https://ficbook.net/readfic/2435294
Автор: Marty_oppa (https://ficbook.net/authors/341172)
Пейринг или персонажи: Исин/Хань, Лухан, Лэй
Рейтинг: R
Жанры: Ангст, Драма, Повседневность, AU, Songfic
Предупреждения: OOC, Нецензурная лексика
Размер: Мини, 6 страниц
Описание:
И Хань возвращался, и снова презрительно оглядывал с ног до головы, и снова раздевал, и целовал сладко и горячо до припухших губ, и отправлял экспресс-доставкой на небеса, и сталкивал с себя, и уходил утром.
Примечания автора:
Эрка за мат. Много мата. Сорри.
Слушала эту хуйню - Kaster - Пьяная моя любовь
Я фэйспалмлю с самой себя...
WARNING! Хань - сучкастерва
Исину кажется, что осень в этом году намного холоднее, чем все ее предыдущие версии, прокачана по полной, проапгрейдена, со всеми наворотами, с пафосным табачным дымом в открытое окно спальни, с холодным кофе, с крупными каплями, безбожно громко стучащими в окно вместо привычной уже серой мороси. Исину кажется, что причиной таких изменений Хань не может быть никак, но в шорохе листьев под ногами он слышит его шепот, и в свистящем ледяном ветре, от которого не спасают никакие шарфы-хомуты, и в стуке каблуков по мокрому асфальту, и в шелесте страниц газет в многолюдном метро. Его отсутствие ощущается очень остро и болезненно, дрожью в покрасневших от холода ладонях, в судорожном дыхании в ворот пальто, в глазных белках, испещренных красными извилистыми дорожками расширившихся сосудов. Исину никогда еще так плохо не спалось, не елось, не существовалось, как в последние два месяца.
Их отношения с Ханем сложно было как-то характеризовать. Определенно не друзья, вряд ли любовники, сомнительно – приятели.
- Мы просто случайные знакомые, в чем проблема?
Тонкие ханевы пальцы нервно дергаются, отбирают назад ментоловую сигарету, стряхивают с нее пепел в чашку с недопитым чаем и прилипают к губам, пока их обладатель глубоко вдыхает отравляющую Исина смесь горечи и тоски.
- Целоваться с тобой противно.
- Вот оно что… Так не целуй, делов-то…
- Окей, не буду.
И Исин выдерживает почти четырнадцать минут мучительно долгих, тянущихся словно детская жвачка, из которой так хорошо получается надувать огромные ярко-розовые пузыри; последний четырнадцатый лопается с оглушительным хлопком, или это упавший стул грохочет о пол, Исин уже не вдумывается в подробности, он набрасывается на Ханя с глубоким требовательным поцелуем, и ему уже совершенно плевать, что там было в этих губах и легких четверть часа назад. Губы у Ханя невозможно сладкие, с легкой горчинкой совсем чуть-чуть, но оседающей на языке, и этот вкус Исину не забыть уже никогда, как и теплые ладони под ремнем, тяжелое дыхание и мягкие волосы, щекочущие висок.
Их отношения сложно было как-то классифицировать. Они просто были: начинающий, но подающий надежды диджей-выскочка и «золотой ребенок», наследник компании по производству каких-то там игрушек, Исина никогда особо не интересовали подробности ханевой жизни. Он и сам был похож на большую красивую куклу: слегка вздернутый нос, кокетливо поджатые губы, огромные сверкающие глаза и просто обезоруживающая улыбка. И характер первой красотки Голливуда. Исин так и не понял, чем он его зацепил, да и думать не хотел, они просто были, были рядом, иногда были друг у друга, но никогда не были вместе в полном смысле этого слова. Все их отношения были похожи на затяжную истерику, с битой о стены посудой, поломанной мебелью, криками и пощечинами, с искренними проклятьями и стонами на всю квартиру. Исин говорил, что во всем виноват Хань, что это все его стервозная натура, Хань считал, что Исин просто ничего не понимает и его не слушает. Им не было хорошо вдвоем, но это было им необходимо.
Все началось с первого взгляда, как ни банально и наивно, как ни глупо это им обоим казалось. Исин отыграл сет, переоделся и уже у самого выхода, споткнувшись, налетел на тощего парня в кожаной куртке, слишком тонкой и узкой для только начавшейся весны, слишком сильно контрастирующей с теплым исиновым пальто, делающим его каким-то нелепым и грузным. Он тогда неловко развернулся, кивнул, извиняясь, а потом поднял взгляд и выпал из реальности на несколько секунд.
