Джидду Кришнамурти
Записные книжки
Джидду Кришнамурти
Записные книжки
Предисловие
Foreword to the Original Edition
В июне 1961 г. Кришнамурти начал вести ежедневную запись своих ощущений и состояний сознания. За исключением примерно двух недель он продолжал вести эту запись в течение семи месяцев. Он писал чётко, карандашом, практически без исправлений. Первые семьдесят семь страниц рукописи содержатся в маленькой записной книжке, далее и до конца (до с. 323 рукописи) использовалась книжка большего размера с отрывными листами. Запись внезапно начинается и внезапно обрывается. Сам Кришнамурти не мог сказать, что побудило его начать её. Он никогда не вёл таких записей ни до, ни после этого.
In June 1961 Krishnamurti began to keep a daily record of his perceptions and states of consciousness. Apart from about fourteen days he kept up this record for seven months. He wrote clearly, in pencil, and with virtually no erasures. The first seventy-seven pages of the manuscript are written in a small notebook; from then until the end (p. 331 of the manuscript) a larger, loose-leaf book was used. The record starts abruptly and ends abruptly. Krishnamurti himself cannot say what prompted him to begin it. He had never kept such a record before, nor has he kept one since.
Рукопись подверглась минимальной редакторской правке. Были исправлены ошибки написания Кришнамурти, для большей ясности вставлены некоторые знаки препинания, приведены полностью некоторые сокращения, вроде знака &, который он неизменно употреблял, добавлены кое‑какие примечания и немногочисленные вставки в квадратных скобках. Во всех прочих отношениях рукопись представлена здесь такой, какой она была написана.
The manuscript has received the minimum amount of editing. Krishnamurti’s spelling has been corrected; a few punctuation marks have been put in for the sake of clarity; some abbreviations, such as the ampersand he invariably used, have been spelt out in full; some footnotes and a few interpolations in square brackets have been added. In all other respects the manuscript is presented here as it was written.
Следует объяснить один из употребляемых в ней терминов – «процесс». В 1922 г. в возрасте двадцати восьми лет Кришнамурти испытал духовное переживание, изменившее его жизнь, за которым последовали годы острой, почти постоянной боли в голове и позвоночнике. Рукопись показывает, что «процесс», как он называл эту таинственную боль, всё ещё продолжался почти сорок лет спустя, хотя и в более мягкой форме.
A word is needed to explain one of the terms used in it – “the process”. In 1922, at the age of twenty-eight, Krishnamurti underwent a spiritual experience that changed his life and which was followed by years of acute and almost continuous pain in his head and spine. The manuscript shows that “the process”, as he called this mysterious pain, was still going on nearly forty years later, though in a much milder form.
«Процесс» был физическим феноменом и его не следует путать с тем состоянием сознания, о котором Кришнамурти говорит в записных книжках как о «благословении», «ином», «безмерности». Он никогда не использовал каких‑либо болеутоляющих средств с целью воздействовать на этот «процесс».
“The process” was a physical phenomenon, not to be confused with the state of consciousness that Krishnamurti variously refers to in the notebooks as the “benediction”, the “otherness”, “immensity”. At no time did he take any pain-killing drugs for “the process”.
Он никогда не употреблял алкоголя или какого‑либо наркотика. Он никогда не курил, последние тридцать лет или около того не пил даже чая или кофе. Хотя он и был всю жизнь вегетарианцем, он всегда уделял большое внимание полноценному и хорошо сбалансированному питанию. Аскетизм, согласно его образу мыслей, так же разрушителен для религиозной жизни, как и излишества. Фактически он заботился о «теле» (он всегда проводил различие между телом и эго), как кавалерист заботился бы о своей лошади. Он никогда не страдал эпилепсией или какими‑либо другими физическими заболеваниями, которые, как говорят, вызывают видения и прочие духовные феномены; и он никогда не практиковал никакой «системы» медитации. Всё это говорится для того, чтобы читатель не вообразил себе, что состояния сознания Кришнамурти вызываются – или когда‑либо вызывались – наркотиками или голоданием.
He has never taken alcohol or any kind of drug. He has never smoked, and for the last thirty years or so he has not so much as drunk tea or coffee. Although a lifelong vegetarian, he has always been at great pains to ensure a plentiful and well-balanced diet. Asceticism is, to his way of thinking, as destructive of a religious life as over-indulgence. Indeed he looks after “the body” (he has always differentiated between the body and the ego) as a cavalry officer would have looked after his horse. He has never suffered from epilepsy or any of the other physical conditions that are said to give rise to visions and other spiritual phenomena; nor does he practise any “system” of meditation. All this is stated so that no reader should imagine that Krishnamurti’s states of consciousness are, or ever have been, induced by drugs or fasting.
