Безо всякого выражения на лице Перрин поставил в углу свой лук и стал располагать на кровати прочие вещи: сверток с одеялом и переметные сумы одну за другой, выигрывая минуту времени, дабы немного поразмыслить об услышанном только что. Однако являвшиеся ему мысли делу помогать не желали. Взглянув на Лойала, Перрин понял, что и тот ему не подмога: от растерянности уши огир опали, и длинные его брови свисали до щек.
— А почему ты думаешь, что она может помочь твоему брату?
Глупый я задал вопрос! На самом деле нужно было спросить, что он делать намерен…
— Да пришлось мне как-то отправиться в Джеханнах, господин хороший, там-то я, значит, и увидал тех двух… Ну, двоих женщин, таких же, как она. Так что в ней я ошибиться никак не мог! Она совсем как те две. — Саймон опасливо снизил голос. — Они и мертвых, бывает, на ноги обратно могут поставить, люди добрые мне сказывали.
— Кто еще знает о твоей догадке? — спросил его Перрин торопливо, а Лойал пробубнил:
— Уж если братец твой умер, ему никто не поможет.
Человек с лягушачьим ликом озабоченно поглядывал то на одного, то на другого своего собеседника, а слова его пузырились, точно капли дождя на воде:
— Нет, никто не знает, господин хороший. Нет, добрый огир, Ноам не мертвый, а только больной. А я поклясться готов: кроме меня, никто другой не смог бы ее распознать. Даже мастер Харод за всю свою жизнь не уезжал из Джарры далее, чем на двадцать миль. А братец мой плох. Я бы и сам мог просить ее попользовать Ноама, да боюсь, слишком громко от страху колени мои заколотятся друг об дружку, не услышит она моих слов. Или вдруг за стук моих косточек возьмет она да и озлится, да молнией в меня шуранет! А если я ошибаюсь? Ляпнешь не то, да окажется, обвинишь женщину невесть в чем, а она-то… Дело-то какое… То есть… э-э… — И он воздел свои длани, не то умоляя простить его, не то прося защиты.
|
|
— Обещать тебе ничего не могу, — проговорил Перрин, — но с нею я побеседую. А тебе, Лойал, почему бы не составить компанию Саймону, пока я буду говорить с Морейн?
— Да, я буду рад! — прогремел огир. Ручища Лойала легла на плечо Саймону, и тот вздрогнул от навалившейся на него тяжести. — Саймон мне комнатенку мою покажет, там мы с ним и поболтаем. Кстати, Саймон, ты, верно, много знаешь о разных деревьях, да?
— О де… О деревьях, добрый огир?
Перрин же дожидаться древесных новостей не стал. Он торопливо возвратился в темный коридор, постучал в дверь номера, где расположилась Морейн, и недолго дожидался повеления: «Войдите!»
Полдюжины горевших в номере свечей явственно показывали взору вошедшего, что «наилучшая» из комнат «Прыжка» была хороша, но не слишком, хотя и висел над кроватью балдахин на четырех высоких столбиках, да и матрас на ней не горбился, как его единокровный братец в покоях Перрина. На полу возлежал шикарный половик, а вместо табуреток возвышались два кресла. Морейн и Лан, стоя друг против друга рядом с холодным очагом, наверное, о чем-то спорили, ибо сейчас Айз Седай выглядела прерванной на полуслове и недовольной. Лицо Стража оставалось непроницаемо, точно у статуи.
— Ранд был здесь, сомнений нет! — начал свою речь Перрин. — Этот малый, по имени Саймон, его запомнил!
Морейн прошипела что-то сквозь стиснутые зубы.
— Тебе было приказано держать рот на замке! — прорычал Лан.
|
|
Перрин повернулся лицом к Стражу. Глазеть на него проще, чем встретить взгляд Морейн.
— Но как бы мы узнали, проезжал ли через Джарру наш Ранд, никого ни о чем не спрашивая? — сказал Перрин Стражу. — Итак, если вам еще интересно, он прошлой ночью покинул деревню и отправился на восток. Он боялся кого-то, кто его преследует, желая погубить!
