ТРЕБОВАНИЯ К ДЕЙСТВИЯМ СТОРОН




14. Обсудив и согласовав нижеследующие требования, Стороны договариваются и обязуются соблюдать их во течении всего срока действия данного Контракта. Соглашение, что могут возникнуть определённые вопросы, не предусмотренные настоящим Контрактом, и что некоторые его положения могут быть пересмотрены по какой-либо причине вследствие инициативы одной из Сторон, достигнуто. В случае возникновения подобных обстоятельств, дополнительные статьи вводятся в виде поправок к настоящему Контракту. Любые дополнительные статьи или поправки подлежат обсуждению, документизации, подписываются обоими Сторонами и подпадают под действие условий настоящего Контракта, изложенных в пунктах 2-5.

ДЕЙСТВИЯ

15. Сабмиссив не должен принимать участие в сексуальных или любых других действиях, признанных опасными любой из Сторон, либо в действиях, определенных, как недопустимые (Приложение 2 «Недопустимые действия»).

16. Доминант и Сабмиссив обсудили виды деятельности, перечисленные в приложении 3 («Пределы допустимого»). Согласие на участие в них обоюдно получено устно и подтверждено в письменной форме.

 

СТОП-СЛОВА

 

17. В случае, когда некоторые действия Доминанта способны причинить физический, психологический или моральный ущерб Сабмиссиву, в случае соглашения их выполнить, каждая из сторон имеет право использовать стоп-слова («Стоп-слова»). В зависимости от тяжести предъявляемых требований применяются два стоп-слова.

18. Стоп-слово «ЖЕЛТЫЙ» используется для того, чтобы привлечь внимание Доминанта к тому, что Сабмиссив близок к пределу терпения.

19. Стоп-слово «КРАСНЫЙ» используется, когда Сабмиссив больше не может выполнять требования Доминанта. В этом случае Доминант обязуется немедленно и полностью прекратить свои действия. Согласие Доминанта на это получено устно и подтверждается подписанием данного Контракта.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

17. Все положения настоящего Контракта внимательно прочитаны, изучены, обсуждены и поняты каждой из Сторон. Условия Контракта приняты Сторонами добровольно, что подтверждено подписями ниже.

Доминант: Гарольд Саксон

Сабмиссив: Джон Смитт

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

НЕДОПУСТИМЫЕ ДЕЙСТВИЯ

- Действия, включающие мочеиспускание или дефекацию

- Действия с использованием любых гинекологических медицинских инструментов

- Действия, оставляющие или способные оставить на коже неизгладимые следы

- Действия с прямым или косвенным участием детей или животных

- Действия сексуального плана в личном или общественном транспорте

- Действия с прямым или непрямым участием животных либо детей

- Действия, включающие порезы, проколы, ссадины, а так же кровь, с использованием любых колюще-режущих предметов

- Анальный фистинг

- Любые действия, включающие в себя применение электрошокера.

 

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

ПРЕДЕЛЫДОПУСТИМОГО

Приложение подлежит заполнению с внесением в него пунктов пределов допустимого по мере изучения сексуальных пределов чувственности Сабмиссива. Данное условие обязательно с учётом сексуальной неопытности Сабмиссива. Сабмиссив ознакомлен с данным пунктом Контракта и дал своё устное и письменное согласие на изучение его личных пределов допустимого и чувственности.

Глава 27.

 

