[1.1. Внешняя политика России и присоединение Сибири]
Каждое историческое явление следует рассматривать в строгом контексте эпохи и времени. Конечно, при этом историк может и должен пользоваться современными методами и техническими средствами, но думать и даже выражаться он должен тем языком и теми понятиями, которые были "родными" для той эпохи, которую он изучает. Иначе может незаметно произойти подмена понятий и мы начнем модернизировать прошлое. Сейчас появляется масса исторических "исследований", где с помощью точных физико-математических методов "доказывается", что мы где-то потеряли как минимум одно тысячелетие в истории; пишутся и защищаются книги и диссертации о роли управленцев и менеджеров в истории России Х-XV вв. и т. д. и т. п. Все это очень занимательно, и серьезный исследователь все равно сможет найти побочный интересный результат, но дьяк XV в. так и останется дьяком и никогда не станет менеджером. Как говорят в народе, "каждый фрукт хорош в своем рассоле"! И в этом плане следует очень внимательно, соблюдая "этикет" того времени, посмотреть на приобретение Россией Сибири, чтобы убедиться в том, что оно не вписывается в наши сегодняшние представлении о завоевании, присоединении и прочем, о чем мы сегодня с высоты нашего века знаем о нашем прошлом. На эту тему написана уже не одна сотня книг и статей, и в пору писать книгу не о самой экспедиции Ермака, а о том, как ее история изучалась, какие фактические и идеологические трудности встречались, как собирались документы, как историки прочитали те или иные места древних манускриптов и документов, как к ним приходили те или иные догадки, как характер самого исследователя накладывался на результат его исканий.
Одна из главных трудностей заключается в том, что источниковая база этого грандиозного мероприятия, последствия которого ощущаются столетиями и будут ощущаться не меньше, до невозможности скудна, легендарна и не достоверна, в том плане, что многое невозможно проверить сухими строками документа. В этом плане историкам испанской Конкисты или заведения английских колоний намного легче: сохранился отчет Ф. Дрейка о его путешествии к берегам Северной Америки, где с точностью до одной английской гинеи подсчитано, во сколько обошлась экспедиция. От первых поселенцев остались контракты, которые они подписывали и определяли, сколько они должны короне и торговой компании и т. д. От походов Ф. Писарро и Э. Кортеса и даже от Колумба сохранились отчеты и их обращения к испанскому королю, за счёт которых, опять же, можно составить более-менее точное впечатление от их предприятий. Конечно, и они могут быть неполны - редкий человек скажет всю правду без утайки властям, - но все же более-менее верная картина будет у нас перед глазами.
В истории проблемы "приобретения" Сибири Россией, особенно для начального периода, все неясно: нет ни одной даты, которая бы не подлежала сомнению, и даже нередко задается вопрос - а был ли мальчик, т. е. Ермак?! Дело усложняется тем, что в России государство всегда бдительно следило за "копанием" историков в пластах тысячелетней истории из опаски, как бы они не обнаружили "крамолу", которая может повредить его мундиру, вроде прыщика на подбородке святого Владимира, крестителя Руси!
Появление русских в Западной Сибири при некоторых общих моментах с появлением западноевропейцев в Америке все же принципиально отличается. Если Колумбы, Кортесы, Писарры и все прочие специально искали Индию-Америку и золотые сокровища, то московиты, если пользоваться западноевропейской терминологией, оказались в Сибири, втянутыми туда общим ходом событий, который был выше них. Общим местом в рассказе о походе русских в Сибирь являются сведения о плавании новгородца Гюраты в ХI в. в Мангазею. Этот сюжет взят из древнерусского летописания, и трудно сейчас определить - где правда, где вымысел. Некоторые наши писатели, свято верящие в подвиги древних новгородцев, готовы полностью доверять этому рассказу о плавании и о других небылицах как люди с песьими головами. Но дело не в этом: даже если такой поход и был в реальности, как и плавание Эрика Счастливого к берегам Америки, то к определенным последствиям он не привел - не отложился в истории и не повлиял на нее; и в этом плане можно сказать, что его не было. Москве до XV в. вообще было недосуг гадать, что там находится за Уралом.