— На восток! — Морейн кивнула. Но голос ее звучал спокойно, глаза же блеснули осуждением. — Хорошая весть! Впрочем, если Ранд направляется в Тир, этого и следовало ожидать. Надо сказать, я была уверена, что Ранд был здесь, еще до того, как услышала о Белоплащниках, и известие о них догадку обратило в уверенность. Уж в одном Ранд действительно прав, Перрин. Я тоже никак не могу поверить, что мы с вами — единственные, кто стремится его догнать. Поэтому если те, другие, узнают о наших целях, они попытаются перерезать нам путь. У нас хватает проблем: нужно догнать Ранда и не ввязываться в стычки. Ты, Перрин, должен наконец научиться держать язык за зубами — до тех пор, пока я не позволю тебе говорить.
— Белоплащники? — недоверчиво переспросил ее Перрин. Держать язык за зубами? Да спали меня Свет, если я до того унижусь! — Но почему вы сделали такой вывод из их поведения? Что, Ранд утратил разум? Но неужели сумасшествием можно кого-то заразить?
— Да не о сумасшествии его я говорю, Перрин! — Морейн повела бровями. — Ранд еще далек от того, что называется безумием. Перрин, пойми, Ранд намного более сильный та'верен, чем кто-либо со времен Эпохи Легенд. Вчера на земле сей деревушки Узор… Узор сам собой сдвинулся с места и облепил Ранда, как глина облепляет изнутри предложенную ей форму. Свадьбы одна за другой, появление Белоплащников, — любой, кому известно, о чем слушать, сразу догадается по этим приметам, что здесь появлялся Ранд.
|
|
— И подобные же «приметы» будут сопровождать его на всем пути? — спросил Перрин, переводя дух. — Видит Свет, и прислужники Тени смогут с такой же легкостью выследить Ранда, как мы!
— Быть может, ты прав, — Морейн пожала плечами. — А может быть, и не прав! Никто из нас практически ничего не знает о та'верен столь сильном, как Ранд! — Неведение заставляло ее говорить с Перрином в раздраженном тоне. — Из тех та'верен, записи о которых сохранились, самым сильным и известным был Артур Ястребиное Крыло. Но и он, Ястребиное Крыло, не оказывал на всех и вся такого влияния, как Ранд!
— Говорят, — добавил Лан, — будто бывало, что люди, оказавшись в одной комнате с Артуром Ястребиное Крыло, вместо заготовленной ими лжи выкладывали ему всю правду или принимали такие решения, о каких до того и не помышляли. Порой каждый бросок игральных костей, любой пируэт в карточных играх раскладывал на столе необходимый Артуру выигрыш. Но подобное случалось нечасто.
— Иначе говоря, вы не знаете, — обращаясь к Морейн, молвил воин-кузнец. — Да он может на всем пути до Тира оставить след — сплошь свадьбы и посходившие с ума Белоплащники!
— Иначе говоря, я знаю столько, сколько нужно знать, — оборвала его Морейн. Ее темноглазый взгляд хлестнул Перрина, точно кнут. — Узор сплетает вокруг та'верен тонкое кружево, и другие, кому известно, на что нужно смотреть, могут проследить сплетение этих нитей. Будь осторожен, Перрин, чтоб язык твой не выболтал больше, чем известно тебе!
Морейн словно наносила воину громящие его удары, и у Перрина невольно опускались плечи.
— Но на сей раз вам, Морейн, нужно радоваться тому, что я не держу язык за зубами, — еле выговорил Перрин. — Саймон догадался: вы — Айз Седай! Он очень желает, чтобы вы Исцелили от какой-то болезни брата его, Ноама. Если бы я не заставил его признаться в этом, Саймон не нашел бы в себе мужества попросить о помощи, а то еще стал бы разглагольствовать о вашей персоне в кругу своих дружков.
Лан обратил взгляд на Морейн, и они смотрели друг на друга долго и пристально. Страж был похож на волка, который вот-вот бросится на добычу. Но вот Морейн наконец покачала головой.
— Нет! — промолвила Айз Седай.
