, сулему, киноварь, мышьяк. В селах Калужской губернии самым распространенным способом считался раствор охотничьего пороха с сулемой."
— Русские крестьяне. Жизнь. Быт. Нравы. Калужская губерния.
В начале XX в. все тот же страх перед осуждением со стороны толкал сельских баб и на криминальный аборт. По статистике, в середине 1920-х гг. каждый четвертый аборт в деревне делался нелегально. В книге о нравах сельской молодежи, изданной в 1926 г., автор писал:
«Аборты в деревне стали обычным явлением. Этим делом занимаются женщины без всякого медицинского образования, но с богатой практикой по этой части. Аборт производится самым примитивным способом: путем прокалывания матки или употребления хины».
— Мурин В., Быт и нравы деревенской молодежи, 1926
Поражает в этом то, что СССР стал первой страной в мире, в которой узаконили аборты, и более того — сделали бесплатными. И при этом из-за мракобесных предрассудков, вроде «а шо люди скажут?» еще длительное время на селе были популярны подпольные аборты. Все мы, конечно же, понимаем, какого качества была советская медицина, особенно на заре становления режима, но все же она была очевидно качественнее, чем прокалывание спицей в грязном хлеву бабкой-повитухой, а также советы ебанутых ворожей, призывающих пить менструальные выделения. Что интересно, в той же книге автор призывает партию усилить на сельскую общину давление через репрессивный аппарат — пересажать всех бабок, оказывающих подобные услуги, а также тех, кто способствует формированию на селе атмосферы, в которой женщина вынуждена идти на подпольный аборт, боясь порицания. И, знаете... скажите, а в чем он неправ? Так вот, если детально разобраться — не все репрессии были одинаково ужасны. Там же автор возмущается тем, что, невзирая на почти десять лет, прошедших с момента революции, абсолютное большинство сельских женщин по сей день находятся под гнетом родительской или мужьей опеки. Так что кто-кто, а женщины как раз очень сильно выиграли от революции.
С целью же предотвращения повторной беременности обычно затягивали период грудного вскармливания. Подобное продление лактации широко практиковалось в ряде сел до 1920-х гг. «Если последующая беременность долго не наступает, отмечалось в одной инструкции 1920-х гг., кормят, пока ребенок не застыдится до 3, 4, 7 лет». Этот метод до некоторой степени защищал женщин от новых беременностей, т.к., по данным русских врачей, около 80 % женщин не имели менструации при кормлении грудью.
Если же долгожданное дитя все-таки появлялось на этот свет, то, учитывая его дальнейший быт, — само виновато!
«У богатых повивальная бабка пребывает иногда дня по три, по четыре после родов, кормясь за их столом. А у бедных ребёнок уже с перваго дня совсем предоставляется матери и ея уходу. Попадает в грязную люльку, где подстилкой ему служит материнская старая грязная понёва. Более опрятныя матери подкладывают в люльку соломку, которую меняют через день или два. Это однако бывает реже: "Хорошо, — и на поневе полежит, не лучше других. Небось другие не подохли — выросли". Когда молока у матери не хватает, или когда оставляют ребёнка одного, дают ему соску. Мать, сестра или бабка нажуют или картошки, или чернаго хлеба, или баранку, выплюнут в реденькую тряпку, завяжут ниткой — и соска готова. Иногда одна и та же тряпица долго употребляется, не прополаскиваясь, причём приобретает противный кислый запах»
— Ольга Семенова-Тянь-Шанская. Жизнь «Ивана». Очерки из быта крестьян одной из черноземных губерний. СПб., 1914.
Судя по всему, первое слово, которое произносил ребенок на селе, было — «нахуя?!!»
Изба крестьянки Семеновой и ее ребенка больного тифом:
«Таскала иногда с трудом на руках, причем часто роняла его: "Ах, батюшки, да как же я это упустила". Ребенок по часу и больше ползал в грязи, запачканный, мокрый, кричал, плакал. Чтобы он замолчал, ему иногда давалась в руки печеная картошка, сырое яблоко, огурец и т. п. Иногда он пытался переползти высокий порог избы, падал, ушибался, ссаживал все лицо и т.п. Свою печеную картошку или огурец он, разумеется, вываливал в грязи и навозе и уже в таком виде ел их, иногда пополам с тем, что текло у него из носу и т.д. Ел отбросы из корыта для свиньи, пил из этого корыта, хватал руками что попало, "нагадит да рукой и хвать". Иногда набивал себе землею рот, глотал землю.
...
Матери на третий, и на четвёртый день после родов встают и принимаются за домашнюю работу, иногда даже за тяжелую. Иногда на другой день после родов родильница уже затапливает печь сама. При таких условиях бабе, конечно, долго "не можется" и уход за ребёнком самый плохой: он преет в грязной люльке, в мокрой пелёнке, надрывается от голоднаго крику, пупок у него пухнет и болит — "грызь" (грыжа), как говорят бабы. Родильница, разумеется, питается всё время обычной крестьянской пищей. Прежде, в крепостныя времена ходили в поле через 3 дня после родов, а теперь обыкновенно через 5-7 дней. От тяжёлой работы, непосредственно вслед за родами, у редкой бабы не бывает в большей или меньшей степени опущения матки. Иногда такия опущения матки принимают очень тяжёлую форму, а в лёгкой, по мнению бабки, это даже "совсем" ничего. Бывают опущения матки даже у девушек от непосильной работы ("живот сорвала").
Бабка правит живот, накидывая на него "махотку", т.е. горшок глиняный. Положит бабу на спину, помажет ей живот гущей, опрокинет на него горшок и под ним быстро зажжёт охлопок "прядева". Живот, вследствие этого, втягивается в горшок. Чем горшок меньше, "тем лучше". Считается, что вследствие этого матка вправляется на своё место, и живот перестаёт болеть. "Живот" бабка ещё так "правит": помылит руки, вправит выпавшую матку на своё место, затем вдвинет во влагалище очищенную картошку, а живот (низ его) крепко перевяжет платком. Иная баба целый месяц ходит к бабке, и та повторяет ей <