СОЦИАЛЬНЫЕ ПРЕДСТАВЛЕНИЯ

Ром Харре, профессор философии Оксфордского университета (Ве­ликобритания), занимает особое место в ряду европейских социальных психологов, изучающих феномен социальных представлений. Являясь специалистом в области философии языка, Харре разрабатывает соб­ственный подход к изучению социальных представлений, рассматри­вая их под углом зрения локальной социолингвистической практики. Интерес Харре к теории С. Московичи, автора концепции социаль­ных представлений, обусловлен, в первую очередь, его собственными исследованиями в области социолингвистики. Его занимает проблема "грамматики и лексики" социального сообщества как "векторов" соци­альных представлений. С Московичи Харре объединяет также интерес к структурным параметрам коллективной ментальности и к проблеме социальных значений, вырабатываемых в ходе социальных интерак­ций. В данной статье Р. Харре излагает свои критические соображе­ния по поводу понятия "социальные представления", которое, как онполагает, в интерпретации французских коллег "все еще являет собой версию индивидуализма".

Изучение социальных представлений в его современном, прежде всего французском, варианте Харре считает частью более широкой европейской психологической традиции, противостоящей ярко выра­женной асоциальности и механицизму психологии североамерикан­ской. В рамках этой традиции индивидуальное сознание выступает скорее социальным, нежели естественным продуктом, а социальная группа наделяется когнитивными атрибутами. "Когнитивной сущно­стью", приписываемой в этой традиции социальному пространству, как раз и выступают социальные представления. Однако содержание этого термина все еще слишком узко. Необходимо так трансформиро­вать данное понятие, чтобы в него можно было включить представле­ния, которые "вообще не зависят от индивидуального сознания". Такая трансформация, позволяющая "полностью социализиро­вать сознание", открывает перспективы для осмысления представле­ний как "основанных на действиях и знании"

С этой целью Харре предлагает пересмотреть содержание обо­их компонентов понятия "социальные представления". Прежде всего, он считает неадекватным перевод французского "representation" как английского "representation" (представление). Словарь современ­ного английского языка предлагает три взаимосвязанных тол кования слова "representation": а) физическое сходство, портретная репродук­ция; б) помещение некоторого факта перед другим (другими) посред­ством дискурса, т. е. индивидуально-психологический акт представле­ния чего-либо сознанию или воображению; в) образ (понятие или идея), таким образом представленный. Идея представления, воплощенная в понятии "социальное представление", отвечает толкованиям а) и в). Очевидно, что главным здесь является принцип "симулякора", т. е. видимого подобия, копии. Термин, употребляемый Московичи, также акцентирует идею подобия. Однако французские психологи, говоря о "representation", в большинстве случаев имеют в виду нечто концепту­альное, т. е. "интеллектуальную копию". Такая интерпретация плохо стыкуется с английским толкованием слова "представление", посколь­ку "копия теории" не может обладать конкретными (ощущаемыми) свойствами. Правильнее было бы в данном случае говорить не о пред­ставлении, а о "версии", под которой Московичи обычно подразумева­ет дилетантскую версию научной теории. По сути дела, французские исследователи приписывают социальным представлениям психологи­ческие функции, аналогичные тем, которые философы науки, занятые известной проблемой взаимовлияния теории и фактов в процессе на­учных изысканий, отдают научной теорий, участвующей в "создании данных". Как показывают новейшие исследования в этой области, взаимовлияние теории и данных (или, в терминах Московичи, выводов и посылок) имеет место не на уровне восприятия (я вижу), а на уровне веры (я вижу, что...).

Далее, продолжает Харре, неадекватным представляется толко­вание понятия "социальное" самим Московичи и его единомышлен­никами. В их работах определение "социальный" в словосочетании "representation sociale"'принадлежит не группе, а одинаковым предста­влениям, распространенным среди разных индивидов. Социальное все­гда включает идею множества, однако это множество может быть как группой, так и совокупностью индивидов. В последнем случае перед нами — дистрибутивное множество, т. е. множество, каждый член ко­торого обладает аналогичными атрибутами. Группа же — это коллек­тивное множество, ее свойства носят надындивидуальный характер и не сводимы к атрибутам ее членов. Французские психологи использу­ют термин "representation sociale" именно в качестве дистрибутивной характеристики множества индивидов. Социальные представления не принадлежат группе как таковой, они распределяются между отдель­ными индивидами, потому они суть "распространенные индивидуаль­ные представления".

Такое толкование, считает Харре, все еще не свободно от инди­видуализма. Различие между индивидуалистическим и коллективным подходами к анализу социальной ментальности хорошо иллюстрируют новейшие работы в области социологии науки. Согласно традицион­ной точке зрения, преимущества научного мышления над обыденным сознанием обусловлены врожденным или' приобретенным в процессе обучения различием интеллектуальных потенциалов их носителей. С позиций социологии науки данное различие обусловлено спецификой социальных конвенций, руководящих дискурсом. Рациональность на­учного дискурса возникает посредством глубоко социального процесса, в котором участвуют индивиды, обладающие разными социальными ролями (исследователи, теоретики, лаборанты, обозреватели, рецен­зенты и т. п.). Рациональность и иррациональность как свойства на­учного дискурса обусловлены не столько особенностями индивидуаль­ного мышления, сколько принятыми правилами и социальными роля­ми.

Французская школа Московичи описывает не реальные (структурированные) группы, а идеальные (таксономические) образования, счи­тает Харе. Таксономические группы не обладают подлинным соци­альным бытием; это совокупности индивидов, сформированные по­средством.аналитической (классификационной) деятельности сторон­него наблюдателя, акцентирующего общий признак входящих в них индивидов. Структурированные группы реальны, так как формируются на базе реальных отношений людей, которые при этом различаются своим положением в сети социальных ролей. "Representations sociale", которые рассматривает Московичи, — это дистрибутивные представления, распространенные среди индивидов, образующих иде­альные совокупности индивидов. Между тем исходная идея Дюркгейма состояла в изучении именно коллективных представлений, т. е. пред­ставлений, присущих структурированным сообществам людей. В за­ключение Харре анализирует способы, посредством которых "предста­вления как нечто коллективное могли бы быть размещены в реальных социальных коллективах", — в противовес позиции французских пси­хологов, занятых изучением "путей умножения и распределения этих представлений в границах людских совокупностей".

Каким образом та или иная теория, а точнее ее локально релевант­ная версия, оказывается "представленной" в группе? Это может про­исходить двояким образом. Во-первых, посредством очевидного (яв­ного, недвусмысленного) присутствия теории (ее "версии") в системе верований каждого из членов локального сообщества. Во-вторых, что гораздо интереснее для социального аналитика, версия теории может "имплицитно присутствовать в действиях людей, неявно участвуя в их социальной или материальной практике". При некото­рых обстоятельствах имплицитное присутствие теории может стать очевидным. Выявления этих обстоятельств, т. е. поиск теории (т. е. социального представления), руководящей практикой (например, конверсационной), но не получившей отчетливой формулировки, соста­вляет, по мнению Харре, одну из интереснейших задач социальных психологов.

В качестве примера Харре приводит социальную практику присво­ения прозвищ. Среди многих функций, которые несет в себе этот обы­чай, можно выделить неявное распространение и поддержание локаль­но принятых стандартов поведения и внешнего облика. Имплицитное поощрение стандартов осуществляется посредством отрицания: наде­ляя кого-либо обидным прозвищем ("верста коломенская", "смерд" и т. п.), мы подразумеваем явное отклонение от неявной нормы, ибо са­мая эта норма никак не присутствует в практике своего имплицитного утверждения. Индивиды, участвующие в присвоении прозвищ, не фор­мулируют в явном виде ни позитивных, ни негативных стандартов, однако эти стандарты в виде социальных представлений о "надлежащем" направляют весь ход данной социальной практики.

Для разработки теории коллективных (социальных) представле­ний Харре считает полезной идею "системы верований, приписыва­емой коллективу как надындивидуальному образованию". Эта идея будет выполнять роль, аналогичную той, которая традици­онно отводится "полезной фикции" в естествознании. Автор предлагает следующую гипотетическую параллель. Естествоиспытатель, изучающий падение капель, пользуется "фикцией" отдельной капельной оболочки, используя понятие, которому ничто не соответствует в ре­альном мире. (Отдельная оболочка каждой капли существует только в когнитивном аппарате ученого). Социальный психолог, изучающий социальные представления, имеет дело с реальным существованием их локализованных, индивидуальных ипостасей. В качестве "фикции" он, напротив, принимает идею коллективного когнитивного содержания (или целостной системы верований коллектива), воплощенного в социальной практике. Практика (например, конверсационная) как не­которая целостность существует реально; система верований как "це­лостность", или коллективный (надындивидуальный.) когнитивный ее компонент, — это "удобная фикция", которую использует социальный психолог.

Возможно ли исключительно коллективное (сверхиндивидуальное) существование когнитивного, содержания социальной практики и, со­ответственно, социальных представлений? Еще раз прибегнув к ана­логии из области естествознания, Харре указывает на известный факт "совпадения" прежде разрозненных научных положений, которые в со­вокупности позволяют обнаружить более глубокий пласт знаний (на­пример, "совпадение" законов электричества и магнетизма, повлекшее за собой открытие электромагнитного поля). В социальной практике конверсации совпадение высказываний независимых участников мо­жет указать на имплицитное социальное представление, т. е, на такую версию теории, которая существует на уровне верований, но еще не по­лучила ясной формулировки. Очевидно, что имплицитное присутствие социального представления в данном случае возможно только благо­даря развертыванию коллективного дискурса, в котором коллективное когнитивное содержание не сводимо с составляющим его "совпавшим" утверждением.

В ответной статье С. Московичи подчеркивает, что критические за­мечания Харре следует рассматривать как "приглашение к диалогу" со стороны британских ученых, работающих в близком направлении. Размышления Харре побуждают не столько отстаивать концепцию социальных представлений, сколько систематизировать изложение некоторых ее аспектов, которые, как выясняется, не столь оче­видны даже для единомышленников. По мнению Московичи, данная теория и основанные на ней исследования носят "идиосинкразический характер применительно к магистральной социальной психологии и, вероятно, сохранят его в будущем". Тем более не следует трактовать теорию социальных представлений как еще одну социаль­но-психологическую парадигму, претендующую на исчерпывающую всеохватность. Изучение социальных представлений — "это один из возможных вариантов анализа социальной ментальности", существующий наряду с прочими когнитивными подходами. Строго говоря, в социальной психологии вообще невозможны парадигмы в естествен­нонаучном их понимании. Смена метатеоретических моделей, которая происходит в социальной психологии каждые десять лет, означает не что иное, как замену одного "одинокого мифа" другим. Здесь не про­исходит радикального разрушения парадигмы, господствовавшей пре­жде, очередная модель не обещает заметного обновления проблемати­ки или новых ответов на старые вопросы. Она ни с кем не вступает в спор, поскольку лишена предшественников и преемников. В смене социально-психологических парадигм, таким образом, не прослежива­ется ни малейшей преемственности, каждая из них "смело, выходит на сцену и тихо ретируется за кулисы, когда к ней пропадает инте­рес". Поэтому модели социальной психологии не могут претендовать на истину в последней инстанции, сама природа соци­ально-психологической реальности предполагает сосуществование па­раллельных и даже противоречивых описаний, объяснений и понятий.

Итак, теория социальных представлений — это еще один "одино­кий миф", который, однако, имеет долгую, хотя и прерывную тра­дицию. Беглый обзор этой традиции, считает Московичи, позволяет прояснить причины перехода "от коллективных представлений к со­циальным", который вызвал недоумение Харре.

Первым исследователем, осознавшим важность изучения коллек­тивных представлений, воплощенных в языке, обычаях и обществен­ных институтах, был Дюркгейм. С его точки зрения, осмысление при­роды и генезиса коллективных представлений (радикально отличных от представлений индивидуальных), или "анализ коллективного фор­мирования понятий, — это первостепенная задача социальной психо­логии. Эта позиция близка Московичи, который также считает, что "представления образуют ядро социальной психологии, ее задача — разработка адекватной им теории". Однако первоначаль­ный успех (особенно у антропологов) нового понятия сменился почти полувековым его забвением. Утрата интереса к этому понятию и соот­ветствующему ему пласту социальной реальности объясняется двумя обстоятельствами. Во-первых, социальные аналитики увлеклись марксовой теорией идеологии с ее разрушительно-критическим пафосом. Во-вторых, теория Дюркгейма не предполагала никаких конкретных способов анализа коллективных представлений, которые, таким обра­зом, оставались многообещающей абстракцией.

Этот пробел восполнили Пиаже и Фрейд, которых Московичи счи­тает продолжателями дюркгеймовской традиции. Первый проследил процесс интеллектуального развития ребенка, открыв путь к изу­чению интеллектуальной структуры представлений; второй показал связь детских сексуальных теорий и образов с культурной традицией, продемонстрировав, как посредством "интернализации" ребенок овладевает образной структурой своей культуры. Тем самым Пиаже и Фрейд подготовили почву для изучения социальных представлений как психологического феномена, подпадающего под привычные процедуры психологического исследования. Кроме того, они продемонстрировали связь и преемственность индивидуальной и коллективной ментальности, сделав ненужным противопоставление "коллективного духа" и "рационального мышления", на котором настаивал Дюркгейм.

Отличительная особенность психологической традиции, восходя­щей к Дюркгейму, продолжает Московичи, состоит в том, что главный интерес здесь сосредоточен на разнообразных содержаниях сознания, а не на формах ментальных процессов. "Только отталкиваясь от это­го специфического содержания (теории, рассказы, легенды, правила) во всем богатстве его оттенков, мы можем надеяться, что сумеем вы­вести общие психологические принципы и механизмы". До сих пор процессы познания, осязания, зрения, научения и т. д. рас­сматривались в психологии как существующие независимо от обще­го культурного содержания того, что мыслится, воспринимается или оценивается посредством интеллектуальных усилий. Между тем "не существует механизмов, свободных от содержания, или коллективных способностей, которые можно было бы произвольно отделить от их ментального контекста и социальных условий". Следова­тельно, социальные психологи должны работать в самом тесном кон­такте с антропологами, историками и специалистами в области дет­ской психологии. Короче говоря, логическое развитие дюркгеймовской традиции предполагает, что социальная психология обретает статус исторической и антропологической науки.

Зачем же в таком случае потребовалось переосмысление централь­ного понятия теории Дюркгейма, которое до сих пор применяют ан­тропологи? Развитие этой традиции потребовало введения в научный оборот более широкого и одновременно более конкретного понятия для описания социальной ментальности — понятия, которое позволило бы подняться над уровнем межличностных отношений и отказаться от каузальной интерпретации социального поведения.

Замена коллективных представлений социальными сразу снимает вопрос о противопоставлении коллективной и индивидуальной мен­тальности, поскольку на первый план выходит осмысление их взаимо­действия. Далее, в трактовке Дюркгейма термин "коллективное" имел весьма специфическое значение, имелась в виду совокупная принуди­тельная сила, или власть над индивидом, которая, собственно, симво­лизировала саму природу коллективных представлений. Представле­ния выступали некой трансцендентальной инстанцией, довлеющей над индивидом, не осознающим этого давления. И хотя, считает Московичи, действительно "традиции излучают силу, против которой бессиль­ны и наши верования, и наши идеи, и наши чувства", все же нельзя сбрасывать со счетов "автономию настоящего" и тот вклад, который каждый член общества вносит в создание и распростране­ние верований и поведенческих моделей. "Другими словами, важна не отдельность индивидуальных представлений, а та трансформация, ко­торую индивид навязывает групповым представлениям, и наоборот". Именно эту трансформацию и призвана изучать соци­альная психология. Дефиниция "социальные" применительно к представлениям должна означать, что эти представления суть результат бесконечного межличностного внутреннего и внешнего диалога, в ходе которого отражаются или дополняются представления индивидуаль­ные. Главные определяющие функции социальных представлений — это коммуникация и действие; говорить о социальных представлени­ях имеет смысл только в контексте коммуникативных действий. Их вторичные функции — групповое объединение и сплочение. Термин "социальное" означает, таким образом, создание самими индивидами посредством коммуникационных действий своего ментального и реаль­ного универсума.