Текущие задачи московских князей, этих худородных выскочек Северо-Востока Руси, были проще и приземленнее: им требовалось выжить и победить в этой жестокой борьбе за великий владимирский престол, округлить свои владения и постараться по возможности избежать всяких крупных военных конфликтов, ибо было непонятно, на чью сторону встанет Великий царь, хан Золотой Орды. Москва даже с Литвой старалась наладить хорошие взаимоотношения, отдавая дочерей своих правителей замуж за литовских князей. Но положение резко меняется уже в правление Дмитрия Ивановича. Надежды, что Великое княжество Литовское пойдет на контакты с Москвой, и можно будет достичь с ним союза, не оправдались: трижды литовский князь Ольгерд предпринимает походы на Москву (1368, 1370 и 1372 гг.). И Москва живет в страхе, что кто-нибудь из ее внутренних врагов или же сама Золотая Орда присоединится к этим походам. А затем в 1385 г. заключение Кревской унии между Литвой и Польшей похоронило все династические надежды Москвы. И начинается натиск на Русь: в 1404 г. литовский князь Витовт взял Смоленск, а знаменитая битва под Грюнвальдом в 1410 г., несмотря на участие русичей в этой общей победе над тевтонскими рыцарями, еще больше укрепила позиции Польши и Литвы. Московская политика на западных границах потерпела поражение; надежды, что население и русские князья Украины и Белоруссии ее поддержат, не оправдались.
Более приятные известия Москву ожидали на Востоке. В результате разгрома Золотой Орды Тимуром в 1395 г. некогда могучий и единый враг распался, образовались различные татарские княжества и союзы. Это была по прежнему грозная сила, но уже не единая, а в мутной пене разбродов и междоусобиц в татарском лагере Москва чувствовала себя, как рыба в воде. Тем более что у нее уже появились татарские вассалы, перешедшие под руку Московского великого князя. Помимо этого, случилось еще два мировых события, которые хотя и потрясли современников, но сильно укрепили моральный авторитет Москвы как внутри Руси, так и за рубежом. В результате Флорентийской унии 1439 г. не осталось больше ни одной самостоятельной православной церкви, которая имела бы свое государство, а с падением в 1453 г. Константинополя исчезла единственная православная Византийская империя, и Москва получила все права говорить теперь уже от имени всех православных мира. Этот был такой подарок, который московские князья никак не ждали и даже не могли себе представить его последствий.
Но оставался главный враг - Золотая орда, которая, впрочем, уже была не столько грозной реалией, сколько своего рода большим театральным занавесом, отделяющим зрителей от бесконечного театрализованного шествия по сцене разных ханов, мурз, беков, эмиров. И тут Москва могла вспомнить, что в тот миг, когда она затихла в страшном ожидании нового набега Золотой Орды, ее "спас" Тимур, нанесший Орде сокрушительное поражение. И тут в головах московских правителей могла возникнуть мысль - а не поискать ли сейчас себе союзника на востоке? Такие мысли возникают, когда видишь заметное оживление восточной политики Москвы, до этого почти не интересовавшегося востоком. Следует ряд дипломатических, военных, политических и других акций, о которых можно задуматься: первый обмен посольствами между Москвой и Ширваном в 1465-1466 г., совершенно выпадающее из рамок "смурной" русской жизни "хожение" Афанасия Никитина в Индию в 1469-1472 гг., присоединение "Великой Перми" к Московскому государству в 1472 г., первые контакты с крымскими ханами Гиреями, претендующими на власть в Крыму. И в этом ряду московских акций невольно особое значение приобретает присоединение "Великой Перми" - ведь это прямой контакт и выход в Зауралье, где идут сложные процессы, в чем-то напоминающие московские. Там тюменский хан Ибак также стремится к созданию своего ханства. Возможно, конечно, что Москве и не удалось в этом направлении установить контакты, но обращает на себя внимание, что сибирские летописи очень хорошо знают древнюю сибирскую историю до Кучума. Кто же им мог сообщить эти сведения - ведь не Ермак и не сам Кучум? Значит, источник этих сведений - из московских канцелярий.