— Как пожелаешь. Ты решаешь сама! — Голос Лана прозвучал так, будто Страж полагал: решение Морейн — неверное. Впрочем, он оставался бестрепетен. Перрин взирал на них обоих, выжидая.
— Вы не о том думаете… — промолвил Перрин. — Саймон никому не скажет, если будет мертв, так, да?
— Если он умрет, то не я тому виной, — ответила Морейн. — Но я не могу — и не стану — ручаться, что такого исхода он избежит. Ранда мы должны найти как можно скорей, и уж в этом деянии я не потерплю неудачи! Понятно тебе? — Перрин, пойманный ее взглядом вновь, ни слова сказать не сумел. Она же кивнула так, будто молчание его являлось красноречивым ответом единомышленника. — А теперь — веди меня к Саймону!
Дверь в номер Лойала была открыта, выпустив за порог в коридор лужицу света от горящей свечи. Две кровати стояли сдвинутые в одно ложе, на краю коего посиживали себе Лойал да Саймон. Задрав голову и от удивления разинув рот, человек без подбородка не отрываясь смотрел на Лойала.
— О да, великолепны стеддинги! — вещал Лойал. — О, такой покой под сенью Великих Дерев! Вы, человеки, затеваете войны, вечно ссоритесь друг с другом, но стеддинги не беспокоит ничто! Живя в согласии, мы выращиваем дерева… — Вдруг он вскочил, лишь увидев Морейн, сопровождаемую Ланом и Перрином, и Саймон встал, принялся кланяться, затем попятился и наткнулся спиной на стенку.
— Э-э, добрая госпожа… Я… Э-э…
Он все продолжал вздрагивать и вертеться, точно марионетка.
— Проводи меня к своему брату, Саймон! — скомандовала Морейн. — Чем смогу, я помогу ему. Поскольку сей добрый малый обратился к тебе первому, Перрин, пойдешь со мной тоже. — Лан сверкнул взором, однако она покачала головой. — Если мы двинемся к нему всем отрядом, то привлечем внимание деревенских жителей. Потребуется мне защитник — один Перрин вполне справится.
Кивнув Морейн, Лан подчинился ей, затем окинул Перрина суровым взором.
— Смотри, кузнец! — проворчал Лан. — Если с ней что случится… — Предупреждение закончили обещанием его холодные, как нож, голубые глаза.
Саймон подхватил одну из свечей и, суетливо кланяясь, повел спасителей своего братца к двери, а тени их на стенах танцевали под слабым светом, точно куклы.
— Прошу вас, гм-гм, госпожа хорошая, сюда вот…
Они миновали весь коридор, открыли дверь, спустились по лестнице и вышли из здания в тесный проход между гостиницей и конюшней. Сжав огонек мраком, ночь обратила свечу в мерцающую точку, булавочную головку света. На небе сверкал острый месяц, светили звезды, и глазастый Перрин все видел очень ясно. Он удивлялся, отчего Морейн не приказывает Саймону прекратить поклонную гимнастику, но она молчала.
Манерно поддернув свои юбки, дабы не испачкались они грязью земли, Айз Седай прошествовала впереди всех, точно королева, скользящая по паркету своего дворца, а не по темному коридору. На дворе уже было зябко: ночи еще повиновались эху ушедшей зимы.
— Сюда, господа! — Через задний двор гостиницы Саймон привел отряд спасателей в загончик позади конюшни и поспешно освободил дверь от запора. — Вот здесь! — указал он на двери. — Тут, добрая госпожа. Тут мой брат. Брат Ноам.
Дальний край загона был кое-как, с грубой торопливостью отгорожен деревянными кольями. Толстую дощатую дверь держал на запоре мощный стальной замок в петлях засова. Заслоненный от мира войском нерушимых преград, в конюшне, на полу, застланном соломой, распластанный, лежал на животе человек. Босоногий. Рубашка его и штаны были разодраны, словно он сам, не зная, как от них освободиться, их порвал, сдирая с себя одежду. Почуяв запах немытого тела, Перрин решил, что чувствуют сей дух и Саймон, и Морейн.
