(1608-1612 гг.)
30-го Октября 1608 года Ярославский воевода кн. Федор Петрович Барятинский,[1] посылая из Ярославля в Вологду боярского сына[2] Ивана Караунова[3] и посадских лучших людей Уланка Золотарева с товарищами, писал тамошнему воеводе Никите Михайловичу Пушкину и дьяку Рахманину Макарьевичу Воронову, чтобы они, следуя примеру Ярославцев, добили челом государю, царю и великому князю Димитрию Ивановичу[4] и крест ему поцеловали. Вместе с тем он наказывал посланным - сказывать на Вологде всяким людям, что Государь Димитрий Иванович пожаловал их, Ярославцев, холопов своих, царским великим жалованьем и вины их отдал им.
Еще ранее этого получив не однократную угрозу от „воров“- раззорить всю Вологду и теперь узнав из письма Барятинского про пощаду, будто бы оказанную Ярославцам из-за их решительнаго перехода на сторону Тушинскаго царика, Пушкин и Воронов разсудили за лучшее при тогдашних обстоятельствах - присягнуть самозванцу[5] и через пять дней отвечали в Ярославль, что они ходили с грамотою к своему архиепископу (которым был в Вологде с 1604 года Иоасаф II), читали ее всем людям вслух и сами, поцеловав крест, начали приводить ко кресту и дворян, детей боярских и посадских людей, а также и в уезд послали; а 10 Ноября из Ярославля ехали с повинными челобитными к самозванцу Вологжане дети боярские Семен Челеев, Василий Квашнин, да Ратман, да Михайло Розварины, да посадские люди Якуш Щелкунов с товарищами 9 человек, да Сибирских казаков 5 человек.
Нельзя точно сказать, чем руководились Пушкин и Воронов, поступая так; относительно же побуждений Барятинского сохранилось его собственное показание в письме его к Сапеге, который был у самозванца одним из первых по нем лиц „Ярославль” пишет, Барятинский - „под его царскую (т. е. самозванцеву) руку яз привел, да и на Вологду от себя писал; и там, меня послушав, крест ему целовали. Так тебе-бы, господине, надо мною смиловаться: упрошать у государя поместьице, то, что писано в челобитенке”. По последующей деятельности Вологодского воеводы вернее будет заключить, что в своем поступке он руководился не столь узкоэгоистическими соображениями: он понимал, что сопротивление не может помочь Вологжанам, а только ожесточит врага, тогда как пример Ярославля показывал, что добровольная присяга самозванцу спасла этот город от разорения и кровопролитий, между тем другие города (Тверь, Псков и др.), не смотря на храброе сопротивление, были не только взяты, но еще и разграблены. Эти соображения мог иметь воевода Пушкин, и разчетливо не вступив в борьбу с сильным врагом, сохранил силы Вологды, бывшие полезными отечеству впоследствии, как это ниже увидим Пушкин, тогда еще не узнал, что с ярославцев правили по 18 рублей с сохи,[6] что все товары у торговых людей переписали и отсылают в Тушино.
|
|
Так быстро и просто, по-видимому, совершилось присоединение Вологды к партии втораго самозванца. Богатая тогда, Вологда составляла предмет особенных стремлений и забот слуг самозванца, как показывает происходившая между ними переписка о сохранении от разграбления этого города. Он был в то время важным складочным местом для товаров, отправляемых со всех концов России к устью Северной Двины для отпуска за границу и привозимых оттуда до Вологды водою, а далее сухим путем в Москву; кроме того чрез нее проходил сибирский путь на Устюг и Сольвычегодск. Скоплению товаров тогда способствовало особенно то обстоятельство, что, не говоря уже о „лучших людях“, прибежавших из Ярославля, в нее и чрез нее ехали из Москвы иностранные купцы, удалявшиеся от смут. „А ныне на Вологде собрались все лучшие люди московские гости с великими товары и с казною,- писал из Ярославля Сапеге посланный от самозванца в Ярославль Тимошка Бьюгов, - и государева казна тут на Вологде великая, от корабельныя пристани, соболи из Сибири и лисицы и всякие футри; ино шкода на них идти воевать; ино, государь, всю царскую казну и товары ратные люди разграбят; разве тебе послати к Вологде грознаго пана, который бы умел уимати, чтобы царская казна и всякие товары за посмех не пропали”- „А как Вологда добьет челом г. ц. и в. кн. Димитрию Ивановичу всея Руси и повинную к нам пришлют,- отписывали из Ярославля же посланные от Сапеги описать казну на имя Самозванца, - и мы тотчас к Вологде пошлем государева сытнаго двора стряпчего Тимофея Лихачева, для всякаго краснаго питья для дворцоваго всякаго обихода, для того что на Вологде много куниц и соболей и лисиц черных и всякаго дорогаго товару и питья краснаго.[7]
|
|
Никита Пушкин, в излишнем, как после оказалось, усердии, не замедлил послать наказ и крестоцеловальную запись в Тотьму. Этот наказ Пушкина - присягнуть самозванцу был чрезвычайно неожидан для Тотьмичей: они испытывали уже на себе тягость самозванцевых правителей, посланных в Тотьму двух сынов боярских и пана, и ободрились было, когда получили грамоту от Галичан, в которой те перечисляли меры, принятые ими и их соседями против врагов государства, и просили радеть о Государеве великом деле и послать в Галич ратных людей с зельем (порохом) и с нарядом (артиллерией). Козьма Строгонов, не смотря на присутствие в Тотьме людей Тушинской партии, даже решался ночью тайно собирать лучших Тотемских людей и читать им Государеву к Галичанам грамоту;- теперь, опечаленные поступком Пушкина в Вологде, Тотьмичи, скрепя сердце, со слезами поцеловали крест Самозванцу „от нужи“.
|
|
Из изложенного видно, что оба города сдались самозванцу или в недоуменьи увлеченные примером других, или для того, чтобы отвратить от себя грозу разрушения и грабительства. Но недолго пришлось оставаться городам в недоуменьи: вскоре стало ясно, что за люди явились под именем истинных прирожденных русских государей и как их слуги поступают с их верноподданными. В Тушинском лагере царствовала тогда невообразимая сумятица; всякий вел свое дело; никто не слушался своего названного царя. Некто Андрей Млоцкий предложил самозванцу назначить в каждый русский город по поляку и русскому для наложения и сбора новых податей и, не смотря на нежелание самого лже царя, привел в исполнение свой план. В Вологду были посланы два боярские сына Козьма Кадников и еще другой. Они, собрав народ, торжественно читала грамоту, по которой было велено „собрати с Вологды, с посаду и со всего Вологодскаго уезда и с архиепископских и со всяких монастырских земель, с сохи по 8 лошадей, с саньми и с веретии,[8] и с рогожами, да по 8 человек с сохи, а те люди и лошади велено порожние гонити в полки”. Также собрать со всякой выти,[9] сколько в уезде вытей есть, и с посаду с Вологды,- столоваго всякаго запасу[10] и проводити те запасы Вологодским уездом мирским людям, старостам и целовальникам,[11] на мирских подводах, кроме тех, что по 8 лошадей с сохи. Также велено было по другой грамоте другому сыну боярскому „переписать на Вологде же у торговых людей, которые торгуют рыбою,- рыбу всякую и рыбных ловцов и ловли рыбныя всякия, а ловити велено свежую рыбу ловцам на него, который ся называет кн. Дмитрием, пять дней и пять ночей; шестой день велено ловить на дворецкаго его, на кн. Семена Звенигородскаго; а ловля рыбная всякая велено имати на посаде и в волостях”. Когда прочли эти грамоты, то Вологжане против тех грамот ничего не сказали, а иные многие заплакали и говорили тихонько друг с другом: хотя-де мы ему и крест целовали, а токо б в Троице славимый милосердый Бог праведный свой гнев отвратил и дал бы победу и одоление на враги креста Христова Государю нашему Царю и В. Кн. Василью Ивановичу, и мы всею душею рады все головами служити; токо буде иные города, Устюг и Усолье и Поморские нам помогли, и нам всем также было бездельно помереть же будет”. Они еще не знали, что предпримут соседи.
А между тем как в Вологде производились насильственные поборы в пользу самозванца, в Устюге, на помощь котораго в трудных обстоятельствах разсчитывали, и не безосновательно, Вологжане, дела шли совсем иначе. Выгодно расположенный при устье двух рек, на торговом северном пути, город этот всегда имел средства исправно удовлетворять как требования обыкновенных государственных налогов, так и сверхобычные запросы в особенных случаях; один Архангельский тамошний монастырь, у котораго не было тогда никаких торгов монастырских, ни соляных промыслов, никаких угодий и рыбных ловель, кроме хлебнаго доходу из вотчинных и монастырских деревенек, мог дать по запросам на разные государственные потребности до Сентября 1608 года в предшествовавшие два года, более 1.700 рублей. Имея воеводой деятельного Ивана Филипповича Стрешнева и подьячим Шестого Копнина, не уступавшего первому в энергии, город Устюг неоднократно отправлять в окрестные города приставов и посыльщиков „для вестей, что ся там, в тех городех, деет“, неоднократно слал ратников в Вологду, Галич, Кострому. В Октябре 1608 года подьячий Копнин ездил в Ярославль по Государеву указу с ратными людьми и, возвращаясь уже в конце Ноября через Тотьму, для предосторожности от воров, о которых он прослышал, у городка Брусенца, за 60 верст от Устюга, вверх по Сухоне, поставил сторожевую рать. С ним вместе 26 Ноября приехали в Устюг земские пристава и привезли нерадостные вести: они узнали о Ростовском раззореньи, из-за плошства Ростовцев, о Вологодской присяге, о несчастии Тотьмичей; один из приехавших сам слышал в Вологде чтение грамот о поборах. Громадные и незаконные поборы, а еще более – отдача русских городов в жалованье, „в вотчины”, панам, „как и прежь сего уделья бывали”,- возбудили негодование в Устюжанах; и они на другой день решили промеж себя посадскими людьми и волостными крестьяны, что они креста целовати тому, который называет ся царем Дмитрием, не хотят; хотят стояти на крепко и людей сбирати хотят тотчас со всего Устюжскаго уезда головами, тем более что Московское государство дал Бог по-старому стоит здорово. На другой день воевода, подьячий, все мирские люди Устюжские: посадские, старосты и целовальники, и волостные крестьяне, написав решение, слали уже в Соль-Вычегодскую к Поспелу Елисеевичу Извольскому и к Максиму Яковлевичу, Никите Григорьевичу, Андрею и Петру Семеновичам Строгановым - письмо о единодушии с ними и просили, Поспела и двух старшин Строгановых и еще человек 5, 6 или 10 лучших волостных и посадских людей приехать в Устюг поговоря со всей Усольской землею, пожаловать вскоре для совету. А их, Устюжан, мысль была такова, как они сами писали: „будет, вы к нам приедете, и стоять с нами за один похотите, и нам вам в том крест целовати меж себя, а вам также крест целовати, что нам с вами, а вам с нами и ожить и умереть вместе”. Посланный посадский человек Третьяк Игумнов вернулся к 30-му Ноября в Устюг без всякого письменнаго и устнаго ответа, хотя Усолье, как прежде назывался Сольвычегодск, гораздо ранее промышлял о государеве деле и еще месяц назад 30 Октября Строгановы и прочее Усольцы выслали на помощь Шуйскому от Соли-Вычегодския „первых” людей 105 человек, собрав - Строгановы по 5 человек, а остальные по 4 человека с малой сошки, в которой было озимаго посева всего (т.е. только) 80 четвертей.
Не получив ответа, Устюжане не знали, чему это приписать. В них начало зараждаться колебание, что “в случае будет послышим то, что Бог пошлет праведный гнев свой на всю Русскую землю, ино еще до нас далеко, успеем с повинною послати” (т.е. в Тушино). К тому же 28 Ноября приехал из Вологды разсыльщик Афонька от Н. Пушкина с увещательною грамотою о присяге самозванцу, а 29 Ноября в 6-м часу дня привез крестьянин Устюжскаго уезда с Брусенецкой заставы Митька Седлов весть о Тотемских делах, что там втайне Козьма Строганов с лучшими людьми готовится служить Царю Василию Ивановичу. Такие разнообразныя вести совсем сбивали с толку Устюжан; Пушкин писал не по Государеву указу, а так, как „ему да Рахманину ведомо учинилось, а от Государева лица к нему не писано”. Поэтому все еще не потеряв окончательно надежды на правоту своего решения, Устюжане увещевали Вычегодцев: „пожалуйте, помыслите с миром крепко, а не спешите креста целовати: не угадать, на чем совершится; и только мы того послушаем Никиты, и ему то будет выслуга, а не нам“; при этом для удостоверения советовали самим распросить посланца Митьку Седлова. (Вероятно, это был мужик дельный: Устюжский Архангельский монастырь отпускал с ним к Вологде своих ратных людей 17 человек, и деньги на них 79 руб.)
Около того же времени и на Вагу явился из Вологды разсыльщик Девятко Клементьев с приводною грамотою к крестному целованию самозванцу, „с великою угрозою, чтобы все крестьяне вору крест целовали”. Вага нужна была „ворам” не менее Вологды по своим богатствам: известно, что при Борисе Годунове (в 1603 году) доходы с Важскаго уезда простирались до 8.138 рублей 26 алтын. Но крестьяне Важские, „помня Господа Бога, и Пречистую Богородицу, и крестьянскую истинную православную веру, и души свои, не прельстились, и тому вору креста не целовали; истинно, праворазумно и смышленно не поколебались умы”[12]
Так встречали на востоке и севере Вологодскаго края самозванцевых приверженцев. И в самой Вологде недолго им пришлось властвовать. Выше указано, с какими требованиями явились первые Тушинские посланцы в Вологду; за ними приехали лица, назначенные быть во главе „воровскаго” управления. „Прежние начальники, Пушкин и Воронов были сменены и посажены в темницу, подвергнувшись безчеловечному и жестокому обращению, несмотря на их невинность.[13] От воров прислан был воеводой Федор Ильич Нащекин, большой плут и низкаго происхождения; через три дня после него прибыл Иван Ковернев, назначенный дьяком. Ковернев хотел запечатать купеческие товары с тем, чтобы их конфисковать, но владельцы не допустили его до этого. Ему не хотели повиноваться, и он был низвергнут. Новый правитель, собрав жителей для приведения их к присяге Димитрию, велел привести и прежнего воеводу, хотел связать его и отослать в польский лагерь, позорил и бранил его вместе с некоторыми богатыми купцами. В то же время нескольких поляков, сидевших в заключении, выпустили на волю. Они напали на окрестных крестьян, жестоко обращались с ними и, до нага ограбив их, возвратились в Вологду, с санями, наполненными награбленным имуществом и на другой день хотели отправиться к войску. В ту же ночь ограбленные крестьяне пришли в самом жалком виде в Вологду жаловаться на учиненныя над ними жестокости и насилия. Находя жалобы их справедливыми, жители Вологды горько раскаивались в том, что отпали от Москвы и присягнули Димитрию. Тогда только поняли они свое малодушие. Снова назначив дьяком незадолго пред тем низвергнутаго Воронова, человека старого и добраго, Вологжане собрались вместе и долго совещались о том, как бы им сложить с себя присягу Димитрию и погубить всех его приверженцев. Сверх того они освободили из заточения прежняго воеводу Пушкина, снова сделали его правителем и сообщили ему о своем намерении, за которое он их похвалил и обратился к народу с прекрасною речью, в которой, защищая себя и действия Москвитян, осудил жителей города за их легкомыслие. Он говорил, что Бог наказывает их и еще более накажет за то, что они изменили своему долгу. Преисполненные раскаяния, жители с ожесточением устремились из крепости к дому Булгаковых, где находился недавно прибывший воевода Нащекин, приставили к нему стражу, схватили Нащекина, Ковернева, всех поляков и пленных, находившихся в Вологде, отрубили им головы, и трупы их бросили с горы в реку Золотуху, где их пожирали свиньи и собаки, на что нельзя было смотреть без отвращения“.[14]
В Тотьме также свергли тушинских посланных и пытали их. Все лица из „воровских“, пытанныя в Тотьме и Вологде, не могли точно сказать, что за человек называет себя Димитрием; иные из них просто говорили, что он не Гришка; другие передавали, что это - вор, именно из Стародуба; из Костромы писали в Вологду, что вор - это попов сын Митька с Москвы от Знаменья с Арбата из-за Конюшен, что отпустил его с Москвы князь Василий Мосальский за пять дней до растригина убийства (т.е. до 17 Мая 1606 г.). Жители северных городов, таким образом, узнавали, как ничтожны были нравственная личность и материальные силы того, кто себя называл Димитрием и как глубоко они заблуждались, поддавшись этим лживым низким людям,- и тем ревностнее стали действовать на защиту Московскаго дела Государева.
На площадях городов собирались земские люди, духовные лица, тяглые посадские люди и волостные крестьяне с их выборными старостами и целовальниками со всего уезда, всею своею землею, и думали земскую думу. Обдумав что-нибудь на миру, писали грамоты от тех лиц, которыя приговорили написать, от города к городу, от уезда к городу, иногда помимо приказных - воеводы и дьяка, от одних земских и посадских старость, целовальников и людишек. С отписками повсюду гнались резвые гончики, приставы, с вестями, что где делалось, что думали и предпринимали соседи. Составлялся дружный союз северных городов против партии самозванца.
Вологжане, заботясь о защите своего города от воровских шаек, после возстановления прежних правителей в должностях, порешили просить у Тотьмичей под росписку - прислать силы людей, и пушки, и затинныя, и селитру, и порох, тотчас не издержав, о чем и отправили письмо в Тотьму; Тотьмичи, получив его 1 Декабря, послали список с него в Устюг, откуда он пошел 3 Декабря на Вычегду и далее. Так начался поворот в действиях северных городов против втораго самозванца. В Устюге произвели набор ратных людей по 10 человек с сохи,[15] а иные лучшие люди и от себя людей давали, иные шли и добровольно - вверх по Сухоне с лучшими людьми во главе. 3 Декабря эти ратники выступили к Вологде с подьячим Шестым Копниным. Через неделю - они были в Вологде и отсюда 11 Декабря отправились к Костроме, Галичу и в село Даниловское отрядами. 16 числа пришли в Вологду Усольские отряды. Вологжание, услышав в это время, что Пошехонцы отложились к вору, послали туда отряд ратных людей отводить их от вора и вскоре получили от головы отряда радостное известие, что Пошехонье и село Белое опять вернулись на сторону Шуйскаго. Это было первое успешное действие северных новых земских войск. На отправку подобных отрядов и вооружение их требовались военные запасы, и Вологжане просили из Устюга - зелья пищального пудов с 50 и свинцу со столько же, и вместе с тем торопили присылкою еще ратников.[16] Сольвычегодцы, получив 6 Декабря из Устюга грамоту от 3 Декабря, сейчас же отправили, что было людей наскоре, может быть на подводах, и назначили собирать по десяти человек с малыя сошки; кроме того, 16 Декабря отпустили еще оставшихся от прежняго набору, и вместе с ними городоваго народу 3 пушечки и с ядрами и с зельем. 18 Декабря опять пошли ратники с Вычегды, Выми и Сысолы. В Устюге, не смотря на недавний набор, а за ним и в Сольвычегодске вскоре вследствие известий из Тотьмы и Галича произведен был другой набор по 5 человек со всякия сошки. Ревность городов поддерживалась ободрительными письмами Скопина-Шуйскаго о его действиях со шведскими отрядами против воров.
Вологда стала сборным пунктом, откуда отправлялись войска на помощь Государеву делу. Множество собравшихся ратников дало возможность укрепить острогом город, что было и необходимо, потому что приходившие в Вологду „выходцы многие”, а также дети боярские, которые стояли на заставах, доставляли известия весьма тревожныя, что Кострома взята ворами 28 Декабря, что Костромичи и Ярославцы воры и Романовские Татары и Пошехонцы (вероятно опять отпавшие) собираются идти на Вологодския места и на Вологду. Разсыльщики в разныя стороны не могли достигать назначенных пунктов из-за воровских людей; так напр. 3 Января вернулся в Устюг гонец, посланный было к Костроме для ратных вестей: дальше Галича уже не было проезда от воров; посланные из Вологды в Галич Тимофей Комельцов и Каргополец Елисейко. Первый доехал только до Соли Галичской: посланные из Вологды же в другую сторону, в Новгород, 14 Декабря, три человека стояли в Тихвине до 6 Января, до тех пор, пока дорога очистилася. В виду близкой опасности от воров на Вологде сделали к половине Января два острога, город укрепили, башни на городе и по острогам поделали, и снаряд по башням большой поставили и начали около острога ров копати да надолбы делати.
Усердие народа воспламенилось еще более знаком Божия благоволения предпринятому делу: Преподобный Димитрий Прилуцкий явился духовному старцу у своей гробницы, велел образ свой от гробницы принести на Вологду, обещаясь стоять на врагов Государевых. И архиепископ, и воевода со всем Вологодским народом и с иногородними, встретив образ с великою честью и со слезами и с молебным пением, поставили его на Вологде, на площади у Всемилостиваго Спаса 4 Января:[17] образ, говорили, писан Дионисием Глушицким, и во имя Преподобного Димитрия хотели миром храм соорудити на Вологде, на площади.
Принятыми мерами положение города было обезопашено; он был укреплен и наполнен войском. Но ратники продолжали стекаться в него: шли с Бела озера, Каргополя, Ваги, Двины, Чаронды, шли и с Устюга, с Вычегды, и с Тотьмы, которая сама находилась в опасении нашествия воров со стороны Соли-Гилича. Вследствие этой опасности Устюжане послали в Тотьму отряд и советовали Вологжанам поставить заставу на Усть-Толшме. Но, отписывая об этом, они не решались обратиться к воеводе, как и другие города, куда проникла ранее весть о недавней кратковременной измене Вологжан Москве. Вологодских земских людей, к которым к одним относились с советами, это невнимание к воеводе приводило в недоумение, и они, также одни без упоминания о воеводе, писали в Устюг, что воевода и дьяк на Вологде у Государевых и у земских дел живут по-прежнему и о всяких Государевых и о земских и о ратных делах с ними о всем радеют вместе единомышленно”; просили прислать в прибавку и Сибирских казаков и звали к себе тут же и Стрешнева самого придти к Вологде для Государева и земскаго дела и для ратнаго строения. Тотмичи называли воеводу и дьяка и даже всех Вологжан изменниками и писали к воеводе и к миру „с бранью на раздор, а не на единомыслие”, ссылаясь в этом на приказания так писать от Устюжан и Усольцов. Они были смущаемы воровскими лазутчиками, захватываемы в Тотьме и ее окрестностях, которые давали показания о двусмысленности действий Н. Пушкина: некто Федор Ванин сказывал: „с Вологды Микита Пушкин в полки к вору, а я де вам Вологду сдам, треть де и стоит, а два жеребья сдаются, и как придете, и мы де Вологду сдадим; а к Вологде ходит, к Миките Пушкину, лазутчик, Тренею зовут, Крылов из Жилина, живет за Солью Галецькою”. И в Сольвычегодске, где в то время происходил набор, был мятеж великий и “страх мног от воровских людей”. Наконец, в самой Вологде произошли замешательства из-за жалованья ратным людям: Усолькие ратники, не получая долго денег, хотели идти домой, ссылаясь на то, что из других городов шлют своим людям вперед жалованье помесячно; два человека из них сбежали; иные отряды Устюжских и Усольских людей не шли к Вологде без формальнаго отпуска. Обо всем этом ратный голова Усольский (Василий Дербышев) отписал сначала Вычегжанам, а их просил, свестясь с Устюжанами, отписать и Тотмичам, „чтоб смуты не учинялось”; ратники вскоре удовлетворены были жалованьем и успокоились.[18]
Пока в Вологде занимались внутренним самоустройством, приготовляясь подать помощь в ту сторону, откуда явится требование, положение Тотьмы и ее округа все более ухудшалось: Лисовский со своими шайками из Костромы доходил до Галича и Солигалича. Жители последняго, так как около посада острога не было, и город сгнил и развалился, и наряду и зелья не было, крепится нечем, бежали, одни в леса, другие на засеки,[19] в Тотемский уезд, в Совьюжскую и в Толшемскую волости, и на Унжу, и в Кологрив. Эти-то беглецы, а также подсылаемые Лисовским лазутчики, схватываемые на заставах, наводили страх скораго нашествия врагов. Тотмичи, как ближе всех находившиеся ко врагу, первые позаботились поставить заставы на Толшме в 300 человек, на Совьюге, Вотче, Демьянове, произвели три побора, каждый по 10 человек с сошки, 16 Января двинули рать к Солигаличу;[20] а 18 Января туда же пошли Устюжане и Угольцы; но остановились на Совьюге, за 20 верст от Солигалича. В это время Солигаличане, приведенные “за неволю” к крестному целованию самозванцу, с правежа животишки свои исценя, заложив или продав, и собрав 2.030 рублей, дали в откуп, чтобы из Галича воры войною не приходили и домов их не раззоряли и не пожгли и жен и детей не поругали. И как они откупились от воров, и воры, быв на Галиче, да пошли назад к Костроме. „Тогда писал из Ярославля Сапеге Ф. Барятинский,- мужики опять заворовали многие, которые государю (т.е. самозванцу) добили челом”. Солигаличане собрали с посаду Соли-галицкия и с Усольския осады по 20 человек с сохи и 15 Февраля отпустили собранных против воровских людей; через три дня (18 Февраля) подоспели ратные люди многие с Устюга Великаго, с Соли Тотемския, и Соли Вычегодския, и Перми Великия, и Соли Камския, и Кайгорода, и Вымския земли, с огненным с большим нарядом и с затинными пищальми, с многим нарядом, и все вместе пошли к Костроме, куда и достигли к 12 Марта.
Другая рать северных городов должна была двинуться, по распоряжению Михаила Вас. Скопина-Шуйскаго, к Ярославским пределам. Для этого 9 Февраля присланы были от него в Вологду из Новгорода воеводы Григорий Никитин Бороздин и Никита Васильев Вышеславцев с Новгородскою силою. Первый остался в Вологде (вероятно, по ненадежности Пушкина), а Вышеславцев, прежде чем двинуться самому, послал вперед увещательную грамоту Романовцам; в случае непослушания грозил идти воевать Романовцев. Увещание было безуспешно и только после стычки ратные головы с отрядами заняли 3 Марта Романов. Но партия самозванца, которой одним из главных опорных пунктов в этой стороне был Ярославль, еще сильна была здесь, так что 8 Марта некто Ефим Космин, близкий человек к польскому пану Тышкевичу, занимавшему Ярославль, успел отбить Вологодский отряд и, на побеге, отнять у него коши, в которых нашел письмо многое. Тогда двинулись и воеводы Вышеславцев, Евгений Дмитриевич Резанов, ранее зарекомендовавший себя под Новгородом, да Федор Леверьев с товарищи и привели все Пошехонье и Мологу и Рыбную к крестному целованью Царю Василью Ивановичу, а 16 Марта двинулись из-под Романова к Ярославлю, который 8 Апреля и заняли после стычки с отрядом Тышкевича.
Вероятно, эти враждебныя действия и были причиною, его Государева Василия Ивановича грамота от 20 Февраля, писанная всем северным городам, и другая, особая, в Вологду, была получена в Устюге только 16 Марта: а в Вологду и того позже, 25-26 Марта. Первою грамотою Царь приказывал всем северным городам признавать Вологду как бы главою их союза, советоваться с нею и между собою о всяком деле и в нее посылать все, какие найдут возможными, средства помощи. Воеводе же и дьяку в Вологду Царь писал особенно, посылал головами ратных людей Федора Никифоровича Полтева, Смирного и Григорья Ивановичей Свиньиных. Он велел отдать присланным, именные списки ратных людей, собравшихся в Вологду, и, с ними поговоря, им с теми ратными людьми ходити на воровских людей и тех промышляти, сколько Бог помочи подаст. А когда вскроется лед, Царь приказывал послать тех ратников на судах Шексною рекою: „а садилися бы в суды у пристани на реке Шексне и, прося у Бога милости, над воровскими людьми промышляли”. На счет же судов Царь приказывать разослать разсыльщиков по Шексне и велеть им готовить суды, струги, лодки и павозки и привозить те суда к пристани на Шексне; Вологду укреплять: также устроить крепкую заставу на Обнорском яму, за 45 верст от Вологды. „А которые будет на Вологде гости и лучшие торговые или из немецких людей гости и торговые люди приговорят меж себя людей к ратному делу для промыслу, и вы б тех людей, поговоря с земскими со всякими людьми, отпустили с головами и со всеми ратными людьми вместе, как они на воровских людей пойдут; а отпустили-б из гостей и из лучших людей, которые-б ратное дело знали, а было-б те люди с головами и с ратными людьми в думе за один”.[21]
Чтоб эти грамоты не попались неприятелям, даже в том случае, если бы гонцы, переодетые бродягами и нищими, были задержаны, их будто бы запекли в хлеб, как передает очевидец событий Масса, у котораго мы опять позаимствуем несколько. Иностранцы, Немцы и Англичане, думали иначе, чем предполагал Царь, и, желая избыть службы, принесли столько подарков воеводе, что он задержал полученную им о торговых людях грамоту и не объявил о ней. - Все иностранные купцы, имевшие в этой стране торговлю, находились в это время в Вологде. Хотя большая часть их жила в обширном доме английских купцов,[22] хотя вокруг него была поставляла сильная стража, однако они в продолжение всей зимы жили с опасением и в великом страхе. Жители Вологды, ежедневно со страхом ожидавшие, что неприятель придет к ним для отмщения, содержали бдительную стражу. Однажды они из засады храбро напали на поляков, обратили их в бегство и возвратились домой с добычею. В это время велено было английским и нидерландским купцам переселиться в крепость, где отвели им огромную комнату, в которой были двойныя жезныя двери и окна. Этому они были очень рады и содержали здесь и днем и ночью крепкую стражу менее стали опасаться. „Однако нами,- продолжает Масса, овладел сильный страх, и мы ежедневно ожидали смерти, когда до нас дошли слухи о том, что в польском войске говорили о необходимости уничтожить до основания Вологду за ея постыдную измену Димитрию, виновниками которой считали английских и нидерландских купцов, с которыми советовались жители Вологды и которых поляки надеялись скоро найти. В этой крайности мы, написав письма, в которых доказывали свою невинность, - одно писано было по-латыни, другое по-немецки, третье по-русски - намеревались для оправдания себя и спасения своей жизни послать их с некоторыми молодыми удальцами к полякам и приверженцам Димитрия, в случае их прихода к Вологде”. Но до этого не дошло, ибо около Пасхи Ярославль отделился от Димитрия, и дорога от Ярославля до Белаго моря совершенно очистилась, так что все купцы, тотчас, же по вскрытии рек, с радостью отправились к морю в Архангельск[23] и здесь нашли свои английския и голландския суда, которых они никогда уже не надеялись более видеть.[24]
В одно время с государевой грамотой из Москвы пришли в разные города из Новгорода от Скопина-Шуйскаго ободрительныя грамоты,[25] в которых он уведомлял о походе на помощь Москве кованой Свийской рати и просил не оставлять его помощью, как посредством набора людей ратных, так и присылкою Государевой денежной казны. Устюжане сейчас же набрали многих ратных людей „перед прежними вдвое” и еще, кроме этого, отпустили 14 Апреля пятую рать в 500 человек; Архангельский Устюжский монастырь пожертвовал около 300 рублей; Вычегодцы, получив вскоре после Государевой грамоты известие из Вологды о возвращении 8 Апреля Ярославля от вора Москве, велели петь молебны со звоном, сбирали с посаду с уезда Государевы доходы, отсылали их Царю, побуждали и Пермичей прислать теперь Царские доходы за 116 (1607/8) год, о которых те не знали ранее, как их доставить: „ныне же,- писали Вычегодцы, дал Бог к Великому Новгороду с Вологды дорога из Ярославля чиста, ехати можно, а начаемся Божии милости вскоре и к Москве дорога очистится”. Надежды Вычегодцев, однако, не совсем оправдывались: по приказанию Скопина-Шуйскаго, Государеву соболиную казну, присланную из Верхотурьи, не повезли далее Вологды, а положили ее в храм св. Софии.
Из Вологды отправили 24 Апреля в Ярославль Василья Панова с целовальниками Максимом Ворошиловым и Силою Мануйловым с товарищам, которые все благополучно доставили по назначению снаряд зелье и двое из них вернулись обратно 3 Мая; во время их обратнаго путешествия, 30 Апреля, черкасы и татары, и Государевы изменники Русских городов многие люди и казаки под предводительством Ив. Фед. Наумова, а потом Лисовскаго, подошли к Ярославлю и после двухдневного боя успели взять большой острог; воеводы кн. Сила Гагарин, Н. Вышеславцев, его помощник Евсевий Резанов, и подьячий Иван Озерецкий засели в рубленом городе в меньшем остроге и в Спасском монастыре и три дня выдерживали приступы; 5 Мая воры удалились, но 8 Мая опять вернулись и сидели осадой до 22 Мая.
Положение осажденных было печально. Так они сами описывали его, прося у северных городов помощи: „а и сами, господа, ведаете, что без людей и без наряду и каменный город яма; а по грехам нашим Государевы люди побиты, а иные многие безвестно разбрелись, а у нас с воры драка живет еже час, и ратные люди добре надобны; да и зелью расход велик, с пищальми людей много, а в Ярославле зелья ни у кого добыть, ни полфунта купити не мочно, всяким людем идет Государево зелье, а не дать кому на драку зелья, ино от воров погибнут, а зелья у нас не ставает”. Затруднения осажденных увеличивались еще тем, что ратные люди требовали жалованья вперед по обыкновению месяца на два, на три. Приходилось их увещевать и отписывать городам о деньгах. Изнуренные уже прежними поборами, города, послав своих единокровных на Государеву службу, не хотели оставлять их на жертву врагам и употребили последния усилия для оказания помощи.
Вологжане, для всякаго промысла и обереганья отпустили в Ярославль воеводу Григория Бороздина да с ним две пищали новых, да 40 пуд зелья, и детей боярских и гостей и посадских людей.[26]
Устюжане, получив первое известие о Ярославле 11 Мая, решили сбирать шестую многую рать, а получив 27 Мая новое подробное известие о Ярославских страдальцах, определяли миром, когда уже некого стало брать людей с сошек, взять из Государевой казны из таможни 300 рублей, для поспешенья, покамест с сох те деньги сберут; наяти охочих вольных казаков, давать им на оружие по рублю на человека и отослать их с зельем, селитрой и свинцом. Устюжане писали об этом Вычегжанам, упоминая, что из Устюга уже писали на Вятку, Вагу и на Колмогоры и в Устьянские волости. Вычегжане также послали 29 Мая 4-ю рать, да и первым своим ратным людям за сроком по поручным записям и вново деньги помесечну послали. И Скопина-Шуйскаго озабочивало положение Ярославля: и он подал материальную помощь, послав туда Федора Леонтьева и с ним русских и немецких многих ратных людей.
Усердие городов увенчалось успехом: силы мятежников, все уменьшавшиеся при возрастании приверженцев Царя Василия Ивановича, оказались недостаточными для удержания Ярославля и одновременной с тем защиты Костромы против дружин северных городов. К Сапеге под Лавру постоянно шли от Ростова и Ярославля просьбы о присылке военных запасов и людей: начальники некоторых отрядов, особенно казацких и польских, самовольно уходили в Тушино, а приставшие к ним жители средне-Волжских городов переходили на сторону Царя Василия Ивановича; так что к Августу 1609 года в областях Ярославской и Костромской оставались только небольшия неорганизованныя шайки разбойников, не стоявших ни за какого царя, имевших целью только грабеж и поживу.[27]