М.Ю. Лермонтов.
Приобретен городом в 1912 г.
Вхожу в первую комнату. В ней два окна, выходящие во двор. На стенах венки, фотографические снимки. В одном углу икона и небольшой круглый столик; возле столика на полу – два плоских куска от дерева, росшего при жизни поэта под окном его комнаты и теперь спиленного. Эта комната непосредственно сообщается с другой, та поменьше – ее окно также выходит на двор, у окна ломберный стол, возле него на подоконнике прикреплен клочок бумаги с надписью: «Стол из квартиры княжны Мери» («Герой нашего времени»). Рядом, напротив двери, диван, обтянутый дешевой материей, уже пришедшей в ветхость, на спинке дивана тоже клочок бумаги, гласящий: «Диван из квартиры княжны Мери». В углу, направо от дивана, большое разбитое зеркало. На нем бумажка с пояснением: «Зеркало из квартиры княжны Мери». На стенах венки.
Разумеется, найдутся посетители, которые не усомнятся в том, что этот стол, диван и зеркало принадлежали действительно княжне Мери, верят же в это лица, заведующие Домом Лермонтова»,
Профессор Семенов выражал опасение, «что этому домику грозит опасность сделаться складом ненужных предметов, – предметов, замечательных только тем, что ими владели действительные или предполагаемые прототипы героев поэта и его современники». Профессор добавлял, что такая опасность существует, и привел в пример статью в местной газете «Кавказский край», в которой сообщалось, что в Лермонтовский домик будет передан мундир генерала Верзилина.
«Две другие комнаты этого домика выходят окнами в сад. В большей – кабинете поэта – два окна[30], в меньшей – одно. На стенах – портреты Лермонтова, венки. В кабинете, между окнами, – письменный стол Лермонтова. Налево, в углу, – его кресло. Крышка стола голая, и только в одном месте сохранился едва заметный клочок зеленого сукна».
Профессор заходил в «Домик» дважды, и оба раза посетителей было немного. Объяснения давал сторож.
XIV
Кто же посещал «Домик Лермонтова» в те первые годы существования музея?
Журналист М.О. Пантюхов вспоминает, как он в 1926 году зашел в «Домик» и, заинтересовавшись дореволюционными книгами для записи впечатлений, получил и просмотрел «целую охапку книг, толстых, выцветших, в потрепанных переплетах...»[31]
«Мне сейчас, конечно, очень трудно вспомнить все то, что я перечитал в этих книгах, написанных в разное время, разными людьми, разными почерками, – пишет М.О. Пантюхов. – Но общее впечатление у меня осталось такое: большинство дореволюционных записей говорит о том, как, в сущности, мало знали, ценили и уважали великого поэта. Большинство записей сделано школьниками, гимназистами, реалистами, кадетами, и в них хрестоматийный Лермонтов. Вот одна из записей, запомнившаяся мне: «По небу полуночи ангел летел и тихую песню он пел»... Подпись – гимназист 6-го класса, и следует фамилия.
Ни одного слова о Лермонтове, о своих чувствах, о своем впечатлении. Этакое убожество мысли!
В других записях школьники писали несколько лучше, подробнее, цитировали стихи Лермонтова, но и в этих записях Лермонтов не выходил за рамки хрестоматий, рекомендованных министерством народного просвещения для школ.
Вспоминается запись двух офицеров Нижегородского полка, которые, выражая, сожаление о смерти Лермонтова, одобрительно похлопывали его по плечу за то, что он поступил по долгу чести, как настоящий нижегородец, и что они, поэтому, гордятся им.
Но вот крепко врезавшаяся в память запись в книге не то 1912, не то 1913 года.
Красивым, четким, канцелярским почерком записано: «Сего числа «Домик М.Ю. Лермонтова» посетил его высокопревосходительство министр земледелия с супругой. Его высокопревосходительство остался очень доволен осмотром. Адъютант штаб-ротмистр...» и дальше собственноручная запись супруги царского министра; «Ах, молодежь, до чего доводит ваша горячность и легкомысленность. Об этом говорит трагическая судьба поэта-офицера Лермонтова...»
Характеристика посетителей «Домика» в годы 1912-1915, данная г. Пантюховым, в общем, верна. Ведь его посетителями были, главным образом, лица, приезжавшие на Кавказские Минеральные Воды кто для лечения, а кто просто, чтобы поразвлечься. Они заходили в «Домик» чаще не потому, что их влекла туда любовь к поэту, а чтобы отдать дань времени.
