— Доминик говорил, что поссорился с Тони перед отъездом, — вспомнил Драко. — И что почувствовал там — если бы решил уйти от него совсем, то его бы накрыло, как и других. Только то и держало, что…
— …Правильный выбор, — помог ему Гарри. — Поэтому разрушение не поднималось выше. До сути… мага.
— И поэтому, когда он ходил с Гермионой, только головная боль — и все…
Они уставились друг на друга.
— Цельное ментальное поле сдерживает пораженный эмоциональный фон? — предположил Драко. — Или — цельное…
Гарри выдохнул и запрокинул голову.
— Скажи тогда уж… в данном случае — цельный земной… или воздушный маг… удержит любого огненного или водного… — он рухнул на подушки и хрипло рассмеялся. — Ты только что обосновал, почему всегда мог удержать меня… куда бы я ни падал…
— Я люблю тебя, Поттер, — философски протянул Драко. — А удержать тебя может и Луна, если вдруг так случится, что ты… что меня не окажется рядом.
Все еще улыбаясь, Гарри покосился в его сторону.
— Нет, — прошептал он. — Это — другое. Связь магов, какой бы она ни была… Драко, это не о том. Луне будет сложнее на три порядка, если мы с ней поедем… туда… вдвоем… Она удержит меня, а я ее, потому что… ну, она же — моя семья… Но это именно подпитка чувств, а не…
— Ты не прав, — улыбнулся Драко. — Вообще, это ты сейчас тут весь кодекс взаимодействия стихий разложил, если ты не заметил. Хоть его и составляли в темное средневековье, но эмпату действительно нужен логик, а импульсивному и взрывному магу — тот, кто чувствует варианты событий.
— Парами, Драко! — Гарри поднял руки и зарылся пальцами в волосы. — Туда нужно отправляться парами. Даже если ты или Панси… не чувствуете фона, не можете… на него влиять… вы можете удержать нас с Луной. Я даже не представляю, что будет, если запихать ее туда в одиночку…
Драко наклонился и навис сверху, уставившись в зеленые глаза.
— Сам же сейчас все сказал, — он почесал нос о запястье Поттера. — Это будет зависеть от того, насколько ее собственный ценностный уровень… хм, адекватен. Или — насколько он соответствует задаче. Луна бы, я думаю, справилась.
И ты тоже. Ты справишься с чем угодно, Гарри. Огненные маги — проклятье силой, которую успеть бы сдержать.
Тогда земные маги — проклятье сдержанностью, которую успеть бы раскачать хоть на что-то, пришла следом странная мысль.
Поттер потянулся и обхватил его лицо, притягивая ближе.
— Чем все это закончится, Драко? — шепнул он. — Еще утром я думал — мы не справимся, это невозможно, вообще. Панси же сказала — артефакт не создать…
— Только ты мог пойти и попробовать в качестве артефакта себя, — пошутил Малфой. — Да еще и попасть в точку при этом…
Гарри молчал, всматриваясь в него — вглубь, в самую суть — чертов горячий огненный маг в моей постели, прикрывая глаза, подумал Драко. Мерлин, а когда-то я думал, что, если переживу его разборки с Томом Риддлом, дальше ничего пугающего уже не случится.
— Чем все это закончится? — чуть слышно повторил Поттер. — Ты же знаешь.
Драко хмыкнул. Прикасаться щекой к щеке Гарри — это куда лучше, чем думать над его вопросами. Над тем, что и как можно ответить — и стоит ли. Даже не ему, самому себе бы ответить…
— Я слишком верю в тебя, Поттер, — хрипло выговорил он вслух. — Трудно разделить, где вера, а где знание.
— Мне страшно отпускать ребят… — помолчав, сказал Гарри. — Я могу только верить, что… мы действительно помогли им стать теми, кто — не умрет. Кто умеет жить. Но…
— …Ты хочешь не верить, а знать, — закончил за него Драко и покачал головой, утыкаясь ему в ключицу. — Никто не сможет удержать их. Они сами решат… кому из них стоит попробовать, а кому..
Поттер жалобно вздохнул и перевернулся на бок, заставив отстраниться. А ребята еще думают, что мы всегда уверены и запросто все решаем, подумал Драко, на секунду прижимаясь губами к его плечу. Наверное, когда я стану уверен в любых решениях, раз могу чувствовать, что принесет будущее, я и перестану его слышать. И начну путать видения с собственными иллюзиями.
— Ну, скрывать-то от них точно неправильно… — неразборчиво пробормотал Гарри. — Ты прав… сами выберут… Драко… а что, если…?
Вот именно, мрачно согласился Драко. Что, если. Что лично я буду делать, если любой из них не вернется.
Но и страховать до конца жизни… это даже не глупость, это самоуправство уже. Равно как и попытаться сейчас пойти и все сделать самим, потратив явно больше, чем одну ночь, на каждый населенный пункт, и это еще неизвестно, каким будет срок там, где излучатели работали дольше всего, если даже в Лондоне, где и близко не максимум, Поттера через два часа срубило в бред и горячку. Если даже ему потребовалось столько времени.
Кингсли никогда с нами не рассчитается, пришла следом угрюмая мысль.
Или мы с ним. За… Мерлин нас побери… шанс. Не для нас — для ребят. Узнать, чего они стоят на самом деле. А ведь они захотят, и именно этого — не просто «попробовать себя» из спортивного интереса, а действительно что-то сделать, пан или пропал, выживешь или нет… Умеешь ты любить мир настолько, чтобы вычистить последствия разрушительного для человеческой психики стихийного влияния, оттянув его на себя и переварив, или… Или.
Или подавишься, если переваривать по-прежнему — нечем.
Гарри глухо застонал и потянул его к себе, ближе. К разгоряченной коже, к нетерпеливым рукам — со стоном впился губами в шею, как только Драко, потеряв равновесие, рухнул рядом. Перекатился по кровати, накрывая собой, заставив выгнуться и торопливо выдохнуть. Никто не был способен метаться с такой скоростью между настроениями и состояниями, как Гарри. Никто не мог вышибать Малфоя из любого — в любое, как Поттер, стоило только ему захотеть этого.
Он еще спрашивает, справимся ли мы, ухмыльнулась в голове шальная мысль, когда Драко запрокинул голову, запуская руки в черные с проседью пряди.
* * *
Холод и оцепенение. И страх. Они вытеснили все, в одно мгновение, просто и без предупреждений обрушившись сверху. Просто накатив, как… цунами.
Сравнение впервые не показалось естественным. Теперь оно пугало до ухающей в пустоту почвы под ногами.
Вчера все было отлично — обычный вечер «в кругу», Брайан почти привык называть его именно так. «Круг» — и неважно, в каком порядке расселись по комнате, даже смотреть друг на друга давно уже стало необязательно, если каждый и так чувствует каждого. Медленно стекаясь в один переплетенный комок, говоря все о том же и ни о чем, они снова пытались попутно нащупать максимально допустимый предел слияния. Точку, за которой потеряются личности — и останется только «круг». Почему-то перед завтрашним отъездом, не сговариваясь, все еще раз вернулись к этой идее — вдруг хоть сегодня получится?
— Надави на него, — настаивал Дэниэл.
Лоуренс упорно качал головой. Никогда, мерцало его тепло. Так правильнее.
— Ты не выдержишь, если будешь терпеть до бесконечности, — замечала Энни.
Вы никогда не поймете. Ты слишком добрая, чтобы понять. Ты мягкая.
— Я не мягкий, — усмехнулся Брайан. — И я тебя понимаю.
Ларри всколыхнулся одной неспешной волной — ты не хочешь видеть, какой ты. Я с тобой таким даже не разговариваю.
Царапнуло — да. Но не более. Никто из нас толком не видит, какой он, упрямо подумал Брайан. Ты тоже не видишь, раз всегда винишь во всем Рэя, а не себя.
Он не так не видит, мягко отозвался Рик. Он хоть в нужную сторону смотрит. А ты загородил себе мир живых мертвым — и отпустить не решаешься.
Рик умел говорить загадками, маленькая сволочь, он ими большую часть времени и думал, как стало понятно уже «в кругу». Самое глупое — Рик и сам не умел их разгадывать, может, поэтому его завораживающую чушь слушали молча, а не отвечали в тон. Этот парень едва научился жить с тем, что временами несет ахинею, в которой даже его наставники разобраться не могут. Зачем шпынять и требовать пояснений? Если бы он мог их дать, говорил бы понятнее.
Нет во мне мертвого, вздохнул Брайан уже ночью, закрывая глаза. Хотя и живого, в общем-то… не особо, наверное… Ничего нет. Может, когда-нибудь Рик скажет еще что-то. И еще, и еще… И когда-нибудь я пойму, что он увидел — тот, кто видит настоящие чувства. Кто не может не поддаваться им, но пока не умеет их понимать.
Утро — холодное, как всегда — встретило привычным фоном неспешного гула просыпающегося замка. В полусне добравшись до ванной, Брайан плеснул в лицо ледяной водой, взял с полки стакан и, выпрямившись, потянулся за зубной щеткой.
Из зеркальца над раковиной на него смотрели нечеловечески голубые глаза, скрытые угольно-черными прядями растрепанных спросонья волос.
Это случалось часто — почти каждое утро, да что там — почти всегда, стоило нечаянно увидеть свое отражение. Один и тот же взгляд… на собственном лице. Нескончаемая галлюцинация, которой давно не пугаешься, с которой сроднился, привык и принял ее, как данность. Ты ведь ее заслужил.
Ты не забудешь.
Ты помнишь.
Грохот, с которым разлетелся выпущенный из мгновенно ослабевших пальцев стакан, почти прошел мимо сознания. Брайан вцепился в раму, глядя на гладкую поверхность. Мучительно, до подступающей истерики захотелось открыть глаза и обнаружить, что ты только что проснулся, и этой секунды не было.
Мертвый мир, бухало в ушах похоронным гулом. Мертвый. Он мешает тебе увидеть… а за ним…
Хочешь вот так, да?.. — шепот Ричарда. Но не со мной?..
Представить — только представить — на его месте… О, Мееерлин… Брайан со стоном отпустил зеркало и отшатнулся, впечатываясь спиной в холодную стену. О, Мерлин. От одной мысли перехватывало дыхание. Так нельзя! Не о нем. Он же…
Только не он. Даже думать такое… позволить себе…
Заметался, впервые со злостью обнаружив, насколько тесными могут быть стены. Они везде. Сжимают тебя, швыряют в свой плен, заставляя биться там и захлебываться воздухом. Задыхаться без воздуха. Мерлин… нет.
Да, шепнул Рик, улыбаясь ему из полумрака коридоров замка. Почему ты не делаешь того, чего хочешь?.. Смотришь на это слишком снизу вверх, вот и не замечаешь… Не разрешаешь себе поверить, что нуждаешься в том, что живет…
Отпусти мертвых — Обряд за этим и составляли.
Мертвый мир заслоняет живой. Мерлин, столько обмолвок! Столько слов. Об одном и том же.
Ты больше не обязан восхищаться ими. Их — больше нет. Она умерла, а ты все еще видишь их вместе — тех, кого считаешь святыней. Обоих.
Посмотри в нужную сторону — ты все увидишь. Молиться на обелиск — или любить живое существо, Брайан? Рик, ты кого угодно до помешательства доведешь… Мягкий смех в ответ, множество точечных сознаний, за которым — теплое, ровное, такое необходимое ощущение именно его присутствия в «кругу». Мой ориентир. Мое восхищение. Мой кумир.
Он — живое существо, а не идеал. Ты идеализируешь его, уверенный, что ему большего и не нужно. Но ты никогда не думал о том, что ему нужно на самом деле. Быть ориентиром — вместо нее? В этом теперь — его роль? Его жизнь? Она делала больше. Но вы сделали из него — ее памятник. Вы отказали ему в праве на жизнь.
Ты отказал.
Ноги рванулись с места раньше, чем Брайан позволил себе струсить еще раз.
Захлопнувшаяся за спиной дверь, знакомый, как собственные пять пальцев, поворот коридора, ты успеешь, наверняка — если не тратить время на рефлексию. Не отпустить. Успеешь. Иначе вы оба сюда не вернетесь — почему нет? Если не врать до конца, то вероятно и так.
— Брайан? — встревоженный взгляд — конечно, он тоже только проснулся. Его ладонь на твоей груди. — Эй, ш-ш-ш, ты чего? Ну-ка тихо.
Кивок, фырканье, отдышаться бы. И чего ж я так перепугался-то, что тебя отсюда в такую рань унесет.
— Я подумал, — перевести дыхание. — А поехали вместе?
Филипп оторопело моргнул.
— Ты один собирался, верно?
— Одному, вроде как… типа не стоит… вообще-то.
Слава Мерлину, что он не отводит глаза. Не от меня.
— Но ты собирался, — констатировал Брайан. — Хоть и не сказал вчера ни черта. Я собирался тоже. И мы, есть предложение, едем вдвоем.
Это глупость, шепнуло его тепло — как волна набежала. Ты там у себя, Мэддок, совсем сдурел.
Не то слово, улыбнулся в ответ Брайан. Не то слово…
— Как это будет? — отстраненно поинтересовался Филипп уже позже, почти перед самой дверью в гостиную учителей. — Просто… либо умрем сразу, либо выживем? Как ты думаешь?
— Вряд ли так просто…
Оказалось и вправду… не так, как представлялось еще вчера — в любом случае. Монотонный, тупой гул, унылый и настойчиво мрачный, долбанул по ушам, едва они перешагнули через кладку камина — Брайан заметил, как болезненно поморщился Фил, ощущая глухую какофонию звуков. Гадость какая, тоскливо подумал он, борясь с желанием как можно быстрее найти где-нибудь ледяной душ и сунуть под него голову. Смыть и забыть эту гниль.
— Рад познакомиться… Нас предупредили о… Ваш портключ… Если что-то понадобится…
От бормотания человека раздражение только усилилось — они даже не вслушивались толком в слова, Брайан кивал, растирая лоб кончиками пальцев, Фил молчал, уставившись человеку в глаза. Тот стушевался и притих.
Его помноженное на страх любопытство радости тоже не добавляло.
— Слава Мерлину… — процедил Филипп, когда они, наконец, добрались до гостиницы.
Зашвырнутая на кровать сумка, раскалывающаяся голова и тусклый серый туман перед глазами. Доброе утро, Мэддок. Ты уверен, что ты сегодня проснулся?
— Я в душ… — пробормотал Брайан, заторможенно глядя на открывающего балкон Фила.
Не то чтобы вода помогла хоть немного. Даже толком не освежила, и все сильнее хотелось пить. Знать бы еще, почему.
Холодный воздух, которым наполнилась комната, вымораживал, но не бодрил. Все бессмысленно, настойчиво долбилась в голове разъедающе-монотонная мысль. Здесь вообще все — бессмысленно. Ты ведь не знаешь, где смысл.
Ты вообще ни черта не знаешь. Даже — зачем не отпустил его одного. Разве желаний достаточно?.. Желания могут быть причиной, но не целью, никак.
— Это закончится, рано или поздно, — утомленно отозвался замерший у окна Филипп. — Я так думаю. Просто… через несколько часов все закончится. И станет легче.
— Логически вычислил? — шевельнул пересохшими губами лежащий на своей кровати Брайан.
Фил промолчал.
Умеешь ты верить, мсье Мортье… просто — верить. Даже после того как твоя вера обернулась темно-синей планкой на холме Уоткинс-Холла. Ты хоть что-то умеешь… не то что я…
Слишком тесная комната — восемь шагов до окна, шесть вдоль него. Восемь — до закрытой двери. Хочешь вернуться в замок, Мэддок? Восемь шагов до окна.
— Ты мельтешишь…
— Мне плохо.
Его мягкий, ровный, постепенно угасающий фон. Сердце выпрыгивает из груди, словно торопит куда-то бежать, ему плевать, что ты знаешь — некуда. Да и незачем.
— Слышу.
Тиканье минут бухающими ударами пульса. Пелена, которую устал смаргивать. Тошнота при попытке хотя бы задуматься о еде. Слабость. Он же верит, так? А я буду верить, что он не ошибся. Вдруг этого будет достаточно.
— Не засыпай, — глухой голос Филиппа.
Брайан вздрогнул. Одеревеневшие, едва слушающиеся мышцы. Запрокинутое лицо на фоне черного провала окна — едва различимый контур.
— Уже ночь? — мертво уточнил Брайан.
Фил кивнул. Сцепленные в замок пальцы, локти на коленях, спиной у стены. Бессилие. Вот что такое маги. Бессилие — мы не мисс Луна, мы даже не… мы.
— Слышишь их? — беззвучный горячечный шепот.
— Не могу.
Не слышать — слушать. Они везде здесь, и каждому — больно. Они — как дети, которые даже не могут понять, почему и за что. И терпеть — тоже не могут…
Филипп усмехнулся — одними уголками губ — и прикрыл глаза.
— Спасибо.
— За что?
— Просто так.
Гулкие, все медленнее — и все сильнее — размашистые удары по вискам, с двух сторон. Одновременно. Качающийся пол под ногами. Четырнадцать шагов до окна.
— Знаешь… — губы не слушаются. — Самое страшное… что, похоже, мы доживем до утра.
У него воспаленные запавшие глаза — будто провалившиеся внутрь глазниц. Темные на фоне смуглого лица, зеркало души. Зеркало.
Единственное, в котором я ни разу не видел — ее.
— Это не последнее утро.
Точно, Филипп… и до следующего уже, я даже поверить сейчас попытаюсь — не доживем. Не хочу растекаться в капли до бесконечности.
— Мне страшно.
Говорят, когда растворяешься — это всегда так. Только там, наверное, хоть людей имеешь возможность не слышать. Или бессилие можно и без этого вопля чувствовать?
— Тебе бы огненным быть…
— Почему?
Пожал бы плечами, наверное, если бы попытка пошевелиться не была подвигом.
— Ты сильнее меня.
Я? Филипп, ты пошутил. Еще помнишь, что это такое, оказывается.
— Никто не может быть сильнее тебя.
Смеется. Резкие, громкие звуки, царапающие слух, откидывает голову выше, назад — прячет лицо, пальцы впиваются в кожу.
— Филипп?..
Двадцать шесть шагов до окна — рухнуть на колени, вцепиться в плечо, тряхнуть, отводя локти. Он выгибается дугой, судорожно вздрагивая и задыхаясь, такой же ледяной, как и ты. Такой же ледяной.
— Больно… черт… — то ли всхлип, то ли кашель, смуглые пальцы слепо трутся о лоб.
Тебе больно. Мне больно. Но это ничто, вот им — больно, Филипп, что такое мы, вообще, здесь? По сравнению с этим? Ради чего и зачем. Опять все в «зачем» упирается…
— Ш-ш-ш…
Как стена — между ним и всем миром. Мы сами ее выстроили, все по камню, сотни магов, пожелавших помолиться на идеал. Нам не хватало легенды, что ли, раз мы впихнули и замуровали в нее — тебя. Заживо, Фил. Только за то, что ты — лучший.
Но ты позволил нам это. Не видел? Это ты-то не видел…
— Зачем?..
— Не могу больше…
Раскалывающаяся даже от движений ресниц голова. Прерывистое дыхание, сухость и холод, и тоскливый, нескончаемый раздирающий вой — отовсюду. Мы думали, что знали когда-то хоть что-то о боли. Я думал.
— Там еще осталось?
Пустой стакан на подоконнике. Запыленный даже — так кажется.
— Я принесу.
Тридцать семь шагов до двери — мне не трудно. Ванная, раковина, здесь даже вода без цвета и вкуса. Без запаха, силы и жизни. Мы думали, что умрем сразу, два идиота. Мы хотели сюда в одиночку.
Какой занятный способ самоубийства…
Тепло ладони на плече — Брайан поднял голову, встречая в зеркале давящий, бездонный взгляд исподлобья.
Впрочем, его собственный выглядел вряд ли лучше.
— Спасибо.
— За что?
Эта ночь никогда не закончится — минуты больше не перетекают одна в другую, зацепились где-то за что-то, мы скользим от стены к стене, как две тени. Твой силуэт, как якорь, как ориентир в невесомости, голова кружится… Что было бы, если бы сюда — весь «круг», целиком? Нам было бы легче?
Плечи вздрагивают, склоненная темноволосая голова.
— Больно…
Я знаю, веришь? Только не понимаю, как ты можешь терпеть. Бесконечные часы, время капает, все медленнее, ты ошибся — это никогда не закончится. А ты терпишь, так же, как терпел наше преклонение, наши расползания по углам — от тебя подальше, не тревожить, не прикасаться, не приближаться, ты слишком хорош для нас. Тебе пришлось стать таким. Просто потому, что мы очень хотели… а у тебя всегда был свой ориентир. В отличие от нашего — действительно мертвый…
— Прости меня… — скрипучий, иссохшийся шепот.
Его хриплое прерывистое дыхание над головой. Бесконечность. И бессилие.
И стыд.
Если кто-то что-то и может изменить здесь, то это — ты, Филипп. Если ты смог там, с нами, то сколько ж в тебе… тогда…
А все, что могу я — это верить.
В тебя. Больше здесь верить не во что.
Дежурящий у наблюдательного кристалла аврор непонимающе хмурился, вглядываясь в застывшую картинку — два парня в полутемной комнате, один обессиленно прислонился к стене, запрокинув лицо и стиснув виски ладонями, словно его голова разрывается от нескончаемой звуковой волны. Второй стоит перед ним на коленях, вцепившись в него, уткнувшись лбом, и, закрыв глаза, шепчет что-то, одно и то же, беззвучно, едва шевеля губами.
* * *
Жар пульсирующей в висках крови, и каждый выдох — как еще один шаг к наглухо запечатывающему в кокон безумию. Выгнувшись, Алан со стоном перевернулся на спину. Кожа горела — царапающая, грубая ткань, которой здесь застилают кровати, от нее никуда не спрячешься. Как от самого себя и чертова кокона.
То приближающиеся, то отдаляющиеся образы будоражили — и пугали бы, если бы не проклятая заторможенность. Если бы мир не истончился, превратившись в обугленную кальку с самого себя, дрожащую в задыхающемся, безвоздушном аду. Если бы хоть глоток свежего воздуха.
Ты хотел быть героем, усмехнулись горящие, скрытые за стеклами очков глаза учителя. Всегда хотел, я-то знаю — завидовал, кому мог, гордый поганец. Попробуй на вкус путь к лаврам, Алан. Видишь теперь, почему я никогда не жаждал видеть преклонения в ваших взглядах?
Черт, нет… Не надо. Я понял…
Спекшиеся пряди врезаются в лоб, ладонь трет их, отбрасывая, путаясь, цепляясь, дрожа. Лихорадочный шепот — ты нужен мне, Алан. Вернись ко мне, ты так мне нужен…
Никогда, Натан — ты опять лжешь — никогда, не сейчас, мне больно, Мерлин, пожалуйста. Пожалуйста, Натан. Выгорающая оболочка — вот и весь я, мечусь от желаний к обидам, от ярости и бешенства к ненависти, мне ни за что не удержаться. Крепкая хватка сильной руки, спокойный и непреклонный фон — во мне с хрустом ломается и, крича, умирает что-то, когда ты рядом — такой. Как это было бы — гореть вечно и безбоязненно, открыто? Гореть ради жизни, зная, что ты удержишь. Что смерть невозможна, пока ты закрываешь меня от нее, закрываешь собой, своим телом в морозном парке — то, что убивает меня, для тебя твое собственное, а, значит, ты тоже мог бы убить меня… сам. Забрать мою жизнь, именно ты, Натан. Но ты и так уже все забрал… Я сам впихнул тебе в руки, и ты держишь, держишь, как ниточку, равнодушно и как чужое, непрошенное, ненужное…
Ненавижу тебя. Так устал — ненавижу — хочешь, в лицо это тебе прокричу? Безжалостная холодная тварь — Мерлин, вытащи меня из этого круга, куда угодно, хоть в преисподнюю, лишь бы там не было его, бездушно цедящего — ты никуда не пойдешь, ты недостоин, слабак, ничтожество. Ты никто, котенок домашний, беспомощный маленький мальчик, твое место дома, у моей ноги, пусть все живут, а ты сиди здесь и улыбайся, мне нравится, когда ты улыбаешься, больше ты все равно ни на что не способен.
Сво-о-олочь… — выдохнул ад прямо в лицо. Алан бездумно улыбнулся ему в ответ, цепляясь за жесткую ткань сбитых простыней — никто не запретит мне быть собой, Натан. Ты зря так меня разозлил. Сдохни там, слышишь, один, в чертовой своей защищенности, а лучше живи бесконечно, вечность, в одиночестве, без меня, кажется, в этом твое ублюдочное мелкое счастье — в защищенности? Обнаружь, что я снова просочился сквозь пальцы, хозяин цепной игрушки, я перегрызу любой поводок, вместе с руками твоими, каждый раз буду грызть, как только попытаешься удержать. Жизнь без меня — вечность без меня — если что и способно вколотить в мага Земли без души и понятий то, что ему недоступно, то я буду верить, что — это.
Ничто так не дает силы, как ненависть. К спокойствию твоих рук, в которых хочется умереть, к тяжести взгляда, к сбитому дыханию сквозь зубы — отчетливая секунда, когда ты еще касаешься меня, но уже замкнулся наглухо, спрятался сам в себе, скала непрошибаемая, урод, ублюдок, я расшиб бы тебя лбом, если бы ты не держал меня страхом и просьбами. Если бы не приходилось напоминать себе — ты обещал, ты сможешь, ты постараешься, научишься быть терпеливым, переплюнув его самого, научишься искать и находить пути к его сердцу — Мерлин, да есть ли оно у него, вообще? Жить и верить тебе, Натан — что ты привыкнешь, научишься мне доверять, снова и снова шаги навстречу, снова и снова вера, и вера, и опять вера, ничего не осталось, кроме нее, я выгорел весь под твоими взглядами. Они пригвождают к кровати, лишают воли и сил, подрубают под корень, самую суть, как предательский удар под колени — только что стоял, а уже бессильно валишься вниз, в пропасть, и некому удержать, некому выдернуть меня из этих кошмаров, Натан, сволочь самовлюбленная, я сам когда-нибудь тебя убью. Если вернусь отсюда.
Короткие, хищные выдохи, ногти впиваются в пылающую, зудящую кожу, вывернулся бы из нее, если б мог. Каждое движение — боль, не двигаться невозможно, ломает и выкручивает, бьешься, как в тисках, как будто сжимают, сминают в комок, растирают в пыль. Жарко… Пульс, как молотом по вискам… Ненавижу тебя. От всей души, от всего, чего в тебе никогда не было, лицедей, играющий в успех отстраненности, вечно правильный, вечно серьезный, я голос сорву, если снова попытаюсь дозваться тебя сквозь эту толщу. Охрипший, беспомощный и безвольный — я таким тебе нужен? Валяющийся в твоих ногах, хнычущий и просящий, тряпка, которой ты снова подотрешь пол, одним этим взглядом своим. Одной волей, когда я задыхаюсь под твоими руками, и, кажется — ничто, ничто не остановит, не сможет, но твоя чертова сдержанность, твое «нет», они сильнее, Натан, всегда сильнее. Перемалывают меня, медленно и со вкусом, смакуя, превращают в горсть костей и ошметки нервов, а ты смотришь, смотришь, смотришь — ты можешь просто смотреть, можешь, Мерлин, я понятия не имел, что можно ненавидеть так сильно. Просто за то, что ты — можешь. Быть уверенным, что не чувствуешь.
Но я могу кое-что другое, ты, вечно разумное существо, никогда ничего не делающее сгоряча. Я могу прийти сюда и остаться здесь. То, на что ты не способен, хотя тебе, говорят, что дробина гиппогрифу — ты просто в жизни не поступишь нецелесообразно, необдуманно, не по правилам. Сиди и обдумывай там, памятник над собственным склепом. Слава Мерлину, я могу предположить, что с тобой будет, если я не вернусь.
Точнее…когда я не вернусь. Потому что, Натан… я понял, почему — только вдвоем.
Но это — не ты и я, все равно. Ничего бы не получилось, никогда ничего и не получалось, я столько тебе позволял, столько молчал и ждал, столько раз понимал и, пугаясь, терпел или верил, придурок безбашенный. Ты не умеешь верить — а я не умею смиряться. Лучше сгореть здесь, хоть какая-то польза, плевать, какой ценой, чем каждый день терять еще каплю себя, позволяя тебе… позволяя…
Выдох — слезы, кажется, испаряются прямо из глаз, Мерлин, как это больно. Как тебе повезло, что ты никогда — никогда — не узнаешь, как это, Натан, ты даже не видишь, какая же ты и вправду счастливая сволочь. Ты защищен и от этого, навсегда, ты — другой. Как бы я ни хотел взломать в тебе что-то, с чем не умею и не желаю мириться, ты хотя бы никогда не окажешься вынужден разлагаться — вот так, твоя сущность не подразумевает способности чувствовать, ни себя, ни меня, никакой чужой боли, ты и впрямь счастливый маг, Натан. Учитель был прав — я завидую и тебе тоже. Ты можешь остаться в замке, прикрывшись разумными доводами, и тебе не будет стыдно смотреть на планки тех, кто поехал и не вернулся. Тебе никогда не стыдно…
Резкий поток ледяного воздуха обжег легкие, заставив выгнуться дугой, задыхаясь, распахнуть невидящие глаза — Ме-ерлин, что это?! Жадные глотки, один за другим, голова кружится — и нескончаемый, неконтролируемый полет в бездну вдруг прекращается, будто кто-то схватил за плечи и одним рывком выдернул с траектории, из неуправляемых потоков, засасывающих глубже и глубже.
Чьи-то хриплые, захлебывающиеся стоны, плач, крепкая хватка знакомых рук.
— Алан!..
Смутное ощущение хлопка по щеке — голова откидывается в сторону, ооох, черт — как будто приподнимают и держат, прижимают к себе, и воздух, разрывающий грудь, шею ломит, беспомощность, снова чертова беспомощность, качающийся ад вокруг, и руки, только лишь руки, всегда только они, слезы обжигают виски — это и есть смерть? И в ней — ты? Со мной? Правда?..
Разлепить губы — все равно что сдержать крик, твоя ладонь поддерживает затылок, это же она? Ее не может здесь быть — ты бы никогда не нашел меня, я сам до последней минуты не знал, куда именно попаду, никому дела не было до того, какой маг куда — портключи в порядке очереди и вперед, а, значит, это действительно — смерть.
Сжимаешь в объятиях, ты меня тысячу лет так не обнимал, бережно и без страха, Натан, Натан — вцепиться бесчувственными пальцами, впиться в кожу, не вижу ни черта, что мне отдать, чтобы увидеть тебя? Пожалуйста, Натан… Пожалуйста…
— Пожалуйста…
Тепло твоих губ на щеке, на висках, это не слезы, их больше нет — ты здесь, я могу чувствовать, даже если не могу видеть, проклятая раскаленная темнота, меня так несет или ты раскачиваешься? Нет, черт, ну нет же — куда ты?! Не отпускай меня…
Пустота и постель, пальцы нервно снуют — тебя нет, может, это галлюцинация была, вообще, мне все равно твои руки мерещатся, везде, даже здесь — я не могу без них, я проклят, наверное. Тобой. Раз стоит только почувствовать — и не верить снова не можешь…
Накативший поток рыданий, непослушные пальцы вцепляются в волосы, тянут — все равно ничего не чувствуешь, хоть вырви с корнем, кто бы тебя из меня вырвал, слышишь…
— Тихо, тихо…
Снова руки — переворачивают на спину, отнимают ладони от лица, тепло и влага, пронзительная, леденящая — прямо на закрытых веках, дрожь бьет так, что невозможно лежать без движения, не шевелиться под этими руками, не… о-о-о…
— Ш-ш-ш… — прямо над ухом.