Я ревную. Мучительно, больно и так сильно, что не могу думать ни о чём другом. Я ревную так, что не сплю ночами и встаю измождённая каждое утро, заставляя себя ходить, двигаться, дышать. Я ревную так, что мычу в подушку, засыпая, кусая губы до крови и до хруста сжимаю пальцы в кулаках всякий раз, когда вижу отрешенный взгляд мужа, которому – снова – не интересна. Ревную так сильно, что пинаю Лотту, ни в чём не повинного пуделя, страдающего лишь от того, что её подарил мне Гарри, чтобы я отстала и закрыла рот, пока он будет забавляться с новой симпатичной игрушкой. Я ревную так сильно, что мастурбируя каждую ночь перед сном в одинокой холодной постели, откуда уже начал выветриваться аромат тела Гарри, больно царапаю нежную кожу внутри, когда мозг снова и снова подкидывает невозможные картинки – нежный член Гарри, атакующий мое горячее междуножье. Когда-то я влюбилась в него именно за то, каким замечательным любовником он показал себя, и я адски ревную, что теперь об этом знает покорная кукла в облике невинного Купидона. Я ревную, снова и снова пытаясь утешить себя тем, что это не первая измена и, скорее всего, не последняя. Сколько таких мальчиков-херувимов падали к ногам неотразимого – моего! – мужчины? Только при мне их было шесть, и вот любопытный писака тоже попался на удочку. Это ненадолго. Гарри съест этого червяка, и, когда останется лишь его глупая голова, не тело, снимет его с удилища. Он делал так много раз, а я была молчаливым свидетелем, затаилась и ждала. И всегда ревновала, жадно, пронзительно, в муках. Но ещё никогда – так сильно, как теперь, когда смотрю в отрешенный, но полный возбужденного блеска взгляд Гарри. Я ревную и мучусь, как Мария Магдалина, всеми осуждаемая и презираемая. Разница лишь в том, что я полюбила не Христа, а Антихриста. Это, знаете ли, куда труднее задача. Я ревную и ругаю себя, слушая отчаянный скулёж в подушку, пока Гарри снова и снова уходит трахать другого, и, вернувшись, делает вид, что меня нет в доме, что я пустое место, уходя к себе в спальню или в кабинет. Я ревную, царапая простыни, и уже сильно расцарапала свои руки и лицо от отчаянной, не находящей выхода боли. Я ревную и вчера, пьяная от страданий, ездила на утёс, кричать в небо, глотала ветер и солёную воду, и простыла, охрипнув, точно пораженная туберкулёзом. Я ревную и мне больно, и совсем не хочется жить. Теперь моя жизнь снова – в шестой раз уже – превратилась в кошмар, в фильм ужасов, она падает в бездну, рвётся на части, разрывает моё тело на куски, а сердце бьет на мелкие осколки, как будто старую вазу, доставшуюся в память о матери. Я ревную, и ничего не хочу больше, кроме как рыдать – постоянно, без остановки, пока сердце моё не перестанет стучать в замедленном ритме, пока не ослепну от солёной лавины, пока силы, которых теперь едва хватает на передвижение по дому, держась за стены, совсем не покинут меня. Я живу в аду на земле, потому что ревную. А что знаете о ревности вы?

Когда слышу звук открывающейся двери, удерживаю Лотту, ринувшуюся вперед и маленьким звонким звонком заливающуюся в лае. Я держу собаку за поводок, который надела, чтобы выгулять её (по графику самое время – почти девять вечера), но сама готова скулящей собачкой бежать в коридор и лизать руки хозяина. Зубы, воспалённые от нервных спазмов, ноют сильнее, чем утром, кажется, мне придется пить ещё обезболивающее, пятую таблетку за день. Я сжимаю руки в кулаки, приказывая себе собраться, перестать сходить с ума и, наконец, начать дышать. Жаль только, что я давно разучилась слушаться собственных приказов. Я не хозяйка себе больше. С того самого дня, как вышла замуж, я -- раба Гарольда Саксона. Это то, что получается у него особенно хорошо – превращать людей в рабов. Лотта вертится волчком у меня под ногами, жалобно скуля, просится на улицу, гулять. Маленькая собачонка, свободы в ней больше, чем во мне, взрослой, давно оставившей подростковые мечты позади, женщине. Небрежно погладив её против шерсти по холке, я глубоко вдыхаю, а потом разом выдыхаю весь воздух из лёгких, ловя себя на мысли, что, если это поможет моему сердцу остановиться, чтобы прекратить муки, надо делать так почаще. Гарри возится в коридоре, судя по всему, снимает сапоги, вешает плащ на крючок, наверное, по привычке мимолётно глядит в зеркало на стене. Когда он входит, поджав губы, уставший, но явно довольный, как кот, нашедший кладовую со сметаной и рыбой, я совсем перестаю дышать. Сверлю его взглядом, мысленно заклиная посмотреть в ответ, наконец, обратить на меня внимание, снова ругаю себя за тряпочность характера, и опять жутко ревную, так, что передние зубы сводит от колкой боли. Но ему наплевать. Он пересекает комнату, подходит к окну и смотрит в него, чертя пальцами по запотевшему стеклу одному ему понятные узоры. Что это? В прошлый раз во время страстного романа, он рисовал на окнах имя очередного любовника. Не удивлюсь, если и теперь эта тактика не поменялась. Скулёж больно ранит мой слух, и требуется некоторое время, несколько секунд, показавшихся вечностью, прежде чем я понимаю, что это скулит не только Лотта, сделавшая лужу на полу у дивана и умоляющая выйти с ней на прогулку, но и я, ревнивая глупая дура, кукла, но дорого обходящаяся (наверное, именно потому Гарольд Саксон всё ещё не развёлся со мной, похоже, это – единственная причина). И – о, как предсказуемо! – он оборачивается, полубоком, бросая на меня взгляд, мимолётный, поверхностный, в котором нет никаких эмоций, одна пустота. Я – пустое место, и должна была уже привыкнуть за годы этого истязательства под названием «брак с Саксоном», что пустое место не заслуживает ни внимательного взгляда, ни хорошего отношения. Пустое место не заслуживает совсем ничего. Его внимание молниеносно коротко и мимолётно. Секунда, другая – и вот он уже снова отворачивается, продолжая чертить узоры на тронутом морозом оконном стекле. Чтобы отважиться заговорить, мне приходится собирать по крупицам убегающую от меня силу воли, и напомнить себе, что умею разговаривать, а не только выть целыми днями в одиночку. - Задница Джона Смитта достаточно крепка, дорогой? - О, да, - с готовностью кивает он, довольно улыбаясь, - она великолепна, милая. Тоже хочешь убедиться в этом? - Я верю тебе, - покорно склонив голову, точно болванчик, на который обратили внимание среди других заброшенных игрушек, отвечаю я, - он хорошо отсасывает? - Он великолепно умеет делать это, милая, не волнуйся. Но я благодарен, что ты интересуешься. Если бы меня спросили, как выглядят издевательства, я бы рассказала о том, что только что услышала, что пережила. Мой муж плевать хотел на меня и на нашу историю, бледную копию его обычных похождений. Он сияет, как монета, только что выпущенная в оборот, и рассказывает мне, как хорош его новый – очередной – любовник. И, конечно, вежливый джентльмен, он благодарит меня за заботу и интерес к тому, как интенсивно его член заглатывает ртом другой мужчина, а не я, законная жена, женщина, на которую ему наплевать, и всегда было плевать, дуру. Я всё ещё здесь, в этой комнате, выпускаю Лотту побегать, нагадить в саду, прямо под кусты роз, на которые мне настолько плевать, но я забыла, сколько их всего. Я всё ещё здесь, никуда не ушла, наблюдаю за ним, кусая до боли губы, и тихо плачу, не чувствуя поцелуев слёз – единственных поцелуев, какие мне теперь достаются, -- мысленно умоляя пощадить меня и, либо обратить внимание, либо убить, убрать к чёрту из своей никчемной жизни, посвященной политике и другим мужчинам. Я всё ещё здесь, готовая биться во все двери и окна, бросаясь из окна раненной птицей, чтобы покончить с этим проклятым замкнутым кругом, в котором мы топчемся много лет. Я всё ещё здесь, мне больно, тяжело, плохо, я