Психологические механизмы коррекции аддиктивной идентичности

Разработка и теоретическое обоснование целей, задач и принципов коррекционного процесса при аддиктивном поведении не исчерпывают ресоциализирующую модель. Необходимо предоставить систему практических мероприятий при реализации данной модели, т.е. механизмы коррекции. В модели Д.В. Четверикова разработано пять механизмов коррекции аддиктивного поведения: блокирование, замещение, дезактуализация, реинтеграция и личностная реконструкция [51, 149].

Механизм блокирования

Как уже указано выше, стратегической целью коррекции аддиктивного поведения является повышение качества жизни индивида, его ресоциализация. Однако реализация данной цели невозможна без исключения действия аддиктивного агента (при химических зависимостях – потребления наркотиков), что при экспансивном характере аддиктивной субкультуры, требует изоляции индивида из привычной социальной ниши.

Это обстоятельство существенно ограничивает социальную свободу личности и, в свою очередь, снижает качество жизни. Выход из этого порочного круга был найден с разработкой концепции блокирующей терапиинекоторых химических аддикций, предложенная L. Wickler для лечения героиновой наркомании. В последующем были разработаны специфические антагонисты морфина (налтрексон, налмифен) и дибензодиазепинов (флумазенил) [222]. Близкими к блокирующим следует считать аверсивные методики лечения алкогольной (дисульфирам) и кокаиновой (бромокриптин) зависимости. Принципиальная схема механизма блокирования представлена на рисунке 9.

Отметим, что механизм блокирования аддиктивных агентов не исчерпывается лишь фармакологической блокадой. К нему следует отнести любые ситуации вынужденного отказа аддиктивной личности от контакта с привычным агентом. В экспериментально-психологическом отношении фармакологическая блокада аддиктивного агента позволяет наиболее точно и достоверно оценить динамику аддиктивного поведения в привычной социально-психологической ситуации индивида [149].

Единственным препаратом в этом направлении коррекции героиновой наркомании является гидрохлорид налтрексона[1]. В ходе его приема блокируются эйфоригенные эффекты опиоидов, что приводит к снижению, а затем и затуханию мотивации к приему наркотиков. Налтрексон является идеальным средством для реализации концептуальной модели блокирующей коррекции. Это мощный антагонист, принимаемый per os и имеющий минимальные побочные эффекты. Он не обладает даже минимальным аддиктивным или психотропным действием и, соответственно, не формирует привыкания и симптомов зависимости. Коррекционный эффект налтрексона, по существу, не является медикаментозным, а исполняет роль «химической клетки». Применение налтрексона предоставило возможность рассмотреть аддиктивные феномены в процессе коррекции без аддиктивного агента.

Механизм замещения

При данном механизме коррекции аддиктивного поведения происходит замещение одного аддиктивного агента другим (рисунок 10). При коррекции химических зависимостей, в частности героиновой наркомании, используются синтетические опиатные агонисты с пролонгированным действием (метадон и лево-a-ацетилметадол LAAM) или селективные агонисты-антагонисты (бупренорфин). Метадон был изначально разработан во время II мировой войны по заданию Г. Геринга. Метадоновая поддерживающая коррекция направлена на то, что­бы поддержать на одном уровне и стабилизировать состояние героин-зависимых личностей. Метадон значительно уменьшает потреб­ность в наркотике и имеет минимум побочных эффектов. Помимо того, улучшается субъективное состояние клиента, у него заметно повышается социальная активность. Многие зависимые личности возобновляют учебу, устраиваются на работу, у них улучшают­ся отношения в семье (Senay E.C., 1984). В России метадоновая коррекция не разрешена. Возможно не только химическое, но и нехимическое замещение.

Ресоциализирующая модель может быть ориентирована не на полное и одномоментное «удаление» аддиктивных тенденций в поведении, а на постепенную замену одних аддикций другими, причем фактором успешности данного шифта будет повышение качества жизни и социального функционирования. Практически это реализовано путем формирования «альтернативных аддикций», и прежде всего – гиперсоциальных, меркантильных и аддикций отношений. В контексте ресоциализирующей модели отметим, что нехимическое аддиктивное поведение в большей степени формирует высокое качество жизни, его уровень даже превышает контрольный, что характерно для социальных аддикций [51,149].

Механизм реинтеграции

В данном механизме коррекции аддиктивного поведения основная роль отведена интеграции психической деятельности, в первую очередь – коррекцию аддиктивных триггеров (рисунок 11). Как уже показано выше, во многих случаях инициация и развитие аддикции связано с различными психологическими проблемами или психическими расстройствами, коррекция которых способна прекратить аддиктивное поведение. Путь коррекции здесь – решение конкретных психологических проблем или лечение заболевания с применением различных форм психотерапии, а при необходимости – психофармакологическое лечение.

В контексте реинтеграции рассматриваются не только специфические психологические проблемы, но и возрастные реакции, относящиеся, прежде всего, к подростково-юношескому периоду. Обусловленная молодым возрастом соматическая, психическая и социальная лабильность (поскольку именно на данный возраст приходится такое кардинальное изменение жизненного стереотипа, как окончание школы и определение дальнейшего жизненного пути) могут являться почвой для развития преходящих психических расстройств невротического уровня и аддиктивного поведения. В силу лабильности эндокринной и вегетативной нервной систем в подростково-юношеском возрасте зависимость формируется значительно легче и быстрее.

Механизм дезактуализации

Сущность данного коррекционного механизма (рисунок 12) составляет дезинтеграция аддиктивных паттернов. Важнейшим направлением реализации данного механизма является дестигматизация. Стигма определяется как признак пренебрежения или недоверия, который отделяет человека от остальных. Стигма аддиктивного состояния, несмотря на то, что она чаще относится к контексту, чем к внешнему виду человека, остается мощной негативной характеристикой во всех социальных отношениях [182]. Она, так или иначе, приводит к негативным переживаниям, вызывает чувство стыда. Аддиктивные состояния воспринимается как потворство своим желаниям и капризам, как признак слабости. Наблюдая аутостигматизацию у героиновых наркоманов, Д.В. Четвериков отмечает, что многочисленные личные сообщения свидетельствуют превалировании чувства стыда над самыми серьезными симптомами аддиктивных состояний. Адаптивной реакцией на стыд, испытываемый на личном и общественном уровне, является утаивание [51].

T. Goffman (1963, цит. по P. Byrne,2000) высказал мнение о том, что различие между нормальным и стигматизированным человеком является вопросом взглядов, а не в реальности. Стигма (как и красота) определяется лишь с точки зрения наблюдателя, а объективные данные подтверждают концепцию стереотипов аддиктивного состояния. Стереотипы – это результат избирательного восприятия, в соответствии с которым люди распределяются по категориям, при этом различия между группами (“мы и они”) преувеличиваются с целью нивелирования различий внутри этих групп. Как и в случае с расовыми предрассудками, стереотипы упрощают отторжение индивидов, и тем самым стигматизирующий сохраняет социальную дистанцию.

