Вступление
В последние десятилетия все более привычным становится говорить о языке как о коде, наборе правил, с помощью которых порождаются грамматически правильные высказывания и в рамках которых эти высказывания понимаются. Эта древняя по происхождению традиция получила значительную поддержку благодаря на редкость проницательным работам де Соссюра (1959) и Якобсона (1972), а труды Хомского (1965) раздвинули традиционные границы рассматриваемого подхода к языку. Это привело к ошеломившему многих пониманию факта, что язык имеет формальную природу, и позволило применить мощный математический аппарат в области лингвистики. Однако любое продвижение вперед в познании сопровождается издержками. Глубина проникновения часто оплачивается широтой перспективы. Поэтому, хотя за прошедшие десятилетия мы и узнали многое о структуре языка, мы, возможно, оставили без внимания важные положения о его функциях. Допущенная оплошность, кажется, состояла в том, что из рассмотрения ускользал такой важный вопрос, как использование языка. А поскольку цели употребления языка, на наш взгляд, являются решающим фактором для понимания процесса усвоения языка, и того, каким образом он используется первоначально, то изучение процесса усвоения языка оказалось искаженным. Эта искаженность, конечно, проявилась в пристрастии к изучению синтаксиса, в преувеличенном внимании к изменяющейся структуре языка. В результате такого пристрастия мы надежно избавились от упрощенного представления о языке как о последовательном процессе накопления подкреплений, ассоциаций или ими-
Jerome S. В г u n е г. The Ontogenesis of Speech Acts. — In: «Journal of Child Language», 2, 1975, pp. 1—19. © Cambridge University Press, 1975.
|
таций. Язык, однако, усваивается как инструмент для регуляции совместной деятельности и совместного внимания. Действительно, сама структура языка отражает эти функции, а процесс усвоения языка обнаруживает их на каждом этапе.
Поскольку в последующем изложении хотелось бы уделить особое внимание рассмотрению функции языка, мы полагаем, что настоящая работа представляет собой исследование по «этологии» усвоения языка ребенком. Такой акцент скорее и с меньшим числом таинственных загадок может привести нас к пониманию того, каким образом маленькие представители нашего вида оказываются способными за столь удивительно короткое время овладеть языком такой структурной сложности, что его правила до сих пор представляют непреодолимые трудности для полного формального анализа в широком масштабе. Возможно, в усвоении языка врожденными являются не собственно языковые способности, а некоторые параметры деятельности человека и его внимания, которые и делают возможным декодирование речи. Мы надеемся показать, что это утверждение не столь тавтологично, как это может показаться на первый взгляд.
Начнем с краткого описания намерений, передаваемых речевыми актами. (Именно они, а не такие традиционные единицы, как например, предложение и т. д. будут для нас единицами анализа.) Затем обратимся к рассмотрению определенных соответствий, которые могут существовать между свойствами действий и структурой речи, используемой говорящими как для того, чтобы представлять подобные действия, так и для того, чтобы включать в них других лиц. Это, вероятно, поможет понять, каким образом знание требований, предъявляемых к действию, может «расколоть орешек лингвистического кода».
|
Вторая часть настоящей работы будет посвящена краткому анализу процесса усвоения языка; отметим, что сильное влияние на этот анализ оказали несколько эмпирических и теоретических исследований последних лет. Три работы были недавно опубликованы (Браун 1973; Нельсон 1973; Р и а н 1974), а несколько работ во время написания этой статьи находились в печати или были известны в рукописях (Гринфилд, Смит, Лауфер 1972;
Д о р 1975; Рейнолдс 1976; Шлезингер 1973;
Сугарман 1973). Все они резко порывают с тем подходом к усвоению языка, который достиг своего апогея в середине 60-х годов и в котором доминировал формализм
Хомского (1965). Этот перелом отчетливо представлен в монографии Б л у м (1971) и блестящей монографии Брауна (1973). Указанные работы послужат вехой, фиксирующей состояние наших знаний о процессе усвоения языка.
