АНДРЕЙ СИДОРОВ, ЯКОВ БЕРДНИКОВ,




НАЧАЛО ПУТИ

Небольшой конный отряд - двадцать красноармейцев, командир и проводник - пробирался сквозь Уссурийскую тайгу охотничьими тропами. Проводник Федор Иванович Кротенков намеренно повел конников самой чащобой. Командир отряда Семен Кузнецов запротестовал было: «Чего доброго, еще плутать начнем!» Однако Федор Иванович настоял на своем: «Так будет короче. Пройдем, как во Владивостоке по Светланской…»

Верстах в пятидесяти от Никольск-Уссурийска наткнулись на следы бивака.

- Назаровцы либо шубинцы,- насторожился Кротенков.

- Может, охотники? - усомнился командир.

- Охотники гуртом не белкуют. Гляди! - Федор Иванович показал на следы многочисленных сапог и на отпечатки, оставленные в снегу прикладами стоявших в козлах винтовок («Японские винтовки!»).

Он подобрал несколько окурков и молча протянул их командиру. Тот внимательно осмотрел окурки. Все стало окончательно ясно: охотники курят трубки, а тут сигареты, да к тому же еще американские.

- С полста было бандитов, не меньше,- прикинул Федор Иванович по следам.

- К тому же с «максимом»,- добавил Кузнецов.

От бивака уходили в чащу две широко расставленные параллельные лыжни.

- Догнать бы да прикончить банду,- подумал вслух Кузнецов.- Снег не успел засыпать следы, значит, белогвардейцы снялись отсюда совсем недавно, после окончания пурги. Только шут их знает, долго ли за ними гнаться, а отряду дан приказ: как можно быстрее пройти в назначенное место.

- Резона нет,- подтвердил Кротенков,- наскочишь негаданно - еще, чего доброго, перещелкают. Сам говоришь- у них станковый пулемет…

В пути минул февраль, а ветры дули все еще с севера и северо-запада. Они приносили с собой в Приморье остатки амурских и колымских морозов, разыгрывались метелями, донимая и всадников и коней.

- К ночи опять завьюжит,- щурился Федор Иванович на солнце.

Командир вскидывал к козырьку буденовки закоченевшую ладонь, бормотал: «Космография». Огромный белесый обруч окружал солнце, а по бокам его слепили глаза еще два ложных солнца.

Волнами застывшего океана вздымались окрест бесчисленные сопки. На склонах сопок и в широких лощинах - невиданный ранее лес: не то тайга, не то джунгли, знакомые по картинкам в учебнике географии.

Вот вымахнул сажен на двадцать тополь с узловатыми ветвями; лет так сто ему, если не все полтораста! Дубы в два обхвата соседствовали с черемухой. Могучие кедры поблескивали голубоватой хвоей рядом с ясенями, клены и липы побратались с разлапистыми елями. А вот и какие-то совсем неизвестные, чудные деревья, с светло-серой, будто бархатной корой. «Пробковое дерево,-объяснил Федор Иванович,- пробки из его коры делают».

Между всем этим разнодеревьем-густой подлесок. И все переплетено лианами. А на редких прогалинах чуть ли не до самых макушек кедров и кленов взобрались плети дикого винограда.

И командир отряда Кузнецов и большинство бойцов приехали сюда, на Дальний Восток, из России, не видали раньше такой природы и не уставали удивляться…

На пятые сутки отряд снова наткнулся на чью-то недавнюю стоянку.

- Охотники,- с одного взгляда определил Федор Иванович,- соболевщики. Трое их было… Луки делали,- поворошил он носком валенка запорошенные снегом стружки.

В тот же день конники миновали заброшенную китайскую фанзу. Кротенков попросил командира на минутку подзадержаться. Они вошли в небольшую глинобитную, крытую соломой хижину. Промасленная бумага в решетчатых окнах порвана, на полу - по колени снегу, дочерна закопченные стены, давным-давно потухший очаг. И чего тут понадобилось проводнику?

- Это фанза Син Хо,- глухо сказал Федор Иванович.- Син Хо спас меня после «тысячи смертей»… Неужто его убили? - Кротенков показал на десятки пулевых пробоин в стене.- Из пулемета палили…

- А кто он такой, Син Хо?

- Китаец, манза,- сняв малахай, сказал проводник.-Здешние китайцы манзами себя называют. Хороший человек был Син Хо, трудовик. Чумизу сеял, женьшень в тайге искал, да попусту. Слыхал? Корешок такой есть, корень жизни, лекарство, одним словом. В большой цене у китайцев.

Кузнецов хотел было спросить, что это за штука такая «тысяча смертей», но постеснялся.

Отряд тронулся дальше. Таежное безмолвие нарушали дробь дятлов, похрустывание валежника да тяжелое дыхание приморившихся лошадей. Снег лежал неровно: в лощинах кони чуть ли не по грудь увязали в сугробах, а на склонах сопок, особенно с наветренной стороны, он едва прикрывал сухие прошлогодние травы. Местами промерзшая земля вовсе была обнажена и звенела под коваными копытами.

Командир и Дед - так прозвали Кротенкова.за окладистую темно-русую бороду - ехали в голове отряда. Федор Иванович сидел немного бочком на своей мохноногой, низкорослой и выносливой сибирке. Чуткая лошадь косила янтарным глазом на заросли жасмина и лещины, настороженно прядала заиндевевшими ушами - вероятно, где-то поблизости притаились изюбры.

Почти четыре месяца минуло с тех пор, как из владивостокской бухты Золотой Рог удрал последний японский крейсер, а Федору Ивановичу все еще не привелось побывать в родном Сучане, где его ждали жена Даша и сынишка Антон. Пока отец воевал, Антошка научился и ходить и говорить…

Но не только из-за семьи стремился Федор Иванович в Сучан: он, как наяву, представлял себе и широкую долину, где разбросался рабочий поселок, и надшахтные копры, и то, что в ладонях у него вместо ременного повода отполированная мозолями рукоятка обушка и он впервые за всю свою жизнь рубает уголек не для хозяина, а для самого себя, для народа.

Распростившись с боевыми товарищами. Кротенков три года с лишком командовал партизанским отрядом,- сдав в армейский склад оружие и в губком партии отчет о боевой деятельности отряда, Федор Иванович совсем было собрался домой, как вдруг в канун отъезда, в конце февраля, его вызвали в Особый отдел Никольск-Уссурийской Чрезвычайной комиссии.

«Опять воевать?» - спросил Дед. Честно признаться, он порядком-таки устал за эти годы: поколеси-ка сорок месяцев по тайге да болотам, и все с боями.

«Не совсем так, но вроде,- сказал начальник Особого отдела.- Рабоче-крестьянское правительство приказало нам взять под охрану государственную границу».

Начальник объяснил, что Деду предстоит провести один из только что сформированных отрядов пограничников к старому кордону на границу с Маньчжурией.

«Контрабандистов ловить станете? Дело! До шута их расплодилось: спиртоносы, пантовщики, соболевщики…»

«И контрабандистов,- подтвердил начальник.- Значит, договорились: доведешь ребят до кордона на Золотой речке - и домой. Места тебе знакомые».

«Не заблудимся!» - сказал Кротенков, мысленно прикидывая, каким путем им лучше направиться…

И вот уже который день отряд пробирается сквозь Уссурийскую тайгу.

«Бедно живем»,- хмурился Федор Иванович, поглядывая на спутников.

Пограничники были одеты кто во что: кто в красноармейской форме, кто в трофейной рыжей шинелишке, кто в коротком поистертом полушубке. Но все в буденовках с красными звездами.

Оружие тоже разнокалиберное: у кого русская трехлинейка, у кого кавалерийская драгуика, у кого берданка, у кого японская винтовка, а у двоих бойцов не было даже берданок, только наганы. У самого Деда за спиной висел американский карабин, сбоку побрякивала о седло длинная самурайская шашка в ножнах, украшенных драконами из накладной меди и иероглифами-заклинаниями. Федор Иванович носил ту шашку с двадцатого года, после боя под Ивановкой.

Заподозрив жителей Ивановки в связи с партизанами, японские каратели окружили деревню и дотла сожгли ее. Из-под обугленных развалин онемевшие от горя и гнева партизаны вытащили почти триста трупов детей, женщин и стариков.

 

Партизаны настигли карателей, и в ожесточенной рукопашной японский офицер полоснул Федора Ивановича шашкой по левой щеке. Захлебываясь кровью, Федор Иванович изловчился вырвать у самурая шашку и наотмашь развалил его от плеча до пояса.

…А на щеке остался крупный шрам. Чтобы скрыть его, Федор Иванович отрастил бороду, и с тех пор, несмотря на то что ему не было и тридцати пяти, его стали звать Дедом.

Кузнецов в раздумье смотрел по сторонам. По его легкой посадке Федор Иванович с первого взгляда определил: лихой конник!

- Трудновато тут будет,- кивнул командир на густые заросли.

- Зато летом красота,- оживился Дед.- Летом сопки, словно бабы на ярмарке, все в цветах. Дожди у нас щедрые - каждая капля с ягоду, потому и растения буйные. А воздух чуешь какой!

Федор Иванович сразу догадался, чем озабочен молодой чекист: шутка сказать, охранять таежный участок границы протяженностью в тридцать верст - по полторы версты на брата! - а заговорил о другом. Трудно, конечно, да что ж тут вздыхать?..

Вдруг их лошади остановились будто вкопанные. Кузнецов натянул повод и почувствовал, что его Серко дрожит. Федор Иванович поспешно скинул из-за плеча карабин и, привстав на стременах, подался вперед.

«Назаровцы!» - глядя на Деда, скинул винтовку и Кузнецов, поднял левую руку, предупреждая ехавших сзади бойцов: внимание!

- Тигр! - показал Федор Иванович дулом карабина: в снегу отпечатались следы огромных кошачьих лап.

Кузнецов не испугался, но подумал с досадой, что ко всем возможным трудностям прибавляется новая - охраняй границу да поглядывай, не вцепилась бы тебе в загривок полосатая кошка ростом с телку.

- Поехали! - кинул Дед винтовку обратно за плечо.- Во-первых, нас много, а во-вторых, он сыт: видишь, кровь на снегу - тащил кабанчика…

Ехали от зари до полной темноты, когда уже ничего нельзя было разглядеть вокруг, и тогда-то наконец раздавалась долгожданная команда: «На ночлег!..»

Будь полнолуние, наверно, Кузнецов ехал бы и ночами, но луны еще не было, и хотел того или не хотел командир, а приходилось развьючивать лошадей.

Насобирав валежника, бойцы разводили костер, в свете его рубили побольше дров, чтобы поддерживать огонь до утра, и тогда только начинали готовить ужин. Поджаренная на шомполах оленина или козлятина, иной раз и фазан - смотря кого удавалось подстрелить днем - казались бойцам, насидевшимся в городе на просяной и чечевичной похлебке, царской пищей. Кирпичный чай был хоть и не сладок, да зато горяч и согревал не только тело, но и душу, развязывал языки.

Погуторив у костра, вспомнив родные места и близких, погоревав, что у тех нет не то что оленины с козлятиной, а, поди, и черного сухаря - в России был голод,- помечтав о тех днях, когда у трудового народа всего будет вдоволь, и заодно пожелав мировой буржуазии ни дна ни покрышки, укладывались спать.

Засыпали на подстилке из кедровых ветвей сразу, будто проваливались в омут, однако сон был тревожным: всю ночь люди вертелись, подставляя к костру то бок, то спину. «С одного бока ильин день, с другого масленица!» - посмеивался Дед Кротенков.

На место прибыли только на десятые сутки к вечеру. Дед вывел отряд по Золотой пади прямо к старому пограничному кордону. Кузнецов сказал, что кордон теперь будет называться заставой.

- А почему этот овраг зовут Золотым? - спросил он, разглядывая извлеченную из походной сумки карту-двух-верстку.

- Не овраг, падь,- поправил Федор Иванович.- Золото тут раньше казаки мыли.

- Богатое, значит, место. И речка Золотой называется? - кивнул командир на шумливую, незамерзающую речку.

- Тоже Золотая.

- Ну, значит, и заставу так назовем…

Речка, давшая, таким образом, название новой заставе, быстрым, озорным ручьем появлялась в отрогах приграничного хребта, причудливо крутилась между сопками и, перерезав заболоченную низину, ныряла в озеро.

Застава помещалась в нижнем течении речки. В обрамленные снегом воды смотрелись дубы с уцелевшими кое-где прошлогодними ржавыми листьями, клены, корявые дикие яблони, будто насторожившиеся ели и кедры.

То, что звалось заставой, было низким длинным, почерневшим от времени бревенчатым домом. Вокруг стояло несколько приземистых, полуразрушенных хибарок.

- Это конюшня, это баня, а то склад,- пояснил Дед.

- Была когда-то конюшня,-невесело сказал командир.

- Руки приложить придется,- подтвердил Федор Иванович.- Зато дом крепкий. Мы в позапрошлом году тут месяца два стояли.

«Крепкий дом» оказался, однако, тоже в самом плачевном состоянии: стекла в окнах выбиты, двери сорваны с петель. Хорошо, хоть печь и крыша целы. Пограничники, обрадованные окончанием походных мытарств, в последний раз развьючили лошадей, сложили в помещении двухмесячный запас круп, соли, сухарей, керосина, кое-какой хозяйственный инвентарь, медикаменты и патроны, завесили окна палатками, заткнули щели кедровыми ветками, мхом и расположились отдыхать, впервые за десять суток скинув сапоги.

Назначив четверых бойцов, из тех, что потеплее одеты, часовыми, сделав все остальные нужные распоряжения, Кузнецов окликнул Деда:

- Пойдем, Федор Иванович, потолкуем…

Они вышли на свежий воздух.

С трех сторон к заставе подступала тайга. Темно-сизые сопки высились вокруг.

Падь Золотая шла под прямым углом от границы, ветры гудели в пади, как в гигантской трубе, взвихривая и унося с собой снег.

- Морозец завтра ударит,- сказал Дед, посмотрев на помутневшую луну, окруженную светлыми кольцами.

- А как тут насчет живности? - поеживаясь от холода, спросил Кузнецов.- На губернию расчет плохой.

- Кабанов пропасть, самая лучшая пища. Только учти, на старого секача не ходи: промахнешься - задерет; охоться на самок и на молодых. Зимой ищи их в кедровнике, летом - в падях, а осенью - под дубами: охочи они до желудей.

Федор Иванович глянул сбоку на молодого чекиста: русая прядь волос выбилась из-под козырька на самые брови, светло-серые глаза сосредоточенно серьезны.

- Давненько воюешь?

- С восемнадцатого.

- Ас пулей где поцеловался? - Федор Иванович еще в первую встречу заметил на шее Кузнецова ярко-розовую полосу.

- Под Одессой. У Котовского служил.

- Геройский, сказывают, человек! - восхищенно произнес Дед.- Каким же манером тебя к нам закинуло?

- Сам попросился… Помнишь, как Ленин сказал? «Владивосток далеко, но ведь это город-то нашенский!» - Кузнецов улыбнулся.- Я как услыхал эти слова от Владимира Ильича, так покоя лишился: поеду, и баста!

- Неужели ты Ленина видел? - недоверчиво спросил Дед.

- Как тебя. Двадцатого ноября прошлого года на пленуме Московского Совета. Я тогда был курсантом школы ВЦИК…

Дед помолчал.

- Ильичу ведомо, что для Советской России Дальний Восток! Неспроста японцы с американцами на наш край зарились. Тут, брат, такие богатства, такие…

Ничто не могло лучше расположить Федора Ивановича к командиру пограничников, как известие, что тот самолично пожелал служить в Приморье. Кажется, если бы была возможность, Федор Иванович уговорил бы приехать сюда целый миллион человек. Конечно, не из таких, кто ищет легкой жизни, а жадных до труда - шахтеров, слесарей, пахарей. Да что миллион - прикатили бы все десять, для всех места хватит!..

- Сегодня, наверно, обойдется,- прервал Кузнецов раздумье Деда.

- Как сказать, не зарекайся,- откликнулся Федор Иванович.- Назаров должен быть где-нибудь поблизости…

Назаров, бывший полковник царской армии, после того как и здесь, на Дальнем Востоке, взяла верх Советская власть, организовал крупную банду, которая рыскала в приморской тайге, нападая на редкие села и малочисленные красноармейские отряды.

- Завтра уезжаешь, значит?-спросил вдруг Кузнецов.

- Завтра, думаю.

- Ну-ну.

Кузнецов ничего не сказал больше, но Дед понял, что чекисту не хочется так скоро расставаться с ним.

- Заждались меня в Сучане,- словно извиняясь, добавил Федор Иванович.- Отдохну малость, да и уголек рубать пора…

Однако вышло так, что Кротенков не уехал в Сучан ни завтра, ни через неделю. Утром он направился с Кузнецовым и двумя бойцами до участку показать им, где проходит линия границы. На луках седел лежали стволы винтовок. Спускаясь с сопок, кони прибавляли шагу, и было слышно, как поекивает у них селезенка. Ветер переменился наконец и дул теперь с востока, но было все еще морозно. Над речкой висел туман.

- Столбы придется ставить.- Дед показал на замшелый камень, служивший пограничным знаком.

- С гербом советским,- улыбнулся Кузнецов.

На сопке Кабаньей - вершина ее совсем голая, похожая на вздернутую кверху кабанью морду,- их обстреляли.

- Вот окаянная сила! - пробормотал Дед, когда напуганные выстрелами кони вынесли их на соседний холм.- Назаров первым нас увидел…

Ночью на заставе никто не ложился. Кузнецов придирчиво осмотрел у бойцов оружие и приказал не смыкать глаз, однако бандиты не появились.

На следующее утро Федор Иванович не рискнул даже заикнуться о своем отъезде. Надо было помочь пограничникам и советом и делом: как поскорее отремонтировать здание заставы, в каком месте отрыть окопы на случай нападения бандитов.

Словом, Дед задержался.

А вскоре начались чрезвычайные происшествия, как их назвал молодой начальник заставы.

Пограничник Панченко задержал сразу трех контрабандистов, направлявшихся в Маньчжурию с тюками, набитыми шкурками соболя. Контрабандисты настолько привыкли к тому, что в последние годы граница не охранялась, что шли не таясь. Они предложили Панченко десяток соболей за то, чтобы тот отпустил их, и никак не могли уразуметь, почему солдат отказался от богатой взятки.

Бойцы Голубев и Рябов вступили в перестрелку с неизвестными, пытавшимися пройти по Золотой пади в глубь советской территории, и отогнали их. Вероятнее всего, это были назаровцы.

- Прощупывает наши силы, подлюга,- высказал догадку Дед.

Новый день ознаменовался еще одним происшествием. Часовой у ворот заметил, что кто-то осторожно выглядывает из-за ближайшей ели, и щелкнул затвором винтовки.

- Твоя не стреляй, моя хоросо! - раздался испуганный возглас.

Из-за ели вышел старик китаец в треухе, в куртке и штанах, сшитых из шкуры изюбра, в мягких меховых унтах. С опаской поглядев на винтовку, он вдруг заулыбался и показал пальцем ка звезду на шлеме пограничника:

- Твоя красный, хоросо! Зови красный начальника.

Как раз в это время Кузнецов и Дед вышли из дома, и, к немалому изумлению чекиста, Федор Иванович радостно бросился к незнакомцу.

- Син Хо! Син Хо! - повторял он.- Жив, старина! Откуда взялся? Я заходил в твою фанзу. Один снег… Это Син Хо,- весело улыбаясь, объяснил Дед Кузнецову.- Помнишь, я говорил, что он спас меня после «тысячи смертей»?

Растроганный Син Хо рассказал, что года два назад японцы обстреляли его фанзу, но он с сыном успел убежать. Сначала жили в тайге, в шалаше, потом добрались до китайской деревни в Маньчжурии, где и поселились. На днях Син Хо услышал добрую весть, что в Золотую падь пришли красные солдаты. Син Хо просит начальника спасти маньчжурскую деревню от полковника Назарова. Солдаты Назарова хуже тигров: они грабят бедных крестьян и зверствуют.

Кузнецову и Деду стоило немалого труда разъяснить старику, что красные пограничники не могут нарушать границу, а если Назаров вознамерится прийти сюда, то они разгромят его.

- Твоя фанза цела, подправишь немного - и живи,- убеждал Федор Иванович старого друга.- Начальник,-Дед кивнул на Кузнецова,- не даст Син Хо в обиду. Начальника и красных солдат прислал сам Ленин. Японцев здесь больше нет.- Партизан выразительно поддал коленкой.- Понял? А где же твой сын?

- Чен Пен! - позвал старик.

Из-за ели вышел юноша.

- Вот и хорошо! - воскликнул Кротенков.

Но теперь пришла его очередь удивляться. Кузнецов отозвал его в сторонку и сказал, что не вправе разрешить Син Хо и его сыну остаться здесь жить.

Кротенков широко раскрыл глаза.

- Они пришли из-за границы. Разрешить может только Никольск-Уссурийск,- твердо сказал чекист.

- Коли так, я сам сведу их к начальнику Особого отдела.- Дед даже обрадовался, что таким образом скорее попадет домой. Ведь, кроме Син Хо с сыном, надо доставить в Никольск-Уссурийск трех контрабандистов.

На том и порешили.

- Завтра и пойду,- заключил Кротенков.

Но завтра, отправившись пораньше утром на охоту, он вместо кабана поймал совсем другую дичь.

Приехав с поверки нарядов на границе, Кузнецов даже опешил от неожиданности: перед заставой стоял невысокий худощавый японец, руки у него были скручены веревкой за спиной, под левым глазом темнел здоровенный синяк. Рядом прохаживался Федор Иванович. Кузнецову еще не доводилось видеть Деда в такой ярости. Чуть поодаль стояли пограничник Рябов и Син Хо с сыном.

- Видал кабанчика? - выкрикнул Дед, повернувшись к командиру.- Вздумал угостить меня джиу-джитсу!

Дед так внушительно потряс большим костистым кулаком перед самым носом японца, что тот в страхе отшатнулся.

- В чем дело? Доложите по порядку,- предложил Кузнецов, едва сдерживая улыбку.

Чтобы не производить шума близ заставы, Кротенков отправился на охоту подальше от границы, в кедровник. Он долго лежал в кустах с подветренной стороны у облюбованного кабанами места и наконец увидел самку с тремя поросятами. «Мясо на дорогу будет!»-подумал он, прицеливаясь. И вдруг явно кем-то напуганные кабаны скрылись в подлеске.

Не тигр ли? Дед замер. Ему еще не доводилось встречаться с хозяином тайги один на один.

- А вместо тигра-то на меня вылез вот этот самый подлюга,- волнуясь, рассказывал Федор Иванович.- В руке пугалку держит.- Дед презрительно сплюнул на лежащий на земле легкий карабин.- Я, значит, выскочил и хвать его за руку. А он, гнилая душа, вздумал пинать меня в живот. Ну, раз не хочешь подобру-поздорову, получай: пришлось о его физию руку марать…

«Откуда в тайге японец? Куда он шел? Зачем?» - гадал Кузнецов, рассматривая пленного, высокомерно поджавшего губы.

- Вы его обыскали?

- Все, как полагается.- Кротенков вытащил из карманов пару пистолетов.- А здесь продукты и прочее,- ткнул он валенком в лежащую на снегу котомку.

Командир посмотрел на ловко пригнанную охотничью одежду, в которую обрядился японец, потом на большие, военного образца ботинки:

- Снимите обувь!

Японец даже не повернул головы, словно не понимал, что ему говорят;

- Слушаться!- повысил Кузнецов голос.

 

Японец вскинул черные близорукие глаза и, присев на бревно, нагая торопливо снижать ботинки. Ему дали взамен армейские сапоги и увели в баню, временно приспособленную под арестное помещение.

Кузнецов и Дед прошли в канцелярию заставы - так командир громко назвал одну из комнатушек.

Кузнецов взял кинжал, и не успел Федор Иванович глазом моргнуть, как он отодрал с каблуков ботинок набойки.

- Зачем добро портишь! - возмутился Дед.

- А чего нам жалеть, коли они сами не жалеют,- усмехнулся Кузнецов и, стукнув ботинками о стол, вытряхнул из выдолбленных в каблуках потайных ямок два маленьких сверточка.

- Штуковина! - покачал головой Дед и взглянул на чекиста с таким изумлением, что тот расхохотался.

Кузнецов осторожно развернул один сверточек. В пергамент и вату были завернуты несколько граненых камешков, с маленькую горошину каждый. Кузнецов подвинул их на угол стола, под солнечный луч, и горошины засверкали всеми цветами радуги.

- Неужто бриллианты? - прошептал Федор Иванович.

- Они самые… Семь штук,- сосчитал Кузнецов.

- Вот грабитель, вот гнилая душа!-возмутился Дед.- Это же они нас грабят! Я на ихние разбойничьи дела нагляделся: из Владивостока целыми пароходами наше добро увозили.

- Подожди раньше времени волноваться, посмотрим, что здесь.- Кузнецов с той же осторожностью развернул второй сверточек.

Во втором сверточке оказалась какая-то бумага, тщательно запакованная в резиновый мешочек. Кузнецов быстро пробежал глазами бумагу, но ничего не понял: полная бессмыслица, беспорядочный набор слов и цифр. Наверняка шифровка.

Дед всем своим видом выражал явное нетерпение, но чекист не мог удовлетворить его любопытство.

- Твой кабанчик, наверно, тоже из Никольск-Уссурийска пожаловал. Не иначе, как из потайного гнезда.

- Может, к самому полковнику Назарову на связь шел,- вставил Кротенков.

- Может, и к Назарову,- согласился чекист.- А в общем-то, Федор Иванович, это уже не нашего ума дело. Нам здесь, в тайге, с этим не разобраться.

Кузнецов задумался, глядя в окно, в которое с грехом пополам удалось вставить осколки стекла.

- Что делать со шпионом? Не ровен час, удерет по дороге, а птица, видать, важная…

Не желая мешать командиру новыми вопросами, Дед перекатывал с ладони на ладонь сверкающие бриллианты.

- Я сам должен доставить этого типа в Никольск-Уссурийск,- сказал Кузнецов.- Я с вами завтра тоже поеду. Попутно разрешим вопрос и насчет твоего дружка Син Хо. За начальника оставим на заставе Платона Панченко. Вашей шахтерской фамилии парень, из Луганска. Деникину пятки скипидаром смазывал.

- Я ему помогу,- перебил Федор Иванович.- Где месяц, там и неделя.

Кузнецов даже вскочил от радости:

- Так ты меня выручил, так выручил!..

- При чем тут «выручил»,- обиделся Дед.- Ты что ж думал, я совсем без понятия?..

Кузнецов уехал в начале марта. С ним отправились двое пограничников и Син Хо с сыном. В середине маленького отряда ехали три контрабандиста и задержанный Дедом японец.

А на другой день Панченко сообщил Деду, что утром на маньчжурской стороне кто-то жег костры.

- Не иначе, как Назаров,- встревожился Федор Иванович.- Держи ушки на макушке!..

Присматриваясь к Панченко, он с удовлетворением отметил про себя, что Платон парень находчивый, самостоятельный, как и положено рабочему человеку, только, пожалуй, через край самонадеянный.

Ночью Панченко собрался проверить высланные на границу наряды: бдительно ли несут службу молодые бойцы?

- Может, сегодня тебе лучше с заставы не отлучаться? - подсказал Дед.

- Чего там! - усмехнулся Платон.- Если Назаров вздумает сунуться, на самой границе мы ему скорее лапы обрубим.

Федор Иванович хотел сказать, что, пожалуй, разумнее оттянуть пограничные наряды к заставе да выставить пару-тройку дозоров - неизвестно ведь, сколько у Назарова штыков,- да вдруг Панченко высмеет: «Струсил, Дед?»

Как же корил себя потом Федор Иванович, что не уговорил Платона! Но известно, что после драки махать кулаками дело бесполезное.

Панченко взял с собой Голубева, и они ускакали к границе. Дед наработался за день на ремонте конюшни и прилег в комнате Кузнецова отдохнуть.

Кузнецов не успел еще толком обжиться на новом месте, но уже соорудил полку для книжек. Правда, маловато у него еще книжек, но, видать, они самые важные, если он привез их за тысячи верст, из Москвы.

Федор Иванович с уважением перелистал «Коммунистический Манифест»; взвесил на ладони объемистый Марксов «Капитал»; шевеля губами, прочел на обложке брошюры: «Ленин. Очередные задачи советской власти». Разглядел он на полке и томик стихов Некрасова, и пушкинскую «Полтаву».

Самодельная моргалка, заправленная кабаньим жиром, чадила, еле освещая комнатушку. «Завтра днем разбейся, а выкрой время, прочитай, что пишет Ленин насчет очередных задач»,- наказал сам себе Федор Иванович и тут только заметил на стене, над дощатым столом, чью-то карточку. «Видать, кто-то из Семеновых боевых друзей». Поднес к карточке моргалку и даже крякнул от изумления: «Мать честная!..» С пожелтевшей фотографии улыбалась большеглазая молоденькая женщина в буденовке, с винтовкой в руках. «Кем же она доводится Семену - женой либо невестой?..»

Рассматривая миловидное лицо красноармейки, Федор Иванович опять и опять вспомнил своих Дашу и сынишку, и взгрустнулось: «Надолго ли застрял в тайге?..»

Наступала уссурийская весна. Днем все сильнее пригревало солнце, кое-где появились проталины, и хотя ночами прихватывал еще мороз, но над падями уже разносились голоса лебедей-кликунов. На полыньи озера опускались стаи рыболовов-бакланов. Не замедлили появиться и голенастые китайские журавли.

«Скоро цапли с ибисами прилетят,- прикидывал Федор Иванович,- снег сойдет, а там, глядишь, болота отогреются, половодье нагрянет, все размокнет, и не выберешься отсюда до самого июня. Скоро ли Кузнецов обернется?.. Даша все, поди, плачет, а может, уж и плакать перестала».

Так и не полежав, не отдохнув как следует, Дед прошел в канцелярию. Семилинейная лампа была прикручена. На стене висела схема участка заставы. Чертил ее, пользуясь советами Деда, сам Кузнецов. До гражданской войны он работал слесарем первой руки в саратовском депо и умел немного чертить. На схеме были нанесены падь Золотая, распадки и сопки, успевшие зарасти молодняком, старые просеки. Жирная извилистая линия обозначала государственную границу.

Кроме Деда и дежурного Морозова, в эту ночь на заставе находилось всего трое пограничников - двое из них спали, третий стоял часовым у ворот.

Дежурный, с явным трудом сдерживая зевоту, перечитывал газету двухмесячной давности.

- Ко сну клонит? - посочувствовал Дед.

- Клонит,- признался дежурный.

- А ты газету-то брось и голову в ведерко с водой окуни. Часового давно проверял?

- С полчасика.

›- Пора еще раз проверить.

Кротенков вышел во двор. Темнота была такая, что он с трудом разглядел стоявшего на часах Гладышева.

- Кругом ходишь?

- Кругом,- прошептал Гладышев.- Все в порядке, тихо…

Федор Иванович, прислушиваясь и всматриваясь во тьму, тоже обошел вокруг заставы. Со стороны незамерзающей речки доносился глухой говор воды; словно встрепенувшись под порывом ветра, прошумели верхушки кедров и елей; дробно постучали друг о дружку голые ветви дуба, легким хлопаньем о древко напомнил о себе кумачовый флаг над крышей.

Федор Иванович вернулся в канцелярию, хмуро бросил дежурному:

- Разбуди-ка ребят, товарищ Морозов,- не ровен час, что случится. На воле зги не видно!

Муторно было почему-то на душе, неспокойно, Дед осмотрел внутренние, из дубовых досок ставни на окнах: крепко ли замкнуты? Молодец Кузнецов, что, не мешкая, сделал эти ставни с бойницами. Такие и пуля не пробьет.

За полночь Кротенков снова решил проверить часового: не уснул бы хлопец…

В сенях была тьма кромешная. Придерживаясь о стенку, он направился к выходной двери и замер, услыхав сдержанное дыхание.

- Сдавайся, во имя господа! - прохрипел кто-то.

Сени молнией осветила яркая вспышка, грохнул выстрел.

Дед, выбросив вперед руки, ухватился за ствол чужой винтовки и рванул ее на себя.

- Давай сюда, давай! - услышал Кротенков, и в это время кто-то большой, тяжелый повалился на него.

Падая, Федор Иванович растопырил пальцы правой руки, наугад ткнул ими перед собой, угодив в глаза бандиту - кто ж иначе это мог быть! Бандит вскрикнул от резкой боли. И тут же одновременно распахнулись двери из казармы и с улицы. Сени осветили вспышки новых выстрелов.

«Прохлопали!» - промелькнуло в сознании Деда. Он лихорадочно нащупал на полу винтовку, брошенную врагом, вскочил и, не целясь, выстрелил в проем наружной двери, где только что видел фигуры бандитов. Снова кто-то истошно завопил, кто-то наткнулся в темноте на лавку, опрокинув стоящие на ней ведра с водой. Наружная дверь захлопнулась.

- Морозов, к окошку в канцелярию, Ефремов, в казарму, Мокин, к начальнику! - скомандовал Кротенков.

Он понял, что застава окружена.

Оставшись в сенях один, он поспешно задвинул на двери дубовый засов, пошарил по внутренней двери в казарму, ища ручку, и тут кто-то схватил его за ноги, пытаясь свалить.

«Притаился, подлюга!..» Дед с силой опустил вниз приклад винтовки, что-то хрустнуло, бандит коротко всхлипнул и умолк.

 

…До рассвета трое пограничников и Кротенков отстреливались от банды сквозь амбразуры в окнах, а на заре прискакал с границы Платон Панченко с десятью бойцами, ударил банде в тыл и рассеял ее.

Тяжел был урон, понесенный в этом первом бою. Часового Гладышева нашли у ворот насмерть заколотым - наверно, бандиты неслышно подкрались к нему сзади. Панченко - ах ты, Платон, Платон, горячая твоя голова! - навек останется калекой - пуля насквозь пробила ему бедро. Кость она не задела, но, по-видимому, повредила нерв, так как нога у Платона сразу отнялась и он чуть не плакал от нестерпимой боли.

- Насмотрелся я на такие дела. Сохнуть у него нога начнет,- сказал Дед Морозову, когда они остались одни.

Бойца Мокина контузило в голову пулей, отскочившей рикошетом от круглой, обитой железом печки, но и сам Михаил и товарищи не вдруг поняли, что он оглох.

- Что вы шепчетесь?! - закричал Мокин на Деда и Морозова, а они и не думали шептаться.

Бандиты подожгли конюшню, и в огне погибли Шесть лошадей, в том числе и кротенковская сибирка, верно служившая ему все годы его походной, партизанской жизни.

Потери банды были куда серьезнее - девять убитых назаровцев зарыли пограничники в дальнем распадке; наверняка были среди бандитов и раненые, да разве это могло служить утешением?..

Гладышева похоронили рядом с заставой, под дубом. На прибитой к стволу дощечке Морозов выжег шомполом:

«Питерский пролетарий, красный пограничник, комсомолец Степан Гладышев. Погиб на боевом посту от злодейской руки врагов революций 12 марта 1923 года.

Вечная тебе память, дорогой товарищ!..»

 

…Кузнецов возвратился из Никольск-Уссурийска лишь в канун апреля. За это время заставе пришлось выдержать еще один бой-бой с бандой есаула Шубина, по счастью окончившийся для пограничников без потерь. Бойцы Ефремов и Голубев задержали трех спиртоносов, обвешанных под одеждой плоскими фляжками, наполненными ректификатом. Чтобы не было соблазна, Дед вылил спирт в речку Золотую.

- Я за беду в ответе,- заключил Федор Иванович, рассказав Кузнецову обо всем, что случилось в его отсутствие.

- При чем тут ты, товарищ Кротенков? - возразил Кузнецов.- Пусть и не было меня на заставе, а я начальник, мне и ответ держать. Не приучен я на чужие плечи вину перекладывать - это раз, а во-вторых, на войне, к сожалению, без потерь не бывает. И плюс тоже есть - бандюков вы проучили крепко.- Кузнецов помолчал.- Знаешь, Федор Иванович, кем оказался твой японец? Жил во Владивостоке с девятьсот восьмого года, прачкой в порту работал, а перед тем окончил в Токио академию генерального штаба. Прачка в чине полковника! Ловко? И представь себе, действительно ведь, подлюга, шел на связь к Назарову с директивой насчет объединения банд в ударную войсковую группу.

- Опять интервенцию затевают? - нахмурился Дед.- Мало им под Волочаевкой да под Спасском бока намяли?

- Пусть сунутся! - Кузнецов побарабанил пальцами по кобуре маузера.- Что же ты не спрашиваешь про своего дружка Син Хо?

- Ну, ну, как он?

- На выбор ему предложили: или жить в своей фанзе, или поехать на остров Аскольд-там создают питомник черно-бурых лисиц.

- Что же он решил?

- Поехали оба на Аскольд: и отец и сын. Кстати, я давно тебя хочу спросить, что это за штука такая «тысяча смертей»? Помнишь, ты говорил, что Син Хо спас тебя после «тысячи смертей»?

- Игра самурайская,- недобро усмехнулся Федор Иванович.- Поставят тебя к стенке, выстроят взвод солдат, офицер взмахнет клинком: «Пли!» Винтовки грохнут, а ты живехонек - холостыми палили. Потом опять на допрос поведут. Пытают, пытают, видят, толку от их иголок да шомполов нет - к виселице приговорят. Повесят, у тебя аж гла-за на лоб вылезут, и в сей момент перережут веревку - живи! И опять на допрос, опять иголки и щипцы в ход. Молчишь? Решат голову отрубить, на плаху положат, палач подойдет, размахнется и ударит топором перед самым носом. И все в таком роде. Который человек нервами слабый, у того сердце не выдержит. Это вот самое и называется «тысяча смертей».

- За что же они тебя так?

- Да все пытали, сколько в Сучане в подполье большевиков осталось, да где мы прячем оружие. Я тогда из Сучанского ревкома во Владивосток пришел договариваться насчет создания партизанского отряда из наших шахтеров, и не то шпики меня выследили, не то провокатор выдал. А когда я, значит, бежал из тюрьмы и в тайгу подался, меня Син Хо укрыл у себя и вылечил. Такая вот история…

Дед не любил распространяться о своих заслугах перед революцией.

- А на дворе-то, брат ты мой, полная весна! - перевел он разговор на другое.

Вес



Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-04-04 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: