Едва Кейтэрем понял, что пробил его час и можно рвать крапиву с корнем,он самовластно отдал приказ об аресте Коссара и Редвуда. Взять Редвуда было нехитро. Он недавно перенес тяжелую операцию, и дополного выздоровления врачи всячески оберегали его покой. Но теперь ониизбавили его от своей опеки. Он только что встал с постели и, сидя укамина, просматривал кипу газет; он впервые узнал о предвыборной шумихе,из-за которой страна попала в руки Кейтэрема, и о том, какие тучи навислинад принцессой и его сыном. Было утро того самого дня, когда погиб молодойКэддлс и когда полиция пыталась преградить Редвуду-младшему дорогу кпринцессе. Но последние газеты, лежавшие перед старым ученым, лишь глухо иневнятно предвещали эти события. И Редвуд с замиранием сердца читал иперечитывал первые намеки на близкую беду, читал - и все явственней ощущалдыхание смерти, и все-таки снова читал, пытаясь как-то занять мысли вожидании свежих новостей. Когда слуга ввел в комнату полицейскихчиновников, он вскинул голову, полный жадного нетерпения. - А я-то думал, вечерняя газета, - сказал он, но тотчас изменился влице и встал. - Что случилось? После этого он два дня был отрезан от всего мира. Они явились в карете и хотели увезти его, но, видя, что он болен,решили еще день-другой его не трогать, а пока наводнили весь домполицейскими и превратили во временную тюрьму. Это был тот самый дом, гдеродился Редвуд-великан, дом, в котором человек впервые вкусилГераклеофорбию; Редвуд-отец уже восемь лет как овдовел и теперь жил здесьсовсем один. Он сильно поседел за эти годы, острая бородка стала совсем белая, нокарие глаза смотрели живо и молодо. Он по-прежнему был сухощав, говорилнегромко и учтиво, а в чертах его появилась та особенная значительность,которую нелегко определить словами: ее рождают годы раздумий над великимивопросами. Полицейский чин, явившийся арестовать Редвуда, был озадачен -уж очень не вязалась наружность этого человека с чудовищными злодеяниями,в которых его обвиняли. - Надо же, - сказал чин своему помощнику. - Этот старикан из кожи вонлез, хотел всю землю перевернуть вверх тормашками, а с виду он ни дать нивзять мирный деревенский житель из благородных. А вот наш судья Бейдробиуж так печется о порядке и приличии, а рыло у него, как у борова. И потом- у кого какая манера! Этот вон какой обходительный, а наш знай фыркает дарычит. Стало быть, по видимости не суди, копай глубже - верно я говорю? Но недолго полицейским пришлось хвалить Редвуда за обходительность. Оноказался очень беспокойным арестантом, и под конец они сказали емунаотрез: хватит приставать да расспрашивать, и газет он тоже не получит.Вдобавок они произвели небольшой обыск и отобрали даже те газеты, которыеу него были. Уж он и кричал и пробовал увещевать их - все напрасно. - Как же вы не понимаете, - повторял он снова и снова, - мой сын попалв беду, мой единственный сын! Меня сын заботит, а вовсе не Пища. - Ничего не могу вам про него сказать, сэр, - ответил полицейский чин.- И рад бы, но у нас строгий приказ. - Кто отдал такой приказ? - Ну, уж это, сэр... - чин развел руками и направился к двери... - Все шагает из угла в угол, - докладывал потом второй полицейскийначальнику. - Это хорошо. Может, малость поуспокоится. - Хорошо бы, - согласился начальник. - По правде сказать, я про это ине думал, а ведь тот великан, что связался с принцессой, нашему старикуродной сын. Трое полицейских переглянулись. - Тогда ему, конечно, трудновато, - сказал наконец третий. Как постепенно выяснилось, Редвуд еще не совсем понимал, что он отрезанот внешнего мира как бы железным занавесом. Охрана слышала, как онподходил к двери, дергал ручку и гремел замком; потом доносился голосчасового, стоявшего на площадке лестницы, он уговаривал ученого не шуметь:так, мол, не годится. Затем они слышали, что он подходит к окнам, ивидели, как прохожие поглядывают наверх. - Так не годится, - сказал помощник. Потом Редвуд начал звонить. Начальник охраны поднялся к нему итерпеливо объяснил, что из такого трезвона ничего хорошего не выйдет: еслиарестованный станет зря звонить, его оставят без внимания, а потом ему ивпрямь что-нибудь понадобится - да никто не придет. - Если нужно что дельное, мы к вашим услугам, сэр, - сказал он. - Ну, аесли вы это только из протеста, придется нам отключить звонок, сэр. Последнее, что услышал он, уходя, был пронзительный выкрик Редвуда: - Вы хоть скажите мне - может быть, мой сын... После этого разговора Редвуд-старший почти не отходил от окна. Но, глядя в окна, мало что можно было узнать о ходе событий. Эта