Трудовая интеллигенция, хорошо знавшая и горячо любившая поэта, не очень часто попадала тогда на курорты, потому в «Домике» ее бывало немного. Такие посетители, как профессор Семенов, журналист Яков Львов, артист студии Станиславского Литвинов были исключением, и не они определяли массовый облик посетителей «Домика».
Простым же трудовым русским людям курорты были совсем недоступны. Они и не знали «Домика».
В этот период бесхозяйственного состояния Лермонтовской усадьбы Кавказское горное общество не переставало заботиться о том, как бы вывести ее из тяжелого положения. По его инициативе в конце 1915 года был создан организационный комитет. На комитет возлагались надежды, что он сумеет найти выход из создавшегося тяжелого положения. Для заведования «Домиком» был избран специальный попечитель.
Сначала комитет состоял только из членов Кавказского горного общества, но в следующем, 1916 году, он пополнился представителями от города и от управления Кавминвод.
Кавказское горное общество денег не имело, содержать Лермонтовскую усадьбу оно не могло. Член общества проф. В. Дубянский утверждал, что общество приняло на себя только «нравственную обязанность всемерно поддерживать в сохранности усадьбу, но оно никогда и не предполагало брать на себя заботу материального характера».
Большие надежды возлагал Лермонтовский комитет на добровольные пожертвования посетителей «Домика». Для этих пожертвований была вывешена кружка. В обращении к посетителям говорилось: «На поддержание, содержание, предполагаемое реставрирование домика и на пополнение организуемых при нем Лермонтовского Кавказского музея и Лермонтовской библиотеки можно опускать собственноручно в кружку добровольные пожертвования».
Увы! Пожертвований не хватало даже на самые мелкие хозяйственные расходы. О реставрации «Домика» тогда нечего было и думать.
С воззванием о поддержке Кавказское горное общество и Лермонтовский комитет обратились также «к учреждениям, организациям и лицам, имеющим возможность содействовать пополнению музея».
Воззвание было разослано в газеты всех губернских городов России. В местные же учреждения – городскую думу и Управление Вод были направлены пространные ходатайства.
У города испрашивалось ежегодное ассигнование в сумме 300 рублей «хотя бы на библиотеку при «Домике». При обсуждении этого вопроса гласный Савельев заявил: «У города всякая копейка должна быть на счету... Я просил бы этот вопрос отложить совершенно».
И его отложили «совершенно». «Домику» было выдано только единовременное пособие в сумме 150 рублей, да Управление Кавказских Минеральных Вод внесло 300 рублей. Таким было материальное положение музея в 1916 году.
И все-таки, как свидетельствовал попечитель музея, «весной этого года домик открыл свои двери совершенно неузнаваемым».
Зеркало и диван не выдавались более за принадлежавшие княжне Мери. Музей пополнялся новыми экспонатами: «Общественность живо откликнулась на воззвание: от частных лиц поступило более ста экспонатов, среди них такие ценные, как прижизненные издания произведений Лермонтова. Для объяснений была приглашена сотрудница».
Эта сотрудница была единственным платным работником в «Домике», не считая сторожа. Да и она проработала только до осени. Попечитель музея, как позднее и заведующие, никакой платы не получал.
«Нельзя не отметить роль отдельных общественных деятелей, отдававших «Домику» много внимания и забот. Это, прежде всего, педагог Д.М. Павлов, положивший много труда на создание в «Домике» музея. Это известный фотограф Г.И. Раев, который был первым хранителем Лермонтовской усадьбы. Григорий Иванович не только одарял «Домик» своими художественными фотоснимками лермонтовских мест и видов Кавказа, он еще заботливо отыскивал вещи, имевшие какое-то отношение к Лермонтову или его эпохе. Им были разысканы в Кисловодске диван и трюмо из дома Реброва, где некоторое время жил Лермонтов. Это те самые экспонаты, которые кто-то снабдил ярлыками «вещи княжны Мери». Я.Д. Верховец много лет прожил в Лермонтовской усадьбе (в большом доме) и собрал большой материал для истории «Домика». Якову Дмитриевичу многим обязан и автор настоящей работы.
15 июля 1916 года исполнялось 75 лет со дня гибели Лермонтова. Местные газеты уделили большое внимание этому юбилею. В предъюбилейные дни печатались статьи, посвященные Лермонтову. В одной из статей автор Андреев выразил пожелание видеть «Домик» как человеческое жилье, а не склад вещей». Статья вызвала оживленную полемику.