Кроме того, продолжает свои разъяснения Московичи, содержание коллективных представлений у Дюркгейма трактовалось крайне ши­роко: оно включало в себя и науку, и мифологию, и религию, и здра­вый смысл. Сегодня для всякого очевидно принципиальное различие таких социальных реалий, как верования и научное знание, или мифы и здравый смысл. Следовательно, необходимо закрепить за понятием "социальные представления" более определенное, конкретное содержа­ние, превратив его в специфическую категорию для обозначения тех знаний и верований, которые "возникли в повседневной коммуникации и обладают соответствующей структурой". Это структу­ра, которую имеют все типы повседневных верований и знаний, разде­ляемых большим числом людей.

Наконец, социальные представления (в отличие от коллективных) предполагают изучение ментальности современных (нетрадиционных) обществ. В таких обществах нет мифов и даже здравого смысла в прежнем их понимании, это скорее метафоры, за которыми скрывается сугубо современный процесс "распространения оригинальных систем понятий и образов... большинство из которых имеют научное проис­хождение". Все, что подлежит распространению внутри группы и обретает доминирующий характер, должно принять облик подобной системы.

Задача социальной психологии, настаивает Московичи, состоит се­годня в описании и систематизации социальных представлений. Необ­ходимо создать архив, эмпирических социально-психологических данных, подобных тем, которыми уже располагают антропология, это­логия, история. Только тогда можно будет приступить к разработ­ке общей теории. Нынешняя социальная психология страдает крайней узостью теорий и подходов. Она исповедует своего рода "эпидерми­ческую" версию индивидуального бытия, объясняя поведение человека ссылками на какой-либо единственный механизм (атрибуция, социаль­ное научение) или единственную потребность (достижение цели, рав­новесия). Социальная психология более преуспела в описании прими­тивных народов и прошлых эпох, чем в осмыслении человека модерна. Изучение социальных представлений дает этой дисциплине шанс "по­нять современного индивида в его современных воплощениях", акцен­тируя его аутентичное социальное проявление, считает Московичи.

Резюмируя свой исторический экскурс, он подчеркивает, что исход­ная категория Дюркгейма, бессистемно объединявшая под видом "кол­лективных представлений" все типы человеческих верований и зна­ний, трансформировалась в более узкое, специфическое понятие. Это понятие обозначает "систему концептов и образов, характерных для нашего общества". Задача состоит теперь в том, чтобы показать, как все эти разнообразные лики науки, идеологии и религии становятся представлениями, наполняя собой пространство современ­ной социальной и ментальной жизни.

Как справедливо отмечали многие критики, термин "социальные представления" все еще недостаточно четко определен, "его легче схва­тить на интуитивном уровне, его значение проще выявить при не­посредственном использовании". Вряд ли значение дан­ного термина прояснится по мере накопления эмпирических данных, полагает Московичи. Скорее всего, социальные представления разде­лят судьбу многих социальных и даже естественнонаучных понятий, "столь же пленительных, сколь туманных". Строго говоря, этот тер­мин не более расплывчат, чем большинство устоявшихся понятий со­циальной психологии. Его преимущество состоит в целостности осмы­сления социальной ментальности, тогда как традиционные категории "нарезают хлеб реальности на тончайшие ломтики" и за деревьями не видят леса. В этой фрагментарности и состоит главный грех нынеш­ней социальной психологии, разобщающий ее с прочими поведенчески­ми науками.

Не принимая упрека в туманности исходного понятия, Московичи согласен с Харре в том, что его единомышленники по большей части изучают дистрибутивные представления и "таксономические" груп­пы. Однако такой подход оправдан в той мере, в какой подобные сла­боструктурированные совокупности людей существуют в социальном мире. Кроме того, изучение дистрибутивных представлений позволя­ет проследить "ментальную географию" той или иной системы идей и образов, почти "эпидемический" характер ее распространения в раз­ных социальных стратах, специфику ее функционирования в тех или иных сегментах общества.

В эмпирическом архиве науки о социальных представлениях накоп­лены и некоторые материалы о "структурированных" группах. Так, изучая феномен психоанализа во Франции, автор провел контент-ана­лиз коммунистической и католической прессы — с тем, чтобы выяс­нить особенности формирования нового социального представления в каждой из этих идеологически влиятельных групп. В целом же продук­тивным представляется изучение социальных представлений в обоих типах социальных сообществ: "таксономические" группы позволяют увидеть личностную специфику социального представления и разброс его индивидуальных вариантов; структурированные группы демон­стрируют его социальную однородность.

В заключение Московичи выделяет некоторые существенные, по его мнению, точки соприкосновения исследований Харре и собствен­ной работы в области социальных представлений: а) идея научного происхождения социальных представлений в современном обществе; б) невозможность социальной "tabula rasa" и "наивного" социального субъекта; в) наличие теснейшей коммуникационной сети; присутствие в настоящем прошлого опыта; в) содержательная трансформация социальных представлений как фокус изучения социального познания, в котором индивидуальные информационные процессы играют второ­степенную роль. Обмен идеями, облеченными в слова, перевод с одного иностранного языка на другой, переход от языка науки к языку обыден­ного знания, трансформация религиозных символов в политические — все эти виды коммуникативной деятельности означают изменение со­держания социальной ментальности, т. е. рождение, трансформацию и исчезновение определенных социальных представлений.

Итак, "трансформация содержания оказалась источником социаль­ных представлений... Эта трансформация возбуждает в обществе определенные образцы, идеи и язык, которые делают возможными ком­муникацию и действия. Возникают новые сущности (харизма, бессо­знательное, расщепление мозга, комплексы), которые обогащают он­тологию общества и придают "реальности" новую форму. Тем самым человечество находит все новые и новые ответы на вечные вопросы бытия.

Как и Р. Харре, Ян Паркер (факультет психологии и патологии речи, Манчестерский политехнический институт, Великобритания) считает основным недостатком теории социальных представлений ее "скрытый индивидуализм". Критические замечания Паркера, ко­торому близка метатеоретическая позиция социального конструкционизма в психологии (Р. Харре, К. Джерджен), носят более жесткий и безапелляционный характер, чем размышления его коллеги из Окс­форда. Паркер ставит в вину Московичи "стремление обойти проблему индивидуализма и редукционизма", которая остается камнем преткно­вения для социальной психологии с момента ее возникновения. В ре­зультате сводятся на нет заявленный "социологизм" и видимая анти­позитивистская направленность позиции Московичи, которую многие англоязычные психологи поспешили отождествить с новой парадигмой в социальной психологии.

Лейтмотивом проведенного Паркером анализа теории социальных представлений выступает идея "неверного использования социологии в социальной психологии". Углубляясь в истоки концепции Московичи, он сопоставляет ее не только с точкой зрения Дюркгейма (как это делают сам Московичи и большинство его комментаторов), но и с позицией Вебера. "Хотя Московичи и дает нам понять, что он в дол­гу у социологии Дюркгейма, — пишет Паркер, — он склонен импли­цитно поддерживать индивидуализм Вебера". Параллель­но с этой линией рассуждений автор стремится также показать, что реабилитация концепции социальных представлений в рамках новей­шей модели социального когнитивизма (против которой, по-видимому, не возражает Московичи) наносит ущерб имиджу этой концепции как "подлинно социальной" дисциплины.

Теория социальных представлений ознаменовала собой "заметный шаг вперед в развитии социальной психологии". Она вы­светила особенности европейской версии этой дисциплины, ее отличия от доминирующей американской исследовательской традиции, которая опирается на эксперимент и является глубоко индивидуалистической. Благодаря работам Московичи и его коллег индивид переместился в центр социального контекста, и, таким образом, появилась возможность проследить, как происходит "включение социального' мирз, в сферу субъективных процессов". Тем самым новая концеп­ция подтверждала актуальность развивающейся в русле психологии конструкционистской позиции с ее критикой позитивизма и индивиду­ализма. Московичи предложил подход, который позволял обратиться к анализу интерсубъективных структур социального мира, считает Паркер. Социальные представления — это образы и понятия, разделяемые определенным социальным сообществом, члены которого исполь­зуют их для организации своего социального мира. Люди прибегают к самым разным "словарям" социальных представлений, что позволя­ет им осуществлять значимые действия в разных социальных контек­стах. Проникнуть в мир социальных представлений — значит понять "формы мысли" различных социальных миров, постичь разнообразие "туземных" (локальных) психологии. Этот аспект исследования сбли­жает концепцию Московичи с этогенической (конструкционистской) позицией Харре, подчеркивает Паркер.

"Благоприятный результат кроссдисциплинарной инъекции в со­циальную психологию кросскультурного измерения состоит в том, что на первый план выдвинулось многообразие социального опыта". Другими словами, "был брошен вызов гомогенизации социаль­ного мира, которую, под видом науки, отстаивала старая, эксперимен­тальная парадигма". Таким образом, теорию и исследование социальных представлений можно было бы рассматривать как состав­ные части новой модели дисциплины, где лаборатория уступает ме­сто реальному миру. Солидаризуясь с конструкционистской критикой позитивизма и индивидуализма в психологии, эта теория стремится использовать некоторые аспекты социологии, чтобы продемонстриро­вать содержательное разнообразие индивидуального бытия в социальном мире.

Однако при этом Московичи и его последователи уходят от отве­та на вопрос о соотношении индивидуального и социального уровней социально-психологического анализа. Обращаясь к изучению симво­лических аспектов социального бытия, Московичи настаивает на со­хранении индивидуального измерения в социальном анализе. Эта про­тиворечивая установка порождает массу разночтений данной теории, особенно среди англоязычных единомышленников Московичи. Одни, подобно Р. Харре, берут на вооружение "сильный" вариант теории со­циальных представлений, который близок новой, неиндивидуалисти­ческой психологии. Другие, прежде всего представители социального когнитивизма, пытаются утилизировать "слабый" вариант этой тео­рии, который благодаря "латентному индивидуализму" вполне укладывается в рамки позитивистской парадигмы.

Двусмысленность положения, в котором в 80-е годы оказалась те­ория социальных представлений, в значительной степени объясняется неверным образом психологии, сложившимся у социальных психоло­гов, полагает Паркер. Так, Московичи настаивает на преемственно­сти своих идей и социологической позиции Дюркгейма. Между тем объективно ему гораздо ближе социологический индивидуализм Ве­бера, подхваченный и развитый социальным когнитивизмом. Как и Вебер, Московичи противопоставляет подлинно духовное бытие чело­века, возможное только в "консенсуальном" мире, и бытие в мире мате­риализованном, или "воплощенном" (в научных законах и категориях). Консенсуальный мир социальных представлений — этот мир фено­менальный, он подлежит описанию и интерпретации в субъективных (некаузальных) категориях. Дюркгейм же отстаивал право социологии на объективное изучение "социальных фактов". Социальный когнитивизм попытался "спроецировать социальные представления в головы веберовских социальных актеров". Эта проекция в опреде­ленной мере задана работами самого Московичи и, в особенности, его коллег, занятых изучением (в том числе и экспериментальным) дис­трибутивных социальных представлений. В результате реанимирует­ся тот самый психологический редукционизм, против которого изна­чально был направлен замысел Модели социальных представлений.

