Эмоциональный мир человека является одной из наименее удобных областей для исследования в силу глубокой субъективности предмета – и в то же время областью наиболее интересной, поскольку, в конечном счете, именно эмоциональный фактор определяет направление мышления человека и его психического движения в целом.
Действительно, несмотря на то, что интеллект человека способен под влиянием обстоятельств или внутренних факторов формировать невероятно изощренные построения, в любом, как простом, там и сложном, акте мышления, как произвольном, так и непроизвольном, всегда присутствуют как минимум две определяющие составляющие: «Вследствие чего начата мысль» и «К чему она должна привести». Без этого мышление, будучи телеологической функцией, неспособно функционировать.
К сожалению, факт участия в мышлении элементов эмоционального происхождения, отличных от эмоций как таковых, по каким-то причинам не оказался в фокусе большинства психологических исследований (хотя в косвенном виде данное понимание содержится в моделях Ю.Александрова, определившего эмоции как феномен сенсорной сферы, в определенном смысле равноправный сознанию, и В.Вилюнаса), предпочитающих рассматривать эмоции практически исключительно как реакции в ответ на мысль или раздражитель, но не как фактор, дополняющий каждый предметный элемент мышления и сообщающий ему некую «контекстную эмоциональную сигнатуру» - сигнатуру, в простом ощущении суммирующую сформированную опытом оценочную трактовку этого элемента, не требуя при этом перепросмотра и переосмысления всего предшествующего опыта.
Меж тем нет необходимости углубляться в сложный анализ, чтобы констатировать тот факт, что уже оба этих аргумента – «почему начата мысль» и «к чему она должна привести» - имеют не столько рациональную, сколько эмоциональную природу (под «эмоциями» в контексте введения данной статьи мы будем понимать все эмоциональные дериваты, как-то: низшие эмоции, такие как голод, жажда, страх, аффекты, собственно эмоции и чувства; под «эмоциональной составляющей фигур мышления» все неявные интеллекту признаки образа, которые рождают в бессознательном непроизвольно присоединяемый к фигуре эмоциональный отклик, не требуя пересмотра всего связанного с фигурой опыта).
Можно сформулировать так – процесс мышления осуществляется по логическим, интеллектуальным законам, однако участвующие в мышлении фигуры, наряду с другими свойствами, несут в себе сформированные опытом эмоциональные составляющие и рождают при сочетаниях эмоционально окрашенные свойства оценочного характера, необходимо участвующие в интеллектуальном процессе, что вследствие иррациональности эмоций для интеллекта может быть интерпретировано, как направление интеллекта эмоциональной сферой.
Говоря проще, интеллект отвечает на вопрос «что» и «каким способом из предложенного», тогда как эмоциональная сфера определяет «почему», «зачем» и «предложенный набор способов» и «что является предпочтительнее чему».
Говоря еще проще – приемлемость результата мышления оценивается не интеллектом. И даже больше – если результат этой оценки не является позитивным, то мышление на данную тему нельзя считать законченным, и оно будет продолжено.
Данный тезис вызывает желание возразить (чем самоподтверждается), однако любая попытка вообразить совершенно чистый холодный разум, беспристрастно совершающий, допустим, математические вычисления и беспристрастно воспринимающий результат вычисления, немедленно разрушается постановкой двух вопросов: «почему он занят вычислениями» и «как он оценивает результаты». Ответы, вне зависимости от их вариаций, будут содержать эмоциональные аспекты (надо, не надо, скучно, предпочтения при выборе правильного или ложного результата).
В противном случае этот гипотетический интеллект не сможет определить для себя момент, когда ему начинать работать с данными, момент, когда прекращать с ними работать, в каком направлении работать, не сможет проверить результат вычислений и счесть его предпочительным (даже если предположить, что этот интеллект опирается на «правильный» результат, все равно мы упираемся в то, что в силу неких причин он «должен считать» «правильный» результат предпочтительнее «неправильно», что вновь нас приводит к эмоциональной составляющей).
То есть интеллект, не направляемый иррациональным для себя эмоциональным фактором, и не самооценивающийся при помощи такого же фактора иррационального происхождения, оказывается непредставим. Согласно одному из положений К. Поппера, широко использующемуся в современном научном мире, то, что не может быть представлено, не может существовать.
Соответственно интеллект, в той форме, в которой он знаком нам, является процессом, неизбежно действующим между двумя областями данных: иррациональной для него управляющей (область задач, эмоциональной) и рациональной (предметной областью данных), что полностью подтверждается тезисами Л. Выготского о существовании в нас динамической интеллектуально-эмоциональной системы и С.Рубинштейна, отмечавшего, что наше мышления само по себе является синтезом эмоционального и рационального.
Таким образом, эмоциональный мир человека, существуя в динамическом взаимодействии с его интеллектом, является в этом тандеме безусловно целеполагающим и условиеформирующим, то есть определяющим направление любого интеллектуального акта.
Дополнительно о управляющей роли эмоций в процессе мышления может свидетельствовать тот факт, что, хотя интеллект может с легкостью манипулировать предметным содержанием мышления – например, создать в воображении круг или квадрат, и это будет напрямую созданное достоверное отображение формы – но в то же время физически неспособен манипулировать эмоциональными переменными. Он неспособен, допустим, ощутить презрение, отнять от него ненависть и получить в итоге жалость. Он может только представить это в ряду символизаций или извлечь из бессознательного косвенным образом, то есть перекомбинировать предметное содержание мышления, чтобы вызвать в себе иную эмоциональную реакцию, если она оказывается извлекаемой в принципе (в качестве примера можно вспомнить пресловутую сагу о Гарри Потере, когда дети превращают страшного призрака боггерта в нечто смешное).
Две составляющие процесса мышления оказываются неравноправными относительно интеллектуальной доступности: предметное содержание трансформируется «напрямую», эмоциональные составляющие поставляются интеллекту практически непредсказуемой им и «закрытой» от него бессознательной сферой, следовательно, вторые являются более стабильными элементами мышления, как бы перерабатываемыми в нем только друг относительно друга и вызывающими переработку предметного содержания мышления.
Наличный эмоциональный мир определяет данный акт мышления. На более длительном протяжении взаимодействие оказывается чуть более гибким, но не меняющим от того своей сути.
Как известно, эмоциональный мир человека не является чем-то застывшим. Влияние внешнего мира и деятельность интеллекта способна сформировать в человеке новые эмоциональные паттерны, преодолевающие в том числе и инстинктивные эмоциональные императивы – что подтверждается существованием института камикадзе.
Однако и в данном случае очевидно, что в каждом конкретном случае подобная трансформация происходит под влиянием эмоциональных же факторов, вызванных к жизни самим интеллектом, коммуникацией или событиями внешнего мира (осознание собственной ненужности, приказ любимого руководства, угроза семье, и так далее), что приводит нас к уже озвученному тезису: интеллект опирается на эмоциональную систему как область задач, способен действовать в границах, отведенных ему эмоциональной системой, и может спровоцировать переработку сопутствующих эмоциональных факторов только в объеме, определенном «эмоциональным весом» факторов «Почему» и «Зачем».
Процесс сознательного мышления – это ассоциативно-логическая трансформация предметного содержания мышления под влиянием эмоционального запроса с целью получения фигур, эмоциональная результирующая которых удовлетворяет эмоциональному запросу или позволяет перейти к следующему циклу.
Интеллект в любой момент времени действует по текущему запросу эмоциональной системы, в заданном ей направлении, в определенных ее влиянием границах, аргументах, внутренних условиях, и в объеме «эмоциональной силы» запроса.
При невозможности эмоционально уравновесить величину эмоционального запроса эмоциональными величинами фигур мышления интеллект не оказывается способен переработать реакцию, и происходит аффект.
В данной связи вопрос саморегуляции проявления эмоций для человека социального приобретает первостепенное значение – и, по своей сути, социализация эмоций имеет своим содержанием процесс насыщения сохраняемых памятью элементов опыта (фигур) эмоциональными составляющими, обеспечивающими в дальнейшем социально приемлемое и эффективное удовлетворение эмоционального запроса.