В этих уникальных ежедневных записях мы имеем то, что можно было бы назвать началом, истоком учения Кришнамурти. Здесь вся суть его учения, исходящая из своего природного источника. Как он сам пишет на этих страницах: «каждый раз в этом благословении есть что‑то новое, новое качество, новый аромат, и всё‑таки оно всегда неизменно», потому и учение, вытекающее из него, никогда не бывает точно таким же, хотя и часто повторяется. Подобным же образом, деревья, горы и реки, облака и солнечный свет, птицы и цветы, которые он снова и снова описывает, постоянно «новые», ведь каждый раз их видят глаза, для которых они никогда не становились привычными; каждый день они составляют для него совершенно свежее восприятие, и такими же они становятся для нас.
In this unique daily record we have what may be called the well-spring of Krishnamurti’s teaching. The whole essence of his teaching is here, arising from its natural source. Just as he himself writes in these pages that “every time there is something ‘new’ in this benediction, a ‘new’ quality, a ‘new’ perfume, but yet it is changeless”, so the teaching that springs from it is never quite the same although often repeated. In the same way, the trees, mountains, rivers, clouds, sunlight, birds and flowers that he describes over and over again are forever “new” because they are seen each time with eyes that have never become accustomed to them; each day they are a totally fresh perception for him, and so they become for us.
18 июня 1961 г., в день, когда Кришнамурти начал эти записи, он был в Нью‑Йорке, у своих друзей на Западной 87‑й улице. Он прилетел в Нью‑Йорк 14 июня из Лондона, где находился шесть недель и провел двенадцать бесед. Перед поездкой в Лондон он был в Риме и Флоренции, а до того первые три месяца года находился в Индии, где проводил беседы в Бью‑Дели и в Бомбее.
On June 18th, 1961, the day Krishnamurti started writing this record, he was in New York staying with friends in West 87th Street. He had flown to New York on June 14th from London where he had spent some six weeks and given twelve talks. Before going to London he had been in Rome and Florence, and, before that, for the first three months of the year, in India, speaking in New Delhi and Bombay.
Мэри Латьенс
Июня
[1961, Нью‑Йорк]
Вечером оно было здесь: оно явилось внезапно, заполняя комнату, огромное ощущение красоты, силы и мягкости. Остальные тоже это заметили.
In the evening it was there: suddenly it was there, filling the room, a great sense of beauty, power and gentleness. Others noticed it.
Июня
Всю ночь это было здесь, когда бы ни проснулся. Голова болела по дороге на самолёт [чтобы лететь в Лос‑Анджелес]. Очищение мозга необходимо. Мозг есть центр всех ощущений; чем ощущения живее и тоньше, тем острее мозг; мозг – центр воспоминаний, прошлого; он – кладовая опыта и знания, традиции. Поэтому он ограничен, обусловлен. Его действия спланированы, обдуманы, обоснованы, но он функционирует в условиях ограничения, в пространстве‑времени. Поэтому он не может сформулировать или понять то, что всеобще, целостно, полно. Полное, целостное – это ум; он пуст, совершенно пуст, и по причине этой пустоты мозг существует в пространстве‑времени. Только когда мозг очистился от своей обусловленности, жадности, зависти, честолюбия, только тогда мозг может понять то, что полно. Любовь и есть эта полнота.
All night it was there whenever I woke up. The head was bad going to the plane. – The purification of the brain is necessary. The brain is the centre of all the senses; the more the senses are alert and sensitive the sharper the brain is; it’s the centre of remembrance, the past; it’s the storehouse of experience and knowledge, tradition. So it’s limited, conditioned. Its activities are planned, thought out, reasoned, but it functions in limitation, in space-time. So it cannot formulate or understand that which is the total, the whole, the complete. The complete, the whole is the mind; it is empty, totally empty and because of this emptiness, the brain exists in space-time. Only when the brain has cleansed itself of its conditioning, greed, envy, ambition, then only it can comprehend that which is complete. Love is this completeness.
Июня
В автомобиле, на пути в Охай (Долина Охай, около восьмидесяти миль к северу от Лос‑Анджелеса), это опять началось, давление и ощущение безмерного простора. Этот простор не переживался, он просто был; не было центра, из которого или в котором происходило бы переживание. Всё, автомобили, люди, рекламные щиты были поразительно чёткими, а краски болезненно интенсивными. Это продолжалось больше часа, и голова очень болела, боль пронизывала всю голову.
In the car on the way to Ojai,[1] again it began, the pressure and the feeling of immense vastness. One was not experiencing this vastness; it was simply there; there was no centre from which or in which the experience was taking place. Everything, the cars, the people, the bill-boards, were startlingly clear and colour was painfully intense. For over an hour it went on and the head was very bad, the pain right through the head.
Мозг может и должен развиваться; его развитие всегда будет идти от причины, от реакции, от насилия к ненасилию и тому подобное. Мозг развился из примитивного состояния, и пусть даже утончённый, быстро схватывающий суть и технически отточенный, он будет оставаться в границах пространства‑времени.
The brain can and must develop; its development will always be from a cause, from a reaction, from violence to non-violence and so on. The brain has developed from the primitive state and however refined, intelligent, technical, it will be within the confines of space-time.
Анонимность означает смирение; она состоит не в перемене имени или одежды и не в отождествлении с тем, что может быть анонимным, – с идеалом, актом героизма, страной и так далее. Такая анонимность есть акт мозга, сознательная анонимность; существует анонимность, которая приходит с осознанием целого. Целое никогда не заключено внутри поля мозга или идеи.
Anonymity is humility; it does not lie in the change of name, cloth or with the identification with that which may be anonymous, an ideal, a heroic act, country and so on. Anonymity is an act of the brain, the conscious anonymity; there’s an anonymity which comes with the awareness of the complete. The complete is never within the field of the brain or idea.
Июня
Проснулся около двух; ощущалось особое давление, боль была острее, больше в центре головы. Это продолжалось больше часа, и несколько раз просыпался от интенсивности давления. Каждый раз был огромный расширяющийся экстаз; эта радость продолжалась. – И когда сидел в кресле дантиста, давление вдруг снова возобновилось. Мозг стал очень спокойным; трепещущий, вполне оживший; каждое ощущение было живым; глаза видели пчелу на окне, паука, птиц и лиловые горы вдали. Они видели, но мозг не регистрировал увиденное. Можно было ощутить трепет мозга, что-то необычайно живое, вибрирующее, не просто регистрирующее. Давление и боль были велики, и телу пришлось погрузиться в дремоту.
Woke up about two and there was a peculiar pressure and the pain was more acute, more in the centre of the head. It lasted over an hour and one woke up several times with the intensity of the pressure. Each time there was great expanding ecstasy; this joy continued. – Again, sitting in the dentist’s chair, waiting, suddenly the pressure began. The brain became very quiet; quivering, fully alive; every sense was alert; the eyes were seeing the bee on the window, the spider, the birds and the violet mountains in the distance. They were seeing but the brain was not recording them. One could feel the quivering brain, something tremendously alive, vibrant and so not merely recording. The pressure and the pain was great and the body must have gone off into a doze.
Самокритичное осознание жизненно важно. Воображение и иллюзия искажают ясность наблюдения. Иллюзия будет существовать всегда, пока существует стремление продлить удовольствие и избежать боли, – потребность продлить или вспомнить те переживания, которые были приятны, и уклониться от боли и страдания. И то, и другое порождает иллюзию. Для того чтобы полностью избавиться от иллюзии, необходимо понять удовольствие и печаль, но без применения контроля или очищения, отождествления или отрицания.
Self-critical awareness is essential. Imagination and illusion distort clear observation. Illusion will always exist, so long as the urge for the continuation of pleasure and the avoidance of pain exist; the demand for those experiences which are pleasurable to continue or be remembered; the avoidance of pain, suffering. Both these breed illusion. To wipe away illusion altogether, pleasure and sorrow must be understood, not by control or sublimation, identification or denial.
Только когда мозг спокоен, правильное наблюдение возможно. Может ли мозг когда-либо быть спокойным? Это возможно, когда мозг, будучи очень чутким и неспособным к искажению, осознаёт негативно.
Only when the brain is quiet can there be right observation. Can the brain ever be quiet? It can when the brain, being highly sensitive, without the power of distortion, is negatively aware.
Всю вторую половину дня давление продолжалось.
All the afternoon the pressure has been on.
Июня
Проснулся посреди ночи, и было переживание неограниченно расширяющегося состояния ума; сам ум был этим состоянием. «Ощущение» этого состояния было лишено всяких настроений, всяких эмоций, но было очень фактическим, очень реальным. Это состояние продолжалось довольно долгое время. – Всё это утро давление и боль были острыми.
Woke up in the middle of the night and there was the experiencing of an incalculable expanding state of mind; the mind itself was that state. The “feeling” of this state was stripped of all sentiment, of all emotion, but was very factual, very real. This state continued for some considerable time. – All this morning, the pressure and the pain has been acute.
Разрушение жизненно важно. Не разрушение зданий и вещей, а всех психологических приспособлений и защит, богов, верований, зависимости от священников, переживаний, знания и так далее. Без разрушения всего этого не может быть творчества, созидания. Только в свободе происходит созидание. Другой не может разрушить эту защиту за вас; вы сами должны отторгать и уничтожать своим самопознающим осознанием.
Destruction is essential. Not of buildings and things but of all the psychological devices and defences: gods, beliefs, dependence on priests, experiences, knowledge and so on. Without destroying all these there cannot be creation. It’s only in freedom that creation comes into being. Another cannot destroy these defences for you; you have to, through your own self-knowing awareness.
Революция – социальная, экономическая – способна изменить только внешние состояния и обстоятельства, в расширенных или в суженных пределах, но это всегда будет оставаться внутри ограниченного поля мысли. Для полной революции мозг должен полностью отбросить весь свой внутренний, скрытый механизм авторитета, зависти, страха и тому подобное.