Подняв голову, Ноам молча и безучастно смотрел на вошедших. Поверить, что он действительно Саймону брат, черты его внешности не помогали: во-первых, подбородок у больного выдавался вперед, к тому же мужчина он был кряжистый, имел широкие плечи; но ошеломило Перрина не это. Глаза человека. Глаза его полыхали золотым огнем!
— Почти целый год он вел себя как сумасшедший, госпожа, поверите ли, врал, будто может разговаривать с волками, понимать их язык! Да вы посмотрите, какие глазищи у бедного! — Саймон быстро взглянул на Перрина. — Про волков он заводил речь всякий раз, как напьется. Все мы над ним смеялись. А с месяцок так, примерно, назад исчез Ноам из деревни. Пошел я его искать, да и нашел такого, как изволите видеть.
Без особой охоты и с осторожностью Перрин стал приближаться к Ноаму, точно к волку. Бежать сквозь лес, чуя носом ледяной ветер. Щелкая зубами, молнией прыгнуть с валуна. Ощутить, как сладко на языке кипит кровь. Убивать!
Воин-кузнец отпрянул назад, будто спасаясь от огня, заслонил себя защитой. Не мысли Ноама он прочел, но поток воспоминаний, полуясных желаний, тоски. Но в больном ощущалось слишком много волчьего. Чтобы успокоиться, Перрин прислонился к стене; колени у него дрожали. Помоги мне, о Свет!
Морейн возложила длань на замок.
— У мастера Харода есть ключи, госпожа моя, да вот не знаю, даст ли…
Женщина потянула замок на себя, он щелкнул и открылся. Саймон не сводил с нее глаз. Морейн вытащила замок из петли, и человек без подбородка обратился к Перрину:
— Но не натворим ли бед, добрый господин? Ноам — брат мой, но когда матушка Рун пыталась ему помочь, он укусил ее… и он загрыз корову! Собственными зубами, — Саймон шептал уже едва слышно.
— Морейн! — проговорил Перрин. — Этот больной для вас опасен!
— Все люди опасны, — она холодно усмехнулась. — Успокойся, дружок.
Распахнув дверь, Морейн вступила за ограду загона. Перрин затаил дыхание.
Айз Седай подходила к нему все ближе, и Ноам, оскалившись, стал рычать, и рычал столь свирепо, что по телу его пошла дрожь. Морейн не обратила на рык ни малейшего внимания. Она по-прежнему приближалась к больному, а он, рыча, отползал по соломенной постели, пока не загнал себя в угол. Или она его загнала?
Неторопливо и без страха Айз Седай опустилась на колени и своими руками сжала Ноаму виски. Рев его переходил в ворчанье, обратившееся затем в хныканье столь быстро, что Перрин и ахнуть не успел. Долго, долго Морейн обнимала голову Ноама, наконец освободила больного и поднялась. Она обернулась к Ноаму спиной так доверчиво, что горло у Перрина сжалось, — но целительница бестрепетно выходила из клетки человека-волка, провожаемая его палящим взором. Открыв дощатую дверь, Морейн повесила замок на место, в петли, закрывать же его не нашла нужным, — и Ноам кинулся, рыча, на жерди ограды. Он грыз их, налегал на прутья клетки плечами, старался просунуть меж ними свою голову, продолжая рычать и щелкать зубами.
Уверенным жестом, без радости и без страха на лице, Морейн стряхнула со своего платья солому.
— Вы так рисковали! — вырвалось у Перрина. Она посмотрела на него глубоким взглядом человека, понимающего суть вещей, — и он опустил глаза. Желтые свои глаза!
— Можете помочь Ноаму, леди? — хрипло спросил у нее Саймон, вглядываясь своему брату в лицо.
— Могу лишь выразить тебе свое сожаление, Саймон.
— Но хоть что-нибудь сделайте с ним, госпожа моя добрая! Ну, что-то такое, вы сами знаете, — голос его снова стал едва слышен. — Айз Седай творят иногда столь волшебные дела…
— Исцеление — дело непростое, Саймон, творят его и больной изнутри самого себя, и целитель — вместе. В брате твоем не осталось ничего, что помнило бы его человеческую бытность. Нет таких карт, что наставили бы его на обратный путь, да и внутри у него нет того, кто мог бы идти назад. Нет больше Ноама, Саймон!
— Но ведь он… Госпожа моя, Ноам любил шутить, стоило ему только выпить изрядно. Только он… — Саймон поднял руку к глазам и заморгал. — Спасибо вам, добрая леди! Я понял: вы бы ему чем-нибудь пособили, кабы могли…
Морейн положила ладонь ему на плечо, тихонько сказала Саймону ободряющие слова и покинула загон.
Обязанностью его, как Перрин помнил, было следовать за повелительницей, однако человек в загородке — а вернее, тот, кто когда-то был человеком, — рычал на деревянные прутья своей клетки и как-то удержал его. Воин-кузнец шагнул к засову и, к собственному удивлению, сразу его отодвинул, вынув замок. Хороший замок, кузнецом знатным сработан.
— Что задумали, господин хороший? — спросил Саймон.
Разглядывая добрый замок, Перрин посматривал и на человека, упрятанного в клетку. Ноам прекратил грызть дерево: он пугливо бросал взгляды на Перрина, дыша с трудом. Человек-волк уже сломал себе несколько зубов.
— Можешь держать его здесь всю жизнь, — проговорил Перрин, — но лично я не уверен, что ему от этого будет лучше.
— Если он вырвется отсюда, ему — смерть!
— В клетке или на свободе — он все равно погибнет. А выпустишь на волю — он станет счастлив, пускай по-своему. Ноам уже больше не брат тебе, но освободить его можешь только ты. Но можешь и здесь его оставить, а люди смотреть станут, как он грызет прутья своей клетки, пока бедняга не помрет с тоски. Разве можно, посадив волка в клетку, ожидать, когда же он станет счастливым? Или он в силах просидеть за решеткой весь век?
— Ну что ж, — нетвердо заговорил Саймон. — Я понимаю. Да! — Посомневавшись, он все же кивнул и повернул голову к двери загона.
Более твердого согласия Перрин не стал ждать. Он отворил толстую дверь и отошел в сторону.
Ноам тотчас же посмотрел в сторону выхода. Через миг он уже выбросил себя из клетки, мчась на четвереньках, но с удивительным проворством. Из клетки, пролетев через загон, — в ночь! Помоги нам обоим, о Свет! — подумал Перрин.
— Думаю, свободным-то быть — это ему лучше! — Саймон расправил плечи. — Но что теперь скажет мастер Харод? Дверь открыта, а Ноама на месте нет!
Перрин захлопнул дверь клетки; огромный замок, водворенный воином на свое прежнее место, закрываясь, прищелкнул.
— Пусть господин Харод пошевелит мозгами: что же могло произойти?!
Саймон закатился лающим смехом, но тут же умолк.
— Уж он-то придумает, как ему быть! Они все тут парни не промах! Некоторые из них даже додумались врать, будто Ноам превратился в волка до конца — и шерсть, мол, на нем выросла, и хвост, — это они наболтали в тот день, когда Ноам покусал матушку Рун. Надо же такую неправду выдумать!
Вздрогнув, Перрин прислонился головой к двери клетки. Он может и не обрасти шерстью, но оставаться волком! Волк уже не человек. Помоги мне. Свет!
— Не всегда мы его здесь держали, — заговорил опять Саймон. — Жил себе в доме матушки Рун, но когда явились к нам Белоплащники, она и я попросили мастера Харода запереть Ноама здесь. У Белоплащников всегда с собой список прислужников тьмы, их-то они, мол, и ищут повсюду. А какие глаза у моего Ноама, вы видите сами. И в списке у Белоплащников было такое имя: Перрин Айбара, кузнец. Они всем объясняли, что у него глаза желтые, что он, мол, с волками заедино. Так вы уж сами теперь понимаете, отчего мне не хотелось, чтобы они увидели Ноама…
Чуть повернув голову, Перрин искоса поглядел на Саймона, спросил:
— Так ты поверил им, будто Перрин Айбара — Приспешник Тьмы?
— Друг Тьмы не повел бы и бровью, если бы братик мой погиб здесь, в тюрьме. Думаю я, нашла тебя добрая леди вскоре после случившейся с тобой напасти. Вовремя пришла тебе помощь! Как бы мне хотелось, чтобы добрая госпожа пришла к нам в Джарру не нынче, а месяцев этак несколько назад…
Перрину уже было стыдно за то, что он сравнивал сего мужа с лягушкой.
— Я тоже хотел бы, чтобы она как-то выручила Ноама!
Спали меня Свет, но я желаю, хочу всей душой, чтобы Морейн сумела ему помочь!
Внезапно в голову ему пришло вот что: о судьбе Ноама вся деревня должна знать! Ведать должны о тайне его желтых глаз!..
— Саймон, не принесешь ли ты ужин мне в номер?…
Кстати, и мистер Харод, и остальные из местных были, верно, настолько захвачены разглядыванием великана Лойала, что на глаза Перрина внимания не обратили, но если он будет обедать в общей зале, все заметят желтый взгляд!
— Принесу, конечно. И завтрак тоже принесу. Не следует вам спускаться в общую залу, пока не придет время оседлать коня и покинуть Джарру.
— Добрый ты парень, Саймон! Хороший ты человек…
По лицу Саймона расплылось чистое удовлетворение, и Перрина вновь уколол стыд.
Глава 9
ВОЛЧЬИ СНЫ
Через черный ход проникнув в гостиницу, Перрин возвратился в свой номер, а вскоре в комнату вошел и Саймон, несущий ужин постояльцу. Даже салфетка на широком подносе густо пропиталась запахом жареной баранины, ароматами сладкой фасоли, репы и свежевыпеченного хлеба, пока Перрин, безучастный к соблазнам чревоугодия, лежал на своей кровати, взирая в побеленный потолок. Вновь и вновь он вспоминал Ноама, Ноама, вгрызающегося в древесину, Ноама, исчезающего во тьме. Перрин пытался помыслить о прочном замке, о способах закалки и ковки стали, но не получалось.
Оставив без внимания заждавшиеся его яства, воин-кузнец поднялся и направился по коридору к номеру повелительницы. Услышав стук в дверь, она проговорила: «Входи, Перрин!» На мгновение в памяти его всколыхнулись вновь предания об Айз Седай, но он вытолкал эти воспоминания из головы и открыл дверь.
Морейн пребывала в одиночестве, за что Перрин возблагодарил судьбу, — она сидела, устроив баночку с чернилами у себя на колене, и что-то писала в маленькой книжке с кожаным переплетом. Не глядя на стоящего перед ней Перрина, закупорила баночку и вытерла стальной наконечник пера маленьким лоскутком пергамента. В очаге разгоралось пламя.
— Давно тебя жду, — молвила Морейн. — Не говорила тебе об этом, потому что знала: ты не хотел бы их услышать… Но после всего, что произошло сегодня вечером… Спрашивай.
— Чего мне ожидать? — спросил он. — Все закончится для меня так же плохо?
— Вполне возможно.
Он ожидал более подробных разъяснении, но Морейн убрала перо и чернила в предназначенный для них полированный ящичек розового дерева и подула на исписанную страницу, подсушивая чернила.
— И больше ни слова? Морейн, я не ждал ответа уклончивого, какой принято получать от Айз Седай. Если вам известно мое будущее, скажите мне о нем, пожалуйста.
— Известно мне лишь немногое, Перрин. Когда-то, надеясь найти ответы на иные вопросы, я рылась в горах рукописей, собранных для исследований двумя моими друзьями, и нашла несколько переписанных страниц из книги Эпохи Легенд. Было там сказано и о ситуациях… о делах, подобных твоим делам. Может быть, во всем мире уже не найдешь этих страниц, но и из них я узнала лишь немногое.
— О чем же они вам сказали? Узнать хоть что-нибудь еще все равно лучше, чем остаться при сегодняшнем полузнании. Да спалит меня Свет, ну почему я заботился о том, чтобы Ранд не потерял разум, но не догадался ни разу, что побеспокоиться мне бы нужно и о самом себе?