улица,и всегда тихая, в тот день была еще тише обычного: кажется, за все утро непроехал ни один извозчик, ни один торговец с тележкой. Изредка появитсяпешеход - по его виду никак нельзя понять, что делается в городе; пробежитстайка детей, пройдет нянька с младенцем или хозяйка за покупками, и все вэтом же роде. Случайные прохожие появлялись то справа, то слева, то содного конца улицы, то с другого, и, к досаде Редвуда, их явно ничто незанимало, кроме собственных забот; они удивлялись, заметив дом, окруженныйполицией, оглядывались, а то и пальцем показывали - и шли дальше, в тусторону, где над тротуаром нависали ветви гигантской гортензии. Иногдакакой-нибудь прохожий спрашивал о чем-то полицейского, и тот короткоотвечал... Дома на другой стороне улицы словно вымерли. Один раз из окна какой-тоспальни выглянула горничная, и Редвуд решил подать ей знак. Сначала она синтересом следила, как он машет руками, и даже пыталась отвечать, но вдругоглянулась и поспешно отошла от окна... Из дома номер 37 вышел старик,хромая, спустился с крыльца и проковылял направо, даже не взглянув наверх.Потом минут десять по улице расхаживала одна лишь кошка... Так и тянулось то знаменательное, нескончаемое утро. Около полудня с соседней улицы донесся крик газетчиков; но онипробежали мимо. Против обыкновения ни один не завернул в его улицу, иРедвуд заподозрил, что их не пустила полиция. Он попытался открыть окно,но в комнату сейчас же вошел полицейский... Часы на ближайшей церкви пробили двенадцать, потом, спустя целуювечность, - час. Точно в насмешку, ему аккуратнейшим образом подали обед. Он проглотилложку супа, немного поковырял второе, чтобы его унесли, выпил изряднуюпорцию виски, потом взял стул и вернулся к окну. Минуты растягивались вунылые, нескончаемые часы, и он незаметно задремал... Внезапно он проснулся со странным ощущением, словно от далекихподземных толчков. Минуту-другую окна дребезжали, как при землетрясении,потом все замерло. После короткого затишья далекий грохот повторился. Иопять тишина. Он решил, что по улице прогромыхала какая-нибудь тяжелогруженная повозка. Что же еще могло быть? А немного погодя он и вовсе усомнился, не померещилось ли. Другие мысли не давали ему покоя. Почему все-таки его арестовали? Вотуже два дня, как Кейтэрем пришел к власти - самое время ему взяться"полоть крапиву". Вырвать крапиву с корнем! Вырвать с корнем гигантов! Этислова назойливо, неотступно звенели в мозгу Редвуда. В конце концов, что может сделать Кейтэрем? Он человек верующий.Казалось бы, уже одно это обязывает его воздержаться от неоправданногонасилия. Вырвать крапиву с корнем! Допустим, принцессу схватят и вышлют заграницу. И у сына могут быть неприятности. Тогда... Но почему арестовалиего самого? Зачем все это от него скрывать? Нет, видно, происходит нечтоболее серьезное. Допустим, они там задумали посадить за решетку всех великанов. Всех ихарестуют одновременно. Такие намеки проскальзывали в предвыборных речах. Адальше что? Без сомнения, схватили и Коссара. Кейтэрем - человек верующий. Редвуд цеплялся за эту мысль. Но где-то вглубине сознания словно протянулась черная завеса, и на ней то вспыхивали,то гасли огненные знаки и складывались в одно только слово. Он отбивался,гнал от себя это слово. Но огненные знаки вспыхивали вновь, точно кто-товсе снова начинал писать и не мог дописать до конца. Наконец он решился прочесть это слово: "Резня"! Вот оно, жестокое,беспощадное. Нет! Нет! Немыслимо! Кейтэрем - человек верующий, и он не дикарь. Инеужели после стольких лет, после таких надежд!.. Редвуд вскочил и заметался по комнате. Он разговаривал сам с собой, онкричал: - Нет!! Человечество еще не настолько обезумело, конечно, нет! Это невероятно,немыслимо, этого не может быть! Какой смысл истреблять людей-гигантов,когда гигантизм неотвратимо овладевает всеми низшими формами жизни? Нет,не могли они настолько обезуметь! - Вздор, такие мысли надо гнать, - сказал он себе. - Гнать и гнать!Решительно и бесповоротно! Он умолк на полуслове. Что такое? Стекла опять дребезжат, и это немерещится. Он подошел к окну. То, что он увидел напротив, тотчасподтвердило, что слух не обманул его. В окне спальни дома N_35 стоялаженщина с полотенцем в руках, а в столовой дома N_37 из-за вазы с букетомгигантских левкоев выглядывал мужчина: оба с тревожным любопытствомсмотрели на улицу. Редвуд ясно видел, что и полицейский у его крыльцаслышал тот же далекий гул. Нет, конечно, это не почудилось. Он отошел в глубь комнаты. Смеркалось. - Стреляют, - сказал он. И задумался. - Неужели стреляют? Ему подали крепкий чай, точно такой, какой он привык пить. Видно,посовещались с его экономкой. Чай он выпил, но от волнения ему уже несиделось у окна, и он зашагал из угла в угол. Теперь он мог мыслить болеепоследовательно. Двадцать четыре года эта комната служила ему кабинетом. Ее обставили ксвадьбе, и почти вся мебель сохранилась с того времени: громоздкийписьменный стол с множеством ящиков и ящичков; вертящийся стул; покойноекресло у камина, вертящаяся этажерка с книгами; в нише - солиднаякартотека. Пестрый турецкий ковер, некогда чересчур яркий, и все коврики изанавески поздневикторианского периода с годами немного потускнели, итеперь смягчившиеся краски только радовали глаз; отблески огня мягкоиграли на меди и латуни каминных решеток и украшений. Вместо керосиновойлампы былых времен горело электричество - вот главное, что изменилось задвадцать четыре года. Но к этой добротной старомодности приметалось имногое другое, свидетельствуя о том, что хозяин кабинета причастен к Пищебогов. Вдоль одной из стен, выше панели, висел длинный ряд фотографий встрогих рамках. Это были фотографии его сына, сыновей Коссара и другихЧудо-детей, снятых в разные годы их жизни, в разных местах. В этомсобрании нашлось место даже для не слишком выразительных черт юногоКэддлса. В углу стоял сноп гигантской травы из Чизинг Айбрайта, а на столележали три пустые коробочки мака величиной со шляпу. Карнизами для шторслужили стебли травы. А над камином желтоватый, точно старая слоноваякость, зловеще скалился череп гигантского кабана из Окхема, в его пустыеглазницы были вставлены китайские вазы... Редвуда потянуло к фотографиям, и особенно захотелось взглянуть насына. Эти снимки вызывали бесконечные воспоминания о том, что уже стерлось впамяти, - о первых днях создания Пищи, о скромном Бенсингтоне и его кузинеДжейн, о Коссаре и о ночи великих трудов, когда жгли опытную ферму. Всеэти воспоминания всплыли теперь, такие далекие, но яркие и отчетливые,точно он видел их через бинокль в солнечный день. Потом он вспомнилогромную детскую, младенца-великана, его первые слова и первые проблескиего детской привязанности. Неужели стреляют? И вдруг его ошеломила грозная догадка: где-то там, за пределами этойпроклятой тишины и неизвестности, бьется сейчас его сын, и сыновьяКоссара, и остальные гиганты - чудесные первенцы грядущей великой эпохи.Бьются насмерть! Может быть, сейчас, в эту самую минуту, сын его загнан втупик, затравлен, ранен, повержен... Редвуд отшатнулся от фотографий и снова забегал взад и вперед покомнате, отчаянно размахивая руками. - Не может быть! - восклицал он. - Не может быть! Не может все таккончиться! Но что это? Он остановился как вкопанный. Опять задребезжали окна, потом тяжко ударило, да так, что весь домсодрогнулся. На этот раз землетрясение, кажется, длилось целую вечность. Игде-то совсем близко. Мгновение Редвуду казалось, что на крышу домарухнуло что-то огромное, от толчка вдребезги разлетелись стекла... и сноватишина, и затем звонкий, частый топот: кто-то бежал по улице. Этот топот вывел Редвуда из оцепенения. Он обернулся к окну - стеклобыло разбито, трещины лучами разбежались во все стороны. Сердце сильно билось: вот она, развязка, долгожданный решительный час.Да, но сам-то он бессилен помочь, он пленник, отделенный от всего мираплотной завесой! На улице ничего не было видно, и электрический фонарь напротивпочему-то не горел; и после первых тревожных отзвуков чего-то большого игрозного слышно тоже ничего не было. Ничего, что разъяснило бы или ещеуглубило тайну; только небо на юго-востоке вскоре вспыхнуло красноватымтрепетным светом. Зарево то разгоралось, то меркло. И когда оно меркло, Редвуд начиналсомневаться: а может быть, и это просто мерещится? Но сгущались сумерки -и зарево понемногу разгоралось ярче. Всю долгую, тягостную ночь ононеотступно стояло перед ним. Порой ему казалось, что оно дрожит, словногде-то там, внизу, пляшут языки пламени, а в следующую минуту он говорилсебе, что это просто отблеск вечерних фонарей. Ползли часы, а зарево томеркло, то вновь разгоралось, и только под утро исчезло, растворилось внахлынувшем свете зари. Неужели это означало... Что это могло означать?Почти наверняка где-то вдали или поблизости случился пожар, но даже неразличишь, что за тень струится по небу - дым или гонимые ветром облака.Но около часа ночи по этому багровеющему тревожному небу заметались лучипрожекторов - и не успокаивались до рассвета. Быть может, и это тожеозначало... Мало ли что это могло значить! Но что же это все-таки значило?Всю ночь он глядел на тревожные отблески в небе, вспоминал тот тяжкийгрохот - и строил догадки. Не взрыв ли то был? Но ведь потом не слышнобыло шума, беготни, ничего, только отдаленные крики... Но может быть,просто поскандалили пьяные на соседней улице... Редвуд не зажигал огня; из разбитого окна дуло, но старик не отходил отнего, и полицейский, который то и дело заглядывал в комнату и уговаривалего лечь, видел лишь маленький, скорбно застывший черный силуэт... Всю ночь напролет стоял Редвуд у окна и смотрел на плывущие в небестранные облака; лишь на рассвете усталость сломила его, и он прилег наузкую кровать, которую ему поставили между письменным столом и угасающимкамином, под черепом гигантского кабана. Тридцать шесть долгих часов Редвуд оставался взаперти под домашнимарестом, отрезанный от событий трагических Двух Дней, когда на заревеликой новой эры пигмеи пошли войной на Детей Пищи. И вдруг железныйзанавес поднялся, и ученый очутился в самой гуще борьбы. Занавес поднялсятак же неожиданно, как опустился. Вечером Редвуд услыхал стук колес,подошел к окну и увидел, что у дверей остановился извозчик; через минутуприехавший уже стоял перед Редвудом. Это был человек лет тридцати,тщедушный, гладко выбритый, одетый с иголочки и весьма учтивый. - Мистер Редвуд, сэр, - начал он, - не будете ли вы так любезныотправиться со мной к мистеру Кейтэрему? Он желал бы видеть васбезотлагательно... - Видеть меня!.. - В мозгу Редвуда вспыхнул вопрос, который ему несразу удалось выговорить. Он чуть помедлил. Потом спросил срывающимсяголосом: - Что Кейтэрем сделал с моим сыном? Затаив дыхание, он ждал ответа. - С вашим сыном, сэр? Насколько мы можем судить, ваш сын чувствует себяхорошо. - Чувствует себя хорошо? - Вчера он был ранен, сэр. Разве вы не слыхали? От этого лицемерия Редвуд вышел из себя. В голосе его звучал уже нестрах, а гнев: - Вы прекрасно знаете, что я не слыхал. Как вам известно, я не могничего слышать. - Мистер Кейтэрем опасался, сэр... Такие события, бунт... И такнеожиданно... Нас застали врасплох. Он арестовал вас, чтобы спасти откакой-либо несчастной случайности... - Он арестовал меня, чтобы я не мог предупредить сына и помочь емусоветом. Ну, что же дальше? Рассказывайте. Что произошло? Вы победили?Удалось вам их перебить? Молодой человек шагнул было к окну и обернулся. - Нет, сэр, - ответил он кратко. - Что вам поручили мне передать? - Уверяю вас, сэр, столкновение произошло не по нашей вине. Для нас этобыла совершенная неожиданность... - Что вы хотите сказать? - Я хочу сказать, сэр, что гиганты в какой-то степени сохранили своипозиции. Весь мир словно светом озарился. Потрясенный Редвуд чуть не зарыдал,горло сжала судорога, лицо исказилось. Но тотчас он глубоко, с облегчениемвздохнул. Сердце радостно заколотилось: значит, гиганты сохранили своипозиции! - Был жестокий бой... разрушения ужасные. Какое-то чудовищноенедоразумение... На севере и в центральных графствах многие гигантыпогибли... Это охватило всю страну. - И они продолжают драться? - Нет, сэр. Поднят белый флаг. - Кто поднял, они? - Нет, сэр. Перемирие предложил мистер Кейтэрем. Все это - чудовищноенедоразумение. Потому он и хочет с вами побеседовать, изложить вам своюточку зрения. Настаивают, чтобы вы вмешались. Редвуд перебил его: - Вам известно, что с моим сыном? - Он был ранен. - Да говорите же! Рассказывайте! - Он шел с принцессой... тогда еще не был завершен маневр по... м-м...окружению лагеря Коссаров... этой ямы в Чизлхерсте. Ваш сын с принцессойшли напролом сквозь чащу гигантского овса, вышли к реке и наткнулись нароту пехоты... Солдаты весь день нервничали... вот и началась паника. - Они его застрелили? - Нет, сэр. Они разбежались. Но некоторые стреляли... С перепугу,наобум. Это было нарушение приказа, сэр. Редвуд недоверчиво хмыкнул. - Можете мне поверить, сэр. Не стану кривить душой, приказ был отдан неради вашего сына, а ради принцессы. - Да, этому модою поверить. - Они оба с криком бежали к крепости. Солдаты метались во все стороны,потом кое-кто начал стрелять. Видели, как он споткнулся. - Ох! - Да, сэр. Но мы знаем, что рана несерьезная. - Откуда знаете? - Он передал, что чувствует себя хорошо, сэр. - Передал для меня? - Для кого же еще, сэр. Минуту Редвуд стоял, прижав руки к груди, и старался осмыслитьуслышанное. Потом его возмущение вырвалось наружу: - Так, значит, вы, как дураки, просчитались, не справились и сели влужу, а теперь еще прикидываетесь, что вовсе и не думали убивать! Ипотом... Что с остальными? Молодой человек посмотрел вопросительно. - С остальными гигантами, - нетерпеливо пояснил Редвуд. Его собеседник больше не притворялся, что не понимает. - Тринадцать убито, сэр, - ответил он упавшим голосом. - И есть еще раненые? - Да, сэр. Редвуд задохнулся от ярости. - И Кейтэрем хочет, чтоб я с ним разговаривал! - крикнул он. - Гдеостальные? - Некоторые добрались до крепости еще во время сражения, сэр... Они,видимо, этого ждали... - Мудрено было не ждать. Если бы не Коссар... А Коссар там? - Да, сэр. И там все уцелевшие гиганты... Те, что не добрались вЧизлхерст во время боя, уже пришли туда, пользуясь перемирием, или идутсейчас. - Стало быть, вы разбиты, - сказал Редвуд. - Мы не разбиты. Нет, сэр. Нельзя сказать, что мы разбиты. Но вашигиганты ведут войну не по правилам. Они нарушают все законы, так былопрошлой ночью и вот теперь опять. Мы уже прекратили атаку, оттянуливойска. И вдруг сегодня - бомбардировка Лондона... - Это их право! - Но снаряды начинены... ядом... - Ядом? - Да, ядом. Пищей... - Гераклеофорбией? - Да, сэр. Мистер Кейтэрем хотел бы, сэр... - Вы разбиты! Теперь ваша игра проиграна! Молодец, Коссар! Что вамостается делать? Как ни старайтесь, толку не будет. Теперь вы будетевдыхать ее с пылью на каждой улице. Какой же смысл драться? Воевать поправилам, как бы не так! И ваш Кейтэрем воображает, что я приду ему навыручку?! Просчитались, молодые люди! На что мне этот пустозвон? Онлопнул, как мыльный пузырь! Довольно он убивал, и врал, и путал, егопесенка спета. Зачем я к нему пойду? Молодой человек слушал внимательно и почтительно. - Дело в том, сэр, - вставил он, - что гиганты непременно хотят васвидеть. Они не желают признавать никаких других парламентеров. Боюсь, что,если вы к ним не пойдете, сэр, опять прольется кровь. - Ваша? Очень может быть. - Нет, сэр, и их кровь тоже. Человечество больше этого не потерпит - сгигантами будет покончено. Редвуд обвел взглядом свой кабинет. Задержался на портрете сына.Обернулся - и встретил вопрошающий взгляд молодого человека. - Хорошо, - сказал он наконец. - Я пойду. Встреча с Кейтэремом вышла совсем не такая, как ожидал Редвуд. Он виделвеликого демагога всего два раза в жизни: один раз на банкете, второй - вкулуарах парламента - и представлял себе его больше по газетам икарикатурам: легендарный Кейтэрем, Джек-Потрошитель великанов, Персей ипрочее. Встреча с живым человеком опрокинула это представление. Он увидел не то лицо, что примелькалось на портретах и шаржах, но лицочеловека, измученного бессонницей и усталостью: морщинистое, осунувшееся,с желтоватыми белками глаз и обмякшим ртом. Конечно, карие глаза были теже, и те же черные волосы, и тот же четкий орлиный профиль, но было инечто иное, от чего гнев Редвуда сразу погас, и он не разразилсяприготовленной речью. Этот человек страдал, жестоко страдал: в немчувствовалось непомерное напряжение. В первую секунду он, казалось, толькоиграл самого себя. А потом один жест, пустячное, но предательское движение- и Редвуд понял, что Кейтэрем подхлестывает себя наркотиками. Он сунулбольшой палец в жилетный карман и после нескольких фраз, уже не скрываясь,положил в рот маленькую таблетку. Более того, несмотря на неестественное напряжение, сквозившее во всемего облике, несмотря на то, что он был лет на двенадцать моложе ученого иво многом перед ним не прав, Редвуд сразу почувствовал: еще и сейчас естьв Кейтэреме какая-то особая сила - личное обаяние, что ли, - котораяпринесла ему славу и губительную власть. Этого Редвуд тоже не предвидел.Кейтэрем сразу взял над ним верх. Он задавал тон и направление разговору.Это произошло как-то само собой. В присутствии Кейтэрема все намеренияРедвуда разлетелись, как дым. Здороваясь, Кейтэрем протянул руку - иРедвуд пожал ее, а ведь он решил было отвергнуть эту фамильярность! И спервого слова Кейтэрем разговаривал так, как будто их постигла общая бедаи они должны вместе найти выход. Лишь изредка он сбивался: от усталости забывал о собеседнике, о целиэтой встречи - и впадал в привычный ораторский пафос. Но тотчас, почуявсвою ошибку, весь подбирался (во время разговора оба стояли), отводилглаза и начинал вилять и оправдываться. Один раз он даже сказал:"Джентльмены!" Начал он негромко, но постепенно фразы становились все эффектнее иголос креп... Минутами разговор превращался в монолог, Редвуду оставалось толькослушать. Он имел честь лицезреть необычайное явление. Право, кажется,перед ним существо иной породы, сладкоречивое и сладкогласное - говорит,говорит, завораживает словами... Какой могучий ум - и какой ограниченный!Какая неукротимая энергия, натиск, самоуверенность, - но и непобедимаяглухота и невосприимчивость ко всему неугодному! Странный, неожиданныйобраз предстал перед внутренним взором Редвуда. Кейтэрем не простопротивник, такой же человек, как он сам, способный отвечать за свои словаи поступки и выслушать разумные доводы, - нет, это нечто иное, какой-тоневиданный носорог, да, цивилизованный носорог, порождение демократическихджунглей, чудовище сокрушительное и несокрушимое. В свирепых стычках, чторазыгрываются в дебрях политики на каждом шагу, ему нет равных. Ну, адальше что? Этот человек, кажется, самой природой создан для того, чтобыпробивать себе дорогу в толпе. Для него самый тяжкий грех - противоречитьсебе, важнейшая из наук - примирять "интересы". Требования экономики,географические особенности страны, почти не тронутые сокровища научныхметодов и открытий - это для него все равно, что для его толстокожегопрототипа в животном царстве - железные дороги, ружья или запискизнаменитых путешественников. Он только и признает митинги, предвыборныемахинации, подтасовку и давление на избирателей - и голоса, главное,голоса! Он и есть воплощение этих голосов - миллионов голосов. И даже в час великого кризиса, когда гиганты были отброшены, но неразбиты, он говорил, это чудовище от баллотировки. Было совершенно ясно, что и теперь он ничего не знает и не понимает. Незнает, что есть на свете законы физики и законы экономики, количественныеотношения и качественные реакции, которые нельзя опровергнуть и отменить,даже если все человечество проголосует nomine contradicente [единодушновыскажется против (лат.)] и ослушаться их - значит погибнуть. Не знает,что есть нравственные законы, которые невозможно подавить силой одноголишь обаяния: придавленные, они мстительно распрямляются, точно сжатаяпружина, и наносят ответный удар. Да, видно, и под пулями и в деньСтрашного суда этот человек попытался бы спрятаться за какой-нибудьхитроумной парламентской уловкой. И сейчас его больше всего заботили не грозные силы, что удерживали своюкрепость там, на юге, не поражение и не смерть - его тревожило одно: каквсе это отразится на парламентском большинстве; ничего важнее этогобольшинства для него не существовало. Он должен победить гигантов илипогибнуть! И он вовсе не отчаивался. В этот час рушились все его планы,руки обагрила кровь, он был повинен в страшном бедствии и готов вызватьбедствия еще более страшные. Грядущий мир, великий мир гигантов надвигалсяна него, грозил опрокинуть его и раздавить, а он все еще верил, что былоемогущество можно вернуть, просто-напросто повысив голос, что надо толькоснова и снова разъяснять, определять, утверждать... Без сомнения, он былозадачен и растерян, этот усталый, страдающий человек, но хотел он толькоодного: гнуть свою линию и говорить, говорить... Он говорил, и Редвуду казалось, что собеседник то наступает, тоотступает, то делается выше ростом, то съеживается. Редвуд почти неучаствовал в разговоре, ему лишь изредка удавалось вставить словечковроде: "Все это чепуха", "Нет", "Об этом нечего и думать", "Зачем же выначали?" Кейтэрем, вероятно, просто не слышал. Его речь обтекала любоевозражение ученого, как быстрая речка обтекает скалу. Этот поразительныйчеловек стоял на ковре перед камином в своем министерском кабинете иговорил, говорил без передышки, убедительно, блестяще, неутомимо, словнобоялся, что, умолкни он хоть на миг, прерви этот поток доводов, так, а неиначе освещенных фактов, соображений, рассуждении и объяснений, - и тотчасв паузу ворвется какая-то враждебная сила, вернее - враждебный голос, ибоникакой силы и деятельности, кроме словесной, он не понимал и непризнавал. Так он стоял среди слегка потускневшей роскоши министерскогокабинета, в котором до него сменилось немало людей, столь же святоверивших, будто в управлении империей самое главное - вовремя вставитьнужное слово. И чем больше он говорил, тем острее чувствовал Редвуд, до чего все этобесплодно и безнадежно. Неужели этот человек не понимает, что, пока онразглагольствовал, весь мир пришел в движение, что выше и выше вздымаютсяволны необоримого гигантского роста человечества, что время существует нетолько для парламентских дебатов и, кроме пустых слов, есть другое оружиев руках мстителей за пролитую кровь! Лист гигантского плюща стучался вокно, застил свет в кабинете, а Кейтэрем этого и не замечал. Редвуду не терпелось прервать этот поразительный монолог, бежать отсюдав мир разума и здравого смысла, в осажденный лагерь: там оплот грядущего,зерно будущего величия, там собрались его Сыновья. Ради них он и терпелнелепую болтовню. Но нет, довольно, пусть кончится этот