— Они говорят, что город населен призраками, — сказал Карака.
— И это в самом деле так?
— Даже если и так, — улыбнулся он, — это призраки моего народа. Так что нам нечего бояться.
Мы проехали по широкой центральной улице к главной городской площади, построенной древними индийцами за тысячи лет до прихода ариев. Город очень напоминает Вавилон, с домами из необожженного кирпича и прямыми улицами. К западу от города остались руины цитадели, срытой ариями. Потом по каким-то причинам арии изгнали местных жителей, и с тех пор город пуст.
— Построившие этот город люди звались хараппами. Думаю, те, кто уцелел, ушли на юг, — с горечью проговорил Карака.
— Но это случилось так давно!
— Тридцать пять поколений — это у нас не много.
— Ты говоришь словно вавилонянин, — сказал я, и он воспринял это как комплимент.
Незадолго до захода солнца мы зашли в большое здание, некогда служившее зернохранилищем. Хотя древняя черепичная крыша сохранилась лучше, чем новая в паталенском административном здании, потолочные балки угрожающе просели. Мы выгнали колонию рассерженных обезьян, и я приказал поставить в конце зала мой шатер. Затем разожгли огонь и приготовили ужин.
Тут Карака принялся знакомить меня с индийской пищей. Это не быстрый процесс, поскольку я едок осторожный. Если первое знакомство с манго не удовлетворило меня, то ананасы сразу же получили восторженное признание. Мне также пришлись по вкусу индейки — это птицы с нежным белым мясом и совсем ручные. Индийцы держат их не только ради яиц и мяса, но и ради перьев, которыми набивают подушки. Эти птицы сродни тем, которых греки называют «персидской птицей» и недавно завезли в Афины.
Как правило, я обедал отдельно от других, вдвоем с Каракой. Во-первых, персидские офицеры предпочитают не питаться со всеми, а, во-вторых, я в некотором роде представлял Великого Царя и поэтому был окружен частью его величия.
— Видишь, какой высокой культурой мы обладали. — Карака обвел рукой огромное помещение.
— Да, впечатляет, — согласился я, хотя думал только о просевших балках.
— Мы построили этот город за тысячу лет до прихода ариев. — Карака говорил так, будто сам был архитектором. — Мы были строителями, купцами, ремесленниками. А они — кочевниками, живущими в шатрах скотоводами, разрушителями.
Когда я просил Караку — или кого-нибудь еще — рассказать мне доступно, кто же такие были хараппы, то не получал ответа. Цари и купцы их оставили круглые отпечатки на влажной глине, создав нечто часто принимаемое за прелестные картинки, но текстов хараппов никто так и не прочел.
— Они поклонялись матери всех богов, — сказал Карака несколько туманно. — И рогатому богу.
Кроме этого я от него мало что узнал. Спустя годы я услышал еще кое-что о таких богах, как дракон Нага, бык Нанди, обезьяна Хануман, и многих прочих богах-животных и богах-деревьях. Очевидно, самым могущественным считался бог-змея, поскольку у самого грозного индийского человекообразного божества из каждого плеча выходит по змее, как у Ахримана.
Без особой помощи со стороны Караки я вскоре научился говорить с правителями индоариев на подобающем индо-арийском языке и с удивлением обнаружил, что они для обозначения своей древней родины используют то же слово, что и персы. Оттуда даже в Грецию пришли ахейцы и дорийцы. Земли эти находятся где-то на самом севере мира, и поэтому Полярная звезда священна для всех ариев. Должен сказать, мне всегда с трудом верилось, что мы действительно близкая родня тем белокурым безжалостным кочевникам-скотоводам, которые до сих пор нападают на смуглые южные народы, чтобы грабить и сжигать их города, — как туранцы поступили с Бактрой.
Тысячу лет назад, по давно забытым причинам, какие-то из арийских племен решили не рушить южные города, а воздвигнуть новые. Это случилось в Мидии, Аттике и Магадхе, и тут арийские кочевники переняли культуру своих рабов. Кроме того, несмотря на всяческие табу, стали заключаться смешанные браки, и самые дикие из диких стали похожи на культурный народ, ими завоеванный. Можно видеть, что такое продолжается и теперь, когда приграничные районы Персии постоянно подвергаются набегам тех диких племен, какими были и мы сами и которые тоже станут такими, как мы, — культурными.
Между прочим, Кир прекрасно сознавал опасность, исходящую от превращения своих персидских горцев в такой же изнеженный народ, как покоренные черноволосые. Чтобы обезопаситься от этого, Кир настаивал на строгом военном обучении всех молодых персов. Нам никогда не полагалось забывать своего арийского происхождения. Но Ксеркс меланхолически заключил, что персы уже не отличаются от того народа, которым правят, и в значительной степени упразднил образовательную систему Кира. Я говорил, что считаю это ошибкой. Но он был Ахеменид.
Хотя арии заселили Северную Индию задолго до Кира, я верю, что предки и мидийцев, и персов пришли в нынешнюю Персию примерно в одно время. Но арии-персы обосновались в горах, а арии-мидийцы усвоили ассирийскую и эламскую культуру. В конце концов мидийцы настолько ассимилировались со смуглой древней расой, некогда ими покоренной, что ко временам Кира арийского царя Мидии можно было принять за правителя Ассирии или Элама. Благодаря географическим особенностям страны, персидские племена сумели сохранить твердый воинственный арийский дух, но так было до тех пор, пока Кир не сделался вселенским монархом, как говорят в Индии.
Индоарии же, в отличие от мидийцев, почти сорок поколений сопротивлялись ассимиляции с нагами, или дравидами, или хараппами. Они гордятся своей светлой кожей, прямым носом, светлыми глазами. И к тому же весьма разумно делят себя на четыре касты. Первая — жрецы, так называемые брахманы, очень напоминают наших магов; вторая — воины; третья — торговцы; четвертая — крестьяне и ремесленники. И еще есть исконные жители этих мест, они темнокожи, замкнуты, угнетены — вроде Караки. Миллионы их по-прежнему живут на севере, неохотно служа своим пришлым хозяевам.
Теоретически индоарии могут заключать браки только внутри своей касты, а браки с исконным населением запрещены категорически. Однако за тысячелетие со своего прихода в Индию здешние арии гораздо больше потемнели кожей и глазами, чем их персидские родичи. И тем не менее они совершенно серьезно заверят вас, что черны из-за палящего в сухое время года солнца. И я всегда соглашаюсь.
Я уже собирался удалиться на ночь к себе в шатер, когда в дверях зернохранилища возник высокий обнаженный человек. На мгновение он замер, щурясь на свет. Волосы его свисали с головы чуть ли не до лодыжек, ногти на руках и ногах были такими длинными, что загибались, как клюв у попугая. Похоже, дорастая до определенной длины, они сами обламывались. В руках пришелец держал метлу. Когда глаза его привыкли к свету, он медленно двинулся ко мне, метя пол перед собой.
Те, кто еще не спал, ошеломленно, как и я, уставились на незнакомца. Наконец один из моих телохранителей выхватил меч, но я жестом велел пропустить странного пришельца.
— Это еще что за чудо? — спросил я Караку.
— Он вроде как святой. Наверное, это джайн. Или сумасшедший. Или и то и другое сразу.
Незнакомец встал передо мной, поднял метлу, словно салютуя, и произнес что-то, чего я не понял, но разобрал Карака.
— Это сумасшедший, — пояснил он. — И джайн. Джайны — одна из наших самых древних сект.
— И все джайны сумасшедшие?
— Совсем наоборот. Но этот говорит, что он переправщик, а никакой он не переправщик. Этого не может быть. С начала времен их было всего двадцать три.
Все это для меня звучало полной бессмыслицей.
— Что за переправщик? И почему он голый? И зачем эта метла?
Незнакомец без спроса тщательно вымел пол вокруг себя и передо мной, а затем сел, скрестив ноги, и забормотал какую-то молитву. Карака был настолько потрясен появлением своего соотечественника, что отказывался отвечать на вопросы, пока я не напомнил ему, что Великий Царь, в частности, интересовался индийскими религиями, и это соответствовало истине. Понадобись Дарию для завоевания Индии разгуливать нагишом с метлой в руках, он бы не раздумывал.
— Переправщик — это самый святой из людей. Последний раз такой появлялся на земле около двухсот лет назад. Я слышал, что теперь появился новый, но, несомненно, этот голый не переправщик. Прежде всего, голыми ходят только экстремисты, или, как говорят джайны, голыши.
— А метла?
— Сметать насекомых. Джайны не должны убивать никаких живых существ. Они даже часто носят маску, чтобы случайно не вдохнуть какую-нибудь мошку. Они не возделывают землю, потому что при пахоте гибнут букашки; не едят меда, чтобы не голодали пчелы. Они не могут…
— Ладно, а что они могут?
— Они прекрасные предприниматели, — улыбнулся Карака. — Мой отец был джайном. Но я — нет. Это очень древний культ… Еще доарийский. Джайны не признают арийских богов. Они не верят в Варуну, Митру, Брахму.
— Потому что это демоны. — Тут я вкратце процитировал Зороастра.
— Для Зороастра это, может быть, демоны, а для нас это просто ничто. Мы очень не похожи на ариев. Они верят в жизнь после смерти: для праведников — на небесах, для грешников — в аду. Мы — нет. Мы верим в переселение душ от одного человека к другому, или в дерево, в камень, в животное. Мы считаем высшим состоянием нирвану, то есть угасание, как свеча. Остановку длинной цепи бытия. Это окончательное существование на самом потолке Вселенной — в совершенстве и спокойствии. Но чтобы этого достичь, нужно, как сказал бы джайн, переправиться через реку — избавиться от земных желаний, подчиниться вечным законам.
Много лет я пытался выяснить, имел ли Пифагор какие-либо контакты с джайнами. Свидетельств этому я не нашел никаких. Если он ни от кого не узнал о новых воплощениях и до мысли о переселении душ дошел сам, то, возможно, это доарийское воззрение и верно.
Лично у меня эта мысль вызывает содрогание. Вполне достаточно родиться и умереть один раз. После смерти, учит Зороастр, каждого из нас ожидает суд. Праведники попадут в рай, грешники — в ад. В конце концов, когда Истина уничтожит Ложь, все превратится в Истину. Мне это кажется не только разумной, но и полезной религией. Вот почему я не представляю ничего более ужасного, чем перескакивание из тела в тело или из змеи в осу, а потом в дерево. Конечно, никто — как Пифагор — не помнит прошлых воплощений. Но в действительности это не важно. Лично я целиком за нирвану — это слово трудно перевести на греческий. Нирвана — это что-то вроде задувания свечи, но слово имеет некоторые аспекты, и не только не поддается переводу, но и непостижимо для неверующего вроде меня.
— Как возникла земля? — задал я традиционный первый вопрос.
— Мы не знаем, да и не интересуемся этим, — ответил Карака за святого, продолжавшего бормотать молитвы. — Правда, арии говорят, что некогда была пара близнецов, мужчина и женщина.
— Яма и Има? — Я был поражен: эту пару знал и Зороастр, и в деревнях им до сих пор молятся.
Карака кивнул:
— Они самые. Яма хотела ребенка. Но Има боялся кровосмешения. В конце концов она уговорила мужчину, что ему нужна пара, и так возникли люди. И все же кто создал близнецов? Арии говорят о яйце, которое разрубил бог Брахма. Хорошо, но кто снес яйцо? Мы не знаем, да нас это и не волнует. Все мы похожи на шестерых слепцов, попытавшихся узнать, что такое слон. Один нащупал ухо и сказал, что это не зверь, а просто кожистый лист. Другой ощупал хобот и сказал, что это змея. И так далее. Какая разница, откуда и как все взялось, если тебя не интересуют вещи, способные сделать жизнь не только жалкой, но и нечестивой?
Разумеется, Карака не произносил такой речи, я просто попытался выделить вкратце все знания по этой теме, добытые мной за много лет.
Но я сохранил яркие воспоминания о том зернохранилище в древнем хараппском городе. Во-первых, голый джайн вдруг заговорил, и благодаря Караке, научившему меня не тому языку, я смог понять обращенные ко мне слова, которые меня крайне изумили и до сих пор звучат в ушах:
— Когда родился девятый от конца переправщик, у него был брат, столь же злой, насколько сам он был добр. Змеи выросли из плеч злого брата, и не было злодейства, какого бы он не совершил. Как один брат был воплощенная доброта, так второй — совершенное зло. И так продолжалось, пока наконец свет не поглотил тьму и повсюду возобладал свет. И так будет, когда последний переправщик переведет нас с темного берега реки на залитую солнцем сторону.
Я попытался расспросить святого, но он не смог или не захотел ответить, а просто повторял истории, пел песни и молитвы. От Караки тоже было мало толку, но теперь уже я сам горел желанием разрешить вопрос, ответ на который должен быть на земле. Неужели Зороастр просто восстановил религию, которую мы исповедовали до завоевания Мидии Персией? Определенно Зороастр не был арием. Как я уже говорил, по моему убеждению, Спитамы происходят от халдеев, но этот народ уже так перемешался с остальными, что наша исконная вера совершенно забылась и перепуталась. Тем не менее если так называемая реформа Зороастра не более чем восстановление первоначальной истинной человеческой религии, то непонятно, почему Зороастр с такой яростью набросился на богов, принесенных ариями с севера. «Для нас это не боги, а демоны», — говорил он. И раз столь многие простолюдины приняли его завет, значит, тайное видение божества никогда не покидало их душ. Это объясняет также, почему Ахемениды никогда не воспринимали всерьез учения Зороастра. Кроме Гистаспа, они только притворялись, что чтят моего деда, потому что, как вожди ариев, по-прежнему верны своим племенным богам, предавшим их власти мир к югу от степей.
Должен признаться, мое религиозное образование началось в Гандхаи. Дождь стучал по черепичной крыше, а голый святой с риторическими отступлениями рассказывал нам, что душой обладает все, даже камни.
Кстати, используемое им для обозначения души слово почти совпадает с греческим, а утверждают — его придумал Анаксагор… Он тоже утверждает, что все точки зрения, кроме одной, ложны. Поменяй точку зрения, и одна и та же вещь видится совсем по-другому — отсюда и история про слепых и слона. И все же есть абсолютная правда, которую может увидеть лишь переправщик, спаситель. К сожалению, наш святой довольно путано объяснил, как стать спасителем. Сам он такой, по его словам, потому что выполняет пять заповедей: не убивать, не лгать, не красть, сохранять целомудрие, не искать удовольствий.
Это последнее представляет некоторую трудность, как я на следующий день заметил Караке, когда мы снова пустились в путь.
— А что, если кто-то находит удовольствие в разгуливании нагишом и чтении лекций персидским послам? Это ведь будет нарушением пятой заповеди?
— А может быть, он терпеть не может говорить с персидскими послами?
— Нет. Он был очень доволен собой. Я чувствую, что это не настоящий переправщик.
— И даже не джайн.
Карака был смущен этим нашим приключением. Ему почему-то казалось, что я увидел дравидскую культуру, к которой он был неравнодушен, не с той стороны. Хоть Карака и ненавидел арийских завоевателей, но всю жизнь провел среди них — и в Индии, и в Персии. В итоге он оказался ни тем ни другим — похожее состояние я часто испытываю сам. Ведь я наполовину перс или халдей, а наполовину грек-иониец. Я служу Великому Царю, но я внук Зороастра. Я отвергаю арийских богов, но не арийских царей. Я верю в истинный путь, но, честно говоря, не знаю, каков он и где его искать.
Милях в четырехстах к востоку от Инда течет река Джамна, на ней расположен богатый город Матхура. Там нас принял градоначальник, маленький толстячок с желто-фиолетовой бородой. Наши цирюльники из кожи вон лезут, пытаясь возвратить стареющим мужчинам юношеский цвет волос, их же индийские собратья замечательны в своей фантазии. Иметь четырехцветную бороду даже весьма желательно. И нет более странного зрелища, чем когда собираются индийские придворные, каждый с радужной бородой, в туфлях на толстой кожаной платформе, с ярким зонтиком.
Хотя градоначальника назначил кошальский царь Пасенади, Карака заверил меня, что Матхура практически независима, как и большинство кошальских городов.
— Пасенади никто не боится. Царство его разваливается, а ему и дела нет.
— А до чего ему есть дело?
— До угревертов и расщепителей волос.
— Это еще кто такие?
— Чудодеи. Мудрецы, или так они себя зовут.
Как видишь, Индия пятидесятилетней давности напоминала нынешние Афины, где процветают такие угреверты и расщепители волос, как Протагор и Сократ, и нет ни правды, ни лжи.
На склоне лет я начал наконец понимать, через что прошел наш мир. Какое-то время исконное население Греции и Персии пыталось свергнуть арийских богов, или демонов. В каждой из стран Зевс — Варуна — Брахма отрицаются. Но поскольку афинская толпа в своих предрассудках остается арийской, не многие осмеливаются подвергать сомнению официальных государственных богов, хотя втайне греки обращаются либо к доарийскому культу, либо к таким радикальным пророкам, как Пифагор, то есть к атеизму. В Индии все открыто. Арийских богов осмеивают со всех сторон. Такие древние верования, как переселение душ, снова популярны, и в деревнях полно аскетов, променявших арийских богов на старую веру. Даже арийские цари порой отказывались от трона, чтобы жить в джунглях, медитировать там и укреплять плоть.
Я высоко чту Зороастра за то, что он показал человечеству не только единственность бога, но и одновременно его двойственность — необходимый атрибут истинного божества. Истина не может быть истиной без Лжи, а Ложь не может быть опровергнута без Истины. Следовательно, человеческая жизнь суть поле боя между тем и другим.
Демокрит видит противоречие в том, что мне кажется предельно ясным. Но он проводит дни с софистами.
В Матхуре мы остановились в маленьком очень удобном домике, похожем на миниатюрную копию индийского дворца в Экбатане. К сожалению, в сезон дождей ничем, кроме мокрого дерева, не пахнет и, сколько ни кури фимиам, во всех комнатах стоит гнилостный дух.
Мы пробыли в Матхуре две недели. За это время прибыли гонцы от царей Кошалы и Магадхи. Каждый хотел, чтобы я посетил его царство первым. Поскольку мы уже находились в Кошале, Карака считал, что мне лучше сначала представиться Пасенади. Но поскольку Дарию прислал письмо Бимбисара, я счел, что следует оказать ему честь в Раджагрихе. Кроме того, Бимбисара владел железными рудниками, столь заинтересовавшими Дария.
Я послал гонца в Сузы с докладом о своем прибытии, затем приготовился к следующему этапу путешествия: переправе через Джамну и спуску по Гангу до Варанаси. Я боялся, что если Ганг выйдет из берегов, то нам придется ехать по суше или даже дождаться в Матхуре конца сезона дождей. Как оказалось, вышли из берегов и Ганг и Джамна, и нам пришлось ждать. Дождь хлестал безжалостно, я мрачнел, а Карака прямо-таки расцветал от дождя. Дождь несет жизнь этому народу.
В Матхуре я встретился и с самой ненавистной — и самой почитаемой — религиозной фигурой Индии.
Я попросил градоначальника показать мне городские храмы и религиозные институты. Он был очень любезен и даже сделал вид, что знает, кто такой Зороастр. Благодаря его усилиям я провел несколько дней перебегая из храма в храм. Не знаю, зачем я так суетился. Арийские боги везде одинаковы, как бы их ни называли. Есть бог огня Агни и бог бури Индра. Есть очень популярная богиня-мать, ее изображения в святилищах очень бы пришлись по душе Атоссе. И так далее.
Однажды ранним утром, вооружившись зонтиками от дождя, мы с Каракой предприняли поход на базар. Перед балаганом со змеями в плетеных корзинах меня вдруг остановил какой-то старик. У него был деревянный посох и не было зонтика, и хотя старик весь промок, он словно не замечал, что вода заливает его черные глаза, стекает с длинного носа. Несколько мгновений мы смотрели друг на друга. Я заметил, что борода у него белая, не раскрашенная. Наконец я спросил:
— Тебе нужна милостыня?
Старик покачал головой.
— Пойдем со мной, — сказал он так, как говорят арии высшей касты.
Пересекая рыночную площадь, он ни разу не обернулся, очевидно не сомневаясь, что мы идем следом. Мы в самом деле шли за ним, и на этот раз народ глазел не на нас, а на него. Одни жестами отгоняли злого духа, другие целовали край его мокрой накидки. Сам же он никого не замечал.
— Святой, — сказал Карака с обычной прозорливостью.
Мы прошли вслед за стариком по узкой, запруженной людьми улице к широкому зданию, построенному вокруг двора, где за верандами скрывался ряд больших черных нор. Это были входы в кельи монахов. Так я увидел первый из множества индийских монастырей.
Старик провел нас в длинную пустую комнату. Опустившись на корточки на утоптанном земляном полу, он жестом пригласил нас сделать то же самое. Земля оказалась неприятно сырой — как и все в Индии в это ужасное время года.
— Я Госала, — сказал старик. — Ты из Персии. Мне говорили, что Великий Царь хочет научиться у нас мудрости. Это хорошо. Но должен предупредить, что в этой стране много угревертов, выдающих себя за завоевателей, просветленных, переправщиков. Ты должен быть бдителен и докладывать Великому Царю только то, что соответствует истине.
— И что же соответствует истине, Госала? — Я тактично воздержался от объяснения ему, что такое Истина.
— Я могу сказать тебе, что не соответствует истине.
Я понял, что встретился с заядлым учителем. Понятно, я не знал, кто такой Госала. Знай я тогда это, может быть, больше бы извлек из нашей единственной встречи.
— Джайны верят, что можно достичь святости или приблизиться к ней, если не убивать никаких живых существ, не лгать, не стремиться к удовольствиям.
Он привел обычный перечень, но мог бы и не приводить: этот перечень един для всех религий, желающих очистить душу, или, проще, улучшить человека. Это, кстати, не одно и то же, благодаря исходной двойственности всего сущего. Душа приходит прямо от Мудрого Господа. Тело материально. Хотя первое напоминает собой второе, между ними есть различие: душа вечна, тело тленно.
— Но ты сам, Госала, джайн. — Карака точно распознал, кто такой Госала.
— Я джайн. Но я разошелся с тем, кто зовет себя Махавирой. Он считает себя одним из двадцати трех переправщиков. Он не переправщик.
— А ты? — Карака искренне заинтересовался.
— Не знаю. Мне все равно. Я любил Махавиру. Мы были как братья. Мы были как один. Мы вместе соблюдали заповеди. Мы возродили древнюю мудрость. Но потом я стал изучать то, что люди забыли, и нам пришлось расстаться. Потому что я точно знаю, что есть истина, и я должен говорить истину всем, кто хочет слушать.
— Но только что ты говорил, что можешь сказать лишь то, что не соответствует истине. — Быстренько напомнил я ему.
— Утверждения происходят от отрицания. — Госала был терпелив. — То, что любое существо может приблизиться к святости или нирване через праведную жизнь или соблюдая все наши заповеди, не соответствует истине. Что касается истины… — Госала взглянул на меня строгим и, как мне показалось, бесстрастным взглядом; старый джайн был одновременно безмятежен и безжалостен. — Что касается правды, то все мы ведем начало от атома, или от монады. И каждая монада должна подвергнуться серии из восьмидесяти четырех тысяч возрождений, начиная от первоначального живого атома, пройти через каждый из четырех элементов — воздух, огонь, воду и землю, — а затем также через сложные циклы из камней, растений и всех видов животных. Когда серия из восьмидесяти четырех тысяч возрождений завершится, монада освобождается, затухает.
Наверное, я не производил впечатления умника, потому что Госала, будто бы играя с ребенком, вдруг встал и вынул из пояса клубок ниток:
— Подумай об этой нити как о полном пути монады. А теперь смотри, как она поднимается.
Госала подбросил клубок к стропилам. Клубок размотался в воздухе на всю длину и упал на пол.
— Вот и все. И такова история нашего существования, — сказал Госала. — Мы превращаемся из атома в воздух, в огонь, в воду, в землю, в камень, в траву, в насекомое, в пресмыкающееся, в человека, в бога — и в ничто. Под конец все маски, что нам пришлось надевать и снимать, становятся ненужными, и это наше истинное состояние. Но мой бывший брат Махавира скажет, что этот процесс можно ускорить, ведя праведную жизнь, исполняя пять заповедей. Он лжет. Каждый из нас должен пережить полный цикл от начала до конца. И выхода нет.
— Но откуда ты знаешь, Госала, что это правда?
— Я всю жизнь изучал святую мудрость. Она открывалась нам столетиями. Процесс ясен, как эта нить на полу. Никто не может ускорить или изменить свою судьбу.
— Но Махавира учит добродетели. Разве это нехорошо? — Карака, как и я, был озадачен суровой бескомпромиссностью Госалы.
— Махавира находится в этой стадии развития, — смягчился старик. — Он, очевидно, приближается к концу своей нити. Ведь некоторые ближе к нирване, чем другие. Но добро они творят или зло, не имеет значения. Они просто есть. Они делают, что им назначено делать, и переживают то, что им назначено пережить, и каждый в свой срок достигает конца — не раньше.
— Тогда зачем же ты учишь? — Чтобы успокоиться, я подтянул к себе ближний конец нити. — Зачем же ты хочешь рассказать мне, что правда, а что ложь?
— Я близок к выходу, мальчик. Это моя обязанность. И это доказывает, что конец мой близок. По сути дела, у меня нет выбора. — Он улыбнулся. — Я обязан играть на своей струне.
— Ты знаешь Зороастра?
Госала кивнул:
— Из слышанного мной могу заключить, что он был очень молод. — Старик выкрутил свою мокрую накидку, и я, глядя на него, почувствовал себя промокшим. — Это признак чрезвычайной молодости — заботиться о правильном соблюдении обрядов, придумывать небеса и преисподнюю и судный день. Я не считаю, что это нехорошо, — добавил он. — Тысячи лет назад я тоже прошел подобную стадию. Это неизбежно.
Неизбежно.
Такова была безжалостная проповедь Госалы, и я никогда ее не забуду. За свою долгую жизнь я пришел к тому же неумолимому взгляду на мир. Хотя многие в Индии поносили Госалу, огромное число верили, что он приблизился к выходу, и верили каждому его слову. Я, естественно, не верил.
Ведь на практике, если бы возобладала его точка зрения, это привело бы к крушению всего человеческого общества. Если добро и зло — всего лишь характеристики места данного индивидуума на разматывающейся нити, нет нужды в правильном поведении, если человек, скажем, находится в начале цикла, а без правильного поведения не может быть никакой цивилизации и никакого спасения, когда Истина повергнет Ложь. И тем не менее мне все это показалось весьма любопытным, и не проходило дня в моей жизни, чтобы я не вспомнил о Госале и его нити.
В Индии огромное количество рек и совсем нет мостов, поэтому паромы совершенно необходимы. Я это понял по-настоящему, лишь когда мне пришлось переправиться через вздувшуюся реку Джамна. Когда мы вверили свою жизнь двум сомнительного вида паромщикам, меня вдруг осенило, почему двадцать три спасителя у джайнов называются переправщиками. Джайны воспринимают мир как бурную реку. Мы родились на одном берегу, который есть мирская жизнь, но потом, если подчиним себя переправщику, сможем перейти на другую сторону, к избавлению от страданий и даже к полному освобождению. Духовный паром — эмблема очищения.
Мирской паром в Матхуре оказался попросту большим плотом, который от одного берега к другому толкали шестами два тщедушных спасителя. Я так толком и не изучил религию джайнов и не знаю, обогатили ли они свою метафору упоминанием о несчастных, которые утонули, что чуть было не случилось с нами по пути на другой берег. Но мы уцелели в желтых водоворотах и должным образом очистились.
Затем мы по суше добрались до Ганга, где нас ждало несколько плоскодонок, чтобы доставить на двести миль ниже по течению в древний священный город Варанаси, находящийся в царстве Кошала, но неподалеку от границы с Магадхой.
Поездка от одной реки к другой прошла без происшествий. Местность там ровная. Большая часть джунглей сведена, и на их месте разбиты рисовые поля. За последнее столетие население долины Ганга удвоилось: слишком легко выращивается рис. И не только сезоны дождей питают влаголюбивую культуру: когда дожди проходят, крестьяне на плоской равнине без труда орошают поля водой из немелеющего и на удивление холодного Ганга.
Как нас и предупреждали, дороги никуда не годились. В сельской местности мы передвигались увязая в грязи, а в джунглях вверяли себя проводникам, которым платили поденно. В итоге мы провели слишком много времени в знойных зеленых диких лесах, где в кустах полно змей и кровь путников пьют фантастических размеров москиты. Хотя персидский наряд закрывает все тело, кроме лица и кончиков пальцев, это не спасает: индийские москиты прокусывают трехслойный тюрбан.
Деревенские жители показались нам робкими, но приветливыми. Если верить Караке, в деревнях живут потомки древних доарийских племен, а города — обиталище арийских завоевателей. Две эти группы редко смешиваются.
— То же самое и на дравидском юге, — сказал Карака.
— Но ты говорил, что на юге нет ариев.
Карака пожал плечами:
— Может быть. — Он страдал врожденной индийской склонностью к неясности. — Но деревенские жители отличаются от городских. Они не хотят бросать свою землю и скотину.
— Кроме тех случаев, когда бросают, — заметил я.
В Индии распространены сказки про деревенского парня, который отправился в большой город, подружился там с волшебником, женился на царской дочке и стал умащивать себя ги — так называют здесь топленое масло из молока буйволицы, тошнотворное вещество, обожаемое богачами. Время от времени жрецы в храмах окунают изображения богов в эту дурно пахнущую тягучую жидкость.