Другим направлением реализации механизма дезактуализации является непосредственная деструкция аддиктивных шаблонов. В ранее проведенных разработках психокоррекции аддиктивного поведения единственным критерием эффективности и целью психотерапевтической работы с аддиктами было прекращение ими приема наркотиков или иных аддиктивных тенденций в поведении. Эти задачи рассматривались практически всегда с биомедицинских позиций. И.Н. Пятницкая прямо указывает, что «наркоманию можно уподобить любому другому хроническому заболеванию, будь то туберкулез или ревматизм», правда при этом делая сноску на то, что «методология лечения далека от совершенства и нуждается в дополнении и пересмотре» [122]. Не останавливаясь на различных подходах к психотерапии аддиктивного поведения отметим, что практически все они указывают на низкую результативность коррекции. При коррекции аддиктивных состояний применяется множество психотерапевтических методик и подходов, ориентированных на прекращение аддиктивных реализаций, однако большинство из них терпят неудачу. Причина этого заключается в том, что социальная и психологическая коррекция проводится без теоретического обоснования, когда воздействие локально и направлено лишь на ограниченное число коррекционных мишеней. Примером может служить гипнотерапия, когда в трансовом состоянии делаются попытки внушить отвращение к внешнему виду и органолептическим свойствам наркотика, атрибутике наркомании, вычленить и актуализировать положительные переживания детства, моменты творческой активности, ситуации радости и успеха с целью поиска эмоциональных состояний, альтернативных наркотическому опьянению. Однако чаще «сеансы» гипноза проводятся формально – аддиктам с многолетним стажем и глубокой вовлеченностью в аддиктивную субкультуру пытаются рассказать о том, что «силой моего воздействия... ты забудешь наркотики» и пр. Очевидно, что подобные вещи воспринимаются иронично-негативно. Практический опыт показывает, что увлечение семейной терапией, часто проводимой психологами-консультантами, также оказывается неэффективной, поскольку работа здесь ориентирована преимущественно на родителей клиентов, что усиливает патернальное отношение к аддикту как к тяжелому психически больному, нуждающемуся в ежечасном контроле. Подобный патернализм и рентные установки развиваются и в отношении терапевта, который, по мнению и аддиктов, и их родственников, способен решить все их проблемы. До сих пор в среде специалистов, работающих с аддиктами нет полного понимания того, что аддиктивное поведение – не изолированное потребление наркотических веществ, пьянство или игра в карты. Перед терапевтом оказывается новая личность со сложившейся системой убеждений, верований, ценностей, коммуникативными предпочтениями и социальной ролью. Попытки изменить что-то одно изначально обречены на провал. Исключение составляют ситуации, когда аддикция обусловлена наличием дезинтегрирующих эндогенных факторов, устранение которых путем адекватной психофармакотерапии способно прекратить «самолечение». Но и здесь следует учитывать, что после этого могут включиться экстернальные механизмы аддиктивного поведения [149].

В настоящее время для дезактуализации аддиктивных паттернов весьма активно применяются различные методики «кодирования», ориентированных на работы А.Р. Довженко. Их суть – за один сеанс изменить мышление человека и дать ему возможность отказаться от аддиктогенного агента на какой-либо промежуток времени. С психологической точки зрения врач берет на себя ответственность за выздоровление и выступает в роли родителя, запрещающего употребление алкоголя / наркотиков под страхом смерти. Клиент выступает в роли подчиняющегося, чаще всего ребенка, отказывающегося от алкоголя, наркотиков или переедания под страхом смерти или болезней. Все это базируется на основном инстинкте – инстинкте самосохранения и создает новое базовое предположение: «алкоголь (или иной аддиктивный паттерн) – смерть». В результате формируется новое отношение к аддикции, но ограниченное каким-либо сроком.

Следует обратить внимание, что адаптация многочисленных психотерапевтических технологий, изначально рассчитанных на невротических больных, под дезинтеграцию аддиктивных паттернов встречает ряд серьезных проблем:

1. Невозможность поиска сенсорных и эмоциональных переживаний в анамнезе более интенсивных, чем аддиктивная реализация.

2. Сложности мотивации на социально приемлемые виды активности в связи с перераспределением мотивационного потенциала.

3. Аддиктивная некритичность, отсутствие у аддикта восприятия своего состояния как проблемного.

4. Стереотипизация поведенческих паттернов.

5. Высокая экзистенциальная и личностная ценность аддиктивных реализаций.

Вышеизложенное показывает, что практическая реализация деструкции аддиктивного поведения встречает принципиальные и, порой, нерешаемые проблемы, в основе которых лежит как измененность идентичности субъекта, так и непрекращающийся прессинг аддиктивной субкультуры.

Механизм личностной реконструкции

Основная точка приложения данного механизма (рисунок 13) – базисные установки личности, подвергаемые значительной трансформации в процессе экзистенциальной психокоррекции – динамического коррекционного направления, фокусирующегося на базисных проблемах существования индивидуума [172].

Психодинамика индивидуума включает различные действующие в нем осознаваемые и неосознаваемые силы, мотивы и страхи. Экзистенциальный подход акцентирует базисный конфликт не между подавленными детскими инстинктами и интернализованными конвенциональными нормами, а ориентирован на конфликт, обусловленный конфронтацией индивидуума с данностями существования. Под «данностями существования» I. Yalom подразумевает определенные конечные факторы, являющиеся неотъемлемой, неизбежной составляющей бытия человека в мире. Экзистенциальный динамический конфликт порождается конфронтацией индивидуума с любым из жизненных фактов – смерть, свобода, изоляция и бессмысленность [172].

Смерть. Наиболее очевидная, наиболее легко осознаваемая конечная данность – смерть. Сейчас мы существуем, но наступит день, когда мы перестанем существовать. Смерть придет, и от нее никуда не деться. Это ужасающая правда, которая наполняет нас “смертельным” страхом. Противостояние между сознанием неизбежности смерти и желанием продолжать жить - это центральный экзистенциальный конфликт.

Свобода. Другая конечная данность это свобода. Обычно свобода представляется однозначно позитивным явлением. Не жаждет ли человек свободы и не стремится ли к ней на протяжении всей письменной истории человечества? Однако свобода как первичный принцип порождает ужас. В экзистенциальном смысле "свобода" - это отсутствие внешней структуры. Повседневная жизнь питает утешительную иллюзию, что мы приходим в хорошо организованную вселенную, устроенную по определенному плану (и такую же покидаем). На самом же деле индивид несет полную ответственность за свой мир - иначе говоря, сам является его творцом. С этой точки зрения “свобода” подразумевает ужасающую вещь: мы не опираемся ни на какую почву, под нами - ничто, пустота, бездна. Открытие этой пустоты вступает в конфликт с нашей потребностью в почве и структуре. Это также ключевая экзистенциальная динамика.

Изоляция. Третья конечная данность - изоляция. Это не изолированность от людей с порождаемым ею одиночеством и не внутренняя изоляция (от частей собственной личности). Это фундаментальная изоляция - и от других созданий, и от мира, - скрывающаяся за всяким чувством изоляции. Сколь бы ни были мы близки к кому-то, между нами всегда остается последняя непреодолимая пропасть; каждый из нас в одиночестве приходит в мир и в одиночестве должен его покидать. Порождаемый экзистенциальный конфликт является конфликтом между сознаваемой абсолютной изоляцией и потребностью в контакте, в защите, в принадлежности к большему целому.

Бессмысленность. Четвертая конечная данность существования – бессмысленность. Мы должны умереть; мы сами структурируем свою вселенную; каждый из нас фундаментально одинок в равнодушном мире – какой же тогда смысл в нашем существовании? Почему мы живем? Как нам жить? Если ничто изначально не предначертано - значит, каждый из нас должен сам творить свой жизненный замысел. Но может ли это собственное творение быть достаточно прочным, чтобы выдержать нашу жизнь? Экзистенциальная динамика не порождается развитием. На самом деле ничто не вынуждает рассматривать “фундаментальное” (то есть важное, базовое) и “первое” (то есть хронологически первое) как тождественные понятия. С экзистенциальной точки зрения, глубоко исследовать не значит исследовать прошлое; это значит отодвинуть повседневные заботы и глубоко размышлять о своей экзистенциальной ситуации. Это значит размышлять о том, что вне времени, - об отношениях своего сознания и пространства вокруг, своих ног и почвы под ними. Это значит размышлять не о том, каким образом мы стали такими, каковы мы есть, а о том, что мы есть. Прошлое, точнее, память о прошлом, важно постольку, поскольку является частью теперешнего существования человека, повлиявшей на наше текущее отношение к конечным данностям жизни – это не самая перспективная область терапевтического исследования. В экзистенциальной терапии главное время – «будущее становящееся настоящим».

Ориентируясь на вышеизложенные базисные принципы экзистенциальной коррекции Д.В. Четвериков предлагает программу экзистенциального тренинга [149]. Экзистенциональной психотерапии подвергалась небольшая группа респондентов, ранее безуспешно лечившихся в различных лечебных учреждениях, но даже после редукции абстиненции и длительного стационарного лечения антидепрессантами, возобновлявших прием наркотиков. Основными причинами рецидивирования они считали «одиночество», «оторванность от мира», «отсутствие цели в жизни». Традиционные смыслообразующие мотивы (социальный и материальный статус, работа, семья, дети, здоровье) оставляли их безучастными, а попытки подключить религиозные конфессии с целью актуализации идеалистических мотивов (служение Богу, покаяние, карма и т.д.) вызывали в лучшем случае равнодушие, а чаще иронию. Концептуальной базой психокоррекционной программы явились культурально–психологические аспекты концепции C. Castaneda, созданной на основании анализа философско–психологического мировоззрения индейских племен Центральной Америки [185, 186]. Теоретическим обоснованием применения этих технологий является принцип изменения «модели мира» или «сценария», принятый в нейролингвистическом программировании (D. Grinder, R. Bandler, 1993). У исследованного контингента сформировался своя специфическая карта мира: «Я – наркоман, вся моя жизнь связана с наркотиками, по–другому я не могу». Таким образом, экзистенциальный кризис аддикта обусловлен несоответствием его “модели мира” и изменившимся режимом жизни после прекращения аддиктивных реализаций, а попытки рациональной дестигматизации оказались безуспешными. Следует отметить, что проведение описанной методики может осуществляться у весьма ограниченного контингента героиновых аддиктов после комплексного анализа клинико-психологических данных. Органические изменения личности, интеллектуальный дефицит различного генеза, наличие в анамнезе выраженных аффективных колебаний депрессивного или маниакального характера, длительный стаж наркотизации, прежде всего, неопиатной, большие дозы потребляемого наркотика, шизоидные, эпилептоидные или гипертимные черты личности, недостаточный раппорт с клиентом, отсутствие должного контроля со стороны родственников – все эти факторы являются противопоказаниями психокоррекции по технологиям С. Castaneda. В этих случаях на определенных этапах их применения возможно обострение экзистенциальных проблем и рецидивирование аддиктивного поведения, появление бредовых идей отношения и воздействия, деперсонализационные расстройства.

Цель программы определена как достижение пути воина. Ниже приведены основные компоненты этой программы.

1. Остановка внутреннего диалога (здесь и ниже курсив С. Castaneda). Согласно концепции С. Castaneda, внутренний диалог определяет «тот мир в котором мы живем», формирует его модель и соответствующее этой модели поведение, снижает самоконтроль [185,186]. «Мы непрерывно разговариваем с собой о нашем мире. Фактически, мы создаем наш мир своим внутренним диалогом. Когда мы перестаем разговаривать с собой, мир становится таким, каким он должен быть. Мы обновляем его, мы наделяем его жизнью, мы поддерживаем его своим внутренним диалогом. И не только это. Мы также выбираем свои пути в соответствии с тем, что мы говорим себе. Так мы повторяем тот же самый выбор еще и еще, до тех пор, пока не умрем. Потому что мы продолжаем все тот же внутренний диалог. Воин осознает это и стремится прекратить свой внутренний диалог” [170]. Для остановки внутреннего диалога была использована технологию “свидетель”, принятая в дзен–буддизме. Больному предлагалось на протяжении месяца наблюдать за своим поведением как независимому свидетелю или зрителю, беспристрастно, без разбора и комментариев, спокойно осознавать ежедневную деятельность.

2. Стратегическая инвентаризация поведения. Речь идет об “составлении списка поведенческих структур, которые не являются существенными с точки зрения выживания” [169, 170], определенных стереотипах реагирования на окружающий мир. В “модели мира” наркомана фрустрирующие нагрузки четко сцеплены с аддиктивным поведением, в ответ на любое соматопсихическое неблагополучие аддикт реагирует стереотипно – возобновлением наркотизации. На фоне постоянного самонаблюдения пациенты обретали способность дифференцировать свои поведенческие акты, вычленять из них позитивные и подавлять деструктивные и проводили “инвентаризацию” поведения, в конечном итоге приобретая способность к самоконтролю.

3. Преодоление страха смерти. Внимательно рассмотрев всю объемную психологическую подоплеку смерти как явления бытия, становится понятно, что страх смерти есть один из важнейших детерминаторов человеческого поведения. Будучи фактом для обычного сознания неизбежным, смерть редко становится предметом серьезных раздумий или насущной озабоченности – какой резон страшиться того, что неминуемо произойдет рано или поздно, независимо от нашего отношения и степени нашей осмысленности этого? Так рассуждает почти всякий человек, и страх смерти совершенно естественным образом уходит в подсознательное, скрывается за целым комплексом защитных механизмов и реакций, уходит так глубоко, что личность искренне погружается в утешительную иллюзию: страх смерти побежден, для меня он больше не существует. Страх смерти деформируется в сознании человека в психологические феномены [81]:

a. Страх одиночества. В процессе коммуникации человек делится своим внутренним бытием, делая его шире, и радуется призрачному своему продолжению, отдавая другим часть своей энергии и получая соответственно от них – данный процесс носит обоюдный характер. Особое выражение страх одиночества получает в желании иметь детей.

b. Привязанность и любовь – непосредственный и логический результат страха одиночества. Встречая личность наиболее подходящую эмоциональном и психологическом плане (особенно в тех случаях, когда поиск был долгим и трудным), человек испытывает чувство чуть ли не экстатическое, ярче всего это бывает в юности, когда социальные связи не устоялись, а уверенность в своих силах невысока, безудержная благодарность легко превращается в привязанность или дружбу (если личность одного с ним пола), либо в любовь (если личность противоположного пола). С такой точки зрения смерть и любовь действительно тесно связаны друг с другом, и психоанализ, достаточно много раскрывший в этой области, здесь как нигде близок к истине – если оставить в стороне мифические аспекты проблемы.

c. Влечение к чувственным удовольствиям и впечатлениям, прежде всего, имеет весьма косвенное отношение к физиологическим потребностям организма. То, что чувственность, хотя и является результатом в первую очередь органической конституции физического существа, у человека служит главным образом средством защиты от страха смерти, легко подтверждается обычным наблюдением: интенсивность чувственности часто сильно изменяется в сторону уменьшения, когда индивид находит другой предмет для сосредоточенного внимания, если тот с успехом может исполнять ту же роль (творчество, наука, бизнес и т.п.). То же касается и впечатлений – зрелища и путешествия превращаются в манию, если другие виды активности по какой-либо причине не удовлетворяют присущую каждому потребность в развлечениях.

Готовность к смерти в дисциплине дона Хуана настолько абсолютна, что переходит в качественно новое состояние, когда воин уже считает себя мертвым. “Видишь ли, воин рассматривает себя как бы уже мертвым, поэтому ему нечего терять. Самое худшее с ним уже случилось, поэтому он ясен и спокоен”. Простой, но эффективный прием заключается в визуализации смерти за левым плечом. “Когда ты в нетерпении или раздражен – оглянись налево и спроси совета у своей смерти. Масса мелочной шелухи мигом отлетит прочь, если смерть подаст тебе знак, или если краем глаза ты уловишь ее движение, или просто почувствуешь, что твой попутчик – всегда рядом и все время внимательно за тобой наблюдает… Смерть находится везде… Смерть неуклонно преследует нас, и с каждой секундой она все ближе и ближе. Смерть никогда не останавливается» [169].

Данный аспект был крайне важен в коррекции коммуникативной функции аддиктивной личности, которая в значительной степени деформирована, в ней есть место лишь для «собратьев–наркоманов», только с ними возможно общение, только они являются референтной средой. Пользуясь методиками С. Castaneda, пациенту проводилась своеобразная дереферентизация, целью которой являлась деструкция привычных коммуникативных стереотипов и формирование новой, социально приемлемой референции. «Смерть – наш вечный попутчик. Она всегда находится слева от нас на расстоянии вытянутой руки, и смерть – единственный мудрый советчик, который всегда есть у воина. Каждый раз, когда воин чувствует, что все складывается из рук вон плохо и он на грани полного краха, он оборачивается налево и спрашивает у своей смерти, так ли это. И его смерть отвечает, что он ошибается, и что кроме ее прикосновения нет ничего, что действительно имело бы значение. Его смерть говорит: – Но я же еще не коснулась тебя!» [169]. Вкупе с инвентаризацией поведения, преодоление страха смерти в конечном итоге исключало возможность общения с другими наркоманами, в суждениях пациентов появлялась несвойственная им ранее самодостаточность и социально позитивные установки, в быстрые сроки преодолевались явления психического инфантилизма.

4. Принятие ответственности за свои поступки. Именно такое, не требующее истощающих колебаний и сомнений, отношение к жизни требует психологическая часть концепции С. Castaneda, который считает, что человек должен прогнозировать последствия любого своего действия со всей полнотой и ясностью. “Смерть ожидает нас, и то, что мы делаем в этот самый миг, вполне может стать нашей последней битвой на этой земле. Я называю это битвой, потому что это - борьба. Подавляющее большинство людей переходит от действия к действию без борьбы и без мыслей. Воин-охотник же, наоборот, тщательно взвешивает каждый свой поступок. И поскольку он очень близко знаком со своей смертью, он действует рассудительно, так, словно каждое его действие - последняя битва. Только дурак может не заметить, насколько воин-охотник превосходит своих ближних - обычных людей. Воин-охотник с должным уважением относится к своей последней битве. И вполне естественно, что последний поступок должен быть самым лучшим. Это доставляет ему удовольствие. И притупляет страх” Подобная позиция одновременно исключает и надежду. “Чтобы преодолеть страх, необходимо также избавиться от надежды. Когда вы надеетесь на что-то, и ваша надежда не сбывается, вы испытываете разочарование и шок. Если же надежда сбывается, вы приходите в возбуждение – успех окрыляет вас. Неистовый воин никогда не испытывает ни малейшего сомнения в самом себе, поэтому ему не на что надеяться и нечего бояться. Показано, что неистовый воин никогда не попадает в ловушку надежды, благодаря чему достигает бесстрашия” [170]. Как показали исследования, в начальной стадии рецидива, клиент считал, что эпизодическое потребление наркотика после абстиненции не станет причиной физической зависимости. Применение этой методики не давало клиенту возможности даже контролируемого употребления эйфоризантов, что служило мощным барьером рецидивам аддиктивного поведения [51, 149].

5. Преодоление чувства собственной важности. Отказавшись от чувства собственной важности, человек не способен унижать других, фанатично исповедовать единственный (а потому всегда узкий) взгляд на вещи, предавая все остальное анафеме. Он смотрит на мир широко открытыми глазами, и это дает ему шанс отличить подлинное от ложного. Напряженность и борьба, упоенность успехом и разочарование – все это лишь продукты эго, мечтающего о своей иллюзорной неповторимости. Усмиренное Эго больше не жаждет самоутверждения ни в какой форме, ему больше нечего отстаивать и защищать. В самой простой форме чувство собственной важности имеет вид социальной роли, в данном контексте – роли “наркомана”. В философской системе чувство собственной важности выделяется как особо важный принцип, а избавление от него рассматривается как великая победа ставшего на путь воина. Выше показано, что аддиктивное поведение является значимым для аддикта фактором оценки референтности индивида или микросоциума, причем его наличие преимущественно позитивно, а также фактором приобщения к референтной среде; не поддерживающие наркотизацию сверстники подвергаются обструкции. Снижение актуальности чувства собственной важности пациента ослабляло влияние аддиктивного социума на его референцию и поведение. По словам С. Castaneda “обычный человек ищет признания в глазах окружающих, а... уверенный в себе – в своих собственных... Обычный человек цепляется за окружающих, а воин рассчитывает только на себя” [171]. Кроме роли “наркомана”, деструкции подвергались другие распространенные среди наших больных роли: “сильного человека”, “крутого парня”, “жертвы обстоятельств” и прочие. На фоне происходящих изменений референция аддикта переносилась на самого себя, что способствовало усилению самоконтроля. Кроме этого в процессе работы преодолевались явления рефлексии. “Слишком сильное сосредоточение на себе порождает ужасную усталость. Ч