Что же ещё я могу сказать? Я могу сказать, что она была рассеянной, ветреной, возможно, даже тупой. Но я должен отметить, что она так и осталась загадкой для меня, а подобное тяжело признать любому человеку. Есть и другие вещи, что я помню о ней: она была высокой, изящной и, хотя я неспособен вспомнить особенности её лица, – могу утверждать, что она была в своём роде прекрасна. Старая размытая фотография, что висит у Оуэна в кабинете, подтверждает это. Вероятно, она не считалась такой красавицей, какой смотрелась бы сейчас: её лицо опережало стандарты красоты – длинное, белое, будто испуганное – лицо, которое обещало ум, загадку и глубину. Сейчас его назвали бы «завлекающим». Но мой отец уж точно должен был находить её очень красивой: я не могу придумать ни одной другой причины, по которой он мог бы жениться на ней. Отец, когда он общался с женщинами, наслаждался теми из них, кто был хорошо образован, однако не находил их сколь-нибудь сексуально привлекательными. Я подозреваю, причиной тому было то, что умные женщины напоминали ему его сестру Сибиль, которая была врачом в Рочестере и которой он неимоверно восхищался. Таким образом, он был брошен на одну красоту. Это разочаровало меня, когда я как подросток понял, что мой отец женился на моей матери только за то, что она красива. Но это произошло ещё до того, как я осознал, что родители могут разочаровывать нас многими способами, и лучше не ожидать от них чего-либо вообще, ибо они вряд ли смогут соответствовать нашим ожиданиям.
Более всего, однако, она была непостижима. Я даже не знаю, из каких точно мест она происходит (откуда-то из Небраски, я полагаю), но точно знаю, что она была из бедной семьи, и мой отец, с его относительной удачей и нетребовательной природой, спас её. Но особо примечательно то, что при всей её бедности, в ней не было ничего от человека, изнурённого тяжёлым трудом: ни истощённости, ни ожесточения. Скорее, она производила впечатление одной из тех избалованных женщин, что переплывают из отцовских домов через окончание школы прямо в руки к своим мужьям. (Свет, который, кажется, окружает её на фотографиях Оуэна, её ранняя, тихая смерть, её сонные, медлительные движения – всё это заставляет меня вспоминать её светящейся, словно бы защищённой, обласканной чем-то потусторонним, пусть даже я и знаю, что это не так). Насколько мне известно, она не имела образования (читая наши поздравительные открытки отцу, она натыкалась на слова: «Об-, обра-ц-вы» – выговаривала она, пока Оуэн или я не выкрикивали ей слово – Образцовый – самодовольно, с нетерпением, стыдливо – и да, она была очень молода, когда умерла.
Мой отец зарекомендовал себя настолько же фрустрированным, насколько мать была неуловима. Он был, насколько я могу судить, заинтересован только в достижении полной и абсолютной инерции. Это раздражало меня практически неописуемо. Во-первых, мы жили в стране, в которой ценность человека измерялась его трудолюбием. Не то чтобы Оуэн или я особенно беспокоились о том, что горожане считали замечательным; просто мы чувствовали то же самое – что было нечто постыдное, и, возможно, даже неприличное в отцовском поведении. В конце концов, это была Великая депрессия. Мы слышали истории о детях, брошенных их собственными родителями, видели фотографии поверженных, истощённых мужчин, ждущих миску супа, работу, кредит. И вот мой отец: неамбициозный, безмятежный, исключительно немотивированный – каким-то образом выплыл совершенно невредимым. Я вспоминаю многие ночи, когда я сидел на нашем кухонном столе, весь на иголках, в нетерпении ожидая, что отец будет кричать, отчитывать, бить меня, чтобы я делал лучше, работал упорнее, – в ожидании отца, чьи амбиции в отношении меня будут большими, чем мои собственные. Вместо этого мой отец просто сидел где-то там, мечтательно напевая последнюю популярную песню и сворачивая свои сигареты. Кукуруза, остатки поспешно совершённой трапезы, гнездились в его лохматых усах, и, когда я указывал ему на это, он томно выпихивал свой язык и мёл им вокруг своего рта и носа змеиными изящными движениями, напевая всё время. Этот небрежный беспечный жест раздражал меня больше, чем что-либо на свете. Сейчас это заставляет меня посмеиваться над моим самодовольным неодобрением: я, конечно, очень выиграл от бесконечной слепой удачи моего отца, однако в те времена мне думалось, что она оказала Оуэну и мне нечто вроде медвежьей услуги. Растя в нашем доме, ты полагал, что удача падает с небес, обнадёживающе обрушиваясь на тебя, и ничто, даже перспектива ещё большей удачи, не стоит того, чтобы к этому стремиться.