ненавижу его, себя, весь мир, счастливые парочки, радостно целующиеся на улице, на скамейках в парках и у фонтанов, и адски ревную. Я всё ещё здесь, а предпочла бы умереть, чтобы гнить в настоящей могиле, а не сгнивать в нереальной заживо. Я всё ещё здесь, но Гарри плевать на это. Возбуждённый, он медленно облизывает губы, блестящим взглядом провожая первые появляющиеся на небе звёзды, и хрипло, будто забыл, как меня это возбуждает, шепчет, рассказывает сказку, от которой у меня внутри всё мертвеет, что ещё было живо. - Я буду трахать Джона, снимая это на камеру. Думаю, будет великолепно привязать его кабельными стяжками. Распять, как Иисуса на кресте, и трахать, пока у нас обоих будут силы. Он снова облизывается, опять, наверное, представляя себя тигром, склонившимся над тушкой растерзанного им животного, и приготовившимся пировать. - А ты, Люси, будешь снимать это на камеру. Все ли камеры исправны? Надо проверить. Пожалуй, сделаю это сегодня же. Он всегда имел своих пассий, где пожелает. Он трахал их в своём кабинете, на обеденном столе, где мы сидели по вечерам, один на один с молчанием и болью, на нашей постели и в своей спальне, в телефонной будке на окраине города, грязной, продуваемой ветром и заброшенной (а потом лечился от воспаления лёгких), в раздевалке магазина, принадлежащего когда-то моей тётке, и на теннисном корте, раскатывая по заднице любовника мячик и хлеща его ракеткой. Он делал то, что посчитает нужным, придумывал сценарии и разыгрывал целые сцены, но ещё ни разу не предлагал снять секс на камеру. До сегодняшнего момента, во время которого остатки моего «я» были уничтожены навсегда. Ревность во мне отчаянно борется со злостью, а злость устроила соревнования с яростью, кто сильнее. Поднявшись с дивана и услышав, как неприятно хрустнули колени, я сверлю взглядом его спину, рискуя прожечь дорогой костюм от Армани. - А чего хочет сам Джон Смитт ты спрашивал? Он резко, точно по команде, поворачивается ко мне лицом, и я вижу оттенок пренебрежения и ироничное любопытство в его взгляде. Облизывает верхнюю губу и бросает с вызовом: - О, Люси, никто не собирается ни о чём его спрашивать. Не будь дурой, пожалуйста. Не разочаровывай меня. - Ты окончательно сошёл с ума, Гарри, и я… Поздно. Поднятая рука занеслась над моей головой. Он сверлит меня взглядом, полным гнева, ясно давая понять, что, если я открою рот, пикну хоть о чём-то, он меня хорошенько ударит. И это – в лучшем случае. В худшем – мой живот снова встретится с тяжестью его ног. Схватив меня за подбородок и подняв мою голову так, что я попросту не могу пошевелиться и отвезти взгляд, он чётко, по слогам, приказывает: - Закрой. Свой. Рот. Заткнись. И я подчиняюсь. И я благодарю его в мыслях за то, что он снова напомнил – я кукла, дорогая, возможно, красивая, но глупая. Моя задача – красиво улыбаться, пока взрослый мальчик хочет играть со мной, и покорно ждать, пылясь в коробке, когда я перестаю быть ему интересной, что новая игра когда-нибудь обязательно наступит. Он расхаживает по комнате, широкими шагами пересекая её от двери и обратно. Когда он снова заговорил, тон его полон ласки и теплоты, насквозь фальшивых, полных лжи. - Ты очень навязчива, Люси, милая. Но, поскольку я хороший муж, я прощаю тебя. И, кстати, у меня есть для тебя подарок. Прости, я совершенно забыл о нём, хотя планировал вручить очень давно, чтобы ты не скучала. Подарок? Наверное, очередной комплект золота. Серьги или кольцо. Может, и то, и другое. Или красивая тряпка, которую одену на очередной выход в свет при случае. Он идёт в коридор, оттуда возвращается с рабочим портфелем. Новая привычка оставлять рабочие инструменты, а не нести их сразу в кабинет, едва войдя в дом? Такого раньше не было, связавшись с этим смазливым очкариком, Гарри стал весьма забывчивым. Он открывает портфель. Я смотрю внимательно, впервые за вечер поднимая на него взгляд и задерживая на нём дольше пары секунд. В руках у него пакет серебристого цвета, который швыряет так резко, что я едва успеваю подхватить. Рот кривится в усмешке, похожей на звериный оскал. - Развлекайся, милая. Приятного вечера. Он уходит, расправив плечи, будто у него вот-вот за спиною крылья вырастут. Очевидно, общение сейчас доставляет нам обоим много боли, и одни неприятности. Что сказать? Идеальный брак. Я чувствую нетерпение, потому что, судя по размерам пакета, в нём точно не очередная цацка из золота. Что же это? Любопытство, в конце концов, побеждает, ради того, чтобы удовлетворить его, стоит даже потерпеть мерзкий противный шелест разворачивающейся упаковки. Развернув которую, я вижу огромный фаллос красного цвета. И это финальная точка в симфонии моей лютой боли. Выронив подарок из рук, я взываю и рушусь на пол, стуча об него кулаками.

 

 

Глава 28.

 

Мы летим в Нью-Йорк, военный форум очень раздражает министра обороны, и очень привлекает меня. Я скучаю по новым эмоциям и новым людям. Несмотря на то, сколько людей проходят мимо меня каждый день, я начинаю понимать, что очень давно уже просто не разговаривал ни с кем за бокалом шампанского или стаканом виски. Я забыл, когда я перебрасывался парой мало что означающих фраз с людьми, которых едва знаю. Между тем, это – один из принципов нормальной жизни, будней, рабочих моментов. Это – признак того, что жизнь идёт нормально. Хотя, могу ли я быть уверенным в том, что моя жизнь нормальна, если позволяю извращенно трахать себя моему начальнику, о котором ни черта не знаю. И я даже не сразу поймал себя на то, что смотрю не в иллюминатор, что мне всегда очень нравилось, любуюсь красотой земли сверху, а наблюдаю за задумчивым, сконцентрированным и совершенно спокойным внешне Саксоном. Мне нравится, как он только что оттянул футболку, почесав родинку на шею, и как поджал губы, явно продумывая основные моменты своей речи. Надо ли продолжать обманывать самого себя, что решил связаться с сексуальным извращенцем из чистого любопытства, а не потому, что мне нравится этот сексуальный извращенец? Я вздыхаю, сдавшись. Всегда ужасно сдаваться, признавая собственную беспомощность, но, если иного выхода не предусмотрено, это придется сделать. И я сдаюсь. Мне плевать на красоты земли с вершины небес, которые картинами мелькают в иллюминаторе, плевать на то, сколько будет длиться форум, и даже мало беспокоит, как мы с Ривер, ещё позавчера уехавшей в командировку по провинции (ей нужно подготовить статью на разворот об экономической ситуации в маленьких городах-глубинках), будем объясняться о том, какая дрянь происходит между нами. Она не могла не заметить, что всё разительно поменялось. Она бы заметила, даже если бы была слепа, глуха и нема. Это чувствуется на ощупь, висит в воздухе. Мне плевать, и это единственная правда. А вот длинная аристократичная шея, усыпанная крохотными родинками, повернутая в противоположную от моего взгляда сторону, меня более чем интересует. Она зовёт меня, манит, кличет. Интересно, сильно ли разгневается господин доминант, если я укушу его за шею, или оближу кадык прямо здесь и сейчас? О, чёрт, нет. Качаю головой, стараясь отбросить ужасные мысли. Этого, чёрт возьми, только не хватало. До чего я уже дошёл? Куда я качусь с каждым мигом? Если так пойдёт и дальше, как скоро я стану скулить, жаждя поскорее оказаться в объятьях своего капризного избалованного хозяина? Успею ли я опомниться, когда это случится? Таю вздох, но, судя по внимательному взгляду, которым тот час наградил меня Саксон, у меня это хреново вышло, очень хреново. Надо было таки меньше прогуливать уроки актерского мастерства в университете. Но – каяться уже поздно. Когда чувствую жаркое дыхание, обжигающее моё ухо, сладко вздрагиваю. Внутри снова бьется сладострастный комок, и я, как черлидерша, готов пищать от восторга. Что, чёрт его возьми, со мной делает этот человек? - Вечером будет нечто, что должно тебе понравится, - он слегка прикусывает моё ухо, я должен благодарить небеса, что его положение позволяет летать на частных самолётах, - детка. - Да, Мастер – покорно киваю (ну точно маленькая девочка), стараясь победить смущение (интересно, сильно ли покраснели сейчас мои щёки?). А он улыбается, полный удовлетворения. Он, кажется, счастлив, потому что я отлично потешил его самолюбие. И он снова погружается в свои мысли, отвернувшись, а я снова думаю, что, когда он задумчив, у него складка в уголках губ проходит и мелкие морщинки на лбу. Прибыв в Нью-Йорк (не люблю этот город, крикливый, новомодный и шумный), мы не разговариваем. В служебном авто, которое подали практически к трампу самолёта, едем молча. Он вяло наблюдает в окно, судя по внешнему виду, считает количество выпавших каплей дождя (странная привычка, которую я заметил за ним ещё раньше), а я смотрю на его руки – напряженные, лежащие крепко на коленях, на пальцы, выстукивающие по коленям собственный ритм, одному ему понятный (когда-то, едва успев познакомиться с ним, я думал, не угадываются ли за этими ритмами какие-нибудь песни, пока понял, что нет, ни о каких известных мелодиях в этой токкате речь не идёт). Всегда перед началом напряженной встречи или события, которое потребует большой концентрации внимания, Саксон очень напряжен и максимально сосредоточен, скрупулёзно. И это, определенно, хорошее качество для любого государственного деятеля, тем более, -- его масштаба. Разбредясь по номерам, мы заняты каждый своим делом. Я делаю пометки в записной книге, которая даёт мне материал для будущего литературного произведения о надежде британской нации. Он же, почти уверен, смотрит у себя в номере в окно. Он делает так очень часто, когда старается сосредоточиться, сконцентрироваться. И, наверное, это здорово помогает, потому что потом выдаёт речи, полные блестящих новинок и едва ли не сакрального смысла. До самого вечера мы не видимся и, судя по тому, что дверь в его номере ни разу не хлопнула, он решил поспать. Мудрое решение, учитывая то, что ему предстоит вести иллюзорно увлекательные беседы с чиновниками (а делать это, насколько знаю, он ненавидит, говорит, что они все отстали от времени и совершенно не понимают особенностей современной жизни). Я же пишу эти строки в своей тайной книжке, представляя, как они потом будут выглядеть на бумаге, в печатном издании. Может ли моё будущее произведение стать бестселлером? Кажется, у меня есть такие шансы, учитывая любовь людей к изучению чужого нижнего белья. О, а если бы у меня была возможность рассказать, какие на самом деле нас связывают отношения, уверен, книга бы привела к скандалу, быть может даже, международному. Вечером, во время заседания комиссии, нам, помощникам сильных мира сего, выделили VIP-места в зале, так что я слушаю, как они решают вопросы усовершенствования национальных ВПК и улучшения базы национальной