Еще больший урон престижу новой теории как праобразу социо­логической социальной психологии наносит свойственное когнитивизму увлечение формальными аспектами ментальных процессов. Если "сильный" вариант концепции Московичи акцентирует содержание со­циальных представлений, то "слабый" вариант, заимствованный когнитивизмом, напротив, сконцентрирован на изучении форм социаль­ной информации в их индивидуальном восприятии. "Вместо изучения символической сферы человеческого бытия наблюдается сдвиг в сто­рону экспликации индивидуальных информационных процессов". К сожалению, пишет в заключение Паркер, именно "слабая" версия теории Московичи, вполне укладывающаяся в рамки традици­онной психологии, приобретает все большее число сторонников в англоязычном мире. Поэтому было бы преждевременно относить данную концепцию, которая на самом деле является "еще одним островком в архипелаге одиноких парадигм", к разряду неиндивидуа­листических моделей социально-психологического знания.

Ивана Маркова и Патриция Уилки (Стерлингширский универ­ситет, Шотландия) продолжают обсуждение концепции социальных представлений в терминах индивидуализма/социологизма. По их мнению, существует опасная тенденция толкования этого феномена по аналогии с устоявшимися "темами" психологического исследования (атрибуция, аттитюды, групповое поведение и т. д.). Нередко о социальных представлениях говорят также как о "понятии, которое ищет свою теорию". Последнее замечание можно было бы считать справед­ливым, если только разработка и развитие теории социальных пред­ставлений будет осуществляться в направлении, некогда указанном Дюркгеймом. Дюркгейм стремился к построению научно обоснованной социальной теории знания. Большинство же современных социально-психологических концепций страдает эпистемологическим индивидуализмом, унаследованным от европейской философии Нового времени.

На рубеже ХIХ-ХХ вв. все чаще стала обсуждаться идея социаль­ного происхождения знания, которое должно изучаться в качестве со­циального феномена. Одним из первых социальных психологов, отста­ивавших эту идею, был Дж. Болдуин. Согласно Болдуину, "знание — это не частная собственность, а общественное свойство"; как индивидуальное суждение, так и концептуальная идея име­ют своим источником общество, а не индивида. Несколько позже близ­кие идеи высказывал Дж. Г. Мид. С его точки зрения, познание и логи­ческое мышление суть продукты социальной интеракции, следовательно, индивидуальная мысль не может быть интеллигибельной вне поро­дившего ее контекста социального взаимодействия. Принцип социаль­ности знания стал центральным в концепции Э. Дюркгейма, который выступил против доминировавшего в те годы эпистемологического ин­дивидуализма (как в рационалистической, так и в эмпиристской его формах). Несмотря на многовековое соперничество эмпиризма и раци­онализма, эти философские традиции имеют единую отправную точ­ку — индивидуальное состояние сознания, которое объясняется ссыл­ками на физическую природу человека, утверждал Дюркгейм. Между тем понятия и категории индивидуального сознания — это коллектив­ные представления, следовательно, индивидуальный разум несводим к индивидуальному опыту. Теория познания, полагал Дюркгейм, долж­на быть переосмыслена как социальная теория знания, сочетающая в себе преимущества эмпиризма и рационализма.

Краткий исторический очерк показывает, пишут Маркова и Уил­ки, что социальные (или коллективные) представления и связанные с ними проблемы познания и концептуального мышления составляют ядро социально-психологической науки. Решение этих проблем воз­можно только с позиций социальной эпистемологии. Построение же та­кой эпистемологии предполагает долгий путь кропотливого описания, изучения и сравнения самых разных срезов социальной реальности и их восприятия. В качестве одной из ступеней, ведущих к зданию теории социальных представлений, авторы предлагают свою интерпрета­цию СПИДа как современного ментального феномена. Анализ строится на сопоставлении рационального понятия о СПИДе и его социального представления.