невероятныймонолог, иначе, кажется, его унесет потоком слов... Видно, голосКейтэрема, как наркотик, - ему надо сопротивляться, не то усыпит,околдует. Наслушаешься его - и самые простые, очевидные истины становятсянеузнаваемы. Что же он говорит? Пожалуй, это все-таки существенно, ведь надо будет пересказать егослова Детям Пищи. И Редвуд стал слушать, стараясь, однако, не терятьчувства реальности. Говорит, как тяжко ему, что на его совести пролитая кровь. Соловьемразливается. Не обращать внимания. Дальше? Предлагает прийти к соглашению. Предлагает, чтобы оставшиеся в живых Дети Пищи сложили оружие,отделились и образовали особую общину. Ссылается на прецеденты. - Мы выделим им территорию. - Где? - прервал Редвуд, снисходя до обсуждения. Кейтэрем ухватился за эту возможность. Он повернулся к Редвуду и,понизив голос, заговорил вкрадчиво и очень убедительно. Уточнить можнобудет позже. Это вопрос второстепенный. И продолжал перечислять условия: - Но мы сохраняем полный контроль - гиганты поселятся в одном месте, аво всем остальном мире Пища и все ее плоды будут уничтожены. Редвуд поймал себя на том, что начинает торговаться. - А что будет с принцессой? - На нее это не распространяется. - Ну нет, - ответил Редвуд, стараясь снова обрести твердую почву подногами. - Это нелепо. - Решим потом. Итак, поскольку мы с вами согласились, что изготовлениеПищи будет прекращено... - Я ни с чем не соглашался. Я не сказал ничего такого... - Но мыслимо ли, чтобы на одной планете уживались два человеческих рода- гиганты и мы! Вдумайтесь в то, что уже произошло! Вдумайтесь, ведь этобыл лишь намек, репетиция: если дать Пище волю, нам не миновать событийнесравнимо более трагических. Подумайте, сколько бедствий вы уже принеслимиру! А если племя гигантов станет расти и множиться... - Я не собираюсь с вами спорить, - прервал Редвуд. - Мне надо идти кДетям. Я хочу видеть сына. Вот почему я здесь. Скажите мне точно, что выпредлагаете. Кейтэрем произнес длинную речь о своих условиях. Детям Пищи отведут большую территорию в Северной Америке или, можетбыть, в Африке; там, в резервации, они смогут прожить свою жизньпо-своему. - Но это же чушь. Гиганты уже есть и за границей. Они разбросаны повсей Европе. - Можно подписать международную конвенцию. Это не исключено. О чем-то втаком духе уже шел разговор... А в резервации они могут жить, как имнравится. Пускай делают все что угодно и строят все что угодно. Мы будемтолько рады, если они станут работать для нас. И пусть живут в своеудовольствие. Обдумайте это! - И все это при условии, что новых Детей Пищи не будет? - Совершенно верно. Дети остаются нам и вырастут не больше, чемположено. Таким образом, сэр, мы спасем мир, спасем навеки от плодоввашего страшного открытия. Еще не все потеряно. Но из милосердия мы нехотим начинать с крайних мер. Сейчас мы выжигаем и обезвреживаем всеместа, где вчера упали бомбы. Мы можем с ними справиться. Поверьте, чтоможем. Но хотелось бы обойтись без насилия, без несправедливостей... - А если Дети не согласятся? Кейтэрем впервые взглянул Редвуду прямо в глаза. - Должны согласиться! - Не думаю! - Но почему же? - спросил Кейтэрем, разыгрывая глубокое изумление. - Ну, а если они все-таки не согласятся? - Тогда - только война! Мы не можем допустить, чтобы это продолжалось.Не можем, сэр! Неужели вы, ученые, совсем лишены воображения? Неужели вычужды милосердия? Мы не можем допустить, чтобы наш мир погиб под пятойплемени чудовищ и чудовищных растений - всего, что плодит ваша Пища, неможем, и еще раз не можем! Чем же прекратить все это, если не войной, сэр?И запомните: то, что произошло, - лишь начало. Легкая перестрелка.Полицейская операция. Поверьте, просто полицейская операция, и ничегоболее. Не обольщайтесь видимым превосходством оттого, что гиганты и всегигантское крупнее и сильнее нас. За нами вся страна, все человечество. Наместо тысяч убитых встанут миллионы. Мы не желаем кровопролития, сэр; еслибы не это, мы бы уже сейчас предприняли новые атаки. Уничтожим ли мы этуПищу, нет ли, но ваших сыновей мы уничтожим наверняка! Вы слишкомполагаетесь на вчерашний день, на события каких-нибудь двадцати последнихлет, на итог одного сражения. Вы не чувствуете, что ход историипоследователен и нетороплив. Я предлагаю соглашение только потому, что нехочу лишних жертв, но все равно конец может быть только один. Если вывозомнили, будто жалкая горстка ваших гигантов устоит против наших войск ипротив войск всех других держав, что поспешат нам на помощь, если вывознамерились вот так, одним махом, за одно поколение