Раздел включает литературные декларации, манифесты и другие программные документы имажинизма, в составлении, обсуждении и подписании которых Есенин принимал участие: «Декларация» ‹1919›, «Манифест» (12 сентября 1921 г.), «Восемь пунктов» ‹1924›.
В раздел не включена «Почти декларация», воспроизводившаяся ранее в пятитомных Собраниях сочинений Есенина, так как она помечена «1 июня 1923 года. Москва, Петровка, Богословский 3-46» и напечатана в журн. «Гостиница для путешествующих в прекрасном», М., 1923, № 2 (июнь-июль) во время пребывания поэта за границей (май 1922 — август 1923). Обращение «Имажинисты всех стран, соединяйтесь!» ‹1921› не включено в данный раздел потому, что, являясь документом другого жанра, оно помещено в разделе «Афиши» (см. наст. т., кн. 2).
Впервые литературные декларации вошли в Собр. соч. поэта в 1962 г. (т. 5).
Едва ли какой-либо факт творческой биографии поэта вызывал столько споров, как факт его принадлежности к группе имажинистов: «Когда Есенин оказался в компании имажинистов, многие стали его оплакивать и пророчить гибель таланта» (Розанов, с. 4).
«При всех твоих достоинствах, — обращался к Есенину В. Г. Шершеневич, — всегда указывается на один недостаток — близость с имажинистами. Прямо какое-то бельмо на глазу у всех твой имажинизм.
И талантливый, и гениальный, и необыкновенный, только имажинист! Словом: „хороши наши ребята, только славушка дурна“» (Кому я жму руку, с. 41–42).
Имажинизм как литературное явление пережил несколько этапов: доорганизационный (1913–1918); создания и активной деятельности группы (1919–1922); существования группы при формальном участии Есенина (1922–1924); после роспуска группы Есениным (1924–1927).
В неоконченном письме Иванову-Разумнику в мае 1921 г. Есенин писал: «Дело не в имажинизме, которое притянула к нам З. Венгерова в сборнике «Стрелец» 1915 г., а мы взяли да немного его изменили. Дело в моем осознании, преображении мира посредством этих образов».
В своей вызвавшей в 1915 г. немало откликов статье «Английские футуристы» З. Венгерова, в частности, рассказала о встречах и беседах с основоположником нового направления в английской поэзии — имажизма (возникшего как школа в англоязычной литературе в 1909 г.) — Эзрой Паундом. Венгерова привела слова Паунда, поясняющие суть нового литературного направления: «…в поэзии мы имажисты. Наша задача сосредоточена на образах, составляющих первозданную стихию поэзии, ее пигмент, то, что таит в себе все возможности, все выводы и соотношения…» (Стрелец, сб. первый, Пг., 1915, с. 93). Очевидно, именно эта статья и подтолкнула Шершеневича к мысли назвать себя сначала имажионистом, а затем имажинистом и искать единомышленников.
Впервые термин «имажионизм» употреблен Шершеневичем в книге «Зеленая улица. Статьи и заметки об искусстве» (1916). Однако на предпосылки возникновения нового течения он указал уже в своем «Футуризме без маски» (М., 1913), где говорит о футуризме: «Во что разовьется в будущем это течение, вызывающее сейчас столько брани и похвал, конечно, предугадать трудно. Мне кажется, что в ближайшем будущем предстоит новая перегруппировка ‹разрядка коммент.›, которая выметет пыль, поднявшуюся от поломки старого особняка, и на этом месте воздвигнется новый небоскреб во всей его задуманной стильной чистоте» (с. 101). Вместе с тем, называя себя уже имажионистом, Шершеневич еще не порывает связи с футуризмом. Весьма примечательно в этом плане его признание: «Я по преимуществу имажионист. Т. е. образы прежде всего. А так как теория футуризма наиболее соответствует моим взглядам на образ, то я охотно надеваю, как сандвич, вывеску футуризма…» (Зеленая улица, с. 7). Окончательное отмежевание Шершеневича от футуризма в связи с осознанием самостоятельной концепции имажинизма относится к 1918 г. (см. ‹Шершеневич В.› У края «прелестной бездны». — Альм. «Без муз», 1918, № 1, с. 43. — Подпись: Георгий Гаер).
Уже в «Зеленой улице» Шершеневич делает основной акцент на неожиданности для читателя поэтического образа: «…только новое и оригинальное способно нас взволновать, ошеломить, врезаться в кучу наших мыслей, наших впечатлений, подобно тому, как бешеный мотор врывается в толпу зевак и, умчавшись, оставляет раненого. Этот судорожно корчащийся мертвец и будет тем впечатлением, которое остается в нашем сознании» (Зеленая улица, с. 15). Созданные по такому принципу неожиданные, натуралистически-ошеломляющие, эпатирующие читателя образы станут главными в творчестве имажинистов.
Совсем на другой, органической основе подойдет к разработке теории своего имажинизма Есенин, называвший имажинистами всех художников слова, владевших выразительным, образным языком: и безымянного автора «Слова о полку Игореве», и поэтов Л. А. Мея, А. А. Фета, Ф. И. Тютчева. Есенин рассказывал о своем первом впечатлении от «Слова…»: «Я познакомился с ним очень рано и был совершенно ошеломлен им, ходил, как помешанный. Какая образность! Вот откуда, может быть, начало моего имажинизма» (Розанов, с. 16. Неслучайно Рюрик Ивнев собирался написать специальную работу «С. Есенин и Слово о полку Игореве», о чем было объявлено в коллективном сборнике Есенина, Мариенгофа, Шершеневича 1921 г. «Золотой кипяток». Замысел не осуществился). И. В. Грузинов вспоминал: «Он ‹Есенин› выбирает лучшие, по его мнению, стихи Мея, читает мне. Утверждает, что у Мея чрезвычайно образный язык. Утверждает, что Мей имажинист» (Грузинов И. С. Есенин разговаривает о литературе и искусстве. М., 1927, с. 4).
В конце 1918 г., независимо друг от друга, Есенин, Мариенгоф и Шершеневич пришли к осознанию «теории образных напечатлений». В это время, вспоминает Мариенгоф, «стали бывать ‹…› на Петровке Вадим Шершеневич и Рюрик Ивнев. Завелись толки о новой поэтической школе образа» (Восп.-95, с. 215). «Были мы люди не знакомые друг другу, — продолжает Шершеневич, — и вдруг оказалось, что, кроме любимой нашей поэзии, у нас есть и еще что-то общее, и это общее путем долгих споров вылилось в движение ‹…› под названием имажинизма» (ЕЖЛТ, с. 52). Тот факт, что имажинизм был основан, с одной стороны, им самим, «а с другой — Шершеневичем», Есенин подчеркивает в автобиографии 1924 г. (см. наст. кн., с. 17).
Организационно группа объединилась вокруг своего кооперативного издательства (информация об организованном «на артельных началах» издательстве «Имажинисты» была напечатана в газете «Советская страна», 1919, 10 февр., № 3, с. 8) и литературного кафе «Стойло Пегаса». Эта штаб-квартира имажинистов, находясь в самом центре Москвы, на Тверской, являлась одним из наиболее популярных московских литературно-артистических кафе 20-х годов. Здесь читались стихи, проводились диспуты о поэзии, путях развития современного искусства — театра, кино, живописи, творческие вечера В. Брюсова, С. Есенина, В. Качалова, В. Мейерхольда и др.
В пору увлечения имажинизмом Есенин считал, что именно с ним связаны пути развития поэзии (см. его письмо Р. В. Иванову-Разумнику, май 1921 г.). В. Кириллов приводит в этой связи адресованные ему есенинские слова: «Ты понимаешь, какая великая вещь и-мажи-низм! Слова стерлись, как старые монеты, они потеряли свою первородную поэтическую силу. Создавать новые слова мы не можем. Словотворчество и заумный язык — это чепуха. Но мы нашли способ оживить мертвые слова, заключая их в яркие поэтические образы. Это создали мы, имажинисты. Мы изобретатели нового. Если ты не пойдешь с нами — крышка, деваться некуда» (САЕ, с. 174).
Характер отношения Есенина к имажинизму отражают и некоторые дарственные надписи (см. наст. кн., с. 137, 166, 193). Это, в частности, его автограф на «Треряднице», подаренной И. Н. Бороздину 7 марта 1921 г.: «‹…› Не было бы Есенина, не было бы и имажинизма. Гонители хотят съесть Имажинизм, но разве можно вобрать меня в рот?» Поэт называет себя «вождем имажинизма» и «Имажинистов» (в дарственных надписях: А. В. Луначарскому — на «Треряднице» и И. С. Козлову на книге А. Авраамова «Воплощение: Есенин — Мариенгоф», обе 1921), а группу имажинистов — «примыкающей» к нему (в заявлении А. В. Луначарскому 17 марта 1922 г.).
Расхождения между Есениным и другими имажинистами начались с самого начала существования группы. Уже первый совместный документ — «Декларация», — по признанию Шершеневича, создавался «не так просто». Эти разногласия проявлялись во всем, что касалось творчества: Есенин не разделял отношения имажинистов к поэтическому образу, их взглядов на задачи и цели искусства.
Свое понимание поэтической образной системы Есенин изложил в «Ключах Марии» (1918) еще до знакомства с Шершеневичем и Мариенгофом (подробнее см. т. 5, с. 439–500 наст. изд.). Созданные самостоятельно еще до знакомства с имажинистскими теориями на основе глубокого изучения крупнейших исследований по фольклору, есенинские «Ключи Марии» имажинисты вначале старались «притянуть» к себе: в объявлениях издательства «Имажинисты» название этой книги сопровождалось подзаголовком «теория имажинизма», и, рецензируя ее, Шершеневич называл Есенина «одним из идеологов имажинизма» (журн. «Знамя», М., 1920, № 2 (4), май, стб. 57). Однако, судя по исправлениям, внесенным Есениным в текст рукописи (одно из них — полемика с футуризмом, который он именует «подглуповатым»), очевидно, что еще осенью 1918 г., в период написания «Ключей Марии», поэт воспринимал Шершеневича как видного представителя одного из самых неприемлемых для него течений — футуризма (см. т. 5 наст. изд., варианты «Ключей Марии»). Ни о какой творческой близости к Шершеневичу и его поэтической практике у автора «Ключей Марии» тогда не могло быть и речи. Если называть «Ключи Марии» «теорией имажинизма», то имажинизма особого, «есенинского», ничего общего не имеющего с имажинизмом других членов группы.