армии каждой страны за счёт ультра-современных образцов новейшего оружия. И, конечно же, внимательно наблюдаю за Саксоном. Во всех горячих дискуссиях он проявляет себя так спокойно и уравновешено, что нельзя не восхититься. Он абсолютно спокоен, слушает внимательно, слышит каждое слово, даже несказанное, только намёки, кажется. Его руки спокойны, поза расслаблена, но, в то же время, он даёт понять, что он впитывает в себя информацию, словно губкой. Он говорит мало и исключительно по делу, никогда и нигде я не замечал, чтобы он был горячим спорщиком, и голос его всегда звучит мерно, имея эффект прохладного душа. Пока горячие головы разгадывают тайны, сплетничают, на ходу выдумывая секреты, Саксон ведёт себя, как шпион, впитывая каждое слово и каждый оттенок в голосе, анализирует, продумывает, понимает, осознаёт. Да, он потрясающая находка для каждого народа в этом плане, причём, я бы считал так же, не будь он моим любовником в своё свободное от политики время (которое бывает не так часто на самом деле). Как всегда происходит на подобных мероприятиях, к ужину помощников, секретарей и сопровождающих никто не зовёт. Большое начальство ужинает вместе, за закрытой дверью. Совершенно ужасное ощущение, к которому я так и не привык. Вместо этого привык к дружному обеду в редакциях, к которому часто присоединялось и начальство, в том числе и Дельгадо, безо всяких проблем. Впрочем, в этом случае в положении изгнанника тоже есть свои плюсы. Например, я вполне мило уже общаюсь с помощницей (и любовницей?) французского чиновника, отвечающего за военные финансы, Сарой. Или искренне хохочу над словацким журналистом Ежи, который на подобных встречах частый гость, и мастер шуток и экспромта (ему бы в сатирическом театре работать, но чинуши больше зарабатывают). А сейчас я мило болтаю с Кларой, девушкой из десанта американских журналистов, очевидно, только набирающейся опыта в профессии. Она симпатичная, большеглазая и очаровательная, похожа на маленькую птичку. А, судя по поведению, не очень любознательна (что для журналиста настоящая беда) и мечтающая, скорее, преподавать литературу в школе, или писать любовные романы для женщин. Джон Смитт-хроникёр пока ещё не знает, будет ли полезна эта встреча и милое общение, но Джону Смитту-человеку оно, определенно, нравится. Ужин закончился, мы выстроились длинными рядами под дверьми ресторана при отеле, бесполезно пытаемся не создавать давки, проверяем микрофоны, не упали ли бейджи, прокручиваем в голове вопросы для интервью. Когда чинуши, довольные, уставшие, но приятно, уверенные, что продуктивно поработали, один за другим выходят после своей знатной трапезы, каждому приходится проявить чудеса супер-слуха, навострив уши, чтобы перекричать друг друга, да ещё и расслышать ответы. Мне достался венгерский политик, имени которого я, к своему стыду, никак не могу запомнить, хоть встречаю его уже не впервые. Краем глаза поискав Саксона в перерыве между милой улыбкой венгру, полной лести и прихлебательства, ищу глазами своего непосредственного начальника. Саксон атакован французским журналистом. Между делом, мелькает мысль, понравится ли ему этот хлипкий юноша, уверенный, очевидно, в том, что он – манерный аристократ? Наверное, да, Саксон, как я уже заметил, любит блондинов. Иногда не нахожу ответа, что он во мне разглядел. Укол ревности, мерзкий по своей сути, неприятно вонзается под кожу. Приходится встряхнуться, напомнить себе, что я на работе, и что, в данный момент мне должен быть интересен венгр (который мне, признаться, абсолютно не интересен). В страстном приставании к министрам и чиновникам и тайной слежке за Саксоном, который ведет себя, как всегда, сдержано и спокойно, проходит ещё какое-то время, около получаса. За это время я успел детально пообщаться с главой канадской делегации и членом испанской пресс-службу, а Саксон мило улыбаться нескольким девушкам-журналистам (и я снова взревновал, и снова не могу подавить в себе это мерзкое липкое чувство). В итоге, около девяти вечера, мы всё же начали расходиться (словаки вообще сбежали ещё раньше, едва восемь часов пробило). Мне нелегко далась дорога от зала, где проходило общение чиновников с прессой, как будто бы это была Голгофа. Я плетусь в номер, едва передвигая ноги, совершенно бессильный, и рушусь на кровать, как подкошенный. Приходится приказать себе дышать, напомнить, что это – жизненно необходимо. Не знаю, сколько точно времени я провел в таком расшатанном состоянии, но, когда снова сел и вернулся к своему хитрому блокноту с записями, за окном уже хозяйничает глубокая ночь. Если верить моим внутренним ощущениям, сейчас уже почти полночь, а может, и первые минуты нового дня наступили. У меня нет сил продолжать писать, потому я просто перечитываю сегодняшние записи, только сейчас по-настоящему поняв, каким насыщенным выдался день. Я так погрузился в свои записи, что звук плавно открывшейся двери заставил меня подпрыгнуть на постели. Гарольд Саксон, точно кот по крыше, прокрался в мой номер, стал у окна, сложив на груди руки, и улыбается с лукавой хитрецой. Наверное, взгляд, которым я его наградил, с перепугу выглядит, как у испуганной мыши, потому что он тихо, явно по-доброму, улыбается. Подходит ко мне, точно кот на охоте, выгнув спину, садится на постель, рядом. - Привет. Как самочувствие? Лениво пожимаю плечами, мол, пока ещё и сам не определился. - Устал, да? - Да, - сдаюсь, улыбнувшись, и покорно киваю (наверняка этот жест ему понравится). Он заводит ладонь мне за спину, проведя по позвоночнику пальцами, и я вздрагиваю от наслаждения – потрясающее чувство, дарящие секунды такого удовольствия, ради которого я согласен быть его нижним вечно. И это удовольствие только усиливается, когда он сначала облизал, а потом нежно укусил меня за ухо. - Расслабимся? От него пахнет гелем для душа и мылом, и это напоминает мне, что я всё ещё не мылся. Признаюсь в этом, смутившись, потому что отлично знаю уже – Саксон ненавидит грязь и несвежий запах. - Я ещё не принял душ. - Ничего, - ухмыльнулся он, - мне нравится твой естественный запах. Ты пахнешь, как младенец, даже пот такой. О, кажется, это ещё один комплимент. В последнее время он очень щедр по этой части. А я, по-моему, снова краснею. Но он ждёт ответа, и я чувствую, как напряженно висит в воздухе вопрос. Повернув к нему голову так, чтобы наши взгляды оказались напротив друг друга и встретились, улыбаюсь краешком губ: - Расслабимся. Я согласен. Он доволен, очень доволен. Сияет, как кот, уведший у хозяина из-под носа кусок ароматного мяса. Встаёт, так, что теперь смотрит на меня сверху-вниз и чешет подбородок (значит, он задумался). Я, тем временем, снимаю одежду, потому что это – единственное, на что мне не нужно его соглашение. - Ложись на живот. Подчиняюсь. Представив, что моя задница сейчас находится как раз напротив его лица, смеюсь. Интересно, как ему эта картинка, нравится? Всё устраивает? Саксон садится на постель, очутившись у меня в ногах и кладёт руку мне на задницу – верный способ напомнить, кто здесь босс, если я вдруг забыть посмел. Его мягкие ладони нежно гладят меня по заднице, разминают каждую половину, и я даже не пытаюсь скрыть довольного мычания. А он тихонько смеётся в ответ (мысленно я тут же делаю пометку для своей будущей книги, что иногда он смеется совсем как ребенок, невинный и добрый, а не как прожженный циник от мира политики и власти). Когда его зубы вонзаются в мою правую ягодицу, я довольно пищу. Это выглядит по-детски, по-фанатски, и, наверное, глупо, но ему, очевидно, нравится. Он ещё несколько раз проводит по спине всей своей ладонью, а потом встаёт и уходит к себе. Несмотря на то, что он сказал, что вернется, я нервничаю. Возбужденному, мне очень не нравится эта отлучка, а каждая минута, проведенная в одиночестве, бьет по моему самолюбию. Как меня вообще могли оставить в такой момент и в такой позе? Но, к счастью, мне не довелось долго мучиться в одиночестве, потому что он вскоре вернулся и опять садится на постель у моих ног, в одних только трусах. Да уж, теперь я знаю, почему он категорически отказался селиться в том отеле, где и все коллеги-политики, а выбрал этот, соседний. В том, как служебном, в каждой комнате, в каждом углу, камеры притаились, а нам обоим меньше всего нужно, чтобы кто-нибудь знал, чем мы время от времени страстно заняты. Когда моих запястий коснулся нежный шелк, кажется, у меня лицо едва не треснуло от улыбки. Он крепко привязывает мои руки к спинке кровати, аккуратно растерев перед тем запястья. Страсть к тому, чтобы партнер по играм был обездвижен – одна из его основных, как я заметил. И, надо же, он подтверждает это (он что, ещё и мысли читать умеет?): - Люблю, когда ты связан или привязан к кровати, и не можешь двигаться. Усмехаюсь, но свои мысли предпочитаю держать при себе. Лучше бы ему не знать, что, поскольку ноги у меня свободны, я планирую ерзать и брыкаться, если что пойдёт не так. В Договоре, который мы подписали, чётко указано, что саба должна быть послушной и покорной, но это не обо мне, и, думаю, Саксон это уже понял. Судя по тому, как скрипнула кровать и по тяжести, образовавшейся в районе моих ног, Саксон уже лёг и устроился внизу. И да, следующие несколько минут, пока он дарит мне неземное удовольствие, подтверждают это. Он выбрал анилингус, нежно вонзается языком, дерзит, облизывает все мои самые потайные клеточки, старается, атакует, самый нежный тиран в мире. Мой тиран. А я доволен и удивляюсь тем эротическим песням-стонам, что извлекаю из собственной глотки, мыча и стеная. Я в восторге, я в раю, я улетел на небеса. Пора окончательно признать – ни с одной женщиной никогда мне не было даже приблизительно так хорошо. Мне настолько хорошо, так потрясающе здорово, что я забываю, где нахожусь. На щеках выступает вода, похоже, я даже плачу, ну точно – сентиментальная девчонка. Я в восторге, я счастлив и стоны мои, полные одобрения, лишь подстегивают его не останавливаться, действовать активнее. Сейчас даже его шлепки, равномерно распределенные, хлёсткие, ощутимые, разжигающие мягкую кожу на моей заднице, мне нравятся. - Ещё! – повторяю я, всхлипывая. – Ещё! И он слушается, похоже, настал его черёд делать это. А мне, признаться, нравится, когда он слушается, когда он выполняет мои капризы. Я понимаю, что порка была слишком активной, только когда, сев, после финального всхлипа, чувствую, как млеет задница. Ну вот. Доигрался. Ладно, Смитт, не дёргайся. Ты прекрасно должен был понимать, к чему ведут взрослые игры. Теперь разгребай последствия. Саксон, голый, расхаживает по номеру. Налив вина, он садится рядом и протягивает второй бокал мне. Пригубив, жадно облизывает губы, как человек изголодавшийся, или прошедший через пустыню. Я делаю несколько глотков, чувствуя, как жарким водопадом капли льются по телу, под кожей. У Саксона потрясающий вкус на вина и, в целом, алкоголь. Ещё один плюс к его карме успешного человека, наверное. - Мне нравится, когда ты такой горячий и возбужденный – усмехнувшись, признаётся он. Да. Мне тоже. Это новые ощущения. Но я не озвучиваю этих мыслей, а лишь мило улыбаюсь в ответ (ему нравится, когда я играю в скромника, это отличный способ получить много выгоды, как я заметил. Никто, мистер Саксон, не говорил, что игра будет абсолютно честной). Он придвигается ближе и ласково гладит меня по руке, заставляя напрячься. Этот жест, я уже заметил, означает всегда одно – у него созрело очередное предложение, довольно-таки грязное, которое, вполне возможно, мне не понравится. - Я хочу предложить тебе секс в моей комнате удовольствий. Недоумённо смотрю на него: что в этом такого? Он действительно боится, что это меня смутит? Не больше, чем когда я впервые туда попал. - Втроём, - мягко, вкрадчиво, продолжает он, - у Люси отлично получается разогреть меня. Но – только разогреть. У неё будет другая функция. Я хочу, чтобы она снимала наши развлечения на камеру. Она, само собой, согласна. А ты что скажешь?