Наступает "час икс": татарское войско хана Ахмата стоит на реке Угре. Он ждал битвы: для него сражение - победа; для Ивана III лучше - ожидание. Так оно и случилось. При отступлении Ахмата от р. Угры в районе Белой Вежи на него внезапно напали ногайцы и тюменский хан Ибак. Результат известен: Иван III освободился от своего главного врага. Современный следователь, раскручивающий события убийства, обязательно бы задался вопросом - почему все заинтересованные в этом оказались в одно время в одном месте? Дальше начинается еще интереснее. После убийства Ахмата Ибак отправил послов в Москву с сообщением о смерти Ахмата и с предложением союза. Странное предложение, если считать, что до этого он не знал о московском великом князе и не видел в нем своего союзника, пусть и случайного... Причем Ибак дважды повторил свои предложения, но Иван III, согласившись с мелочами, выдвинул свои условия, которые для Ибака были невыполнимы [1]. Поведение Ивана станет понятным, если мы отнесемся с доверием к сообщению Устюжского летописного свода (в чем большинство исследователей отказывает!) о том, что в 1483 г. русская воинская рать совершила поход в Зауралье и, разгромив вогульские отряды в устье р. Пелыма, двинулась "вниз по Тавде реке мимо Тюмени в Сибирскую землю" [2], где в это время начинается процесс создания Сибирского ханства с центром в Искере (Кашлыке), происходивший в борьбе с ханом Ибаком. Что делала в Сибири московская рать, неясно, но явно не помогала Ибаку - это не духе политики Москвы.
В 1487 г. случилось событие, в корне изменившее взаимоотношения татарского мира и Москвы: Казанское ханство признало себя вассалом Москвы со всеми вытекающими отсюда юридическо-правовыми обязательствами. Москва не спешила настаивать на выполнении всех этих обязательств, в Казань был лишь послан русский посол-резидент с небольшим гарнизоном. В самой Казани боролось две партии - сторонников дальнейшего сближения с Москвой и их противников, опирающихся на Крым, Турцию и Ногайскую орду. В эту политику ввязался и тюменский хан Ибак, вмешательство которого в казанские дела уже стало совершенно не нужным для Москвы. В ноябре 1493 г. он, ища поддержки, вновь направил посольство в Москву с предложением мира и дружбы [3]. В ответ получил лишь вежливое согласие, но воспользоваться им не сумел - около 1495 г. он погиб в борьбе с татарскими сибирскими князьями "Тайбугина рода" [4], а его владения постепенно вошли в состав нового Сибирского ханства, к образованию которого, если не прямо, то косвенно, как мы полагаем, "руку" приложила московская политика и военная сила. Возможно, знаменитый поход 1499-1500 гг. воеводы С. Курбского был связан с последними аккордами в московской политике безопасности на восточных границах. И в дальнейшем почти на 70 лет со страниц летописей пропадают всякие упоминания о Сибирском ханстве в московской политике, и все первые 15 лет начала XVI в. Москва посвящает войне с Великим княжеством Литовским.
Но к середине XVI в. дела на востоке осложнились. Главной проблемой стала Казань, где на престоле сидел Сафа-Гирей, ориентировавшейся на Крым и Турцию и не соблюдающий условия вассалитета. Весной 1545 г. русские войска, подчиняя народы Поволжья, появились под стенами Казани. Пользуясь этим, сторонники московской партии подняли мятеж и посадили на трон своего ставленника Шах-Али. Но уже вскоре Сафа-Гирей, опираясь на ногайские и крымские войска, опять захватил Казань; Шах-Али бежал, большая группа татарской знати отъехала на службу московскому государю, а горные мари и чуваши отправили в Москву посольства с просьбой присоединить их земли к России и прислать московские войска для защиты от казанских татар. Русское правительство послало зимою 1547-1548 г. в Поволжье отряд кн. А. Б. Горбатого, который дошел до устья р. Свияги; весною 1551 г. здесь была построена крепость Свияжск, ставшая трамплином для броска на Казань. Но бросок на этот раз не состоялся; в августе этого же года сторонники Москвы совершили переворот и посадили на казанский престол опять "законного" хана Шах-Али. Одновременно в среде промосковских политиков в Казани возникает проект замены власти хана московским наместником. Даже предполагалось создать что-то вроде персональной унии Москвы и Казани [5], на что у Ивана Грозного были какие-то личные основания. Однако Шах-Али не удержался у власти, и его сменил хан Эдигер, сторонник Крыма и Турции. Тогда на основании нарушения Казанью своих вассальных обязательств и свержения законного правителя в июне 1552 г. Иван Грозный двинул войска, и 2 октября Казань была взята штурмом как провинившийся и непокорный вассал. Все события разворачивались в полном согласии с феодальным правом вассалитета, признаваемым во всем мире. В 1555 г. Сибирское ханство признает себя вассалом Москвы. Признание вассалитета сопровождалось и непременными условиями, без которых не было самого понятия вассалитета: уплата дани ясаком, военная служба Едигера со всеми "воинскими людьми, куда наш государь пошлет" [6].
Обыкновенно в литературе этот шаг хана Едигера рассматривают просто как признание большого впечатления, которое произвело на татарские княжества падение Казани. Но каковы были мотивы поведения Едигера? Они должны лежать в свете конкретных интересов. Возможно, на это скорое решение (заметим, что Казань взята войсками Ивана Грозного 2 октября 1552 г., а уже в январе 1555 г. приезжает посольство Едигера) повлияли два факта. Казанские ханы, несмотря на слабость их власти по традиции еще от Золотой Орды, имели титул царей, и со взятием Казани на Ивана Грозного автоматически перешел этот титул, а Сибирское ханство уже до этого как-то было связано вассально-союзническими отношениями с Казанью. И в данном случае Едигер лишь поспешил выполнить свои вассальные обязательства перед новым повелителем. Кроме того, возможно, его страшила усилившаяся деятельность среднеазиатских Шейбанидов, один из которых - хан Кучум - в вскоре захватил власть в Сибири и сместил Едигера с трона. При этом свою роль сыграл идеологический фактор: мы документально точно не знаем, какой религии придерживался хан Едигер и его приближенные, но Кучум начал свой поход на Искер под знаменем ислама и впоследствии проводил насильственную исламизацию местного сибирского населения.
В общем, после признания Сибирского ханства вассалом все шло к тому, чтобы и с ним был разыгран казанский вариант, но тут вмешались два фактора - начавшаяся Ливонская война и свержение хана Едигера. Сейчас можно долго гадать, кому за рубежом и внутри страны была выгодна Ливонская война, но она оторвала массу сил у Русского государства и надолго переключила активность России на Запад. С другой стороны, захват Кучумом власти в Сибирском ханстве не мог оставить равнодушной Москву, ибо она при принятии Едигером вассалитета выступала гарантом того, чтобы "их бы [т. е. род Едигера. - Авт.] с Сибирские земли не сводил".
И тогда русское правительство поступает в духе английской королевы Елизаветы, которая так же, не вступая в прямой конфликт с Испанией, участвует в коммерческих предприятиях Ф. Дрейка и других искателей приключений в Америке. Отличие заключается в том, что английская корона не имеет никаких прав на американские земли, а Иван Грозный поступает в духе своего времени как верховный сюзерен, обязанный любыми средствами оберегать своего вассала. Москва, безусловно, знала о династической борьбе в Сибирском ханстве, о претензиях Кучума на ханский трон и, возможно, отпущенный в марте 1569 г. к нему татарин Апса вез царскую грамоту, которая содержала предложения Москвы подтвердить свои вассальные обязательства. В качестве аргумента серьезности своих намерений Иван Грозный в 1568 г. выдает Г. А. Строганову вторую жалованную грамоту. Причем если первая грамота 1558 г. касалась сугубо государственных земель по Каме и Лысьве, то вторая грамота говорила уже о землях (по реке Чусовой), прямо не входящих в состав Русского государства, и давала право заведения воинских людей для оберегания строгановских вотчин. Странная логика для государя, если он не желает захватить земли своего вассала. Эта "странность" московской политики была понятна Кучуму, который в 1570 г. в ответ на послание Ивана Грозного заявил: "похошь воеватися - и мы воюемся", но все же в 1571 г. прислал ясак в том же размере, что и ранее присылал Едигер. Впрочем, это не было фактическим признанием сюзеренитета, а скорее лишь актом дипломатической вежливости. Кучум, свергнувший Едигера, естественно, не считал себя связанным какими либо вассальными отношениями и отсюда его такой гордый и независимый ответ. Но такой ответ мог внушить Москве опасения и побудить предпринять какие-то меры. Одной из них могла быть посылка своего посла к казахскому хану, чтобы взять Кучума как бы в клещи - с запада и с юга. Тем более, что близкие события "подтверждают" позицию Кучума: в мае 1571 г. крымский хан Девлет-Гирей сжег Москву, а русский посол сын боярский Третьяк Чебуков, направлявшийся к казахскому хану, был убит в дороге. От него остался лишь подготовленный, но не подписанный, лист шертной присяги хана Кучума [7].
Неуязвимость Москвы оказалась поставлена под сомнение. В контексте этих событий поход в Сибирь кн. А. Лыченицева, "одиноко стоящий" в историографии, выглядит очень убедительно [8]. Возможно, что у Ивана Грозного был уже свой кандидат на сибирский престол, как в казанском варианте. Недаром И. Е. Фишер, рассказывая о событиях последующего времени, когда русские пленили хана Сейдяка, захватившего власть после Кучума, задал риторический (но не пустой) вопрос: "Может быть, Сейдяк, посчитав Россиян за своих приятелей, не опасался от них никакого зла?.." [9]. Когда развернулись прямые вооруженные нападения на русские владения в Зауралье, свободных военных сил у правительства не было, и тогда оно "спустило с цепи" вольных казаков и "охочих" строгановских людей. Финал известен: Ермак с дружиной взял Искер и разгромил Кучума. Поэтому бурный историографический спор, разгоревшийся в 1950-1960-х гг. (кому принадлежит решающая роль в присоединении Сибири - государству или народу; был ли Ермак на государственной службе [10]), безусловно, интересен и полезен, но бесперспективен, ибо в русской истории не только воробей не долетит до середины Днепра, но и Сибирь без прямого или косвенного участия властных структур не присоединишь и не завоюешь.
События второй половины XVI в. следует рассматривать прежде всего в плане тех понятий и категорий, которыми мыслили люди того времени, когда понятия "вассалитет", "сюзерен" не были пустым звуком. Московские цари и подьячие, возможно, даже и не знали этих европейских слов, но они мыслили и поступали в соответствии с их содержанием. И в этом плане первоначальный этап присоединения и завоевания Западной Сибири похож не только на Конкисту Латинской Америки, но и на Реконкисту королевств Леона и Арагона Пиренейского полуострова, где наряду с королевскими войсками войну вели и отдельные рыцари, и ополчения "вольных" городов, и крестьянские отряды, и просто шайки и банды "вольных" людей. При этом, воюя с маврами, испанские короли также прибегали к понятиям сюзеренитета и вассалитета, которыми уже были опутаны мелкие мавританские эмираты и княжества Пиренейского полуострова перед их вооруженным захватом со стороны Испанского королевства [11].
[1.2. Продвижение за Урал: восточное и южное направления]
Как ни загадочна сибирская история, связанная с походом Ермака, еще более загадочна она после того, как Ермак погиб в водах Вагая, и часть ермаковских казаков вместе со стрельцами князя С. Болховского ушла обратно на Русь. Все последующие события говорят нам о том, что никакого продуманного и взвешенного плана по присоединению Сибирских земель у московского правительства не было. От официальных источников, как то документы московской канцелярии, до нас мало что дошло после пожарищ Смутного времени (как известно, в огне московских пожаров сгорел весь архив Сибирского приказа до начала 1690-х гг.). Сибирские же летописи сообщают туманные и порой легендарные сведения, которые трудно проверить другими источниками. Остается догадываться о реальной политике Русского государства по отдельным отрывкам, исходя из общей логики развития событий. Известно, что правительство после неудачной попытки Болховского снарядило вторую большую экспедицию во главе с Иваном Мансуровым, который перевалил через Камень и срубил Обской городок. Однако его местоположение, как видно, не отвечало задачам ближайшего закрепления сибирской территории за Россией. Поэтому в скором времени Обской городок был срыт и заброшен.
По всей видимости, в правительстве было две точки зрения по вопросу о дальнейшем продвижении в Сибирь. Один из вариантов - северный путь, известный Москве со времен походов новгородцев в Югру и по походу Семена Курбского в 1499-1500 гг. Второй путь как бы повторял маршрут Ермака, и следует думать, что нормальным шагом московского правительства после разгрома Кучума было бы занятие его столицы - Искера. Этого требует логика любой войны с неприятелем. Однако вместо этого первый русский город в Сибири закладывается не на месте Кашлыка, а в районе Тюмени (Чинги-Туры) - на месте древней столицы татарского ханства, в котором когда-то правили князья из рода Тайбуги, в борьбе с которыми вырастало само Сибирское ханство Едигера-Кучума. Если посмотреть на эти события с точки зрения военных действий, то поступки Москвы представляются крайне загадочными. Вместо стремления окончательно разгромить Кучума и занять его столицу русские войска почему-то поворачивают на юг к местоположению тюменских татар. Если не считать это случайностью, можно предположить сознательный ход русского правительства. Москва, заняв Чинги-Туру, невольно сделала своим союзником в борьбе против Кучума тюменских татар, их родовую знать в лице княжат из рода Тайбуги. Собственно русская столица Сибири - Тобольск - была основана позже Тюмени (в 1587 г.) Данилой Чулковым в виде маленького острожка, но опять же - не на месте пустующего Искера, а рядом с ним. Тут на сибирской сцене появляется хан Сейдяк, который во главе значительного отряда подступил к стенам Тобольского острога. Он объявил себя претендентом на ханский трон, пустующий после Кучума, но опять же не занял пустую кучумовскую столицу, а решил вступить в переговоры с Д. Чулковым.
Сразу же возникает ряд загадок. Зачем претенденту на сибирский ханский трон вступать в переговоры с русскими, когда этот трон и так пустует? Зачем Д. Чулкову идти на переговоры? Объяснение может быть одно: возможно, последний имел специальные указания из Москвы, а Сейдяк - предварительные известия об этом. Дальнейшие события разворачивались неожиданным образом: Чулков согласился пустить хана Сейдяка в острог, но с очень небольшой охраной. Хан, почему-то поверив в свою безопасность, оставил весь свой большой отряд за стенами острога и с конвоем из двух десятков человек вступил в Тобольский острог, где был приглашен в избу для переговоров. Дальше события разворачиваются еще более неожиданным образом. Когда Сейдяк вошел в избу и начались переговоры, русские казаки и стрельцы из отряда Чулкова из луков и ружей перебили часть татар, а оставшихся вместе с Сейдяком повязали и взяли в плен. Татарский отряд, напуганный стрельбой, бросил своего хана и разбежался. Поведение Чулкова вполне объяснимо. Так поступал не только он, но и Кортес, также обманом захвативший Монтесуму. Совершенно непонятно поведение хана Сейдяка, который мог бы предвидеть такой исход. Можно, конечно, списать все это на ярость казаков, которые увидели вместе с Сейдяком тех татарских мурз, которые, по их мнению, погубили до этого их товарищей, но с точки зрения государственной политики трудно найти разумное обоснование этим действиям.
Судьба хана Сейдяка оказалась не такой плачевной, как у Кучума: он был отправлен как знатный пленник в Москву, где в последствии служил воеводой в правительственных отрядах, воевавших с ляхами, шведами и "ворами" на стороне Москвы. В 1590 г. Тобольск стал городом и столицей русской Сибири. Можно было думать, что русские, прочно обосновавшиеся в Тобольске, продолжат движение в Сибирь южным путем, который, как показали последующие события, был более безопасен и транспортабелен, чем северный. Вместо этого мы видим, что в 1590-х гг. правительство по-прежнему делает ставку на северный путь: основываются города Березов, Пелым, Сургут. Причем интересно, что Сургут и Березов и в дальнейшем являлись важными транспортными центрами на северном пути в Сибирь. Пелым лишь каких-то 10-20 лет служил опорной базой русских, а уже в середине XVII в. из города превратился в большое село, в конце же этого века стал просто деревней, лишившись всякого административного значения. О том, что правительство всерьез смотрело на северный путь как возможность резкого продвижения в Сибирь, свидетельствует и сообщение сибирских летописей, что первый правительственный отряд для "поставления" Мангазеи был послан еще в 1588 г. Он не дошел до места, но сам факт посылки этого отряда свидетельствует о том, что правительство еще опасалось столкновений с ханом Кучумом на южном направлении в Сибирь.
Середина 1590-х гг. ознаменовалась еще и тем, что в 1594 г. ставится город Тара, который должен был служить базой для оперативных действий против скрывающего в барабинских степях Кучума. Окончательный его разгром не заставил себя ждать, и в 1598 г. тарский воевода А. Воейков добил, хотя и не поймал, самого Кучума. Интересно, что это знаменательное событие, окончательно отдавшее Сибирь русским, было начато атакой служилых татар, среди которых были и тюменские, на спящий кучумовский лагерь. Здесь уже просматривается мудрость русского правительства, заложившего евроазиатские основы союза русских и татар в борьбе с одним врагом. "Поставление" города Тары и разгром Кучума, вроде бы, обезопасили русские границы в Сибири. Однако ближе к северо-востоку Сибирь по-прежнему открыта для набегов кочевников, среди которых к началу XVII в. появляется новая грозная сила - калмыки. Тогда происходят новые изменения в политике русского правительства, которые уже можно рассматривать как продуманные и целенаправленные действия. Если раньше русского правительство действовало скорее импульсивно, просто реагируя на новые вопросы, то в конце 1590-х гг. просматривается четкий план: ставится Верхотурье, Туринский острог, Россия твердо ставит замок на сухопутной дороге через Камень. Одновременно с этим посылается опять в далекую Мангазею новый правительственный отряд, который ставит город Мангазею на реке Таз. Так был поставлен замок уже на северном пути, и правительство взяло под контроль движение "охочих" и промышленных людей за пушниной. Возможно, в этом движении на северо-восток роль сыграл еще и страх перед тем, что западноевропейцы могут проникнуть через Мангазею далее в Китай и Индию. Но в целом начавшееся в России Смутное время конца XVI - начала XVII в. остановило правительственную работу по выработке единого стратегического плана подчинения Сибири. Из Москвы в Сибирь идут грамоты Василия Шуйского и самозванцев, которые проникнуты одним стремлением - удержать все, что уже имеется, собрать больше ясака; но никаких задач дальнейшего продвижения в Сибирь не ставится. Вся инициатива отдается местным сибирским воеводам, которые на свой страх и риск ставят различные остроги (Кузнецкий, Мелетский, Маковский, Енисейский, Туруханское зимовье). Избрание на русский престол Михаила Романова и окончание Смуты послужило началом нового подъема правительственной деятельности и в отношении Сибири.
Движение русских на восток носило противоречивый характер. Применительно к лесной зоне, в первую очередь "огороженной русским забором", имели место факты насилия по отношению к коренным жителям и, соответственно, вооруженное сопротивление последних. Как отмечал Н. И. Никитин, "задоры" и "драки" у русских с аборигенами бывали - и гораздо чаще, чем хотелось бы московским властям. Вместе с лютыми морозами, морскими и речными "разбоями", голодом и болезнями военные столкновения уносили немало жизней первопроходцев" [12]. Тем не менее, по мнению якутского историка Н. И. Иванова, "насильственные и мирные методы… сочетались. Однако факты свидетельствуют о том, что при этом мирные средства преобладали и были основными". Приобретенные земли становились частью русского государства, "которое взяло на себя обязанности охраны территории и "бережения" населения края от посягательства иностранных государств, за что местное население обязывалось платить ясак" [13].
Совершенно иную картину являл южный фронтир, где попытка выйти в лесостепную зону встретила ожесточенное противодействие кочевников. В течение XVII-XVIII вв. между русскими владениями в Северной Азии и Китаем существовала буферная зона, ставшая объектом длительной вооруженной и дипломатической борьбы за влияние. "Фактически, - отмечается в работе В. В. Алексеева и его коллег, - если попытаться реконструировать общий административный проект закрепления новых земель на востоке страны и лежащие в его основе соображения, то окажется, что русский "фронтир" раздвигал на юг и восток ареал земледельческого заселения, не столько вытесняя или истребляя коренное и иммигрировавшее азиатское население, сколько пронизывая его массивы "силовыми линиями" безопасности (линии крепостей, опирающихся на речные системы) и тем самым стабилизируя общую структуру расселения и мирной хозяйственной деятельности. Основной проблемой, которая при этом вставала перед русской администрацией, являлось "замирение" и удержание от "шатости" народов, сохраняющих в значительной степени экстенсивный характер землепользования и традиционный кочевой уклад жизни, главным образом предотвращение их набегов на основанные русскими заводы и земледельческие слободы" [14].
Графическое отображение освоение южной фронтирной зоны нашло в "чертежной книге Сибири" С. У. Ремезова 1701 г. Анализируя ее, один из авторов настоящего исследования установил, что большая часть местных уездов (Тюменский, Тарский, Ялуторовский, Томский, Кузнецкий, Красноярский) показана как местности, находящиеся в зоне военных действий, которую можно иначе назвать "рубеж-фронтир". Это полоса пустого пространства между русскими волостями и аборигенными землями, в которой отсутствуют постоянные оседлые русские поселения. Укрепленные русские пункты находятся не на самом рубеже, а в тылу русского пространства, и в непосредственной близости к фронтиру можно отметить только легкие "разъезжие" русские караулы. Причем присутствующие на рубеже кочевые народы еще твердо не обозначены как "ясачные", хотя к ним и не применяется уже термин "немирные" [15].
Прочно закрепив за собой Западную Сибирь и выйдя в Восточную, русское государство столкнулось с двумя серьезными противниками, отношения с которыми надолго определили как политику русских властей, так и сам ход и характер русской колонизации Сибири в отдельных ее регионах. Первым таким противником стал маньчжурский Китай, который претендовал на все Приамурье. Нельзя сказать, что Москва ничего не знала о Китае. Первые - порой фантастические - известия о "Катане", т. е. Китае, появляются в русских официальных документах уже в конце XV - первой половине XVI в. Затем посольства сибирских казаков начиная с 1610 г., известия от среднеазиатских купцов и, наконец, посольство Николая Спафария в 1675 г. дали более детальные и правдивые сведения о Поднебесной империи, ее военном и техническом потенциале. Однако особенностью этих известий, как легендарных, так и более менее достоверных, было то, что в них в силу различных причин несколько преувеличивались размеры и многочисленность людских резервов и военной силы Китая. Поэтому русское правительство, испытывая серьезные осложнения на западных границах, не решалось действовать в отношении Китая неосмотрительно. Оно старалось сглаживать противоречия, порой идя на уступки китайским властям.
Наиболее ярко это проявилось в ходе заключения Нерчинского договора с Китаем 1689 г. Уже с середины XVII в. народы Приморья были частично объясачены, и их земли даже вошли в официальную роспись русских земель 1681 г. Там было построено несколько русских острогов. По Амуру и соседним рекам промышляли уже партии "охочих" людей. Центром Приамурья являлся Албазинский острог [16]. История его "поставления" как бы повторяет в миниатюре историю присоединения Сибири к России. Первый Албазинский острог был построен еще в середине века знаменитым Ерофеем Хабаровым. Однако недальновидность и алчность казаков не позволили прочно закрепить эти земли за Россией в то время. Второй раз Албазинский острог поставил сотник Никифор Черниговский в 1667 г. [17].
Возможно, такая уступчивая политика России по отношению к Китаю объясняется тем, что русское правительство интуитивно понимало всю невозможность подчинить или покорить это государство. Так, маньчжуры, захватив Китай, тем самым опять, после монголов, раздвигают границы Китайской империи до Амура [18].
Впервые граница между Китаем и русскими владениями была определена в Приамурье в конце XVII в. Этому предшествовала албазинская эпопея. В 1665-1666 гг. на территорию Верхнего Амура в буферную зону бежала группа из 84 казаков и крестьян во главе с выходцем из Речи Посполитой Н. Р. Черниговским. Они убили илимского воеводу Л. А. Обухова "за невозможное свое терпение, что он, Лаврентий, приезжая к ним в Усть-Киренгскую волость, жен их насильничал, а животы их вымучивал". 17 зачинщиков заочно приговариваются к смертной казни, еще 46 человек - к наказанию кнутом и отсечению руки. На новом месте мигранты поставили, по терминологии приказной документации того времени, "воровской острог" и с 1667 г. "взяли на себя функции сбора ясака с местного населения. Весь собранный ясак албазинцы исправно переправляли через Нерчинск в Москву. Эти действия были по достоинству оценены приказной администрацией, и по новому указу царя в 1672 году Черниговский с товарищами были прощены и поверстаны на службу в Албазинском остроге… Так единственный в истории Сибири "воровской" острог стал государственным" [19]. Однако русская экспансия здесь столкнулась с маньчжурской, и в 1686 г. гарнизон острога выдержал пятимесячную осаду крупного маньчжурского отряда. Силы оказались неравными, и 29 августа 1689 г. в Нерчинске подписали русско-китайский договор, по которому граница между государствами стала проходить по впадающей с севера в Шилку реке Горбица. Россия уступила Албазин и Приамурье для улучшения отношений с Цинской империей.
Нерчинский договор стабилизировал русскую границу от Тихого океана до Западного Саяна. Но далее до Урала до середины XVIII века ее фактически не было. Постоянно имели место вторжения во фронтирную зону русского освоения енисейских киргизов и джунгар в Саяно-Алтае (вплоть до начала XVIII в.); калмыков, телеутов, джунгар, казахов и каракалпаков в Западной Сибири (до начала XIX в.). Так, основанный в 1604 г. Томск подвергался набегам в 1609. 1614, 1624, 1634, 1654, 1680, 1700 гг. В сентябре 1700 г. джунгары и енисейские киргизы неделю осаждали Кузнецкий острог, погиб 41 человек русских и ясачных, 102 человека увели в плен. Был сожжен пригородный монастырь и 20 дворов в посаде, угнано много скота, уничтожены посевы пшеницы [20]. В 1709-1710 гг. вновь были разгромлены все ясачные волости Кузнецкого уезда. В 1734-1735 гг. казахи уничтожили несколько русских и татарских деревень в Тарском уезде. Даже в глубоком тылу - Верхотурском уезде - только в 1709 г. от рук башкирцев погибло 158 че