Revolution, social, economic, can only change outer states and things, in increasing or narrowing circles, but it will always be within the limited field of thought. For total revolution the brain must forsake all its inward, secret mechanism of authority, envy, fear and so on.
Сила и красота нежного листка заключена в его уязвимости для разрушения. Подобно стебельку травы, пробивающемуся сквозь тротуар, он обладает силой, которая может противостоять случайной смерти.
The strength and the beauty of a tender leaf is its vulnerability to destruction. Like a blade of grass that comes up through the pavement, it has the power that can withstand casual death.
Июня
Творчество, созидание никогда не находится во власти индивидуума. Оно полностью прекращается, когда индивидуальность, со всеми её способностями, талантами, техническими приёмами и прочим, становится доминирующей. Созидание, творение – движение непознаваемой сущности целого; оно никогда не бывает выражением части.
Creation is never in the hands of the individual. It ceases entirely when individuality, with its capacities, gifts, techniques and so on, becomes dominant. Creation is the movement of the unknowable essence of the whole; it is never the expression of the part.
Как раз когда ложился в постель, появилась эта полнота, эта наполненность дома il L (Дом около Флоренции, где он останавливался в апреле). Она была не только в комнате, но, казалось, покрыла всю землю от горизонта до горизонта. Это было благословением.
Just as one was getting to bed, there was that fullness of il L.[2] It was not only in the room but it seemed to cover the earth from horizon to horizon. It was a benediction.
Давление, с его специфической болью, было здесь всё утро. И оно продолжается во второй половине дня.
The pressure, with its peculiar pain, was there all the morning. And it continues in the afternoon.
Сидя в кресле дантиста, смотрел из окна поверх изгороди, телевизионной антенны и телеграфного столба на пурпурные горы. Смотрел не только глазами, но и всей своей головой, как будто заднею частью головы, всем своим существом. Это было странное переживание. Не было центра, из которого происходило бы это наблюдение. Краски и красота и очертания гор были интенсивными.
Sitting in the dentist’s chair, one was looking out of the window, looking past the hedge, the TV antenna, the telegraph pole, at the purple mountains. One was looking not with eyes only but with one’s whole head, as though from the back of the head, with one’s entire being. It was an odd experience. There was no centre from which observation was taking place. The colours and the beauty and lines of the mountains were intense.
Каждый изгиб мысли должен быть понят, ибо всякая мысль есть реакция, и любое исходящее из неё действие может только увеличивать смятение и конфликт.
Every twist of thought must be understood; for all thought is reaction and any action from this can only increase confusion and conflict.
Июня
Давление и боль были вчера весь день; всё это становится довольно-таки трудным и тяжёлым. Когда остаёшься один, это и начинается. И нет ни желания продлевать его, ни разочарования, если оно не продолжается. Это просто здесь – хочешь того или нет. Это за пределами всякого рассудка и мысли.
The pressure and the pain was there all day yesterday; it is all becoming rather difficult. The moment one’s by oneself, it begins. Any desire for its continuance, any disappointment if it does not continue does not exist. It is simply there whether one wants it or not. It’s beyond all reason and thought.
Делать что-то ради самого дела – это, кажется, весьма трудно и почти неуместно или нежелательно. Социальные ценности основываются на делании чего-то ради чего-то другого. Ведёт это к бесплодному существованию, к жизни, которая никогда не бывает целостной, полной. Это одна из причин разрушительного недовольства.
To do something for its own sake seems quite difficult and almost undesirable. Social values are based on doing something for the sake of something else. This makes for barren existence, a life which is never complete, full. This is one of the reasons of disintegrating discontent.
Быть удовлетворённым безобразно, но недовольство порождает ненависть. Быть добродетельным для того, чтобы достигнуть небес или заслужить одобрения уважаемых людей, общества, – значит превратить жизнь в голое поле, которое перепахивалось снова и снова, однако никогда не было засеяно. Эта деятельность, при которой нечто делается ради чего-либо другого, есть, по сути, замысловатая серия уклонений, уходов от самого себя, от того, что есть.
To be satisfied is ugly but to be discontented breeds hatred. To be virtuous in order to gain heaven or the approval of the respectable, of society, makes of life a barren field which has been ploughed over and over again but has never been sown. This activity of doing something for the sake of something else is in essence an intricate series of escapes, escapes from oneself, from what is.
Без переживания сущности нет красоты. Красота не просто во внешних вещах или в мыслях, чувствах и идеях внутри нас; существует красота за пределами мысли и чувства. Именно эта сущность и есть красота. Но такая красота не имеет чего-либо, ей противоположного.
Without experiencing the essence there is no beauty. Beauty is not merely in the outward things or in inward thoughts, feelings and ideas; there is beauty beyond all thought and feeling. It’s this essence that is beauty. But this beauty has no opposite.
Давление продолжается, присутствует напряжение в основании головы, и это болезненно.
The pressure continues and the strain is at the base of the head and it’s painful.
Июня
Проснулся в середине ночи и обнаружил, что тело совершенно спокойно, простёрто на спине, неподвижно; такое положение, должно быть, сохранялось уже какое-то время. Присутствовали давление и боль. Мозг и ум были интенсивно спокойны. Между ними не было разделения. Была странная спокойная интенсивность, как будто два огромных динамо работали на большой скорости; это была особая энергия, в которой не было напряжения. Во всём этом было ощущение простора, была мощь без направления и причины, а поэтому никакой жестокости и безжалостности. Это продолжалось и в течение утра.
Woke up in the middle of the night and found the body perfectly still, stretched out on its back, motionless; this position must have been maintained for some time. The pressure and the pain were there. The brain and the mind were intensely still. There was no division between them. There was a strange quiet intensity, like two great dynamos working at great speed; there was a peculiar tension in which there was no strain. There was a sense of vastness about the whole thing and a power without direction and cause and so no brutality and ruthlessness. And it continued during the morning.
В течение последнего года или около того случалось просыпаться и переживать в бодрствующем состоянии то, что происходило во время сна, определённые состояния бытия. Просыпаешься как будто просто для того, чтобы мозг регистрировал, что происходит. Нелюбопытно, что определённое переживание очень быстро исчезало. Мозг не записывал его на страницах памяти.
During the past year or so, one would wake up, to experience, in wakened state, what had been going on while asleep, certain states of being. It is as though one woke up merely for the brain to register what was going on. But curiously, the particular experience would fade away quite soon. The brain was not putting it away in its scrolls of memory.
Есть только разрушение и никакого изменения. Потому что всякое изменение – модифицированное продолжение того, что было. Все социальные, экономические революции – реакции, модифицированное продолжение того, что было. Такое изменение никоим образом не уничтожает корней эгоцентрической активности.
There is only destruction and no change. For all change is a modified continuity of what has been. All social, economic revolutions are reactions, a modified continuation of that which has been. This change does not in any way destroy the roots of egocentric activities.
Разрушение, в том смысле, в котором мы это слово употребляем, не имеет мотива; у него нет цели, подразумевающей действие ради результата. Разрушение зависти – всецелое и полное; оно подразумевает свободу от подавления, контроля и отсутствие всякого мотива вообще.
Destruction, in the sense we are using the word, has no motive; it has no purpose which implies action for the sake of result. Destruction of envy is total and complete; it implies the freedom from suppression, control, and without any motive whatsoever.
Это всецелое, полное разрушение возможно; оно состоит в видении всей структуры зависти. Это видение – не в пространстве‑времени, оно непосредственно.
This total destruction is possible; it lies in seeing the total structure of envy. This seeing is not in space-time but immediate.
Июня
Давление и связанное с ним напряжение, очень сильное, были вчера во второй половине дня и сегодня утром. Но произошли некоторые изменения: давление и напряжение шли из задней части головы через нёбо к верхушке головы. Странная интенсивность продолжается. Стоит лишь успокоиться, как она начинается.
The pressure and the strain of it was there, very strongly, yesterday afternoon and this morning. Only there was a certain change; the pressure and the strain were from the back of the head, through the palate to the top of the head. A strange intensity continues. One has to be quiet only for it to begin.
Контроль в любой форме вреден для полного, всеобъемлющего понимания. Дисциплинированное существование – это жизнь в подчинении, в соответствии или следовании чему-то; в подчинении же и соответствии нет свободы от страха. Привычка разрушает свободу; привычка мышления, привычка выпивать и прочие ведут к поверхностной и серой жизни. Организованная религия с её верованиями, догмами и ритуалами, отрицает свободный выход в безбрежность ума. Именно такой выход очищает мозг от пространства‑времени. Будучи очищенным, мозг может иметь дело с временем‑пространством.
Control in any form is harmful to total understanding. A disciplined existence is a life of conformity; in conformity there is no freedom from fear. Habit destroys freedom; habit of thought, habit of drinking and so on makes for a superficial and dull life. Organized religion with its beliefs, dogmas and rituals denies the open entry into the vastness of mind. It is this entry that cleanses the brain of space-time. Being cleansed, the brain can then deal with time-space.
Июня
То присутствие, что было в il L., было и здесь, терпеливо ожидая, благожелательно, с великой нежностью. Оно было подобно молнии во тьме ночи, – но оно было здесь, проникновенное, исполненное блаженства.
That presence which was at il L. was there, waiting patiently, benignly, with great tenderness. It was like the lightning on a dark night but it was there, penetrating, blissful.
Что-то странное происходит с физическим организмом. Невозможно это точно определить, но есть «дополнительная» настоятельность, побуждение; это ни в коем случае не собственная самодеятельность, не порождение воображения. Это ощущается, когда спокоен, в одиночестве, под деревом или в комнате, и особенно упорно и настойчиво, когда собираюсь уснуть. Это и сейчас здесь, когда пишу; давление и напряжение, с обычной болью.
Something strange is happening to the physical organism. One can’t exactly put one’s finger on it but there’s an “odd” insistency, drive; it’s in no way self-created, bred out of imagination. It is palpable when one’s quiet, alone, under a tree or in a room; it is there most urgently as one’s about to go off to sleep. It’s there as this is being written, the pressure and the strain, with its familiar ache.
И формулировки и слова в отношении всего этого кажутся такими бесполезными; ни слова, даже точные, ни описания, даже ясные и чёткие, не передают подлинного явления.
Formulation and words about all this seem so futile; words however accurate, however clear the description, do not convey the real thing.
Есть великая и невыразимая красота во всём этом.
There’s a great and unutterable beauty in all this.
В жизни есть только одно движение, внешнее и внутреннее; это движение неделимо, хотя его и разделяют. Из-за этого разделения большинство следует внешнему движению знания, идей, верований, авторитета, безопасности, благополучия и так далее. В противовес этому, реагируя на это, человек идёт путём так называемой внутренней жизни с её видениями, надеждами, вдохновениями, тайнами, конфликтами, разочарованиями.
There is only one movement in life, the outer and the inner; this movement is indivisible, though it is divided. Being divided, most follow the outer movement, of knowledge, ideas, beliefs, authority, security, prosperity and so on. In reaction to this, one follows the so-called inner life, with its visions, hopes, aspirations, secrecies, conflicts, despairs.
Поскольку это движение является реакцией, оно находится в конфликте с внешним. Поэтому существует противоречие, с его страданиями, тревогами и бегством.
As this movement is a reaction, it is in conflict with the outer. So there is contradiction, with its aches, anxieties and escapes.
Есть только одно движение, оно и внешнее, и внутреннее. С пониманием внешнего начинается внутреннее движение, которое не является движением против или в противовес. Когда конфликт ликвидирован, мозг, даже будучи очень чувствительным и настороженным, становится спокойным. Только тогда внутреннее оказывается основательным и имеет смысл.
There is only one movement, which is the outer and the inner. With the understanding of the outer, then the inner movement begins, not in opposition or in contradiction. As conflict is eliminated, the brain, though highly sensitive and alert, becomes quiet. Then only the inner movement has validity and significance.
Из этого движения выходят великодушие и сострадание – которые не являются продуктом рассудка или целенаправленного самоотречения.
Out of this movement there is a generosity and compassion which is not the outcome of reason and purposeful self-denial.
Цветок силён в своей красоте, хотя он может быть забыт, отброшен или погублен.
The flower is strong in its beauty as it can be forgotten, set aside or destroyed.
Честолюбивый не знает красоты. Ощущение сущности – это красота.
The ambitious do not know beauty. The feeling of essence is beauty.
Июня
Проснулся посреди ночи, с криками и стонами; давление и напряжение – с их специфической болью – были интенсивными. Это, должно быть, продолжалось уже какое-то время и длилось ещё некоторое время после пробуждения. И крики и стоны бывают довольно часто. Это не от пищеварения. Когда сидел, ожидая, в кресле дантиста, всё началось опять, продолжаясь и сейчас, после полудня, когда записываю это. Это более заметно в одиночестве или в каком-нибудь красивом месте, или даже на грязной шумной улице.
Woke up in the middle of the night shouting and groaning; the pressure and the strain, with its peculiar pain, was intense. It must have been going on for some time and it went on for some time after waking up. The shouting and groaning take place quite often. These do not take place from indigestion. Sitting in the dentist’s chair, while waiting, the whole thing began again and it is going on, in the afternoon, as this is being written. It is more noticeable when one is alone or in some beautiful place or even in a dirty, noisy street.
Что священно, атрибутов не имеет. Камень в храме, икона или изображение бога в церкви, символ, не священны. Человек называет их священными, чем-то святым, достойным поклонения, исходя из сложных потребностей, страхов, желаний. Это «священное» всё ещё в поле мысли, оно создано ею, а в мысли нет ничего нового или святого. Мысль может сотворить хитросплетение систем, догм, верований и образов, символов; её проекции не более святы, чем чертежи дома или проект нового самолёта. Всё это внутри границ мысли, и нет в этом ничего святого или мистического. Мысль – материя, и её можно превратить во что угодно, уродливое – прекрасное.
That which is sacred has no attributes. A stone in a temple, an image in a church, a symbol is not sacred. Man calls them sacred, something holy to be worshipped out of complicated urges, fears and longings. This “sacredness” is still within the field of thought; it is built up by thought and in thought there’s nothing new or holy. Thought can put together the intricacies of systems, dogmas, beliefs, and the images, symbols, its projects are no more holy than the blueprints of a house or the design of a new aeroplane. All this is within the frontiers of thought and there is nothing sacred or mystical about all this. Thought is matter and it can be made into anything, ugly-beautiful.
Но есть святость, которая не от мысли и не от чувства, оживлённого мыслью. Она не распознаваема мыслью и не может быть использована мыслью. Мысль не может её выразить. И тем не менее существует святость, не затронутая символом или словом. Она непередаваема. Она – факт.
But there’s a sacredness which is not of thought, nor of a feeling resuscitated by thought. It is not recognizable by thought nor can it be utilized by thought. Thought cannot formulate it. But there’s a sacredness, untouched by any symbol or word. It is not communicable. It is a fact.
Факт нужно видеть, и это видение происходит не через слово. Когда факт интерпретируют, он перестаёт быть фактом, он становится чем-то совершенно другим. Видение имеет высочайшую важность. Само видение – вне времени‑пространства; оно непосредственно, мгновенно. И то, что мы видим, никогда не бывает опять тем же самым. Не существует никакого опять или со временем.
A fact is to be seen and the seeing is not through the word. When a fact is interpreted, it ceases to be a fact; it becomes something entirely different. The seeing is of the highest importance. This seeing is out of time-space; it’s immediate, instantaneous. And what’s seen is never the same again. There’s no again or in the meantime.
У этой святости нет поклоняющегося, наблюдателя, который медитирует над ней. Она не на рынке, чтобы быть купленной или проданной.
This sacredness has no worshipper, the observer who meditates upon it. It’s not in the market to be bought or sold.
Подобно красоте, её нельзя увидеть через противоположное, ибо у неё нет противоположного.
Like beauty, it cannot be seen through its opposite for it has no opposite.
То присутствие – здесь, заполняет комнату, разливается над холмами и водами, покрывает землю.
That presence is here, filling the room, spilling over the hills, beyond the waters, covering the earth.
Прошлой ночью, как это было уже раз или два прежде, тело было всего лишь организмом и ничем другим, функционирующее, пустое и спокойное.
Last night, as it has happened once or twice before, the body was just the organism and nothing else, functioning, empty and still.
Июня
Давление и напряжение с глубокой болью, как будто глубоко внутри идёт операция. Это происходит не по собственной воле, какой бы утончённой она ни была. На какое-то время сознательно вошёл в это глубоко. Пытался стимулировать это, пробовал использовать различные внешние условия – уединение и так далее. В таком случае ничего не происходит. Всё это – не что-то новое.
The pressure and the strain of deep ache is there; it is as though, deep within, an operation was going on. It is not brought on through one’s own volition, however subtle it might be. One has deliberately and for some time gone into it, deeply. One has tried to induce it; tried to bring about various outward conditions, being alone and so on. Then nothing happens. All this isn’t something recent.
Любовь – не привязанность. Она не порождает печали. В любви нет отчаяния или надежды. Любовь нельзя сделать респектабельной, частью общественного устройства или социальной программы. Когда её нет, начинаются все несчастья.
Love’s not attachment. Love does not yield sorrow. Love has no despair or hope. Love cannot be made respectable, part of the social scheme. When it is not there, every form of travail begins.
Обладать и принадлежать считается формой любви. Эта жажда обладать, человеком или куском собственности, не просто определяется обществом или обстоятельствами, но вытекает из гораздо более глубокого источника. Она исходит из глубин одиночества. И каждый пытается различными путями заполнить это одиночество, выпивкой, организованной религией, верой, какой‑нибудь деятельностью и прочим. Всё это – способы бегства, но оно по‑прежнему здесь.
To possess and to be possessed is considered a form of love. This urge to possess, a person or a piece of property, is not merely the demands of society and circumstances but springs from a far deeper source. It comes from the depths of loneliness. Each one tries to fill this loneliness in different ways, drink, organized religion, belief, some form of activity and so on. All these are escapes but it’s still there.
Вверить себя какой‑то организации, отдаться какой‑то вере или деятельности значит принадлежать им – это негативное обладание; а позитивное – обладать самому. Негативное и позитивное обладание – это делание добра, изменение мира и так называемая любовь. Контролировать другого, формировать другого во имя любви означает потребность обладать, потребность найти в другом защиту, безопасность, поддержку, утешение. Забвение себя, достигаемое через другого, через какую‑то деятельность, ведёт к привязанности. От этой привязанности приходят печаль, отчаяние, и отсюда реакция – отстраниться. Из этого противоречия привязанности и отстранённости возникает конфликт и разочарование.
To commit oneself to some organization, to some belief or action is to be possessed by them, negatively; and positively, is to possess. The negative and positive possessiveness is doing good, changing the world and the so-called love. To control another, to shape another in the name of love is the urge to possess; the urge to find security, safety in another and the comfort. Self-forgetfulness through another, through some activity makes for attachment. From this attachment, there’s sorrow and despair and from this there is the reaction, to be detached. And from this contradiction of attachment and detachment arises conflict and frustration.
Нет способа бегства от одиночества: одиночество – факт, а бегство от фактов порождает смятение и печаль.
There’s no escape from loneliness; it is a fact and escape from facts breeds confusion and sorrow.
Но не обладать ничем – необыкновенное состояние, не обладать даже идеей, не говоря уж о человеке или о вещи. Когда идея, мысль укореняется, это уже стало обладанием, и тогда начинается война за освобождение. И эта свобода – вовсе не свобода; она лишь реакция. Реакции укореняются, и наша жизнь – почва, в которой выросли корни. Отсекать все корни, один за другим, – это психологический абсурд. Это невозможно. Нужно только видеть этот факт, одиночество, и тогда всё прочее исчезает.
But not to possess anything is an extraordinary state. Not even to possess an idea, let alone a person or a thing. When idea, thought, takes root, it has already become a possession and then the war to be free begins. And this freedom is not freedom at all; it’s only a reaction. Reactions take root and our life is the ground in which roots have grown. To cut all the roots, one by one, is a psychological absurdity. It cannot be done. Only the fact, loneliness, must be seen and then all other things fade away.
Июня
Вчера во второй половине дня было плохо, очень плохо, почти невыносимо; так продолжалось несколько часов.
Yesterday afternoon it was pretty bad, almost unbearable; it went on for several hours.
Гуляя, в окружении этих лиловых голых скалистых гор, внезапно ощутил уединённость. Полную уединённость. Повсюду была уединённость; в ней было огромное, неизмеримое богатство; в ней была красота, недоступная мысли и чувству. Она не была неподвижной, она была живой, движущейся, заполняющей каждый угол и уголок. Высокая скалистая вершина сияла в заходящем солнце, и сам этот свет и цвет наполняли небеса уединённостью.
Walking, surrounded by these violet, bare, rocky mountains, suddenly there was solitude. Complete solitude. Everywhere, there was solitude; it had great, unfathomable richness; it had that beauty which is beyond thought and feeling. It was not still; it was living, moving, filling every nook and corner. The high rocky mountain top was aglow with the setting sun and that very light and colour filled the heavens with solitude.
Она была неповторимо одинокой, не изолированной, а одинокой, подобно капле дождя, которая содержит в себе все воды земли. Она была не радостной или печальной, а предоставленной самой себе. У неё не было качества, формы или цвета; это сделало бы её чем-то опознаваемым, измеримым. Она мгновенно вспыхнула и обрела жизнь. Она не росла, не развивалась, а присутствовала во всей своей полноте. Не было времени созревания; корни времени – в прошлом. Это было состояние без корней, без причин. Таким образом, оно совершенно «новое» – состояние, которого никогда не было и никогда не будет, потому что оно живёт.
It was uniquely alone, not isolated but alone, like a drop of rain which holds all the waters of the earth. It was neither joyous nor sad but alone. It had no quality, shape or colour; these would make it something recognizable, measurable. It came like a flash and took seed. It did not germinate but it was there in its entirety. There was no time to mature; time has roots in the past. This was a rootless, causeless state. So it is totally “new”, a state that has not been and never will be, for it is living.
Изоляция известна, как и одиночество; они опознаваемы, потому что часто переживались, в действительности или в воображении. Сама их известность порождает определённое самодовольное презрение и страх, из которых возникают цинизм и боги. Но самоизоляция и одиночество не ведут к уединённости; с ними нужно покончить, не для того, чтобы чего-то достигнуть; они должны умереть так же естественно, как увядает нежный цветок. Сопротивление порождает страх, но принятие тоже. Мозг должен дочиста отмыться от всех этих выдумок и ухищрений.
Isolation is known and so is loneliness; they are recognizable for they have often been experienced, actually or in imagination. The very familiarity of these breeds certain self-righteous contempt and fear from which arises cynicism and gods. But self-isolation and loneliness do not lead to aloneness; they must be finished with, not in order to gain something, but they must die as naturally as the withering away of a gentle flower. Resistance breeds fear but also acceptance. The brain must wash itself clean of all these cunning devices.
Совершенно иное – эта безмерная уединённость, которая не имеет отношения ко всем этим изгибам или поворотам сознания, загрязнённого действием эго. В уединённости этой происходит всякое созидание, всякое творчество. Творчество разрушает, и поэтому творчество – это всегда неведомое, неизвестное.
Unrelated to all these twists and turns of self-contaminated consciousness, wholly different is this immense solitude. In it all creation takes place. Creation destroys and so it is ever the unknown.
Весь вечер вчера была эта уединённость, и сейчас она есть, и при пробуждении ночью она сохранялась.
All the evening of yesterday, this solitude was and is there, and on waking in the middle of the night it sustained itself.
Давление и напряжение продолжаются, нарастая и ослабевая постоянными волнами. Сегодня это довольно тяжело, всю вторую половину дня.
The pressure and the strain continue, increasing and decreasing in continuous waves. It’s pretty bad today, during the afternoon.
Ию<