Именно это обеспечивается в процессе личностной эмоциональной социализации, который может быть определен как «как процесс усвоения социальных норм, правил и установок, связанных с переживанием и выражением эмоций, и воспроизводства стратегий эмоционального переживания и реагирования в жизни субъекта .» (Прихидько А.И. Эмоциональная социализация: содержание и механизмы).
Рассматривая данный процесс под другим углом, можно сказать, что в процессе эмоционального созревания и сопутствующей ему эмоциональной социализации личность выстраивает в себе некую систему связанных значений (под словом значения мы будем обозначать проявляемое внутренним и внешним контекстом эмоциональное содержание фигур опыта), позволяющую ему сбалансировать, а таким образом рационально перерабатывать и эффективно экспрессировать проявления низших эмоций.
Примеры такого баланса достаточно известны еще из этологии – например, низшая эмоция голода, в случае если она же сбалансирована эмоцией страха, у собаки будет приводить к сложному мышлению и поведению, позволяющим ей избежать наказания. При этом страх служит для животного, как и для человека, тем внутренним маркером, который определяет «границы безопасности», в то же время не требуя полного переосмысления всего опыта, который привел к реакции страха в ответ на те или иные внешние или внутренние факторы.
Подобный механизм проливает дополнительный свет на уже активно изучающуюся современной наукой смешанную природу эмоций, позволяя заподозрить в каждой высшей эмоции (список которых неполон в силу субъективности материи) некий типичный комплекс, сформированный в процессе обучения из собственно эмоций (полный список которых в силу отсутствия оправданной классификации в настоящее время отсутствует) и эмоционального содержания иных фигур, не обязательно эмоций как таковых (что нашло отражение в теории двухфакторных эмоций С. Шехтера).
В свете вышеизложенного так называемые социальные эмоции – гордость, вина, обида, стыд, зависть, и т.п., перечень их можно было бы продолжить, но в силу нечеткости определений и расплывчатости слов нам на данной фазе достаточно обозначить несколько из группы - по нескольким причинам являются одним из наиболее интересных и перспективных объектов для исследования. Причины очевидны – мы легко можем наблюдать как возраст, в котором у человека появляются данные эмоции, так и ситуации, вызывающие их.
Социальные эмоции начинают проявляться у ребенка уже в 2-3 года, то есть тогда же, когда он начинает интересоваться сверстниками. Учитывая то, что до того его интерес к сверстникам был мал, а в более раннем возрасте в общении с матерью и с другими детьми социальные эмоции не проявляют себя никак (хотя, разумеется, средства коммуникации ребенка ограничены, и его эмоциональный мир досконально вряд ли будет когда-либо исследован), то логично предположить, что данные эмоции не являются врожденными в полном смысле этого слова, но формируются в качестве надстройки, субъективно регулирующей реализацию биологически значимого содержания коммуникации.
На первый план здесь уместно вывести именно субъективное отражение биологического содержания коммуникации, а не некую видимую социально развитым человеком «эффективность коммуникации», так как субъективное содержание эмоций у ребенка (пребывающего в естественном неведении относительно масштабных перспектив и общечеловеческих смыслов общения) не индуцируется «снаружи», а зарождается в нем «снизу», на границе действия его инстинктивных побуждений и отражающихся в них коммуникативных событий, и только потом обозначается словом.
Представляется, что обнаружение такого фундамента, «точки отсчета» для возникновения эмоций, окажется весьма полезным не только для анализа природы социальных эмоций, но и будет играть положительную роль при создании прогностически эффективных моделей человеческого поведения в социуме. Без ясного понимания причины внутренней причины возникновения социальных эмоций их исследование будет напоминать решение уравнения с неопределенным и неопределяемым знаменателем, что в настоящее время, несомненно, играет значительную роль в отсутствии единого понимания роли и механизмов эмоционального мира человека.
Для приближения к пониманию искомого психологического содержания, очевидно, следует рассматривать не отдаленный смысл коммуникации (поскольку ребенку он неизвестен и, коммуницируя, он строит поведение естественно и непредвзято), и не физиологический механизм генерации эмоций (что для ребенка неизвестно еще более), а некую психически внятную типичную реакцию, возникающую в ответ на коммуникативные события, психологически значимые для него относительно его психологически наличных побуждений, «мотивов к коммуникации».
Какой же смысл несет для ребенка коммуникация с себе подобными? Очевидно, что она в некотором смысле и структурно, и содержательно отлична от более ранней формы коммуникации ребенка с матерью; ребенок осуществляет переход от эмоциональной синтонии, когда он субъективно интегрирован в эмоциональный мир матери, к эмоциональной децентрации, позволяющей эмоционально разделить себя и партнера (терминология А.Запорожца).
Если опереться на биологическое значение включения ребенка в межличностную коммуникацию, то станет очевидным, что межличностная коммуникация является огромным шагом, включающим ребенка в мир выживания и самообеспечения внутри группового окружения. В отличие от взаимоотношений матери и ребенка, где обе стороны во многом регламентированы инстинктивно (ребенок практически полностью), и где мать служит источником питания и благополучия младенца, межличностная коммуникация в конечном счете направлена на самостоятельное обеспечение ребенка внутри сообщества. Она в определенном смысле переводит ребенка из материнской среды в среду взрослую, от взаимодействия с которой ребенок будет зависеть далее и взаимодействие с которой будет оттачиваться на протяжении всей его взрослой жизни. Впрочем, ребенку это внутренне неизвестно, и он начинает свои взаимоотношения с другими под влиянием более простых побуждений.
Данные побуждения должны привести ребенка к тому, чтобы его участие в общении сформировало и сохраняло бы за ним некую значимую относительно других участников роль, обеспечивающую ему свою долю социальной значимости и благ, то есть к социализации.
Факт, что человек ныне общественное, а в недалеком прошлом – стайное существо – банален и не нуждается в глубоком рассмотрении для наших целей, однако необходимо отметить, что в связи с этим социализация человека не является и не может являться чем-то принудительным. Она возникает естественно под влиянием развертывания некоего инстинкта, который, как обычно, проявляется вначале лишь поисковой фазой – интересом к себе подобным – и затем разворачивается в сложный комплекс взаимоотношений благодаря активному поиску ребенком удовлетворения одного или нескольких специфических для данного инстинкта стремлений.
Перед тем, как попытаться охарактеризовать данное стремление, попробуем рассмотреть эмоциональный багаж, имеющийся у ребенка к началу важного этапа социализации. Если безусловнорефлекторные эмоциональные реакции удовлетворения и неудовлетворения обнаруживаются уже у пяти-шестимесячного плода (К.Шулейкина, 1971), то в ходе первого (до 1 года) этапа развития психики у ребенка они дифференцируются и превращаются в условнорефлекторные: гнев при стеснении свободы, страх и радость при приближении того или иного человека (2-3 мес) или предмета (6-7 мес), удивление (9-10 мес) и предшественник ревности (при обращении взрослого к другому ребенку, также 9-10 мес.). Другие эмоции, например, как отвращение, пока еще испытывается ребенком только в ответ на безусловнорефлекторный, например пищевой, но не на социальный раздражитель. Треть из группы детей в возрасте 20 мес давала соответствующие названия для каждого из следующих физиологических и эмоциональных состояний в соответствующем контексте: боль, сон, голод, жажда, усталость, отвращение, дистресс, соответствие моральным нормам, любовь
На втором этапе (1-3 года) происходят два важных для нас события: самоосознание ребенка как отдельного Я и децентрация, в результате которой ребенок начинает понимать зависимость своего статуса от чужой реакции на свое поведение в рамках системы «плохой-хороший» и первично экспрессируют реакцию смущения (в чем пока еще играют главную роль родители).
И в этом же возрасте начинается интересующий нас процесс дифференциации социальных эмоций – жалость, ревность, стыд, зависть, еще позднее вина, гордость, злорадство, и прочие. Этот период многие источники выделяют как особый, констатируя, что в возрасте 18-20 месяцев в лексиконе ребенка появляются обозначающие эмоции слова и далее их количество лавинообразно увеличивается.
Так, в возрасте 20 месяцев только треть из группы детей давала соответствующие названия для каждого из следующих физиологических и эмоциональных состояний в соответствующем контексте: боль, сон, голод, жажда, усталость, отвращение, дистресс, соответствие моральным нормам, любовь.
В то же время в возрасте 28 месяцев слова, используемые детьми для описания эмоций, имеют отношение к счастью (счастливый), развлечению (развлекаться, хорошо проводить время), любви (нравиться, любить), гордости (гордый), удивлению (удивленный), соответствию моральным нормам (быть хорошим, быть плохим), печали (печальный), страху (пугать, испуганный), гневу (злой, сердитый), отвращению (неряшливый), общему позитивному или негативному чувству (мне хорошо, мне плохо, мне лучше, чувствую себя прекрасно) (А.Брезертон, Дж.Дэвитс, Дж.Дунн).
Обобщая вышесказанное, к интересующему нас возрасту ребенку знакомы: эмоции удовлетворения-неудовлетворения, страх, гнев и начальная форма социального гнева ревность, первичное понятие о социальном оценочном поле и личных последствиях от соответствия-несоответствия ему (плохой-хороший), различение собственного и чужого Я.
Именно в этот период ребенок начинает активно встраиваться в социальную коммуникацию со сверстниками – если раньше он видел в другом ребенке не столько личность, сколько притягательный анимированный объект, с которым можно было взаимодействовать без внутреннего учета его реакции (подобно тому, как маленький ребенок тащит полузадушенного котенка, безжалостно ухватив его поперек пуза), то теперь реакция другого начинает приобретать новое значение, и для полноценного взаимодействия с другим начинают требоваться новые эмоциональные комплексы.
Таким образом, в этом возрасте внутреннее содержание влечения к общению со сверстниками под влиянием некоего инстинктивного воздействия приобретает иную окраску, способствующую дальнейшей социальной организации, и как следствие, формированию социальных эмоций. Более внятный аналог такого события мы наблюдаем в подростковом возрасте, когда половое созревание вызывает к жизни новый внутренний фактор, трансформирующий потенциально все содержание коммуникации как в области мотива поступков, так и в области внутреннего содержания. И в том, и в другом случае ребенок ищет в том же общении нечто новое для себя, проявляя этот поиск поведенчески непротиворечиво, но в то же время во многом таинственно для собственного сознания и непредсказуемо с точки зрения более ранних мотивов.
Принципиально выделяется и смысловое содержание новизны коммуникации для ребенка. Если раньше он ощущал сверстников скорее как анимированный объект, с которым нет необходимость вступать в коммуникацию, например, здороваться, прощаться, договариваться, вследствие чего входил в песочницу по чужим куличикам, пробовал отобрать все, что удавалось отобрать, не обращая внимание на рев и слезы - то теперь он ведет себя целенаправленно, толкая определенных детей, бегая от определенных детей, пробуя отобрать игрушки у определенных детей, смущаясь или смелея перед теми или другими. Этот сдвиг поведения достаточно ясно различим при наблюдении, хотя, разумеется, он происходит не мгновенно, не в одном и том же возрасте и не в идентичной форме у разных детей.
Логика процесса понятна взрослому: ребенок пробует собственные границы, собирая негативную и позитивную реакцию окружения в целях приобретения опыта. Причем им со всей очевидностью движет не обычный интерес – дома игрушек больше, дома есть телевизор, есть готовые его развлекать старшие родственники – нет, ему интересно именно с другими детьми, пусть даже этот контакт проходит в условиях менее богатых сенсорно, чем имеются дома. Без других детей ему скучно.
Из вышесказанного можно сделать вывод, что ребенок ищет в среде других детей нечто, отличное от обычных средств удовлетворения любознательности, нечто существующее психологически и наиболее полно выявляющееся для него именно в равной коммуникативной среде.
И это «нечто» имеет критическую важность для успешности процесса социализации, о чем, ребенок, естественно, не догадывается.
На основании того, что ребенок, по сути, ищет в среде сверстников ни принципиально новой, недостижимой иным способом информации, ни более полного удовлетворения сенсорного голода, ни эксклюзивных объектов или пищи, ни каких-либо иных конкретных выгод, кроме реакции сообщества, мы вынуждены предположить, что он проходит в этом общении прежде всего одну из важнейших фаз социализации – формирование ранговой принадлежности и выработку способов рангового реагирования. Создание и шлифовку рангового Я.
Действительно, система ранговых взаимодействий, являющаяся основой для способа выживания общественных существ (общественные организмы, наподобие муравейника или улья, не в счет, потому что в них ранги закреплены генетически), сама по себе является и социальным фундаментом, и залогом выживания.
Она является квинтэссенцией социума. Без нее социум не может возникнуть и при внезапном исчезновении ее социум разрушится. В то же время, открытая система ранговых отношений, имеющая место быть у людей, возникнув, приведет к формированию социума. Она, не являясь социумом сама по себе, является необходимым и достаточным условием для его возникновения, выступая в роли «свернутого социума», который будет развиваться в ту или иную сторону в зависимости от условий бытия сообщества во внешней среде.
Важно понимать, что этот процесс инстинктивно обусловлен и неизбежен, вследствие чего во всем культурном многообразии нашей планеты нет такого явления как «асоциальный подвид человека», хотя социум исторически не насаждался извне никакими сторонними силами. Следовательно, потребность в ранговом статусе и соответствующем поведении является инстинктивно обусловленной, невероятно важной и, по-видимому, неодолимой для человека.
В силу такой значимости ранговой принадлежности для человека, она, со всей очевидностью, не может всецело зависеть от какого-то одного конкретного коммуникативного эпизода, не может пересматриваться с легкостью, и одновременно должна в интегральной форма практически постоянно субъективно присутствовать в психическом поле человека. Не ранг как таковой – а скорее некий психологический предшественник, являющийся основанием для определения ранга в каждой конкретной ситуации.
И действительно, в повседневном поведении людей мы видим, что каждый из нас обладает неким глубоким и непрерывным самоощущением своей социальной дееспособности, социального ранга, позволяющим с легкостью выбирать посильную и адекватную себе роль при взаимодействии даже с незнакомыми людьми, и эта роль обладает значительной стабильностью.
На ум приходит слово «самооценка», действительно частично отражающая свойства этого самоощущения, однако при внимательном рассмотрении это слово оказывается логически неверным. С одной стороны, оно предполагает процедуру сознательной аргументированной оценки собственных качеств, и осознанный же результат ее, который бы позволил с легкостью влиять на рассматриваемое ощущение, что явно противоречит реальности. С другой, даже осознанно низкая ситуационная самооценка, например, учителя в среде боевиков, понимающего что «он тут никто и звать его никак», вполне соответствующая формуле «бессильное ничтожество», не изменяет упомянутого самоощущения, позволяя успешно сопротивляться обессмысливающему влиянию окружения. С третьей, самооценка обладает способностью меняться даже в течении нескольких дней, что приводит к довольству или недовольству собой человека, но благодаря более фундаментальному ранговому самоощущению человек не теряет почвы под ногами.
С этой точки зрения, словосочетания «высокая самооценка» и «низкая самооценка» скорее соответствуют некоему наличию или отсутствию внутреннего страха, позволяющего фактически предъявлять ранговые требования, но практически не влияющему на ранговое самоощущение, которое участвует в формировании «самооценки» на более раннем этапе, и не обязательно зависит от нее.
Ранговое самоощущение базируется на более широком фундаменте, чем самооценка, не равно ей, и если самооценка является условием социального поведения, то ранговое самоощущение ближе к его причине.
Человек, будучи высокоразвитым существом, формирует свое ранговое самоощущение относительно всех доступных ему прямо или косвенно социальных явлений – выводя свой «личный интеграл», «образ собственной валидности» относительно персонажей сказок, историй, книг, фильмов, опыта вербальной коммуникации, кооперативного и конкурентного взаимодействия с другими людьми.
Нетрудно видеть, что в рассматриваемый нами период ребенок занят именно этим делом – в играх, в отождествлении себя с книжными и кинематографическими персонажами и примерке моделей поведения, наборе впечатлений, общении с другими детьми. Взрослые являются для него слишком недостижимыми по рангу партнерами, поэтому, естественно, несмотря на всю любовь, с ними скучновато.
Благодаря такой объемности проработки, ранговое самоощущение является простым ощущением, постоянно присутствующим во внутреннем мире человека и не проявляющим себя как эмоциональная величина. В то же время любое его нарушение является нарушением сигнального ощущения, наподобие нарушения ощущения равновесия, и необходимо должно приводить к эмоциональной реакции, направленной на ситуационное восстановление статуса кво, поскольку в социуме нет ничего более важного для выживания, чем ранг.
Ранговое самоощущение человека, таким образом, можно охарактеризовать как выраженное в простом ощущении положение человека на внутренней шкале представлений, сформированной самоотражением человека в максимально доступном ему образе многогранного социума.
Без создания и активного поддержания такого рангового самоощущения человек оказывается практически неспособен к планированию и социальной реализации, которые были бы экзистенциально ценны для него – и практически недееспособен, так как большую часть коммуникативных усилий ему пришлось бы тратить на установление своего ситуационного ранга, а не действовать «по умолчанию».
Данное самоощущение, с одной стороны, хорошо подходит на роль фундамента, обеспечивающего формирование ряда социальных эмоций, с другой стороны, его черты достаточно полно формируют образ причины социального поведения, что позволяет нам раскрыть сущность инстинкта, приводящего к социализации человека.
Главный социальный инстинкт (ГСИ) человека проявляется неодолимой потребностью в формировании и поддержании ощущения самосоответствия уровню глобального рангового представления самого себя, а также подтверждении его в социальном взаимодействии и ориентации на взаимодействия, усиливающие это ощущение.
Такое определение главного социального инстинкта, с нашей точки зрения, достаточно полно раскрывает и фактическое, и психологическое содержание архиважной для общественного существа инстинктивной потребности, процесс удовлетворения которой вполне способен воспроизвести все многообразие и динамичность социальной жизни.
При этом социальные функции, способствующие физическому выживанию, например обмен взаимопомощью, формирование групп, распределение результатов труда и тому подобное, возникают в сообществе, сформированном главным социальным инстинктом, вполне естественно и самостоятельно. Что удовлетворяет уже рассмотренному условию – действие инстинкта приводит к формированию биологически полезного эффекта, не планируемого носителями инстинкта заранее. Носитель инстинкта чувствует, как ему вести себя – но он не знает биологического смысла этого поведения.
С точки зрения главного социального инстинкта взаимодействия между людьми можно описать как действия, обеспечивающие участникам взаимодействия взаимовлияние на выработанное относительно «призрака глобального сообщества» ощущение рангового соответствия.
Разумеется, на «внутренней шкале ранговой валидности» человек инстинктивно располагает не только себя, но и любого другого человека, эмпатически ощущая интимную значимость такого положения для другого.
Нетрудно видеть, что подобная трактовка ГСИ емко раскрывает механизм индивидуальных и групповых взаимодействий, начиная от взаимодействия «один на один», и заканчивая крупномасштабными групповыми феноменами, от патриотических до религиозных. В то же время личные особенности отражения общества вкупе с конституционными и половыми различиями в ранговом самовосприятии обеспечивают несводимость индивидуальных ранговых самовосприятий к единому знаменателю, что порождает безграничную социальную динамику.
В свете вышесказанного, эмоциональная децентрация ребенка означает не столько различение между Я и Другой, сколько различение образов себя и другого по положению на личной внутренней шкале рангового диапазона и, как следствие, различение вариантов реагирования и поведения себя и другого в одной и той же ситуации.
Действительно, такой способ проведения границы между Я и Не-Я, на наш взгляд, является более внятным и чувственно достоверным психологически, поскольку простое признание кого-то Другим не приносит новый оттенок во взаимоотношение двух субъектов, а скорее просто исключает Другого из сферы эмоционального взаимодействия, так как не оставляет Я чувственно достоверных предпосылок трактовки реакций Другого, заставляя судить о нем только на основе его поведения. Подобное исключение не позволило бы предполагать, например, что в какой-то ситуации Другой обидится, а заставило бы ждать появления или непоявления фактической реакции обиды, чего, как известно, на практике не наблюдается.
Согласно предлагаемой модели, так называемые социальные эмоции являются комплексными типичными ощущениями, маркирующими индивидуальный смысл биологически однозначных событий, происходящих в поле непосредственного, косвенного или воображаемого взаимодействия «я-другой».
Соответственно, в формировании личных социальных эмоций принимают участие следующие переменные:
а) 4 варианта содержания восприятия биологически значимого события: ранг Я увеличился или уменьшился, ранг Другого увеличился или уменьшился;
б) причина этого события, служащая в дальнейшем объектом приложения социальной эмоции: Я или Другой (под Другим может пониматься и безликое общественное влияние);
в) 2 варианта оценки механизма этого события относительно «призрака общества»: «хорошо\плохо» или «правильно\неправильно» или «справедливо\несправедливо», проще говоря, конгруэнтно это событие предполагаемой глобальной общественной оценке или нет.
Остановимся несколько подробнее на первом разряде переменных, поскольку их в отдаленном приближении можно связать с досоциальными эмоциями.
А именно, повышение рангового самовосприятия может сопровождаться удовольствием, понижение – неудовольствием, а именно тревогой и страхом, как гипотетически наносящее ущерб безопасности. Повышение уровня другого – гневом, так как другой и его «калибр» в контексте инстинктивной конкурентности человека представляется ограничивающим свободу личного проявления фактором, понижение уровня другого по той же причине представляется облегчением.
Служащая фоном взаимодействия глобально-социальная оценка происходящего в данном случае играет роль амбивалентного усилителя, «оценки оценки» происходящего, так как потенциальная угроза и поддержка, исходящие от «призрака общества», служат своеобразным универсальным судией происходящего и последующие реакции человека будут развиваться во многом в зависимости от степени этого соответствия-несоответствия.
Соответственно, эмоциональная сигнатура «стыд» в контексте модели будет выглядеть следующим образом: Я понизил МОЙ РАНГ чем-то НЕПРАВИЛЬНЫМ. Сигнатура «вина»: Я понизил ЕГО РАНГ чем-то НЕПРАВИЛЬНЫМ.
Приведем таблицу (МР=Мой ранг, ДР=Ранг Другого).
Генерация сигнатур социальных эмоций, испытываемых Я.
| Поле «Справедливо» | Поле «Несправедливо» | ||||
| Событие | Баз. Эмоция | Причина Я | Причина Др | Причина Др | Причина Я |
| + МР | Удовольствие | Гордость | Благодарность | Смущение | Неловкость |
| - МР | Страх | Смирение | Покорность | Обида | Стыд |
| + ДР | Гнев | Уважение | Восхищение | Зависть | Досада |
| - ДР | Облегчение | Торжество | Удовлетворенность | Презрение | Вина |
Как видно из таблицы, в основанную на модели рангового фундамента социальных эмоций классификацию вошли все качественные группы социальных эмоций, имеющих общекоммуникативное значение.
В дополнение необходимо отметить, что на степень выраженности качественных эмоций, приведенных в таблице, оказывают несомненное влияние два интерферирующих количественных фактора, а именно:
а) Личное отношение к Другому в диапазоне «любовь-ненависть». Эмоции, указанные в таблице, примерно соответствуют нейтральному отношению Я-Другой, и претерпевают градационные изменения в зависимости от знака и силы отношений.
Нетрудно видеть, что, допустим, степень испытываемого Восхищения будет снижаться при негативном отношении к другому, каковое противоречие даже нашло отражение в языковых штампах, например, «хоть он и нехороший человек, я не могу им не восхищаться». Точно так же при хорошем отношении к Другому Удовлетворенность и Презрение могут предстать в обличии Сочувствия и Жалости, впрочем сохранив свой характерный привкус.
По