— Но и в Эпоху Легенд об этом, Перрин, знали очень мало. Кто бы о подобных случаях ни писал, невозможно было понять, правда то или легенда. Я же читала лишь часть текста, не забывай. Там говорилось о некоторых из тех, кто вступал в общение с волками: люди теряли себя, ибо волки словно бы пожирали в человеке все человеческое. Не в каждом, правда. В одном ли из десяти, или из пяти, а может, из девяти, я не знаю.
— Я могу отгораживаться от них. Не знаю, как получается, но я могу не слушать их. Заставить себя не слышать их. Как по-вашему, это поможет мне?
— Поможет, вероятно. — Глядя на Перрина со вниманием, Морейн выбирала слова осторожно. — Говорилось в древней книге в большей степени о снах. Сновидения могут тебя привести к беде, Перрин!
— Вы мне об этом уже говорили. Но что вы имеете в виду?
— Если верить автору той книги, то она утверждает: волки живут частью и в нашем мире, а частью и в мире снов.
— Мир снов? — неуверенно переспросил Перрин.
Морейн бросила на него цепкий взгляд.
— Я повторила слова, прочитанные мной в отрывке из книги. Волки общаются с тобой так, как беседуют и между собой, но все это связано с миром снов. Каким образом связано — не знаю. — Морейн помедлила, нахмурилась. — В трудах Айз Седай, обладавших сновидческим талантом, я прочла вот что. Сновидицы рассказывали порой, как они встречались во сне с волками, да с волками такими, которые были их проводниками. Ежели ты вознамерился избегать серых, придется тебе, я боюсь, научить себя и во сне сохранять столь же острую бдительность, как в часы бодрствования. Если у тебя хватит решимости отгородиться от волков, разумеется.
— Хватит ли у меня решимости? Морейн, я не закончу свой путь так, как Ноам. Не бывать этому!
— Ты говоришь так, — она посматривала на Перрина, насмешливо покачивая головой. — будто любое решение способен принять самостоятельно. Но ты — та'верен, не забывай об этом, Перрин!
Он повернулся к ней спиной и уставил взгляд в темные ночные окна, однако Морейн продолжала вещать:
— Осознав, что представляет собой Ранд, та'верен в высшем смысле слова, я, быть может, маловато обращала свое внимание на двух других та'верен, которых я обнаружила вместе с ним. Три та'верен из одной и той же деревни, да еще родились чуть ли не в одну и ту же неделю! Просто неслыханное событие! Нельзя исключить, однако, что ты и Мэт предназначены Узором к исполнению более высоких его идей, чем предполагали ты или я.
— Не желаю я оставаться лишь средством для исполнения неких целей! — пробубнил Перрин себе под нос. — Вообще никакой цели служить не смогу, если потеряю в себе человека. Неужели и вы мне не поможете, Морейн? — Нелегко ему было произнести это. А если помощь ее сведется к тому, что она должна будет использовать на мне Единую Силу? Не лучше ли мне в таком случае забыть, что я — человек? — Помогите же мне не растерять в себе все человеческое!
— Помогу, если хватит сил, если сумею я удержать твой разум цельным. Обещаю тебе, Перрин! Но ставить ради этого под удар мою борьбу с Темным я не намерена! Помни и об этом.
Едва прозвучали эти слова, Перрин повернулся, чтобы взглянуть ей в глаза, но она встретила его взор не дрогнув. Но если борьба ваша с Тенью завтра прикажет тебе уложить меня в могилу, вы и на это пойдете, верно? И Перрин весь заледенел, вдруг поняв, что Морейн так и поступит.
— Что-то определенное вы мне все-таки скажете?
— Не загадывай слишком надолго вперед, Перрин, — молвила она холодно. — Не проси у меня большего, чем я могу тебе дать.
— Но способны ли вы, — спросил он, помедлив, — сотворить и для меня то, что вы сделали для Лана? То есть заслонить мои сны от зла?
— Страж у меня уже есть! — Губы ее изогнулись, как бы улыбаясь. — Одного Стража, Лана, для меня довольно. Я ведь из Голубых Айя, не из Зеленых…
— Вам же совершенно ясно, что я хочу сказать! Быть Стражем я вовсе не желаю!
Всю жизнь быть связанным с Айз Седай, о Свет? Не хуже ли это, чем связь моя с волками?
— То, что подходит Лану, тебе, Перрин, не поможет. Поставленная мною вокруг него защита действует против снов, являющихся извне. А в твоих снах опасность исходит от тебя самого! — И Морейн вновь раскрыла маленькую свою книжицу. — Вам всем пора спать! — приказала владычица, желая поставить точку. — Берегись своих снов, но нельзя же вообще не спать! — Она принялась перелистывать страницы, и Перрин удалился.
Возвратившись в свою комнату, воин-кузнец ослабил мертвую хватку, которой держал себя, разговаривая с Айз Седай, чуть-чуть расслабился, приоткрыл щелочку в своих ощущениях. Он тут же почуял — волки бродят поблизости, на окраинах Джарры, взяв деревню в кольцо. Перрин тотчас захлопнул себя на жесткий самоконтроль. «Большой город — вот что мне сейчас нужно!» — сказал он себе. Да, город встанет границей между воином и волками. Но не раньше, чем я разыщу Ранда! После того, как я сделаю для него все, что обязан сделать! Перрин не был уверен в искренности собственного желания защитить свои сны с помощью Морейн. Или волки, или Единая Сила — такого выбора не пожелаешь никому.
Перрин огонь в очаге разводить не стал, а распахнул оба окна. В комнату ворвался ледяной ветер с гор. Сбросив постель и ватные стеганые одеяла на пол, Перрин, не раздеваясь, повалился на бугристый тюфяк и не пытался искать местечко поудобней. Перед сном его осенила важная догадка: единственный, кто заслонит богатыря от беспамятных снов и опасных видений, — комковатый старый тюфяк…
* * *
…Воин-кузнец шел по длинному коридору, где камни стен и высокого потолка блестели от сырости, и на них полосами лежали странные тени. Неровные, то проскальзывая вперед, то обрываясь, тени были слишком черны рядом с бликами разделяющего их света. Откуда струился свет, Перрин понять не мог.
— Нет! — молвил воин, а затем повторил громче: — Нет! Я снова во сне. Я должен сбросить сон! Проснись!
Однако коридор не исчез, остался прежним.
Опасность! Перрин слабо уловил прилетевшую издалека волчью весть.
— Я проснусь. Заставлю себя проснуться! — Перрин ударил в стену кулаком. Испытав боль, одолеть сон он все же не смог. Воину чудилось, будто одна из теней на стене от удара его уклонилась.
Беги, брат мой, беги!
— Прыгун? — с удивлением спросил себя Перрин. Он был убежден: волк, чье предупрежденье услышал воин, ему известен. Имя его — Прыгун, он когда-то завидовал орлам.
— Но Прыгун мертв!
Беги!
И воин-кузнец понесся во всю прыть, придерживая рукой секиру, чтоб рукоять ее не била его по ноге. Он не ведал, куда он бежит и зачем, но нельзя было пропустить мимо ушей молнию-весть, посланную ему Прыгуном. Прыгун мертв, — думал Перрин. — Он погиб. Но воин-кузнец бежал вперед.
Коридор, по которому он проносился, пересекался с другими коридорами: Перрин замечал, как одни уходили вверх, другие уводили вниз. Но все прочие коридоры схожи были с тем, что увлекал воина вперед. Те же каменные стены, нигде не пробитые дверьми, и полосы тьмы.
Выскочив к одному из поперечных коридоров, Перрин замер на месте, будто осаженный. Там, недоверчиво щурясь, стоял мужчина, облаченный в странного покроя кафтан и штаны. Полы кафтана будто юбка свисали с бедер, точно такого же ярко-желтого цвета были и расклешенные штанины. Сапоги у снящегося господина были тоже желтого цвета, только чуточку бледней, чем одежда.