- Красивый. Но музыка твоя – дерьмо. И шмотки твои – дерьмо. Я хочу увидеть тебя без них.
Хань привык, что все его желания так или иначе исполняются, причем почти мгновенно, и обнаженным Исина он увидел уже спустя полчаса пути до его квартиры; о том что богатые мальчики не парятся из-за холода, когда меняют машины чаще чем трусы, Исин узнает тогда же, и никакие тонкие куртки, полупрозрачные рубашки и майки без рукавов больше не кажутся ему странными. Исин был сверху, в чем даже сомнений у обоих не возникло, был внутри почти до утра, фактически - где-то на седьмом небе от удовольствия. Чужие запредельно красивые совсем черные глаза не смыкались совсем, пожирали, не разжевывая, а на рассвете выплюнули, чужие тонкие руки столкнули Исина с себя, одели свое тело в смявшуюся немного одежду и прозвенели ключами у самого уха перед уходом.
- Все было супер, но тебе стоит сменить гардероб.
- Иди нахуй.
- Пошел. Но я обязательно вернусь.
И Хань возвращался, и снова презрительно оглядывал с ног до головы, и снова раздевал, и целовал сладко и горячо до припухших губ, и отправлял экспресс-доставкой на небеса, и сталкивал с себя, и уходил утром.
- Я не могу здесь находиться при свете, глазкам больно. Все так убого…
- Иди нахуй.
- Слушай, я уже начинаю сомневаться, что ты знаешь другие слова.
- Флюоресценция.
- Что?
- Еще я знаю слово «флюоресценция».
- Еблан.
- Можно просто «красавчик».
- Ненавижу тебя…
И Хань ухмылялся по-доброму, и вглядывался в глаза, и оставался еще на один исинов полет.
Иногда они выводили друг друга из себя всерьез, Хань кричал не своим голосом матом, толкал в грудь ладонями, отвешивал пощечины одну за другой, а Исин терпел до последнего, терпел, сколько позволяли гордость и чувство собственного достоинства, а потом встряхивал головой, открывая глаза, сверкающие злостью под длинной челкой, и сцеживал сквозь зубы всего одно слово.
- Убирайся.
- Ха…
И входная дверь хлопала, вторя оглушительному горькому смешку, и «Ты пожалеешь!» приходило уже спустя пять минут, Хань строчил смс одно за другим, сидя в машине, иногда даже не отъезжая от подъезда, простаивал там до утра или до обеда, иногда так и спал там, жалуясь потом на боль в спине и затекшую шею, сонный и измученный, размякший в теплой ванне с ароматной пеной и исиновых объятиях снова, зацелованный и абсолютно довольный.
Иногда его истерики не достигали физического проявления, он только кричал и не давался в руки, бродил по квартире кругами, менял чай в чашке каждые сорок минут и так и не притрагивался к нему, открывал все окна навстречу теплому летнему ветру, глубоко дышал и не отзывался на оклики, стоял словно загипнотизированный, иногда фыркал от залетающего пуха и оглушительно громко захлопывал окно.
- Черт, ты можешь так не греметь?!
- Нет!!!
- Слушай, какого вообще происходит?
- Иди нахуй.
- Отлично просто! Перфект!
Хань уезжал, и Исин бесился только следующие полчаса, а потом ему удавалось отвлечься на работу или учебу, или уткнуться в книгу, или в компьютерную игру, и о Хане даже получалось совсем не думать еще неделю. А потом он возвращался со щелчком распахнувшейся двери машины, озорным подмигиванием, лучезарной издевательской улыбкой и, как ни в чем не бывало, виснул на шее, смотрел влюбленно и после жаркого нетерпеливого секса в прихожей надевал старую растянутую исинову майку.
- Тебя больше не бесят мои шмотки?
- Меня все твое бесит.
- У нас с тобой все поразительно взаимно.
У них не было среднего значения любви, их швыряло от невесомых, почти нереальных поцелуев по плечам, шоколада и клубники в постель, пальцев, перебирающих прядки волос на затылке до ударов под дых, сдавленного цепкими пальцами горла, жгучего шепота в губы и признаний в ненависти. И Исину хотелось бы свободы от этого, но Хань появлялся раз в три дня, а этого времени было предостаточно, чтобы сойти с ума от тоски по нему.
Он звонит иногда на закате, точно зная, но предпочитая не задумываться о том, что в это время Исин обычно спит после работы или сочинения музыки, звонит долго и настойчиво, выслушивает ненавистную песню вместо гудков и вместо приветствия выдает сразу претензию.
- Убери эту дрянь!
Исин спросонья трет опухшие глаза, совершенно ничего не соображает и матерится вслух, едва шевеля губами, бросая взгляд на так и не снятые наручные часы, вымученно выдыхает и почти хнычет в трубку вполне искренне.
- Сука, ты можешь просто сдохнуть?
Повисает пауза, Хань молчит многозначительно и напряженно и лишь спустя несколько секунд сбрасывает звонок. Исин ставит на беззвучный режим, швыряет телефон в сторону и снова засыпает, и, кажется, уже начинает видеть красочный сон, из которого его бесцеремонно вырывает громкая трель дверного звонка. С крепким кулаком Исин встречается раньше, чем с самим гостем, задыхается, облизывает разбитую губу, на которой только начинает выступать алая капля крови, и поднимает ошарашенный взгляд на разъяренного Ханя.
- Ненавижу тебя!
Хань сбегает по лестнице, быстро семеня ногами в новых почти сверкающих белизной брендовых кедах, Исин босиком перескакивает через две ступеньки, отбивая ступни безбожно, и догоняет на втором этаже, крепко обнимая сзади и не давая возможности вырваться, прижимает к себе крепко и целует в шею коротко и быстро.
- Прости… Прости, я не со зла, ты же знаешь…
- Я ничего не знаю! И не желаю знать! Отцепись! Пусти!
Руки Исина расцепляются сами собой, и Хань замирает как вкопанный еще на минуту, а потом всхлипывает и срывается с места. Его машина продолжает стоять у подъезда, и Исин скачет по кухне с аптечкой подмышкой, шипя от обиды, достает из пальца ноги осколок, вероятно, от разбитой бутылки, принимает душ, бреется и спускается, чуть прихрамывая, садится на пассажирское сиденье рядом и очень старается не хлопать дверцей – Хань этого терпеть не может.
- Не поднимешься?
- Нет.
- Поедем куда-нибудь?
- Нет.
- Может…
- Нет.
- Окей.
Исин молчит, морщит болезненно нос и не смотрит на парня, постукивает пальцами по бедру, отсчитывает секунды и сбивается, громко резко выдыхает и выходит из машины, направляясь обратно в дом.
Дрожащее тело проскальзывает под его одеяло уже к утру, крепко обнимает длинными руками, дышит в шею тепло и осторожно, касается губами уха и упирается лбом в затылок. Исин не спит, так и мается в полудреме, чудовищно устав ворочаться в слишком большой и холодной постели.
- Зачем было звонить, если у тебя есть ключ?
- Мое появление должно было быть эффектным.
- Ты просто долбоеб…
- Я просто люблю тебя…
Хань приходит, когда ему вздумается, все реже, чем ближе к осени, его глаза все грустнее, и голос тише, а крики надрывнее, и на его тихие истерики смотреть все больнее. Исин чувствует себя виноватым из-за невозможности помочь, он осторожно трогает, но неизменно посылает ко всем чертям в кульминации каждой ссоры, и морщится от хлопка двери, и материт по смс, и не выглядывает больше в окно, зная, что машины под окнами нет.
- «Мы больше не вместе», - пишет ему Хань однажды утром.
- «Мы вместе и не были, что изменилось?» – отвечает ему Исин.
- «Я больше не приеду».
Хань приезжает пьяным спустя полчаса, Исин впервые за всю жизнь искренне молится, благодаря Бога за то, что он не разбился, а Хань звонко заливисто смеется, кидается на шею, нетерпеливо ерзает на коленях и целует, недовольно упираясь поясницей в столешницу.
- Я хочу тебя.
- Ты пьян и воняешь.
- Сука…
- Да, и еще ты сука.
Хань сметает все со стола одним движением, не отрывая взгляда от исиновых прищуренных глаз, сбрасывает с себя одежду, и спустя минуту они уже занимаются сексом на том самом столе, и Исин рычит, вдалбливаясь остервенело в размякшее тело нахального идиота, не дающего ему спокойно жить.
Исин осознает, что Хань больше не вернется, однажды вечером, спустя три недели после последней встречи, стоя в душе под потоками теплой воды, так напоминающей ласковые касания нежных рук и губ, таких податливых, таких непокорных, таких родных. Мысль вспыхивает в его голове ярко-красным обжигающим пятном, вырывает из памяти самые последние вечера и ночи, когда они еще были вдвоем. Очень много безумных горячих ночей вдвоем, но ни одной – вместе.
Хань больше не звонит, и Исин неожиданно для самого себя не находит себе места. Он мечется от работы к университету, несется на вечеринки старых друзей, где ему все очень удивляются, но вроде как радуются, зависает в наушниках, вставая из-за пульта только в туалет и открыть дверь курьеру из дешевого ресторана за углом.
Жизнь становится слишком скучной и пустой, бессмысленной, неуместной, причем именно Исин не подходит ей, как деталь из другого паззла, заброшенная по ошибке в коробку. Исин однажды застывает на пару минут перед стеллажом с сигаретами в супермаркете, вглядывается долго в серебристые буквы на упаковке, отыскивает знакомую надпись «с ментолом» и зачем-то бросает в корзину. Едкий дым мучительно больно вспарывает легкие и сердце словно серийный убийца плохо заточенным, поржавевшим от крови прошлых жертв ножом; парень хмурит брови, выдыхает в открытое окно спальни, облокачивается на подоконник и щурится на зарю, надеясь только на то, что этой осенью Хань будет мерзнуть сильнее, чем он сам, потому что иначе - нечестно. И неправильно, как и все, что было между ними все эти полгода.
- И поделом тебе… - думает Исин, отправляя окурок вниз с седьмого этажа, и гадает, как будет выглядеть он, если рухнет вниз следом. Глаза застилает мутная пелена, Исин быстро смаргивает и трет мокрые глаза ладонями, не веря им, зажмуривается, распахивает снова – машина у двери подъезда никуда не исчезает, и он срывается с места, выскакивает на улицу в одних шортах и майке, и босой, и, кажется, в ногу снова впилось что-то острое, но он глядит, не отрываясь, в затемненное стекло дверцы, за которой светлый силуэт не дергается даже и ждет. Исин трясущимися пальцами с трудом дергает ручку и вздрагивает, когда замок щелкает, хотя так, кажется, и должно быть, ему сложно даются мыслительные процессы в последние пару минут. А может, месяцев.
Хань даже не поворачивает голову, щурит глаза, всматриваясь в пустоту за лобовым стеклом, поверхностно дышит и крепко сжимает руль побелевшими пальцами.
- Я больше не вернусь.
- Я знаю.
- Зачем ты спустился?
- Зачем ты приехал?
- Мне… очень плохо, - слова Ханя спотыкаются о слезы, он тяжело сглатывает и часто моргает. – Мне не хочется думать, что это из-за тебя… из-за отсутствия тебя. Но я только об этом думать и могу.
Хань поправляет самого себя, морщит нос и отворачивается совсем. На лобовое вдруг приземляется белый пушистый комочек, тут же исчезает, оставив после себя только прозрачную каплю.
- Снег пошел.
- Первый. – Исин накрывает ладонь Ханя своей, тот вздрагивает, но шанса на сопротивление ему не дают – Исин прижимается сухими губами к чужим дрожащим на какое-то мгновение, а потом касается кончиком носа щеки и шепчет еле слышно. – И последний для нас с тобой. Потому что нас с тобой больше нет. Да и не было, наверное. Я больше не выйду. И ты больше не приезжай.
Исин думает, что вот теперь все правильно и комфортно, хоть и пусто еще в постели и в голове, и вот сейчас он – это он, спокойный и вежливый, старательный, стремящийся только вверх по карьерной лестнице, которой, впрочем, в его профессии и не существует. Он использует все возможности, забивает голову работой, работой и еще раз - ею же, потому что так проще, так легче, так не больно и не страшно. И он почему-то уверен, что где-то на фабрике маленьких фарфоровых кукол – Исин теперь точно знает – президент компании с важным видом оглядывает образцы, и перед ним скачут подчиненные-пресмыкающиеся, и получают вполне заслуженные презрительные взгляды и комментарии – наверняка.
Исин усмехается собственным мыслям, встряхивает челкой и, выдохнув последнюю дозу дыма с ментолом, тушит окурок в груде таких же в пепельнице. Что-то от Ханя ему все же осталось. Не самое приятное, но большего он вряд ли заслужил.
Ханю от него осталась только растянутая майка и разочарование в примете: с кем попадешь под первый снег, с тем и будешь до следующего первого. Хань планирует попасть с Исином под первый снег в следующем году, а если и тогда не сработает, готов ждать еще год. Потому что «никогда» в отношении их двоих его совершенно не устраивает. А Хань привык, что все его желания сбываются. Рано или поздно.