изменитьчеловечество, переделать природу и облик человека... Он картинно вскинул руку. - Идите же к ним, сэр! Взгляните, как они, которые совершили столькозла, теперь притаились среди своих раненых... Он остановился, словно взгляд его нечаянно упал на сына Редвуда. Наступило молчание. - Идите к ним, - повторил он. - Только этого я и хочу. - Так не медлите... Он повернулся и нажал кнопку звонка; и тотчас где-то захлопали двери,раздались торопливые шаги. Все слова были уже сказаны. Спектакль окончился. Кейтэрем сразу весьсъежился, увял - очень усталый человек, невысокий, немолодой, лицоземлистое. Он шагнул вперед, словно выступил из рамы портрета, и с самымдружелюбным видом протянул Редвуду руку, ибо мы, англичане, всегдапритворяемся, будто общественные и политические разногласия ничуть немешают нам прекрасно относиться друг к другу. И невольно, как будто так и надо, Редвуд второй раз пожал ему руку.
ОСАЖДЕННЫЙ ЛАГЕРЬ
Вскоре поезд уже уносил Редвуда через Темзу на юг. В свете огнейблеснула вода, все еще курился дым на северном берегу, куда попали бомбы икуда потом стянули множество народу выжигать Гераклеофорбию на почве.Южный берег тонул во мраке, даже улицы почему-то не были освещены,выделялись лишь четкие контуры сигнальных вышек да темные глыбы зданийпобольше; Редвуд с минуту тщетно всматривался в темноту, потом отвернулсяот окна и ушел в свои мысли. До встречи с Сыновьями больше нечего было делать и не на чтосмотреть... Напряжение последних двух дней измучило его; как будто уже и не моглоостаться никаких душевных сил, но чашка черного кофе перед отъездомподкрепила его, и теперь мысль работала ясно и отчетливо. Он думал омногом. В свете того, что произошло, он снова проследил шаг за шагом, какбыла открыта Пища и как она распространялась по всему миру. - Бенсингтон считал, что это будет превосходное детское питание, -прошептал он, слабо улыбаясь. И тут же вспомнил - так живо, словно они еще не были разрешены, - какиесомнения терзали его, когда он впервые дал Пищу своему сынишке. С тогочаса, независимо от людей, которые пытались помешать ей или помочь. Пищатвердо и неуклонно пробивала себе дорогу, пока не рассеялась по всемумиру. А теперь? - Даже если их всех перебьют, - шептал Редвуд, - назад пути нет. Секрет изготовления Пищи давно уже известен везде и всюду. И это делоего рук. Каков бы ни был исход сегодняшней битвы, растения, животные,подрастающие во множестве дети-гиганты потребуют своего и неизбежнопринудят мир снова обратиться к Пище. - Назад пути нет, - повторил Редвуд. Но как он ни старался отвлечься,мысль упрямо возвращалась к судьбе сына и других детей. Каково-то имсейчас? Быть может, они измучены борьбой, изранены, голодают и им неустоять? А может быть, тверды, полны надежд и готовы к еще более грознымзавтрашним боям?.. Сын ранен! Но ведь он просил передать отцу... Редвуду снова вспомнилась утренняя встреча с Кейтэремом. Наконец поезд остановился на станции Чизлхерст, и раздумья Редвудаоборвались. Он узнал городок по огромной сигнальной вышке на вершинеКэмденского холма и по кустам гигантского болиголова, цветущего вдольдороги. К нему подошел личный секретарь Кейтэрема, ехавший в соседнем купе, исказал, что в полумиле отсюда путь поврежден и дальше придется ехатьавтомобилем. Редвуд вышел на платформу; здесь гулял холодный ночной ветер,было темно, только дежурный посветил им своим фонарем. И тотчас навалиласьгнетущая тишина, ибо это деревянное, заросшее сорными травами предместьесовсем обезлюдело: еще накануне, едва началась схватка, жители поспешилиукрыться в Лондоне. Провожатый вместе с Редвудом спустился с платформы кавтомобилю (кроме его сверкающих фар, вокруг не было ни огонька),препоручил ученого шоферу и распрощался. - Надеюсь, вы сделаете для нас все, что в ваших силах, - сказал он,совершенно в духе своего шефа, пожимая Редвуду руку. Редвуда закутали пледом, и началось ночное путешествие. Автомобильрванулся с места и мягко, бесшумно скользнул с холма. Поворот, другой,замелькали по сторонам роскошные виллы, потом впереди легла прямая, ровнаядорога. На предельной скорости автомобиль мчался сквозь ночь. Под звезднымнебом разлилась тьма, весь мир словно сжался в комок и бесшумно исчез.Мимо по обе стороны дороги проносились какие-то немые, неподвижныепредметы; мертвенно-белые покинутые виллы с черными провалами неосвещенныхокон были точно вереница черепов. Шофер, сидя рядом, не раскрывал рта - толи всегда был не речист, то ли опасная поездка отбила охоту разговаривать.На короткие вопросы Редвуда он что-то ворчал односложно и угрюмо. Лучипрожекто