Имажинизм представлялся Есенину своеобразной интерпретацией народно-поэтической образности. Эта естественная органичность отсутствовала в произведениях других имажинистов, на что неоднократно указывал сам поэт, в частности, в беседе с И. Н. Розановым (1921): «Многие думают, что я совсем не имажинист, но это неправда: с самых первых шагов самостоятельности я чутьем стремился к тому, что нашел более или менее осознанным в имажинизме. Но, — делает многозначительную оговорку Есенин, — беда в том, что приятели мои слишком уверовали в имажинизм, а я никогда не забываю, что это только одна сторона дела, что это внешность. Гораздо важнее поэтическое мироощущение. Шершеневичу это до сих пор чуждо, и долго не было этого поэтического содержания у Мариенгофа. Одна только внешность имажинизма» (выделено коммент. — Розанов, с. 4–5). Тот же мемуарист приводит есенинскую оценку произведений других имажинистов: «нутра у них чересчур мало». «Я же, — добавлял Есенин, — в основу кладу содержание, поэтическое мироощущение» (Розанов, с. 10). О принципиальном различии своего и других имажинистов отношения к образу Есенин говорил в это время Вс. Рождественскому: «…разные мы, если глубже взглянуть. У них вся их образность от городской сутолоки, а у меня — от родной Рязанщины, от природы русской. Они скоро выдохлись в своем железобетоне, а мне на мой век всего хватит.‹…› Пишу не для того, чтобы что-нибудь выдумать, а потому, что душа того просит. Никого ничему не учу, а просто исповедуюсь перед всем миром, в чем прав и в чем виноват. Принимай меня таким, как есть, каким меня мать и родина на свет произвели…» (Восп., 2, 111).
В отличие от своих «собратьев» и в своих эпатажах Есенин всегда оставался «нежным хулиганом»: «Мне хочется вам нежное сказать» («Исповедь хулигана»). В этом плане справедливо наблюдение И. Розанова: «1920 и 1921 годы важны в поэтической деятельности Есенина тем, что поэт резче, чем раньше, выразил свое поэтическое лицо, показал себя «нежным хулиганом», найдя новую, острую и никем еще не использованную тему» (Розанов, с. 5). Примечательно, что в подготовленном поэтом в 1923 г. для издания за рубежом сборнике стихотворений (Есенин С. Сборник стихотворений. Макет. Автограф. [1923] — РГАЛИ) из восьми включенных в него произведений («Исповедь хулигана», «Песнь о собаке», «Хулиган», «Закружилась листва золотая…», «Корова», «В том краю, где желтая крапива…», «Не жалею, не зову, не плачу…», «Кобыльи корабли») только три — «Исповедь хулигана», «Хулиган» и «Кобыльи корабли» — являются «имажинистскими».
Самые дальновидные из современников поэта уже тогда понимали, что связь его с имажинистами — внешняя. В. Львов-Рогачевский заметил тогда же: «Никакая каторга с ее железными цепями не укрепит и не свяжет этих заклятых врагов не на жизнь, а на смерть» (Львов-Рогачевский [В]. Имажинизм и его образоносцы… [М.], 1921, с. 46. Подробнее — см. коммент. к «Ключам Марии»).
В конце концов творческие разногласия имажинистов привели к тому, что группа разделилась на правое (С. Есенин, Р. Ивнев, А. Кусиков, И. Грузинов, М. Ройзман) и левое крыло (В. Шершеневич, А. Мариенгоф, Н. Эрдман) с противоположными взглядами на задачи поэзии, ее содержательную сторону, форму, образ (см.: Александр Кусиков и Борис Пильняк в Доме литераторов. — Журн. «Вестник литературы», Пг., 1922, № 2–3, с. 37–38).
Сложность проблемы «Есенин и имажинизм» заключается еще и в том, что, противостоя формалистическим изыскам в своей поэтической практике и в теории (см. «Быт и искусство»), Есенин принимал участие в имажинистских эпатажах («Засучив рукава и приготовив немало острот и стихов, мы завоевывали славу себе и имажинизму». — Великолепный очевидец, с. 461), что дало повод критикам говорить о способах «сухаревского распространения своей литературы» имажинистами (см. Аксенов И. А. К ликвидации футуризма. — ПиР, 1921, № 3, нояб. — дек., с. 97).
Серьезные сомнения в универсальности имажинизма, его «иссякаемость» Есенин, как признавался сам, впервые «очень ясно почувствовал» во время зарубежного путешествия. Передавая в очерке «Железный Миргород» свое впечатление от океанского лайнера, на котором он пересек океан («Эта громадина сама — образ. Образ без всякого подобия» — т. 5, с. 162 наст. изд.), поэт вспоминает: «Вот тогда я очень ясно почувствовал, что исповедуемый мною и моими друзьями «имажинизм» иссякаем. Почувствовал, что дело не в сравнениях, а в само́м органическом ‹выделено коммент.›» (там же).
Таким образом, ко времени возвращения на родину Есенин внутренне уже был подготовлен к разрыву с имажинистами: «Он стал различать как бы два имажинизма. Один — одиозный мариенгофский, с которым он „будет бороться“, а другой свой — есенинский, который он „признавал“ и от которого „не уходил“» (Ивнев Р. Об Есенине. — САЕ, с. 30).
Письмом в «Правду» 31 августа 1924 г. Есенин (совместно с И. Грузиновым) объявил о роспуске имажинизма: «Мы, создатели имажинизма, доводим до всеобщего сведения, что группа „Имажинисты“ в доселе известном составе объявляется нами распущенной».
Для членов Ордена есенинское заявление явилось неожиданным, что объяснялось, по крайней мере, тремя причинами. Во-первых, И. Грузинов не являлся «создателем имажинизма» (см. у Шершеневича: «Есть такой юноша Иван Грузинов, которому очень хочется стать имажинистом. В недавно выпущенной книге „Имажинизма основное“ ‹…› вульгаризовано и переповторено обывательски все то, что хорошо звучало в моем „Дважды два пять“ и Толином „Буян-острове“». — Кому я жму руку, с. 27). Во-вторых, «Письмо» ударило по имажинизму, когда он переживал трудные времена как в Москве, так и в Ленинграде. Обстановка вокруг имажинизма в Ленинграде хорошо передана в письме В. Ричиотти, который, по замечанию Шершеневича, «на себе выносил всю борьбу в Ленинграде за имажинизм» (Великолепный очевидец, с. 627), Мариенгофу 9 апреля 1924 г.: «С большим прискорбием беру перо, чтобы, написав Вам это письмо, отвлечься от тех неприятностей, которые довелось мне переживать. Я вспомнил: Вам эти переживания знакомы в связи со статьей Родова по поводу 1 № Гостиницы. То же самое у меня. ‹…› В Ленинграде против меня злопыхателями и корыстными врагами ведется форменная травля со всеми ее атрибутами вплоть до официальных кляуз и доносов. Почти все редакции ленинг‹радских› журналов получили подобные «документы». Обвиняют во враждебно-настроенности к соввласти, это меня — воевавшего за Октябрь! Тактика установилась самая бесчеловечная: систематического замалчивания. Я очень страдаю. Очевидно, вынуждают подобными пытками заставить отказаться от имажинизма» (РГАЛИ, ф. М. Д. Ройзмана).
В-третьих, — и это самое главное — имажинисты до последней минуты не теряли надежды на возвращение к ним Есенина. В опубликованном 10 февраля 1924 г. в берлинской газете «Накануне» «Открытом письме Александру Кусикову» Шершеневич перечисляет имажинистов: «Я много раз говорил «мы». Кто это «мы»? Я говорю о себе, о тебе, Сандро, о Мариенгофе, об Ивневе, Грузинове, Ник. Эрдмане…» И далее Шершеневич пытается объяснить факт отхода от группы Есенина: «Я намеренно умалчиваю об Есенине. Не потому, что он не с нами, нет. Он выбит из жизни жизнью. Он заблудился в трехпольной системе: крестьянские плагиаторы, пролетарские бытовики и имажинисты. Он с нами уже по одному тому, что он не может быть с Орешиными. Он слишком талантлив для того, чтоб не быть с нами. Но у Сергея «на пороге двойного небытия» пауза. Может, это даже полезно. Вот Художественный театр карьеру себе паузами делал». — Нак., прилож. «Литературная неделя», 1924, 10 февр., № 34 (551).
Заявление Есенина о роспуске группы явилось для имажинистов тем большей неожиданностью, что сами они, предполагая большое будущее за своей школой, еще только собирались приступить к «деланию большого искусства», числя все созданное ими ранее лишь неким подготовительным этапом. Так, в передовой статье второго номера Гост. «Почти декларация» (1 июня 1923 г.) ее автор, перечисляя недавние примеры имажинистской «буффонады», отмечал, что в то же время «за кулисами шла упорная работа по овладению мастерством, чтобы уже без всякого épater через какие-нибудь 5–6 лет, с твердым знанием материала эпох и жизни начать делание большого искусства».
О том, что есенинское заявление застало имажинистов врасплох, свидетельствуют и опубликованные в четвертом номере Гост. «Своевременные размышления» Мариенгофа и Шершеневича, насчитывающие двенадцать разделов. В разделе 1 («О поэзии»), попутно отметив, что вся русская поэзия «есть лишь перепев или недопев имажинизма», говорится, что имажинисты уже прошли «формальный период», т. е., по существу, только начальный этап далеко задуманного пути.
В своем «Письме в редакцию» журнала «Новый зритель» члены Ордена выступили с резким опровержением есенинского заявления о роспуске группы, назвав его «развязным и безответственным». Выше уже говорилось о том, как имажинисты старались «притянуть» к себе есенинские «Ключи Марии»; теперь они писали об отсутствии у Есенина «хотя бы одной теоретической статьи»: «Хотя С. Есенин и был одним из подписавших первую декларацию имажинизма, но он никогда не являлся идеологом имажинизма‹…›»; обвиняли поэта в приспособленчестве: «Есенин примыкал к нашей идеологии, поскольку она ему была удобна, и мы никогда в нем, вечно отказывавшемся от своего слова, не были уверены как в соратнике» (журн. «Новый зритель», 1924, № 35, 9 сент., с. 16). Здесь же бывшие «собратья» постарались отмежеваться от поэта, заявив, что «у группы наметилось внутреннее расхождение с Есениным, и она принуждена была отмежеваться от него, что она и сделала, передав письмо заведующему лит. отделом «Известий» Б. В. Гиммельфарбу 15 мая с. г. ‹…› Детальное изложение взаимоотношений Есенина с имажинистами, — обещали авторы «Письма», — будет напечатано в № 5 «Гостиницы для путешествующих в прекрасном», официальном органе имажинистов, где, кстати, Есенин уже давно исключен из числа сотрудников». (Номер не вышел. Журнал прекратил свое существование.)
«Письмо в редакцию», опубликованное за подписями Ивнева, Мариенгофа, Ройзмана, Шершеневича, Н. Эрдмана, содержало грубые и оскорбительные выпады в адрес Есенина (в том числе обвинение в антисемитизме). «Есенин, — писали авторы, — в нашем представлении безнадежно болен физически и психически, и это единственное оправдание его поступков» (об истории этого письма см.: РГАЛИ, ф. М. Д. Ройзмана. Частично опубликовано: Восп. 1, 403–404).
С отходом Есенина от имажинизма закончил свое существование и их журнал. Хорошо понимая значение для литературной группы собственного печатного органа, Мариенгоф писал Ройзману (Одесса, июль 1923 г.) о том, что имажинизм без Гост. — «это имажинизм без рук, без ног, без головы» (РГАЛИ, ф. М. Д. Ройзмана). Позднее в письме Мариенгофа Ройзману из Берлина (1925) встречаем настойчивые напоминания и просьбы «прощупать почву» для создания журнала. «Так же ли непоколебимы и свирепы Лебедевы-Полянские? — спрашивает Мариенгоф. — Можно ли затеять журнал, если да — не теряя минуты, заваривайте кашу. Здесь еще крепче понял, что без журнала — как без головы, без рук, без ног — не жизнь. Жду твоего (и Рюрика) большого, подробного письма. На него и сам отвечу двумя печатными листами» (РГАЛИ, ф. М. Д. Ройзмана).
И хотя еще некоторое время имажинисты издавали коллективные сборники, пытались реанимировать «Стойло Пегаса» и даже, уже в 1927 г., основать новый журнал, хотя еще какое-то время функционировал ленинградский «Воинствующий Орден имажинистов» и группы поэтов-имажинистов в некоторых провинциальных городах — с уходом Есенина из группы имажинизм угасал.
Спустя несколько лет драматические события 1924 г. сгладились в литературных воспоминаниях Шершеневича, и распад группы он объяснял уже внешними обстоятельствами: «Есенин оторвался от нас. Я с головой ушел в театральную работу, Кусиков был на грани отъезда за границу, где он находится и по сие время, Мариенгоф был „один в поле не воин“.
И так же быстро, как он возник, имажинизм начал падать» (Великолепный очевидец, с. 645–646).
В автобиографии «О себе» (октябрь 1925 г.) Есенин писал: «В 1919 году я с рядом товарищей опубликовал манифест имажинизма. Имажинизм был формальной школой, которую мы хотели утвердить. Но эта школа не имела под собой почвы и умерла сама собой, оставив правду за органическим образом».
Итог теоретической и практической деятельности группы подвел Шершеневич: «Имажинизма сейчас нет ни как течения, ни как школы» (Шершеневич В. Существуют ли имажинисты? — газ. «Читатель и писатель», 1928, 1 февр.).
Декларация (с. 301) — Журн. «Сирена». Иллюстрированный двухнедельник, Воронеж, 1919, № 4–5, 30 января; газ. «Советская страна», М., 1919, 10 февраля, № 3; перепечатана в сб. «От символизма до Октября» / Сост. Н. Бродский и Н. Сидоров, М.: Новая Москва, 1924, с. 170–174.
Печатается по тексту газ. «Советская страна».
Автограф неизвестен. Датируется по первой публикации в двухнедельнике «Сирена» приблизительно началом — не позднее середины января 1919 г. (Хроника, 1, 262–263).
«Сирена», воронежский литературно-художественный двухнедельник, в отделе которого «Новое в искусстве» опубликована «Декларация», основан в 1918 г. В РГАЛИ находится письмо редактора издания В. И. Нарбута К. В. Кандаурову от 1 сентября 1918 г., в котором он, желая привлечь к сотрудничеству в журнале лучшие литературные силы, просит сообщить ему адреса А. Блока, Н. Клюева, С. Есенина, В. Маяковского, О. Мандельштама и других известных писателей (РГАЛИ, ф. К. В. Кандаурова). В том же номере издания, в котором опубликована «Декларация», напечатано стихотворение Есенина «О Боже, Боже, эта глубь…» (см. т. 1, с. 554 наст. изд.).
«Декларация» — первый коллективный документ имажинистов, содержащий обоснование эстетических позиций их литературной группы; говоря словами Шершеневича, их «первый манифест», создававшийся мучительно и сложно: «Мы долго думали, еще больше спорили, и накануне опубликования нашего первого манифеста имажинизма двое из нас отказались подписать его; и был момент, когда манифест был уже в типографии, в наборе, а нас спрашивали, можно ли напечатать наши имена ‹…›. Мы долго не могли договориться до того, что нас потом объединило» (ЕЖЛТ, с. 52).
Автором «Декларации» являлся Шершеневич; Есенин, Мариенгоф и Ивнев подписали уже готовый документ, «не слишком» их устроивший (Мариенгоф А. Роман с друзьями. — Журн. «Октябрь», 1965, № 10, с. 103), хотя «назревшую потребность в проведении в жизнь силы образа» и, в связи с этим, «необходимость опубликования манифеста имажинистов» Есенин отчетливо сознавал (см. автобиографию Есенина 1923 г.).
«Воронежская поэтическая нота прозвучала на всю страну» (Великолепный очевидец, с. 554), но отклики на нее были в основном отрицательными. «Дерзким литературным произведением», «похерившим росчерком пера всю русскую литературу, искусство, театр», назвал «Декларацию» А. Сахаров (Сахаров А. М. Обрывки памяти. — Журн. «Знамя», 1996, № 8, с. 170). О преобладающем тоне откликов на образование литературной группы имажинистов и их поэтическую деятельность можно судить уже по названиям публикаций (см.: Фриче В. Литературное одичание. — Газ. «Вечерние известия», М., 1919, 15 февр., № 172; [Блюм В.] Литературные спекулянты. — Там же, 20 февр., № 176. — Подпись: Тис.; Василевский Л. Кафе снобов (Письмо из Москвы). — Журн. «Вестник литературы», Пг., 1919, № 7; Старый писатель. Новое поэтическое стойло. — Там же, № 11; Ломов А. [Оппоков Г. И.] «Копытами в небо» (Письмо в редакцию). — Газ. «Правда», М., 1920, 6 февр., № 26; [Жижин И.]. Банда оскандалилась. — Газ. «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1920, 2 июня, № 118. — Подпись: И. Ж.; Наумов Г. Рассуждение о дыре (Несколько слов об имажинизме) — Газ. «Огни», Воронеж, 1921, 18 июля, № 3; Вензель. Прогулка по сумасшедшему дому ‹О литературных манифестах имажинистов› — Журн. «Стрежень», Ульяновск, 1925, № 1).
В статье В. Фриче «Литературное одичание» (полемику см.: Ивнев Рюрик. Литературное одичание. — Газ. «Советская страна», М., 1919, 17 февр., № 4) имажинизм назван крикливой литературной школой, преподносящей читателю «свою духовную гниль» (Газ. «Вечерние известия», 1919, 15 февр., № 172). «Поэтическими кривляниями», «кликушеским беснованием, жонглерством словами», «позерством» названы имажинистские приемы в целом ряде публикаций (см.: Ирецкий В. «Плавильня слов». — Журн. «Вестник литературы», Пг., 1920, № 9, сент.; Кёук. Имажинисты. «Плавильня слов». — Журн. «Книга и революция», Пг., 1920, № 3–4, сент. — окт.; Захаров-Мэнский Н. Книги стихов 1919 года. — Журн. «Вестник театра», М., 1920, № 58, с. 15; Евгеньев А. Перлы и адаманты имажинизма. — Журн. «Вестник литературы», Пг., 1921, № 2, с. 7 и др.).
Резкая критика имажинизма развернулась на страницах воронежской газеты «Огни», где об имажинистах отзывались не иначе, как о «выкидышах буржуазного строя» (см.: Каланыч. Сущность имажинизма. — Газ. «Огни», Воронеж, 1921, 4 июля, № 1; Наумов Г. Рассуждение о дыре. — Там же, 1921, 18 июля, № 3 и др.).
«Отрицательное отношение критики сделало из академической группы воинственный орден», — заключил Шершеневич (Великолепный очевидец, с. 554).
Резко отрицательно отнеслись к имажинизму и имажинистской деятельности Есенина поэты его крестьянского окружения. Подчеркнуто негативный портрет Есенина этого периода приводится в воспоминаниях М. Бабенчикова: «Беспокойный, шумный, глава имажинизма, он внешне походил теперь на молодого купчика. Глядел чуть свысока. Говорил важным тоном…» (Встречи с прошлым. Вып. 4. М.: Советская Россия, 1987, с. 179).
Настроение Клюева этого времени хорошо передают его письма В. Миролюбову и С. Городецкому. «Как ты смотришь на его дело, на его имажинизм? — спрашивает Клюев Городецкого (1920). — Тяжко мне от Мариенгофов, питающихся кровью Есенина, но прощаю и не сужу…» (Неизвестное письмо Н. А. Клюева к Есенину / Вступ. ст., прим. и публ. К. Азадовского. — ВЛ, 1988, № 2, с. 273).
Клюевское отношение к творчеству Есенина-имажиниста передает и В. Чернявский, при встрече с которым в 1922 г. в Петрозаводске Клюев «с большим сокрушением в первую же минуту ‹…› беседы на улице ‹…› заговорил о Сергее ‹…› о том, что вообще „погиб человек“ в заразе всяческих кафе и раздушенных европ» (Восп., 1, 222).
Адресат клюевского «Четвертого Рима» был очевиден для современников: Есенин-имажинист. В литературном обзоре «По России» один из журналов извещал читателей, что «книгоиздательство „Эпоха“ недавно выпустило ‹…› маленькую тетрадочку полемических стихов (против Есенина) Н. Клюева „Четвертый Рим“» (ПиР, 1922, № 2, с. 327).
Не могли расценить имажинистское творчество Есенина иначе как измену поэта крестьянским истокам А. Ширяевец, П. Орешин, С. Клычков. Пародия Ширяевца на Есенина-имажиниста «Не хочу со старьем канителиться…» (см. М. Никё // Rev. Etud. Slaves, Paris, LVI/1, 1984, р. 87) перекликается с подобными же произведениями других крестьянских поэтов. Орешин в сборнике «Радуга» (1922) опубликовал стихотворение, полемически озаглавленное «Пегасу на Тверской», в котором упрекал имажинистов в отсутствии в образах «живой души» («Много у вас образов веселых, // Но нет и не будет души»), органического чувства родины: «Торгуйте вывернутой наизнанку душой, // Мотайтесь, как по ветру прутья, // На этой дороге большой!» «Относительно Есенина-поэта и Есенина-имажиниста необходимы два совершенно отдельных разговора», — делает примечательную оговорку Клычков в своей «Лысой горе» (Кр. новь, 1923, № 5, с. 386).
Желая теоретически обосновать тупиковость, бесперспективность художнического пути Есенина, Ширяевец в сентябре-октябре 1920 г. пишет поэтический трактат «Каменно-Железное Чудище. О Городе. Горожанин и поселянин в поэзии Последнего времени» и следующим образом формулирует в предисловии авторскую задачу: «Я хочу доказать, что Русское Искусство начинает издавать „мертвый дух“ оттого, ‹…› что навсегда отвернулось от чудотворных ключей родной Матери-Земли» (ИМЛИ, ф. А. В. Ширяевца). В своем трактате, насчитывающем более 250 страниц рукописного текста, состоящем из многих глав и разделов, Ширяевец, чередуя угрозы и просьбы, заклинания и увещевания, призывает «загубленного Городом» Есенина (в главе с характерным названием «Блудный сын») из объятий «Каменно-Железного Чудища» вернуться к «полевым песням»:
«‹…› Сережа удалился в кафе, обсуждать вкупе с Толей и Димой ‹Мариенгофом и Шершеневичем› план мирового переустройства… Не знаю, зрит ли Господь «словесный луг» Есенина, но думаю, что хороший хозяин и овцы паршивой на такой луг не пустит…
— Сережа, Сережа, не больно ли ножкам резвым — расстояние-то ведь довольно приличное: Москва — Египет!.. Валяй уж и за Египет ‹см. «Инонию»› — Шершеневич и Мариенгоф одобрят весьма и поаплодируют, только каково это сродственничкам да друзьям твоим! А свирель-то в кафе валяется, а Рязанские поля-то без Алеши Поповича остались… Не пора ли припасть опять на траву, а?.. Пророки-то ведь не из кафе выходят… — Вернись!..» (ИМЛИ, ф. А. В. Ширяевца).
С. 303. Скончался младенец, горластый парень десяти лет от роду (родился 1909 — умер 1919). Издох футуризм. — Самая ранняя из многочисленных литературных футуристических группировок «Будетляне» (затем «Гилея» — кубофутуристы) основана в 1909 г. братьями Д. Д. и Н. Д. Бурлюками, В. В. Каменским и Е. Г. Гуро. В конце 1911 г. к ним примкнули В. В. Маяковский и А. Е. Крученых. Сборник «Пощечина общественному вкусу» — манифест кубофутуризма — датируется декабрем 1912 г.
Тезис об окончании эпохи русского литературного футуризма Шершеневич выдвинул уже в 1913 г. в книге «Футуризм без маски», в которой полемизировал с отдельными положениями знаменитого манифеста Томазо Маринетти. Прекрасно знакомый с творчеством основоположника итальянского футуризма, переведший на русский язык целый ряд его статей («Манифесты итальянского футуризма», «Битва у Триполи», «Футурист Мафарка», «Электрические куклы», «Завоевание звезд»), Шершеневич упрекает Маринетти в том, что он слишком много внимания уделяет содержанию в ущерб форме. Называя себя в предисловии к книге «одним из представителей молодого русского футуризма», в заключении Шершеневич резюмирует: «…сейчас футуризма в целом не существует‹…›» (Шершеневич В. Футуризм без маски, М., 1913, с. 4, 101).
О, не радуйтесь, лысые символисты, и вы, трогательно наивные пассеисты. — Вызов своим поэтическим предшественникам, в частности, символистам, Шершеневич бросил в 1913 г. в книге стихов «Экстравагантные флаконы»: «Пусть символисты в шуме мельниц // Поэзят сущность бытия — // Мои стихи — лишь бронза пепельниц, // Куда роняю пепел я. // Смотрите, бледные пастели! // В ваш мирнолирный хоровод, // Как плащ кровавый Мефистофеля, // Ворвался криком мой фагот» («Solo»).
Пассеизм (от фр. passé — прошлое) — эстетизирование прошлого при безразличном или враждебном отношении к настоящему.
С. 305. Футуризм кричал о солнечности и радостности, но был мрачен и угрюм. — В «Декрете № 1 о демократизации искусств (заборная литература и площадная живопись)» — «Газета футуристов», М., 1918, 15 марта, № 1, — подписанном Маяковским, Каменским, Д. Бурлюком, «вожди российского футуризма» объявляли:
«‹…› Пусть самоцветными радугами перекинутся картины (краски) на улицах и площадях от дома к дому, радуя, облагораживая глаз (вкус) прохожего. ‹…›
Пусть отныне, проходя по улице, гражданин будет наслаждаться ежеминутно глубиной мысли великих современников, созерцать цветистую яркость красивой радости сегодня ‹…›». См. также: Маяковский В. ПСС: В 13 т. М., 1959, т. 12, с. 443.
Футуризм, звавший к арлекинаде…— В цитировавшемся выше «Декрете № 1…» футуристы, в частности, призывали:
«‹…› Во имя великой поступи равенства каждого пред культурой Свободное Слово творческой личности пусть будет написано на перекрестках домовых стен, заборов, крыш, улиц наших городов, селений и на спинах автомобилей, экипажей, трамваев и на платьях всех граждан. ‹…›
Художники и писатели обязаны немедля взять горшки с красками и кистями своего мастерства иллюминовать, разрисовать все бока, лбы и груди городов, вокзалов и вечно бегущих стай железнодорожных вагонов. ‹…›
Пусть улицы будут праздником искусства для всех» («Газета футуристов», М., 1918, 15 марта, № 1. См. также: Маяковский В. ПСС. Т. 12, с. 443).
Критикуя футуризм, имажинисты заимствовали и развили некоторые из его творческих принципов, прежде всего призыв к солнечности, жизнерадостности искусства, арлекинаде, буффонаде.
С цитировавшимся выше «Декретом…» футуристов перекликается отдельными своими положениями написанная совместно В. Шершеневичем и Б. Эрдманом статья «Имажинизм в живописи», опубликованная в том же номере «Сирены», что и «Декларация» имажинистов (см. журн. «Сирена», Воронеж, 1919, № 4–5, 30 янв., с. 63–68):
«Мы родственники футуризма, но мы пришли сменить его, потому что наши души, распертые майскою радостью, не могут смотреть без смеха на жалкий плач и нытику футуристического искусства. ‹…› мы, имажинисты, дети прекрасного шарлатана Арлекина, всегда с улыбкой, брызжущею радостью и маем. Мы не знаем слово «грусть», потому что даже наше отчаяние радостно и солнечно» (с. 66, 67; ср. с поэмой Мариенгофа «Магдалина»: «Поэт, Магдалина, с паяцем // Двоюродные братья: тому и другому философия // С прочим // — мятные пряники!» — Мариенгоф А. Магдалина. М., 1919, с. 12).
Как теоретик театра Шершеневич выдвигал тезис «от быта — к трагедии (или мелодраме) и к фарсу (или цирку)» и в качестве «лозунга сегодняшнего театра» (Шершеневич В. О терминологии и об идеологии. (Дискуссионно). — Газ. «Зрелища», М., ‹1923, сент.›, № 53). Считая, что «футуризм окончательно дискредитован на театре», тот же тезис в качестве «задачи современного театра» он повторил в 1924 г.: «Оторваться от быта и идти по пути буффонады, фанфаронады…» (Шершеневич В. ПРЕДЛАГАЮ для дискуссии: Мои тезисы. — Газ. «Зрелища», ‹1924, март›, № 76).
Образ, и только образ. — Первоосновой поэтического искусства имажинисты провозгласили образ (метафору), которому придавалось самодовлеющее значение: «Главное оправдание образа: его образность» (Шершеневич В. Литературные тени. — РГАЛИ, ф. В. Г. Шершеневича); «Ведь если даже сотрутся в памяти человечества все строки, связующие лиризмом образы, но сохранятся корки образов, на плитах вечности останется имя поэта» (Кому я жму руку, с. 13).
Опасность самодовлеющего образа отчетливо осознавали многие крупные поэты. О кризисе современного поэтического слова, окутанного «обманчивым маревом избыточного языка», с тревогой писали в своих статьях Вяч. Иванов (Кручи. Записки мечтателей. — Журн. «Алконост», 1919, № 1, с. 107); А. Блок (Герцен и Гейне. — Собр. соч.: В 8-ми т. Т. 6, 1962, с. 142); С. Клычков (Лысая гора. — Кр. новь, 1923, № 5, с. 391–394).
«Избыточный» характер мета<