В день юбилея пятигорские газеты посвятили памяти поэта целые страницы. Предполагал широко отметить эту дату Лермонтовский комитет, но, как сообщалось в местной газете, «лермонтовские торжества откладываются по независящим от Лермонтовского комитета обстоятельствам». Комитету пришлось ограничиться устройством скромного литературного вечера в «Домике». Устроители назвали этот вечер «Лермонтовскими поминками».
Осенью 1916 года «Домик» вновь оказался в печальном положении. Об этом заявлял попечитель музея в докладной записке, направленной Кавказскому горному обществу с просьбой рассмотреть вопрос о «Домике» в экстренном порядке. Не предлагая мер для изменения того положения, которое создалось в «Домике» за время его отсутствия в летние месяцы, попечитель обрисовал состояние «несчастного, забытого» лермонтовского памятника.
«Мое глубокое убеждение, что для Горного общества заботы о Лермонтовской усадьбе совершенно непосильны, – писал попечитель. – Оно не имеет средств, чтобы поддерживать ее от разрушения, оно не имеет сил, чтобы из домика сделать поучительную реликвию, оно, наконец, или не может, или не желает устроить так, чтобы осмотр усадьбы публикой был удобен для последней и приличен. Усадьба – эта российская реликвия – теперь вотчина эксплуатирующего ее в своих выгодах сторожа... В эксплуатации публики участвует вся семья сторожа, включительно до его малолетней дочери. Домика никто не пополняет. Порядка в нем никто не поддерживает. Объяснений посетителям или совсем не дают, или дают заведомо ложные. (Нанятая для объяснений сотрудница ушла). Словом, тут царит такое вопиющее безобразие, которое осуждается и молвой, и прессой, мимо коего ни один из сознательных почитателей поэта не может проходить без благоразумного негодования».
Еще резче обрисовал положение «Домика» тот же попечитель через два месяца, 6 ноября 1916 г., в статье «О Лермонтовской усадьбе», напечатанной в газете «Пятигорское эхо».
«Крыша домика протекает, в коридоре во время дождя просто потоп, в углу сада огромная мусорная куча, которая разлагается, сад и двор «обильно» поливаются помоями, сад лишен ухода, деревья гибнут. Так, засохла современная Лермонтову акация, портится красавец грецкий орех – истинная гордость Северного Кавказа».
Впервые в 1916 году был проведен учет посетителей: за год в «Домике» побывали 620 человек.
В 1917 году наконец-то прекратил свою «деятельность» словоохотливый сторож. Объяснения посетителям давали члены Кавказского горного общества и Лермонтовского комитета, дежурившие в музее по очереди.
День гибели Лермонтова – 15 июля – был скромно отмечен в стенах «Домика». Впервые в этом году чествование памяти поэта обошлось без традиционной панихиды. Уже чувствовалось во всем веяние приближающейся революционной грозы.
В книге отзывов посетителей «Домика» стали появляться записи рабочих. 10 августа рабочий-металлист из Воронежа П.М. Смирнов, побывав в музее, записал: «Память о Лермонтове останется навсегда».
Из госпиталей (а их было много в Пятигорске во время войны) приходили офицеры, иногда и солдаты.
Среди записей этого периода обращает па себя особое внимание безыскусственная запись чеченца Джамбулатова: «Здравствуй, великий поэт! Не умер ты в сердцах горцев. Лучшую память тебе, кунаку, мы уделим. Ты один из русских так отнесся к нам».
Гражданская война ничем не затронула «Домик»... Он остался цел и невредим, хотя и не был окружен особым вниманием и заботой.
Кончилась гражданская война.
В 1920 году Советским правительством был издан декрет о национализации музеев.
С установлением в Пятигорске в 1920 году Советской власти начинается и новая история «Домика». Лермонтовскую усадьбу взял под свое покровительство Народный университет. Созданный в Пятигорске на общественных началах, университет этот, правда, не располагал никакими средствами. Он не мог сделать необходимый наружный ремонт, не имел возможности привести «Домик» в порядок и внутри. Но он охранял усадьбу, а это уже было немало для того трудного времени. В том, что первой организацией, позаботившейся о «Домике» в те годы, был именно Народный университет – знамение той неповторимой эпохи.
Непосредственная забота о «Домике» была возложена на естественно-исторический кабинет Народного университета. Кабинет этот был организован из экспонатов музея Кавказского горного общества и помещался в большом доме Лермонтовской усадьбы. Заведующий кабинетом заведовал и «Домиком».
Состав посетителей «Домика» резко изменился. Характерна для этого времени запись, по-видимому, красноармейца Николая Просих. 16 июля 1920 года он был в музее и записал: «Если б не волна революции разразилась, то и мне – пролетарию – не пришлось бы посмотреть тот домик, где когда-то жил народный писатель и великий гений М.Ю. Лермонтов. Да здравствует пролетарская революция 25-го октября, да здравствует Красная Армия!..». Надо было видеть, как воспринимали эти новые посетители рассказы о жизни Лермонтова, о его произведениях. Записи в книгах впечатлений за эти годы подкупающе искренни и трогательны. В этих записях чувствуется большое тепло и любовь к поэту, возмущение убийством Лермонтова, горькое сожаление о том, что поэт так рано ушел из жизни.
М.О. Пантюхов рассказывает, что он был потрясен одной записью. Корявым, неровным почерком малограмотного человека записаны живые слова: «Жалко мне вас, товарищ Лермонтов». И подпись: «Красноармеец караульного батальона».
В 1922 году естественно-исторический кабинет был передан вместе с «Домиком» в ведение Губполитпросвета подотдела Терского губернского отдела народного образования. Тогда впервые заведующий «Домиком» стал получать заработную плату.
Состояние Лермонтовской усадьбы было в это время плачевно. Акт обследования ее Губполитпросветом гласил: «Ограда усадьбы в некоторых местах рассыпалась, ворота сгнили, двор зарос травой. Левая стена у переднего домика выдалась наружу и грозит рассыпаться. Подвальные этажи домиков в хаосе, и вообще вся усадьба производит впечатление запустения».
Прежде всего, надо было раздобыть средства. Заведующий Тергубполитпросветом обратился с воззванием: «Ко всем! «Домик Лермонтова» в Пятигорске, – несомненно, одна из драгоценных реликвий прошлого, сохранение этой исторической и культурной ценности – обязанность всех граждан Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, строящей новое общество на основах знания и культуры.
Лишь бедность, доставшаяся нам от войны, не дает возможности развернуть полностью меры, необходимые для совершенного развития «Домика Лермонтова» в первоклассную культурную ценность. «Домик Лермонтова» переживает большие затруднения в финансовом отношении. Обязанность всех граждан, всех почитателей Лермонтова, всех, дорожащих памятниками культуры, прийти на помощь государству. Само собой разумеется, что активная денежная помощь «Домику Лермонтова» явится лучшим способом закрепления нашего сочувствия к памяти поэта. Не сентиментальными фразами, а действительным участием должны мы доказать свою заботу о «Домике Лермонтова», свое преклонение перед великим поэтом России. Призываю к деятельности!»
Обращение это было разослано всем учреждениям городов Кавказских Минеральных Вод и опубликовано в газете «Терек».
На него живо откликнулись советские учреждения, хозяйственные и кооперативные организации. Сохранение Лермонтовской усадьбы перестало быть заботой только того учреждения, в ведении которого она находилась. Помогали кто чем мог: деньгами, предоставлением специалистов, рабочей силы, бесплатным отпуском материалов, электроэнергии, дров и т.п. Для приведения усадьбы в порядок было организовано несколько субботников.
Для улучшения материального положения «Домика» впервые была установлена входная плата: вначале билет стоил пять, затем семь, далее восемь и, наконец, десять рублей... Но что могли значить в бюджете музея эти более чем скромные цифры, когда рубль в те годы не имел цены и счет шел на миллионы.
«Усадьба в общем приняла такой привлекательный вид, в каком она никогда не находилась за все время своего существования... Лермонтовская усадьба стала действительно культурным уголком», – писал редактор газеты «Терек» М. Санаев.
Но приведение усадьбы в порядок было только началом большой и трудной работы по созданию музея в «Домике». У молодых культурных советских учреждений не было тогда ни опыта, ни четких планов. Все было внове. Встречались и совсем непредвиденные трудности. Терскому губполитпросвету пришлось столкнуться с таким положением: воинствующие безбожники города подняли вопрос о том, чтобы Лермонтовский музей ликвидировать, а в «Домике» организовать антирелигиозный музей. Даже в самом Губполитпросвете нашлись защитники этого нелепейшего предложения. Они доказывали, что в первые годы после революции борьба с религией должна вытеснить все другие виды культурной работы. Как раз в это время политпросвет получил большую коллекцию экспонатов, разоблачающих различные религиозные культы. Это и послужило толчком для предложения о создании антирелигиозного музея[32].
В конце концов «Домик» не был дан в обиду, и Лермонтовский музей в нем удалось создать.
15 июля, в 81-ю годовщину со дня гибели поэта, было организовано и «Первое Лермонтовское торжество», как названо в официальном отчете это чествование памяти Лермонтова. Торжество, правда, было очень скромным: состоялся только митинг у памятника Лермонтову в сквере и молчаливое посещение «Домика».
Более полугода велась работа по созданию музея. В марте 1923 года музей был открыт.
Вот как охарактеризовали проделанную работу первые посетители музея: «В устройство музея «Домик Лермонтова» вложено много любви и внимания к памятнику, столь ценному для Пятигорска. Надеемся, что прежнего запустения больше не увидим. Рабочие и крестьяне любят и ценят искусство глубже, чем это казалось для идеологов буржуазии.
Зам. зав. Тергубкоммунотделом Викторов».
16 мая в «Домике» побывал А.И. Микоян, в то время секретарь Юго-Восточного бюро ЦК РКП(б). В книге впечатлений рукой А.И. Микояна записано: «Несомненно, музей имени Лермонтова является лучшей достопримечательностью Пятигорска».
Сопровождавший А.И. Микояна секретарь губкома РКП(б) товарищ А. Подгорный записал: «Любовь к делу превозмогла все материальные трудности. Какая кропотливость, сколько стремления сохранить историко-художественные ценности».
Много труда и подлинной любви к поэту вложили в дело создания музея такие энтузиасты, как В.П. Шереметов – первый директор «Домика», его преемник, бывший сотрудник губоно В.И. Егоров, а также М.И. Санаев, редактор газеты «Терек», одно время заведовавший Тергубполитпросветом.
Доброй славе «Домика» немало способствовала племянница Лермонтова, Е.А. Шан-Гирей[33].
Сотрудники музея не могли припомнить такого дня, когда Евгения Акимовна не бывала в «Домике». А если ее иногда и не было, посетители непременно спрашивали о ней: так она была популярна. Тогда за Евгенией Акимовной посылали, и она никогда не отказывалась прийти.
Надо было видеть, как слушали эту маленькую, сухонькую, с большими живыми глазами, необычайно скромную старушку. Всегда в черном платье с белым воротником, заколотым чудесной старинной камеей, она говорила очень тихо, а слушатели стояли, словно завороженные, затаив дыхание.
Да и как можно было иначе слушать эту милую, трогательную в своей старости племянницу поэта. Ведь то, что она рассказывала, она знала от родителей – непосредственных свидетелей жизни Лермонтова. Отец ее с детских лет почти не расставался с Михаилом Юрьевичем, а мать была свидетельницей последних дней жизни поэта в Пятигорске. Так почти вся жизнь Михаила Юрьевича Лермонтова прошла на глазах ее родителей.
Всегда волнующим был рассказ Евгении Акимовны о вечере, после которого Лермонтов был вызван на дуэль.
– Молодежь часто собиралась в доме бабушки – Марии Ивановны Верзилиной – рассказывала Евгения Акимовна. – Танцевали, играли в фанты, «хоронили» золото – игра такая была... В тот вечер тоже собрались в нашем доме. Как всегда, танцевали. Мама сидела с Львом Сергеевичем Пушкиным и Михаилом Юрьевичем на диване. Оба были остроумцы и, как вспоминала мама, в этот вечер особенно много острили. Ну, и, конечно, много смеялись. А моя тетя – Надежда Петровна, – которой Лермонтов посвятил шуточный экспромт, стояла около рояля и разговаривала с Мартыновым...
– Так рассказывала мне мама, – заканчивала Евгения Акимовна и добавляла, что об этом вечере ей приходилось слышать много-много раз.
Приходили часто в наш дом приезжие и просили маму рассказать, как это случилось.
Говорила Евгения Акимовна о том, что было уже хорошо известно, но живая связь с событиями того вечера волновала слушателей.
Если кто-нибудь задавал вопрос о камее, Евгения Акимовна, почему-то смущаясь, рассказывала: «Это камея моей мамы. Она всегда ее носила» – и, чуть улыбаясь, добавляла грустно: «Может быть, и в тот вечер она была на ней»[34]. До последних дней жизни не прерывала Евгения Акимовна тесной связи с «Домиком».
В 1923 году исполнялась 82-я годовщина со дня гибели Лермонтова. Для проведения юбилея при «Домике» было создано организационное бюро. Это первое после Великой Октябрьской революции торжественное чествование памяти поэта было проведено как-то особенно тепло. Участвовал народ, не избранная, приглашаемая по билетам публика, а люди, пришедшие, с искренним чувством любви к поэту.
Организаторы юбилея объясняли, почему память поэта чествуется в Пятигорске не в связи с установившимися датами: 50, 75, 100-летие и т.д. со дня рождения или смерти: «Пятигорье связано с Лермонтовым более тесно, чем какая-либо другая местность, и потому более других обязано чествовать поэта».
Организационное бюро разработало обширную программу двухдневного чествования памяти поэта. В первый день, 28 июля[35], доклады о жизни и творчестве Лермонтова, концерты, литературные вечера, спектакли из произведений юбиляра проводились в Рабочем клубе (ныне городской театр), в Лермонтовской галерее, в доме работников просвещения, в красноармейском клубе, в школах, кинотеатрах. Все это выполнялось комсомольцами, членами союза Рабис, учителями и прочей интеллигенцией города.
На второй день, 29 июля, это было воскресенье, состоялось массовое шествие к месту дуэли. К четырем часам дня двор музея и Лермонтовская улица перед музеем, тогда обширная площадь, заполнилась собравшимися. Стройные колонны организаций, пришедших с развернутыми знаменами и венками из живых цветов, автомобили, украшенные флагами и цветами, дети с огромными букетами направились около пяти часов к месту дуэли. Впереди колонны везли большой портрет Лермонтова, украшенный гирляндами из живых цветов. Этот портрет (работы художника И. И. Крылова) висел в Лермонтовской галерее, над сценой, со дня открытия галереи в 1901 году. Портрет сияли для юбилейных торжеств, и теперь он возглавлял шествие.
Под музыку духового оркестра колонна направилась от «Домика» сначала к Лермонтовскому скверу. К подножию памятника поэту было возложено множество венков. Затем шествие вышло по Советскому проспекту (ныне проспект имени Кирова) на улицу Карла Маркса и далее, мимо Теплого Нарзана, к месту дуэли. Три докладчика выступали в толпе народа: ведь тогда еще не было микрофонов.
В этот же день к памятнику на месте первоначального погребения Лермонтова на городском кладбище были возложены венки.
К юбилейным дням группой горячих почитателей поэта был выпущен литературный сборник «Пятигорье – Лермонтову» с подзаголовком: «Первое чествование за время после революции». В предисловии к сборнику редактор объяснял: «...раньше нам, людям нового общества, некогда было чествовать Лермонтова, теперь имеем эту возможность, и наше чествование является первой оценкой Лермонтова за время революции». Сборник был издан тиражом всего в 500 экземпляров, поэтому сейчас является редкостью. Участниками сборника были исключительно пятигорцы.
К этим же дням было приурочено открытие Лермонтовского общества, которое, правда, просуществовало всего несколько дней. Надолго сохранились в памяти участников лермонтовских торжеств эти дни, которые стали данью поэту, обессмертившему город своим творчеством.
Через несколько дней после юбилея, в августе 1923 года, в газете «Известия» было опубликовано распоряжение правительства РСФСР. В пятом пункте этого распоряжения «Государственные музеи, состоящие на местном бюджете», значилось под №75:
«Пятигорск. Домик Лермонтова».
Это было событие огромной важности! Тотчас же после этого Лермонтовской усадьбе была выдана охранная грамота. Теперь уже не могло быть и речи о ликвидации «Домика». Решением правительства навечно утверждалось его значение именно как литературного памятника.
Побывало в «Домике» за 1923 год почти две тысячи человек.
Музей завоевал популярность, но как же трудно было ему перебиваться на те скудные ассигнования, которые Губполитпросвет выкраивал для него из своего тоже небогатого бюджета. Не было еще тогда у Советского государства, залечивавшего тысячи ран, возможности выделить «Домику» значительные материальные средства.
Чтобы как-то вывести музей из его тяжелого положения, была применена временная мера: музей переведен на хозрасчет. Мера эта встретила резкое осуждение тех, кто вложил немало сил в восстановление «Домика». «Разве можно допустить такое нелепое положение!» – негодующе восклицал в газете «Терек» ее редактор М. Санаев. Однако нелепое положение было допущено и утвердилось надолго.
Перевод на хозрасчет поставил музей в еще более трудное положение. Входной платы, а она была единственным источником дохода, не хватало даже для проведения мелкого ремонта. Об улучшении же содержания музея, о приобретении экспонатов не могло быть и речи. Мизерным было количество сотрудников. (В 1926 году штат состоял только из заведующего музеем и сторожа).
В 1927 году содержание «Домика» было возвращено местному бюджету. Принявшая в том году музей Н.И. Логазидзе горячо взялась, прежде всего, за создание новой экспозиции. На те небольшие средства, которые были отпущены на улучшение работы, ей удалось к весне 1928 года все же много сделать. Это было известным шагом вперед, хотя экспозиция и не отличалась ни богатством, ни, разумеется, научностью разработки. О содержании этой открытой в 1928 году экспозиции можно судить по акту проверки музея, которая была произведена бригадой учителей Пятигорского гороно 20 июня. В акте говорится: «Под музей занято пять комнат. В первой помещаются виды «Домика», копии лермонтовских картин, иллюстрации к некоторым произведениям поэта, витрины с произведениями различных изданий.
Во второй (зал) – зеркало времен Лермонтова, ломберный стол, столик круглый, 2 стула, диван, овальный столик со стеклом, шкафчик для посуды, снимки города Пятигорска. Здесь же находится уголок, где собраны материалы, связанные с историей дуэли.
В третьей (кабинет Лермонтова) – портрет М.Ю. Лермонтова, фотографии его родственников, типы горцев (гравюры), письменный стол и кресло М.Ю. Лермонтова.
В четвертой – собран юбилейный материал, модель памятника Лермонтову, фотографии памятников Лермонтову, венки, ленты и небольшая библиотека.
В прихожей – бюст поэта, выставка Госиздата произведений Лермонтова (книги продаются посетителям), книга впечатлений посетителей...»
Как бы то ни было, при всей своей скромности эта первая в послереволюционные годы экспозиция свидетельствовала о том, что музей в меру своих сил и возможностей старался показать экспонаты, связанные с жизнью и творчеством поэта.
29 июля 1928 года в Лермонтовской галерее был организован Лермонтовский утренник. Выступал на нем с большим докладом профессор Московского университета П.Н. Сакулин. По окончании программы Сакулин предложил присутствовавшим отправиться в «Домик», «в котором прошли последние дни короткой, горькой жизни поэта». Участники утренника пришли в музей и попросили директора «Домика» пригласить Е.А. Шан-Гирей. С большим вниманием слушали ее рассказ о том, как на стене «Домика» в 1884 году укрепляли мемориальную доску[36].
«Народу было множество», – говорила Евгения Акимовна.
В последующие годы работники музея работали над восстановлением в «Домике» бытовой обстановки времен пребывания в нем Лермонтова. Директор музея списывается с Пушкинским домом и Ленинградским отделением Государственного музейного фонда. Он едет в Ленинград, получает там копию маслом с картины Лермонтова «Штурм Варшавы», несколько кресел, стулья, янтарные чубуки к трубкам и еще кое-какие экспонаты, относящиеся к дворянскому быту первой половины XIX века.
Но материальное положение музея продолжало оставаться очень тяжелым. Финансовые трудности были настолько велики, что руководство музея вынуждено было – сейчас это звучит дико и невероятно! – сдать пятую комнату «Домика» (пристроенную в 80-х годах) частным жильцам.
Разумеется, подобную меру трудно оправдать. А к чему она привела, можно судить по тем статьям, которые вскоре появились в местной и центральной прессе. «Главной и наиболее популярной достопримечательностью Пятигорска продолжает считаться «Домик Лермонтова», затерявшийся на улице имени поэта у подножия Машука, – писала 12 ноября 1929 года выходившая в Ленинграде «Красная газета». – За последнее время он находится на положении фактически беспризорного. Прежде всего, произведена варварская «реставрация»[37] «Домика» с современной покраской, возведением пристроек, разбивкой мещанского палисадника и вообще превращением всей усадьбы, имеющей всесоюзное историческое значение, в доходную статью, будто бы оправдывающую вселение сюда частных постояльцев. И вот по двору усадьбы развешивается для сушки белье, бродят куры, в углу где-то хрюкает свинья, в беседке кто-то прохлаждается душем... Заведующие «Домиком» часто меняются, и каждый из них оставляет по себе самую печальную память...»
Через две недели после этой корреспонденции, 24 ноября 1929 года, в пятигорской газете «Терек» появилась заметка под заголовком «Уплотненный Лермонтов».
«Лермонтову с его историческим домиком в Пятигорске не повезло.
Лермонтова уплотнили.
Отдел народного образования заселил усадьбу Лермонтова новыми жильцами.
Усадьбу опошлили занавесочками, клумбочками, преобразившими ее первоначальный вид, через двор протянулись веревки для сушки белья, в глубине двора декорацию дополнил, собою вместительный и донельзя грязный мусорный ящик. Если сюда добавить непросыхающие лужи мыльной воды после стирки белья, домашнюю живность... пейзаж получается крайне оживленный...
...Такое отношение к историческому памятнику нетерпимо, оно позорит не только Терский ОНО, но и все общественные и культурные организации округа».
Картина, нарисованная в приведенных корреспонденциях, безотрадна, но она не изменилась и в 1930 году. Кстати, из истории этого года старые работники «Домика» запомнили только такой случай: со стен музея исчез портрет Мартынова 40-х годов прошлого столетия, то есть того возраста, в каком он стрелял в Лермонтова. Любопытно, что, как, потом оказалось, портрет был не украден, а «снят» со стены музея внуком Мартынова («чтобы дед не подвергался издевательствам», – заявил в свое оправдание любящий внук).
В 1931 году Лермонтовская усадьба была освобождена от жильцов.
XV
В 1932 году «Домик» частично реставрировали. При этом выяснилось... впрочем, подробнее всего о том, что выяснилось, сказано в акте о произведенной реставрации. Он датирован 10 апреля 1932 года.
«При снятии штукатурки оказалось, что под дранью, на которую сделана последняя, сохранились еще в некоторых местах значительные куски бумаги, а в некоторых местах дерево смазано раствором мела и глины. Последнее еще раз подтверждает, что стены домика не переделывались, а остались те самые, которые составляли жилище поэта в 1841 году».
Вспомним описание «Домика», сделанное Мартьяновым: «Низкие приземистые комнаты, стены которых оклеены не обоями, но простой бумагой, окрашенной домашними средствами...» И далее: «В приемной бумага на стенах окрашена была мелом и потолок выбелен тоже мелом...»
Да ведь это же документальное доказательство того, что стены «Домика» – молчаливые свидетели жизни Лермонтова – сохранились до наших дней! В этом смысле реставрация 1932 года принесла ценнейшие результаты.
Внешне «Домику» был придан приблизительно тот вид, какой он имел до переделок: был убран железный навес над входной дверью, укорочен коридор, изменен размер окошка в бывшей буфетной. Вместо двухстворчатой входной двери была навешена одностворчатая. Но зато внутри «Домика» были сделаны нарушения его первоначального вида: заложена дверь из кабинета Лермонтова в спальню Столыпина и открыты двери из кабинета Лермонтова и Столыпина в пятую, позднейшей пристройки комнату. Самое же главное, что сделало «Домик» очень похожим на ранний фотоснимок 1877 года, было то, что стены его обмазали глиной и побелили. Снесена была, наконец, беседка в саду, которая вызывала так много вопросов у посетителей и нареканий со стороны печати. Еще одно удалось сделать директору «Домика» С.Д. Короткову: он добился перевода музея на краевой бюджет, а это значительно улучшало материальное положение «Домика» и поднимало его значение.
Остановиться бы тогдашнему директору музея Короткову на этом. Не были бы воспоминания о нем омрачены его дальнейшей деятельностью. Но ему, видимо, захотелось сделать свой «вклад» в лермонтоведение. Однако, прежде чем говорить об этом «вкладе», необходимо хотя бы вкратце познакомить читателя с его творцом. Достаточно живое представление о Короткове дает выписка из докладной записки научной сотрудницы музея Ушаковой на имя музейного отдела Наркомпроса и один из приказов по «Домику Лермонтова».
Ушакова зашла в музей по вывешенному на воротах объявлению о том, что музею требуется научный сотрудник. Она рассказала директору, что имеет высшее образование, преподавала литературу в Военной академии в Ленинграде. Выслушав ее, директор хитро прищурился и спросил: «А ты скажи по правде – грамоте-то знаешь?» – и пояснил при этом, что «грамота-то, видишь, какая, слово-то, думаешь, пишется так, а оно совсем иначе...»
Ушакова была принята в музей, но вскоре же заслужила выговор. За что? Вот приказ по «Домику Лермонтова» за №6 от 9 марта 1936 года:
«Принимая во внимание, что тов. Ушакова в кратковременной своей работе уже допустила целый ряд недопустимых поступков, а именно: 1) Ушакова носит в ушах серьги, а когда выходит в музей для дачи объяснений экскурсиям, среди экскурсантов нередко находятся тт., которые отрицательно относятся к этому наряду прошлого, этому обычаю дикарей. Я поставил перед Ушаковой вопрос так, чтобы она в музей больше с серьгами в ушах не заходила, но она до сего времени продолжает грубо не выполнять моего распоряжения. 2) Когда приходят большие экскурсии, некоторые экскурсанты проявляют желание пройти в музей без билетов, но т. Ушакова упорно не выходит <