Далее мы вкратце проанализируем первые исследования перехода от доязыкового общения к языковому, которые проводятся сейчас в Оксфорде и представляют интерес больше как иллюстрация конкретного подхода к речевым актам и их онтогенезу, чем как источник информации для выводов. Этот подход, как уже отмечалось, исходит из взгляда на язык как на специализированное и конвенционализирован-ное расширение совместного действия. Еще точнее, усвоение языка должно рассматриваться как трансформация способов обеспечения совместной деятельности, существующих до появления языка как филогенетически, так и онтогенетически, хотя в настоящей работе рассматривается только последний аспект.
|
Язык с психологической точки зрения
Кратко изложим точку зрения на язык, получившую развитие в последнее десятилетие в работах группы философов, которые, думается, заложили фундамент для прагматически ориентированного изучения языка: это работы О с-тина (1962), Г райе а (1968), Стросона (1959) и главным образом С и р л я (1969). Их целью как философов-аналитиков, конечно, было исследование того, как используется обыкновенный язык, и я подчеркиваю слово используется. Развиваемый ими подход основан, вероятно, на пророческом афоризме Витгенштейна о том, что значение высказывания есть его употребление. Эти философы утверждали, что существует по меньшей мере два способа постичь значение в языке. Один — исходя из собственно высказывания, не принимая во внимание ни контекст, в котором оно произносится, ни цель говорящего, обращающегося с речью к другому человеку. Второй подход принимает во внимание не высказывание в его вневременном смысле, а, говоря словами Грайса, высказывание в связи с причиной его употребления. Это значение говорящего, и оно не оценивается с точки зрения условий истинности или ложности или правильной оформленности в соответствии с грамматическими правилами. Скорее оно должно оцениваться по эффектив-
ности выполнения намерения говорящего или по какому-либо другому результату. Эффективность, конечно, будет зависеть от способности говорящего использовать конвенции и правила субкультуры, в которой появляется данное высказывание (см. Г р а и с 1967), наконец, от чувства уместности данного высказывания в конкретной ситуации. По мнению Сирля, критерием оценки таких высказываний, который был бы чувствителен к фактору их эффективности, является удачность, счастливый исход (felicity). Просьба Would you be so kind as to pass the salt? 'He будете ли вы столь добры передать соль?' не представляет собой попытки получить информацию о степени сочувствия слушающего, а является высказыванием, построенным в соответствии с общепринятым обычаем предоставлять человеку, готовому оказать услугу, возможность понять это высказывание как просьбу, а не приказ. Какова бы ни была грамматическая структура высказывания, в нем закодирована конвенциональная форма просьбы, которую говорящий должен осознать на каком-то более простом, неязыковом уровне, прежде чем он сможет понимать или использовать такие высказывания надлежащим образом. Отношение между инструментальной, или иллокутивной, функцией высказывания и его грамматической структурой играет, как будет показано, решающую роль в процессе усвоения языка. Именно взаимодействие того и другого позволяет ребенку столь быстро овладеть языком. Более подробно мы рассмотрим этот вопрос ниже.
В нашем утверждении, конечно, скрыто предположение, что с психологической точки зрения формальная структура языка ни в коей мере не является абсолютно произвольной (X о к к е т т 1963). Так, Якобсон (1963) полагает, что когда для определения грамматических универсалий используется семантический критерий, то обнаруживается, что они имеют очень высокую распространенность и, соответственно, что семантическое представление Вселенной не может быть произвольным. Мы покажем два важнейших аспекта, в которых структура языка достаточно точно соответствует психологическим явлениям и процессам, которые он должен кодировать. Эти примеры предлагаются для проверки гипотезы о том, что на ранних этапах язык, чтобы быть усвоенным, должен отражать природу когнитивных процессов, продукт которых он кодирует. Один пример касается изоморфизма между основной лингвистической формой, предикацией и природой механизмов внимания у человека.
Второй пример связан с отношением между лингвистической структурой падежа и организацией действия. Хотя предикация и структура падежа здесь предлагаются в качестве примеров, подтверждающих некоторое общее правило, эти категории оказываются центральными для проблемы усвоения языка.
Говоря о предикации, я имею в виду структуру высказываний «топик — коммент» *, которая находит свое формальное выражение с помощью таких средств, как субъект и предикат в грамматике или как функция и аргументы в логическом анализе. Структура «топик — коммент» отражает, как мы постараемся показать, основное свойство внимания, а его реализация в языке посредством субъектно-предика-тивных правил достаточно точно отражает данное свойство внимания, чтобы сделать сами эти правила легкодоступными для изучающего язык. Как отмечает Х о м с к и и (1965, с. 221), «можно было бы предположить, что отношение „топик — коммент" является основным грамматическим отношением поверхностной структуры, (грубо) соответствующим фундаментальному отношению „субъект — предикат глубинной структуры"», и далее продолжает: «...конечно, часто топик и субъект совпадают».
Во всех естественных языках обнаруживается структура топик — коммент, различаются лишь средства их репрезентации. Субъектно-предикативные конструкции, например, являются универсальными (Гринберг 1963, с. 59). Заметим также, что топикализация — это гибкое явление:
язык способен группировать ранее разрозненные референты и объединять их в едином новом топике, относительно которого можно сделать коммент. Такая топикализация соответствует феномену регруппировки и реорганизации в перцептивном внимании и феномену реорганизации при воспроизведении по памяти. Это общее положение может быть выражено сильнее. В качестве первой языковой универсалии Гринберг (1963, с. 61) предлагает следующую: «В повествовательных предложениях с именными субъектом и объектом почти всегда преобладает порядок слов, при ко-
* Английские термины topic и comment получают все. большее распространение в литературе. Поскольку многие авторы различают эти термины и наиболее близкие к ним в русской терминологии тему и рему, мы решили предложить здесь их транслитерацию. Иногда comment переводится как «комментарий», однако для терминологической универсальности представляется более последовательным сохранить полную транслитерацию обоих терминов,— Прим. перев.
тором субъект предшествует объекту» [с. 118] *. И далее отмечает: «Порядок элементов в языке параллелен порядку в практической деятельности или в процессе познания» [с. 150], используя в качестве примера универсальный порядок «имплицирующее имплицируемое». Там же Гринберг пишет: «Никому не приходит в голову написать доказательство в обратном порядке („задом наперед")»[с. 151]. Мы не выносим на обсуждение более сильного утверждения Гринберга о том, что топик и коммент, будучи восприняты в таком порядке в практической деятельности, и лингвистически оказываются представленными в том же самом порядке, однако приводим его здесь предварительно для того, чтобы заняться рассмотрением этого положения ниже.
Если бы было необходимо в нескольких словах подытожить результаты исследования внимания за последние 10 лет, то получилось бы, что внимание—это такой процесс выделения признаков, при котором субъект постоянно оперирует то выделенными признаками, то целым. Н а й-с е р (1967) охарактеризовал этот процесс как анализ-через-синтез, т. е. процесс установления целостностей (топиков), с которыми могут быть связаны отдельные части, признаки или свойства и из которых могут создаваться новые целостности. Правила предикации естественного языка, несомненно, являются хорошо приспособленным средством выражения результатов действия следующего механизма внимания: языковая структура топик — коммент обеспечивает легкий переход от признака к контексту его появления и опять к признаку, при этом топикализация предоставляет готовое средство перегруппировки новых наборов признаков и образования гипотетически постулированных целостностей, причем последние используются в качестве топиков, относительно которых будут сделаны комменты.
Действительно, исследования зрительного внимания методом регистрации движений глаз демонстрируют, насколько структура топик — коммент сходна в языке и зрительном восприятии. В исследовании (Макверт, Брунер 1970), где испытуемых просили распознать картинку, возникшую из неясного пятна, отмечалась комбинация крупных движений глаз (направленных на поиск целостной интеграции топика, или «субъекта») и малых саккадических движе-
* Здесь и далее все цитаты Дж. Гринберга приводятся по русскому переволу статьи в сб. «Новое в лингвистике», вып. V. М., «Прогресс», 1970; страницы цитат указаны в квадратных скобках.— Прим. ред.
ний, направленных на поиск и выделение малых деталей, которые могут использоваться для контроля и коммента. При этом языковые конструкции, с помощью которых испытуемые формулировали свои гипотезы, настолько точно соответствуют описанному процессу, что трудно не поддаться впечатлению, будто одно предназначено для другого (либо, как это понимал Уорф, сканирование отражает требования, предъявляемые к построению предложения, либо, как это считаем мы, язык сообразуется с механизмом перцептивного внимания). Между прочим, стоит заметить, что один из механизмов зрительного сканирования, который приобретает наибольшую гибкость между 5 годами и зрелым возрастом,— это как раз расчленение больших и малых саккадических движений — он отражает знание того, когда надо перейти от части к целому, и наоборот.
Что же касается возможного изоморфизма между грамматической структурой и структурой действия, то здесь я имею в виду фундаментальную падежно-грамматическую форму языка, наличие во всех языках таких категорий, как агент, действие, объект действия, реципиент действия, локатив, посессив и т. д. Грамматические категории могли бы, в конце концов, универсально фиксировать такие различия, как различие между внешним и внутренним источниками опы-та, контролируемостью и неуправляемостью ситуации, обозначать, имеем мы дело с союзниками или противниками. На самом же деле лишь в небольшом числе языков имеются такие первичные грамматические маркеры, хотя во всех языках есть возможность обозначить все эти различия косвенно, с помощью пропозициональных средств. Первообразные категории грамматики охватывают скорее действия, агенты, результаты, обстоятельства места и т. д. И эти категории, как мы увидим, имеют особое значение на ранних этапах усвоения языка. В данной статье мы не обсуждаем серьезных сомнений лингвистов в обоснованности попытки Филлмора (1968) придать такой падежной грамматике статус генеративной основы для речи взрослых. С точки зрения психолога, в тщательном изучении нуждается вопрос, что дает видимый изоморфизм категорий действия и па-дежно-грамматических категорий для понимания того, как язык используется в раннем возрасте, и, следовательно, того, как он усваивается.
Проиллюстрируем на примерах, каким образом соответствия между падежной грамматикой и структурой совместного действия, осуществляемого младенцем и ухаживающим
за ним взрослым, помогают первому в усвоении исходной грамматики. Дело в том, что младенец сначала, на доязыковом уровне, научается проводить концептуальные различия, воплощенные в падежной грамматике, и, овладев в последовательных схемах действия особенностями преимущественного расположения элементов, начинает вставлять нестандартные (неконвенциональные) сигналы, которые маркируют эти различия. На первых этапах, конечно, для того чтобы мать могла понять намерения ребенка, оказывается достаточно контекста — он, если можно так сказать, восполняет недостающую грамматику. С течением времени и благодаря замещению одних знаков другими сигналы становятся все более конвенциональными и могут пониматься с меньшей опорой на контекст. Это значительно ближе к картине усвоения языка, много лет тому назад предложенной д е Л а г у-н а (1927), чем к структурным описаниям того, как синтаксическое знание вычленяется из врожденных языковых универсалий. Что действительно универсально — так это структура человеческого действия в раннем возрасте, которая соответствует структуре универсальных падежных категорий. Именно успех младенца (или его матери) в осуществлении совместного действия по сути и приводит его к «феномену языка». В этом смысле овладение «значением говорящего» — эффективность или удачность в достижении цели — создает у ребенка концептуальную структуру. Ведь та же структура содержится и в языке, который ребенку еще предстоит усвоить.
Совместное действие, сонаправленное внимание и усвоение языка
В своей книге 1970 г. (с отдельными положениями которой он уже не совсем согласен; см. М а к Н е и л 1974) Д. МакНейл начал рассмотрение процесса усвоения языка со смелого утверждения: «Факты усвоения языка не могли бы быть таковыми, если бы общие схемы порождения и понимания предложений не были доступны детям на начальной стадии овладения языком». Попытки ребенка говорить, по мнению МакНейла, «могут рассматриваться как последовательный ряд гипотез, принимаемых ребенком относительно той формы, которую могут приобретать предложения
в языке, который он слышит в своем окружении». Мы бы заменили это утверждение на более правдоподобное, вытекающее из того, что было сказано выше: «Факты усвоения языка не могли бы быть таковыми, если бы детям не были доступны фундаментальные схемы действия и внимания на начальном этапе процесса усвоения». Пожалуй, следует добавить к сказанному условие, что эти понятия должны быть развиты в ходе совместной с носителем языка деятельности. Но мы можем отложить обсуждение этого условия до рассмотрения самого процесса усвоения.
Подтверждение сформулированного выше общего положения содержится в скудном, но продолжающем расти списке универсалий, характеризующих усвоение языка. Б а у -е р м а н (1970) изучила данные по усвоению семантических отношений грамматических формул со средней длиной высказывания от 1,3 до 1,5 морфем в финском, луо *, английском и самоанском языках, описав их в терминах ранней Стадии 1 Брауна (1973) **. Мы воспользуемся модифицированными терминами, несколько отличающимися от варианта Бауерман.
Универсалии:
1. Агент — действие (например, Mommy push 'Мама толкать'),
2. Действие — объект (например, Bite finger 'Кусать палец'),
3. Обладание (например, Aunt car 'Тетя машина'),
4. Указательный маркер (например, There cow 'Там корова'),
5. Маркер признака (например, Big bed 'Большая кровать'). Полууниверсалии;
6. Локативный маркер
объекта (например, Car garage 'Машина гараж') действия (например, Sit bed 'Сядь кровать'),
7. Отрицание,
* Язык луо относится к семье восточносуданских языков; районы распространения — Кения и Танзания.— Прим, ред.
** Р. Браун ввел систему индексации развития грамматики в онтогенезе, не связанную с биологическим возрастом ребенка. В качестве показателя была выбрана длина высказывания, которая градуировалась от 1 до 5. Впоследствии показатели длины высказывания стали называться Стадиями: Стадия 1, Стадия 2 и т. д.— Прим. перев.
8. Рекурренция * (например, More nut 'Еще орех'),
9. Приветственное замечание (например, Hi spoon 'Привет, ложка').
На более позднем этапе Стадии 1, характеризующемся средней длиной высказывания до 2,0 морфем, универсальным является следующее отношение:
10. Реципиент действия —действие (например, Show me book 'Покажи мне книгу'; или Hear horn 'Слушай рожок').
Браун (1973) отмечает, что первыми тремя отношениями, которые он наблюдал у обследованных им детей, были:
агент — действие; действие — объект, и агент — объект, что представляет собой формы частичной реализации триады агент — действие — объект. Следующие семантические операции отмечались Брауном на начальном этапе усвоения языка: номинация, отрицание существования, рекуррентность, локатив, посессив и установление атрибутивных отношений.
Наблюдая, как дети на ранней стадии сочетают свои однословные высказывания с действиями или жестами, Гринфилд и др. (1972) получили похожий список отношений даже еще до появления простых предложений. Шлезингер (1974) интерпретирует эти первые отношения, выделенные Гринфилд и др., как расширение и дифференциацию понятийной сферы ребенка для оперирования агентами, действиями и объектами действий. Ниже приводятся первые восемь отношений:
Вокатив Mommy 'Мама', требуя что-либо Объект требования Milk 'Молоко', когда тянется за
Действие, выполняемое агентом Неодушевленный объект действия Действие неодушевленного объекта Человек, подвергающийся действию (или реципиент действия) Агент действия (или инструментальный агент) |
ним Gone 'Ушла', когда мать поки-
дает ребенка Spoon 'Ложка', когда мать достает
ложку Gone 'Ушла', когда мать говорит:
«The record is up there»
'Пластинка наверху' Mommy 'Мама', давая ей что-либо
Mommy 'Мама', передавая матери нож после безуспешной попытки резать этим ножом
* Термин «рекурренция» используется для обозначения случаев, когда высказывание ребенка фиксирует повторение ситуации, либо желание повторить что-то и т. д,— Прим. перев.
Эти различные группы данных дают основание считать, что ребенок на ранних этапах использования языка в значительной степени ориентирован на совместное с кем-либо выполнение действия (или его комментирование). Сюда входят не только агент, действие и объект, но и контроль, что представлено в форме посессива. Часть этих видов деятельности предполагает обращение внимания на предметы и людей, которые участвуют в этом процессе: номинация, указательное маркирование, отрицание существования, приветствие, локатив, а другая часть — комментирование того, на что обращено внимание, как это имеет место при маркировании признака.
Существуют ли какие-то особые трудности, связанные с выводом о том, что ребенок сам «имеет» намерения и что он строит гипотезы о том, что и у других людей они тоже есть? Ведь и то и другое предполагает, что ребенок понимает различия в отношениях агент — действие — объект — реципиент. Думается, что таких трудностей нет. Мы можем сделать вывод о наличии намерения на основании обычных критериев: направленность, требования, связанные с достижением конечной цели, замены одних средств другими, настойчивость и т. д. (ср. Б р у н е р 1964). Как мы увидим ниже, поведение ребенка организовано достаточно систематично, чтобы сделать вывод о том, что он может различать ситуации, в которых он сам является агентом, и ситуации, когда агентом оказывается другой. Несомненным подтверждением этого служит негативизм, который ребенок может демонстрировать задолго до момента, когда отрицание начинает реализовываться языковыми средствами. Подобный вывод, как отмечалось, основан на систематичности реакции ребенка, (ср. оценку того, «имеет» ли субъект какую-нибудь другую, отличную от данной, форму понятия в работе Брунер, Гудноу, Остин 1956) *.
Единственная особенность, связанная с видами понятий, которыми, как утверждается, оперирует ребенок, состоит в том, что они основаны на предположении о доступности Для ребенка «идеи» интерсубъективности, т. е. того, что Другие люди имеют интенции. Не противоречит ли это идеям Пиаже о децентрации? Подробное обсуждение этого вопро-Ga, несомненно, увело бы нас очень далеко от темы, но несколько замечаний все же могут быть сделаны, чтобы его
* Речь идет об известных экспериментах по изучению образования "снятий (concept formation),— Прим. ред.
прояснить. Во-первых, имеется много данных, показывающих, что ребенок начиная с возраста нескольких недель различает в своих реакциях категории людей и вещей (Т р е-в а р т е н 1974, ср. также с. 40 ниже) и по-разному реагирует на них. Известны также многочисленные факты, обзор которых сделала Робсон (1967), о специфической реакции младенца на контакт «глаза-в-глаза» и о том, что этот феномен имеет решающее значение в контакте между младенцем и ухаживающим за ним взрослым. Более того, как нам известно из исследований (Бракбилл 1967)^ а также (Рейнголд, Гевиртц, Росс 1959), число вокализаций и улыбок у младенца может быт' значительно увеличено с помощью таких же реакций взрослого. В ряде последних работ (М а р а т о с 1973; М а у н а у д, личное сообщение, 1973 и Мелтзоф, личное сообщение, 1974) показано, что в первые недели жизни ребенок может имитировать мимические и ручные жесты взрослых, хотя он, очевидно, не может «видеть» своих собственных реакций (по крайней мере при мимической имитации). Мы также несколько подробнее рассмотрим данные, полученные в ходе нашего собственного исследования, о том, что уже в 4-месячном возрасте ребенок может проследить за тем, куда направлено внимание экспериментатора.
Все сказанное вовсе не означает, что ребенок рождается с «законченной концептуальной схемой», предназначенной для интерпретации феноменов межличностных отношений, что он с самого начала «знает» о совместной деятельности с другим человеком, или знает об интенциях другого человека. Скорее это означает, что у ребенка есть врожденная способность строить такие схемы. Он делает это, интерпретируя данные обратной связи, поступающие от другого человека, как события особого класса, т. е. межличностные события, в отличие от прочих. И ему очень помогает в этом существование систематического интенционального (или подобного ему) поведения людей, с которыми он вступает в контакт.