 

Глава 29.

 

С самого первого момента, как я увидел его, с самого первого дня, я знал – чего-то подобного мне не избежать. У людей, купающихся в деньгах и успехе, всё проходит совершенно иначе в жизни. Часто то, что для них нормально, ненормально для остальных. Я изначально понимал, что меня ждёт нечто подобное, но, конечно, не был готов к тому, что он только что предложил. Я не сноб, не ложный скромник и не мужской вариант старой девы. Я разрешил ему уже очень многое. Я даже, в общем, приноровился, изловчился, научился ему доверять. Но на такое пойти я не смог бы никогда. Он может считать меня глупцом, девственником, дураком, кем угодно, может даже послать меня к чёрту навсегда после сегодняшнего, но нет. Ни за что. Никогда. Ни при каких обстоятельствах я не допущу, чтобы со мной творили подобное. - Я – саба, а не молчаливая покорная игрушка. Начав разговор осторожно, издалека, я планировал продолжать спокойный разговор двух взрослых любовников, на которые Саксон отлично способен. Но нет, у него, видимо, были собственные планы. - Саба, мой дорогой, - вальяжно расхаживая по комнате, отвечает Саксон, - это и есть игрушка, молчаливая и покорная. С последним у тебя, увы, не очень. - Тогда я плохая саба, - продолжаю гнуть свою линию, - но я не собираюсь слушать ваши отвратительные фантазии. И не позволю делать со мной ничего подобного. - Вот как? – Саксон хитро прищуривается. - Да, - киваю, - считайте, что это – недопустимые действия. Ещё один их вид, который необходимо внести в Контракт, мистер Саксон. - Тебе никогда не говорили, - прищурившись, поёт он, - что нельзя менять правила в процессе игры? - Я журналист, - пожимаю плечами, - я постоянно меняю правила в процессе игры. Иначе, увольте, в нашей профессии не выжить. Саксон смотрит на меня с опасливым блеском в глазах, облизав губы (в другой раз это выглядело бы очень соблазнительно), а потом всё так же сладко напевает: - Ты ведь в курсе, мой дорогой, что я должен тебя наказать? - За что? – возмущённо фыркнув, уставился на него. – За то, что я открыл действие, которое не позволю с собой делать, и требую внести его в список недопустимых? Разве на это не имеет права любой сабмиссив, чьим телом его величество доминант успешно пользуется? - Нет, - Саксон нарочито медленно качает головой, - за непослушание и непокорность, которые, напомню, являются основной чертой любой сабы, и которые ты мне гарантировал, подписав Договор. - В таком случае, - мне приходится даже выдохнуть, так я взволнован, - я позволю себе покинуть вас навсегда. Потому что я больше не желаю быть вашей игрушкой, господин Саксон. - Ты подписал Договор – угрожающе напоминает он. - Да, - кивнул я, - я знаю. Но, видите ли, там бы



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-06-03 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: