Своей рокерской униформой – черная кожа, джинсы, волосы дыбом – я производила довольно сильное впечатление на сограждан, но на сейшенах и тусовках так выглядели все. Это было как бобриковое пальто с меховым воротником и шляпа‑пирожок для членов Политбюро, вяло машущих слабой рукой с трибуны Мавзолея.
Мне хотелось чего‑то необычного, своего, индивидуального. У мамы были родственники во Франции. Заграничная родня была огромным преимуществом в советские времена, потому что иногда они присылали или привозили одежду: модные, стильные фирменные шмотки, каких и у фарцовщиков нельзя было достать. Вещей за годы накопилось много, но некоторые представляли для меня особую ценность. Например, короткое, выше колен синее пальто с короткими же широкими рукавами и большими пуговицами – мама почему‑то называла его «мантель», или шляпка с вуалью, присланная в незапамятные времена и долго пролежавшая практически нетронутой в очаровательной шляпной коробке.
Прикид с пальто и шляпкой я впервые опробовала, когда мы с Пален договорились пойти на концерт «Звуков Му». То, что мой вид выходит за рамки обычного даже и для меня, стало понятно, когда мама не захотела выпускать меня из дома. Она встала у входной двери и раскинула руки крестом, загораживая выход.
– Нет, не пущу. В таком виде тебя сразу заберут: или в отделение, или в Кащенко. Переодевайся.
Я посмотрела на себя в зеркало – все вроде бы неплохо и на своем месте: мантель с короткими рукавами и пелериной, узкие брюки и тяжелые черные ботинки на шнуровке; поверх гордо торчащего ирокеза шляпка с очаровательной вуалькой, опущенной на мои мотоциклетные очки. На синей груди пять Гагариных. Скромно и со вкусом.
– Недурственно, – с гордостью осмотрев себя, заключила я. – Что ты переживаешь, мама? Все же как всегда.
Надо заметить, что мама относилась к моему увлечению рок‑н‑роллом с завидным пониманием и юмором, полагая, что это просто очередная фаза моего развития. А над моими прикидами она всегда смеялась и часто предлагала идеи по улучшению. Так что ее теперешняя реакция была неким индикатором. Если мой вид так действует даже на нее, значит, другие просто выпадут в осадок.
Мы немного поспорили перед дверью, я согласилась снять то ли очки, то ли шляпку, и меня выпустили из клетки. Понятное дело, выйдя из подъезда, я вернула все в первозданный вид и двинулась на «стрелку» с Пален. Обычно мы назначали встречу в метро на Ногина и ждали друг друга, сидя на огромных полотерах, которыми в конце дня уборщики чистили полы. Чаще всего ждала я, Пален вечно опаздывала на полчаса‑час, но в этот раз опоздала как раз я. Увидев меня во всем моем великолепии, Пален с криком раненой чайки ломанулась прочь, вниз по лестнице. Я, не поняв, в чем дело, рванула за ней. Так мы бежали некоторое время, периодически она оборачивалась, отмахивалась от меня – изыди, мол, сатана, – и продолжала удирать.
– Я с тобой не поеду! Не хочу, чтобы люди думали, что мы вместе! – сквозь зубы проговорила она, когда я наконец ее догнала. – Ты что, совсем спятила, так вырядилась? Ты похожа на сумасшедшую!
Так и поехали в разных вагонах. Чем ближе мы к станции назначения, тем больше набивалось в вагон странно прикинутого народа. На выходе из метро нас окружала целая толпа фриков, каждый из которых жаждал перещеголять других своим видом. И вот тут‑то я уже оказалась героиней! Эти люди умели по достоинству оценить мою крутизну!
Поняв это, Пален резко прибилась ко мне и гордо оглядывала окружающих, приветствовавших меня свистом и аплодисментами. Кроме морального удовлетворения, костюмчик принес ощутимые дивиденды: билетов у нас не было, а пробиться «на дурочку», как в кино или консу, на роковых мероприятиях не получалось. Рок‑н‑ролльные охранники‑качки – это вам не бабуськи‑билетерши (кстати, тоже отнюдь не всегда божьи одуванчики). Помог Прикид. Один из организаторов концерта – или кем он там был на самом деле – заметил меня и сказал:
– Вот эту, крутую, в шляпке с вуалью – пропустить!
Толпа ответила стоном, все головы повернулись в мою сторону, мощная мускулистая рука одного из качков выдернула меня из людской гущи и перенесла в зал. Пален уцепилась за меня, так что технически он перенес нас обеих. Мы пробились к самой сцене. Наверное, опять‑таки из‑за шляпки меня пропускали вперед. Народ уже стоял на ушах.
– Петя! Петя! – как вой бурлаков на Волге.
На сцену вышел тот чувак в костюме, который меня пропустил.
– Ребята! Ребята! Сейчас начнется концерт группы «Звуки Му»! Но! У меня к вам просьба! Не уносите Петю со сцены!!!
– У‑а‑а!!! – ответила толпа.
– На прошлом концерте, в самом начале, Петю унесли со сцены! Полчаса потом не могли продолжить концерт…
– Рырр‑р‑р!!! – рычала толпа.
– Ладно! Хоть обувь с него не снимайте! Каждый раз приходится после концертов новые туфли покупать! – умолял мужик.
– Петя! Петя! – стонала толпа в изнеможении.
К окончанию концерта сцена была завалена ботинками, кроссовками и сапогами, которые пипл бросал из зала.
Именно этот костюм я выбрала для примирения с Громовым. Придя к ДК, где проходил фестиваль, я увидела толпу народа, которая бурлила у входа. Оказалось, что власти запретили концерт, и милиция никого не пускала внутрь. Громов и остальные организаторы вели переговоры с дирекцией, они то появлялись, то исчезали. Понять, что происходит, было нельзя. Через всю эту круговерть я никак не могла пробиться к нему и объясниться. В конце концов объявили, что сегодня концертов не будет, но завтра все может быть. Люди начали распадаться на отдельные тусовки и исчезать из поля зрения. Вокруг Громова образовалась компания человек из пятнадцати: питерцы, музыканты одной из панк‑групп, чей сегодняшний концерт отменили, я, красивый фотограф Никита, который постоянно щелкал своей фотокамерой, несколько панков, которых никто не знал, но и не прогонял. Всей толпой, под предводительством Громова, мы двинулись в непонятном направлении. По дороге зашли в винный магазин, сбросились у кого сколько было и купили бухла. Много. Погрузили бутылки в авоськи и пошли искать место, где можно было расслабиться и культурно отдохнуть.
Такое место вскоре нашлось, им оказалась большая строительная площадка, на которой сломали дом, но строить пока ничего не начали. Расположившись на развалинах, мы откупорили бутылки.
Пили прямо из горла. Было весело и интересно: все‑таки среди нас было два ведущих журналиста, известные музыканты, три высокообразованные интеллигентные еврейские девушки и наш фотограф, который оказался сыном телевизионного режиссера. Музыканты расчехлили гитары, начали играть, Никита беспрерывно щелкал аппаратом, вино лилось рекой, панки скрутили косячок и пустили по кругу. Солнышко светило, небо было голубым и высоким‑превысоким, на душе сделалось весело, легко и свободно. Я была счастлива; даже непонятные отношения с Громовым не могли испортить эту минуту.
Вдруг завыли милицейские сирены. Раздался крик:
– Менты! Соседи вызвали ментов! Разбегаемся по одному!
Последнее указание было излишним. Опытные рокеры, закаленные многолетней травлей в неритмичной советской стране, конечно же, знали, что убегать надо поодиночке, тогда, даже если менты поймают тебя где‑нибудь на соседних улицах, они не смогут доказать, что ты – один из преследуемой компании. Все бросились врассыпную. Я, поддавшись общей панике, тоже куда‑то понеслась, не разбирая дороги. Обернувшись, я увидела, что Громов и Бурляев, как люди с документами и какими‑то журналистскими справками и удостоверениями, идут принимать огонь на себя: им надо было потянуть время, чтобы остальные могли убежать подальше и спрятаться. Громов, правда, с трудом держался на ногах, но Бурляев был ничего, шел довольно твердо.
Я выбежала в какой‑то двор и заметалась в поисках убежища – в моем прикиде и без паспорта мне было бы несдобровать, если б меня поймали.
– Иди сюда, – позвал мужской голос.
Я оглянулась и никого не увидела.
– Я здесь. Ну же, посмотри налево.
Повернулась и увидела, что Никита‑фотограф высовывает голову из мусорного бака.
– Иди сюда. Он пустой, не бойся. Скорей, они сейчас будут здесь!
– Но почему в мусорке? Можно в подъезде спрятаться, – сказала я, все еще не освоившись с мыслью, что надо лезть в мусорный бак.
– Все гребаные подъезды с кодом, я пробовал. Лезь скорее, я тебе помогу.
Когда я уже почти перелезла через бортик, звук сирены стал приближаться. Едва мы успели закрыться крышкой, ментовский «газик» въехал во двор. Мы сидели на корточках, вдавившись друг в друга, и боялись даже дышать. Я молилась, чтобы кто‑то из жильцов не настучал, где мы прячемся.
– Кажется, уехали, – еле выдохнул Никита. – Я проверю. Извини, я попробую приподняться.
Он совсем чуть‑чуть приподнял крышку и осмотрелся.
– Никого нет, но, может быть, это засада. Надо посидеть еще хотя бы минут двадцать, – как опытный шпион распорядился мой спаситель.
Но вонь внутри бака была настолько невыносимой, что уже через пять минут мы выскочили оттуда как ошпаренные.