«...в танковых и моторизованных дивизиях кадровые офицеры составляли 50% командного состава, в пехотных дивизиях — от 35 до 10%. Остальные были резервистами, чья профессиональная подготовка была значительно ниже...» [ВИЖ, 1989, № 5, с. 72. Лишь в писаниях советских пропагандистов существовал пресловутый «двухлетний опыт ведения современной войны». Из пяти танковых дивизий 1-й танковой группы вермахта в польской кампании не участвовала ни одна, во вторжении во Францию — только две (9-я тд и 11-я тд), 14-я тд успела до «Барбароссы» повоевать одну неделю в Югославии, 13-я и 16-я тд (созданные в октябре 1940 г. на базе пехотных дивизий) вообще не принимали до 22 июня 1941 г. какого-либо участия в боевых действиях.
Теперь снова обратимся к книге Владимирского, дабы выяснить, как обстояло дело с техникой и вооружением моторизованных войск:
«Стрелковым вооружением танковые и моторизованные дивизии, кроме винтовок и карабинов, были обеспечены не полностью: ручными пулеметами — на 50 процентов, автоматами — до 40 процентов (верный традициям советской исторической науки заслуженный генерал так и не решился написать прямо, что основными видами стрелкового вооружения — винтовками и карабинами — войска были обеспечены полностью. — М.С).
Артиллерийской материальной частью танковые и моторизованные дивизии были обеспечены:
76-мм орудиями — на 70%), 122-мм гаубицами — в среднем на 87%, 152-мм гаубицами — от 33 до 66%, 37-мм зенитными пушками — от 33 до 50 процентов.
Мехтранспортом танковые и моторизованные дивизии также были недоукомплектованы. Автомашин имелось 22— 38 процентов, тракторов — 20—40 процентов. В гаубичных полках недоставало арттягачей, что снижало их маневренность...»
В конкретных цифрах это выглядело так. В 22-м МК из положенных по штату 5165 автомашин в наличии было 1382 (27% штатной численности), тракторов — 129 штук (37%). Всего 927 автомашин и 67 тракторов было в 19-м МК, в 9-м МК —1027 автомобилей и 114 тракторов [8]. Ситуация в ударных 4-м МК, 8-м МК и 15-м МК, которые начали формирование значительно раньше, была значительно лучше.
В частности, дивизии 15-го МК перед войной были укомплектованы рядовым составом на 94—100%, младшим командным составом на 45—75%, старшими командирами — на 50—87%, причем некомплект командного состава в основном объяснялся нехваткой политработников и административо-хозяйственного персонала.
8-й МК еще до призыва приписного состава под видом «больших учебных сборов» в июне 1941 г. был укомплектован личным составом на 89%, его артиллерийские полки имели на вооружении 88 пушек и гаубиц (88% от штатной численности), противотанковых 45-мм пушек было даже больше «нормы» (49 вместо 36). В корпусе было 3237 автомобилей и 359 тракторов (на 7 единиц больше нормы!) [1, 8, 113].
И тем не менее, проблемы с мехтягой были повсеместными. Даже в наиболее подготовленной 10-й танковой дивизии 15-го МК было всего 64 автоцистерны (из 139 положенных по штату), 800 грузовиков (из 918 положенных по штату), причем большую часть составляли «полуторки» «ГАЗ-АА», из-за низкой грузоподъемности которых дивизия оставила в месте предвоенной дислокации 450 тонн различного имущества. И это — одна из старейших танковых дивизий в округе. В других дивизиях и полках (особенно мотострелковых) проблема автотранспорта стояла еще острее.
Так, в 32-й тд «образцово-показательного» 4-го мехкорпуса было всего 417 автомашин всех типов, 212-я моторизованная дивизия (15-го МК), «имея почти полную обеспеченность личным составом красноармейцев, не имела совершенно машин для перевозки личного состава и не могла обеспечить себя подвозом боеприпасов, продовольствия и ГСМ...» Артполк 37-й тд (15 МК) имел на вооружении 16 гаубиц калибра 122-мм и 152-мм и всего 5 тракторов для их транспортировки.
А весили они по 2,5 и 4 тонны соответственно, и на руках их по полю не покатаешь. Мотострелковый полк в этой же 37-й тд «был совершенно не укомплектован автомашинами, дислоцировался в 150 км от дивизии, поэтому действовать совместно с дивизией в начале боевых действий не мог».
В оценке этих (как и любых других) фактов необходимо проявить взвешенный подход и не спешить с выводами. Едва ли можно согласиться с теми авторами, которые заявляют, что «так называемые механизированные корпуса представляли собой обычную пехоту с танковым усилением». Даже мехкорпуса второго эшелона (9-го МК и 19-го МК) имели в наличии по тысяче автомашин. Можно ли это называть «обычной пехотой»?
Таким ли уж безвыходным было положение гаубичного полка вышеупомянутой 37-й танковой дивизии? В дивизии было 239 танков БТ и 32 Т-34 в исправном состоянии. Каждый из этих танков мог быть использован в качестве гусеничного тягача, причем тягача гораздо более мощного и быстроходного, нежели тогдашние трактора.
И тем не менее без мобилизации автотранспорта из народного хозяйства и доведения укомплектованности до штатных норм боеспособность мехкорпусов, безусловно, снижалась. Единый военный механизм распадался на малоэффективные по отдельности элементы: пехоту без танков и танки без способной закрепить их успех пехоты.
Такая же ситуация — одновременно трагичная и абсурдная — сложилась и в некоторых артиллерийских частях. Перед войной дивизионные и корпусные гаубичные артиллерийские полки переводились с конной тяги на механическую (тракторную). Полностью механизированными («...ни одной лошади, только моторы...» — пишет в своих мемуарах Москаленко) должны были быть и все противотанковые артбригады. Казалось бы — огромное преимущество перед вермахтом, который отправился в Восточный поход с огромным табуном в 750 тысяч лошадей.
Но когда началась война, немецкие лошади были в натуре, а вот с приписанными к Красной Армии тракторами и автомашинами начало происходить нечто уму непостижимое.
С одной стороны, их было очень и очень много. Уже в феврале 1941 г. в РККА числилось 34 тысячи тракторов (гусеничных тягачей). А также 214 тысяч автомашин и 11 454 мотоцикла. 23 июня 1941 г. началась мобилизация, и техники стало еще больше. В монографии «1941 год — уроки и выводы» приводятся следующие данные:
«...к 1 июля намеченные по мобилизации ресурсы в основном были получены... поставлено из народного хозяйства 234 тысячи автомобилей и свыше 31,5 тысячи тракторов... в итоге мобилизации поставлено и обращено на укомплектование войск... грузовых и специальных автомобилей — 82%, гусеничных тракторов — 80% от их потребности по мобилизационному плану...»
А теперь переведем эти «проценты от мобплана» в нечто более понятное и осязаемое.
По штату для полного укомплектования мехкорпуса требовалось 352 трактора. Это значит, что для укомплектования всех двадцати мехкорпусов, развернутых в западных округах, им надо было передать всего-то 7000 тракторов. К тому же ряд корпусов, только лишь начинавших свое формирование (17-й и 20-й на Западном фронте, 9-й и 24-й на Юго-Западном), просто не нуждались в трех сотнях тягачей — тягать там было еще нечего.
Другой первоочередной получатель мехтяги — это противотанковые артбригады (ПТАБ) резерва Главного командования. Во всей Красной Армии их было ровно десять. Каждой из них по штату полагалось иметь 120 противотанковых пушек разных калибров. Итого — 1200 тракторов для полного оснащения мехтягой всех десяти ПТАБов. И эта цифра сильно завышена — многие бригады только начинали свое формирование и поэтому в июне 1941 г. не имели еще всех положенных им по штату орудий.
И наконец, главная труженица войны — пехота. В каждой из 155 стрелковых дивизий, развернутых в европейской части СССР (включая и дивизии, находившиеся в глубочайшем тылу, за Волгой или в Архангельском округе) был гаубичный артиллерийский полк, в котором по штату полагалось иметь 36, гаубиц калибра 122- и 152-мм и 72 трактора для их транспортировки Это еще 11 160 тракторов.
Таким образом первоочередные потребности армии в тракторах/тягачах выражались в цифре 7000 + 1200 + 11 160 = 19 360 штук. Причем по очень «жирным» нормам, предполагающим в большинстве случаев двойной резерв техники. Даже до начала открытой мобилизации в армии уже формально числилось в ПОЛТОРА РАЗА больше тракторов. Мобилизованные за первую неделю войны тракторы увеличили общий парк еще в два раза. И при этом даже в дивизиях первого стратегического эшелона не хватало средств мехтяги артиллерии! Это и есть знаменитый «сталинский порядок»?
Столь же «радужная» картина складывается и с обеспеченностью армии автомобилями. Во всей Красной Армии к началу войны было более трехсот дивизий (точную цифру назвать невозможно, так как численность армии росла стремительно, как бамбук). По состоянию на 22 июня 1941 г. в армии уже было 273 тысячи автомашин всех типов [3, с. 363]. К 1 июля (см. выше) в армию из народного хозяйства было поставлено еще 234 тысячи.
Итого: 1700 автомобилей на одну дивизию!
Стоит отметить и тот факт, что в «полностью механизированном», по утверждениям советских пропагандистов, вермахте было точно такое же (500 тыс.) количество колесных машин, причем на наших дорогах до конца 1941 г. 106 тысяч машин пришло в полную негодность [11].
Вот тут бы нам и порадоваться огромным достижениям сталинской индустриализации, но радоваться-то на самом деле нечему. Открываем отчеты командиров советских корпусов и дивизий и практически в каждом читаем: «Материальная часть, предусмотренная мобпланом, по мобилизации не прибыла». Как это? А куда же тогда прибыли эти самые «234 тысячи автомобилей и свыше 31,5 тысячи тракторов»!!!
Рокоссовский (в те дни — командир 9-го МК) пишет, что личный состав мотострелковых полков и дивизий корпуса, оказавшихся в начале войны и без лошадей и без машин, должен был в буквальном смысле слова на своих плечах нести минометы, ручные и станковые пулеметы, боеприпасы, в результате чего «совершенно выбивался из сил и терял всякую боеспособность». Как же так вышло, что дивизиям механизированного корпуса не досталось ни 1700, ни даже 170 автомашин?
А вот доклад командира 10-й тд (15-го МК):
«...приписных машин из народного хозяйства согласно мобилизационному плану должно было поступить к исходу М-2 (т.е. второго дня мобилизации. — М.С): «ГАЗ-АА» — 188 и «ЗИС-5» — 194. Ни одной машины из этого числа ни в М-2, ни в один из последующих дней дивизия не получила...»
«От командира 2-й ПТАБ полковника М.И. Неделина поступило донесение, что трактора из народного хозяйства он еще не получил и двинуть к границе сможет лишь один дивизион» — это строки из воспоминаний Баграмяна [ПО].
Нет, не случайно Неделину в дальнейшем предстояло стать командующим Ракетными войсками стратегического назначения СССР: он все-таки смог, даже в этой обстановке всеобщего хаоса, вывести целый артиллерийский дивизион (12 противотанковых пушек). А вот 5-я ПТАБ, как пишет Владимирский, даже к 29 июня (на седьмой день войны!) «из-за отсутствия мехтяги оставалась в Новограде-Волынском» (250 км к востоку от границы. — М.С).
Точно такая же ситуация сложилась со всеми остальными ПТАБами, на всех фронтах. Ни одна бригада — кроме 1-й ПТАБ Москаленко — не выполнила своей задачи в борьбе с вражескими танками, и все советские историки в один голос во всех своих книжках называют одну и ту же причину — отсутствие мехтяги. Это как? Куда же делась вся техника — и та, что уже 22 июня была в частях, и та, которую мобилизовали в первые дни?
Все это, скажет иной читатель, отдельные частные недостатки. Извольте, вот вам и обобщенная картина:
«...крайне плохо проходила поставка по мобилизации механизированного транспорта....
На сдаточных пунктах скопились тысячи автомобилей и тракторов, нуждавшихся в ремонте. Были случаи, когда автомобили на сдаточные пункты военкоматов прибывали без горючего или из-за отсутствия его в хозяйствах вовсе не прибывали... Так, из МВО (т.е. из центрального, столичного округа. — М.С.) в ЗапОВО не удалось отправить своим ходом автомобили, на третьи сутки мобилизации была отправлена только четверть автомобилей... зачастую из-за большой спешки автомобильный транспорт грузился в эшелоны и отправлялся на фронт без водителей и горючего... 1320 эшелонов (50 347 вагонов) с автомобилями простаивали на железных дорогах...» [3]
Спешка и вправду была очень большая. 6 июля 1941 г. товарищ Тутушкин, заместитель начальника 3-го управления (контрразведка) Наркомата обороны, докладывал товарищу Сталину:
«...в Управлении военных сообщений до 1 июля не велась сводка учета перевозок войск... на десятки транспортов нет данных об их месте нахождения... эшелон со штабом 19-й армии и управлением 25-го стрелкового корпуса вместо ст. Рудня (между Витебском и Смоленском. — М.С) был направлен на ст. Гомель. Виновники этого остались ненаказанными...
...26 июня два эшелона танков с Кировского завода (новейшие тяжелые КВ. — М.С.) несколько дней перегонялись в треугольнике Витебск — Орша — Смоленск... где эти транспорты находятся в настоящее время, управление сведений не имеет...
...27 июня предназначенные на Юго-Западный фронт 47 эшелонов с мототранспортом, в котором сильно нуждался фронт, были выгружены на ст. Полтава, Харьков (т.е. за сотни километров от места назначения. — М.С.)...
...направленные на Юго-Западный фронт 100 тысяч мин к месту назначения не прибыли, и где эти эшелоны находятся, управление не знает...» [112, с. 199]
Товарищ Тутушкин ничего не говорит о причинах такого «броуновского движения». Генерал Владимирский называет некоторые из них:
«...Вечером 26 июня Военный совет 5-й армии заслушал доклад начальника оргмоботдела полковника Щербакова и заместителя начальника штаба армии по тылу полковника Федорченко о ходе отмобилизования войск и тыловых органов 5-й армии. Было установлено, что отмобилизование войск и тылов армии, которое по мобплану должно было быть завершено в 24.00 25 июня, то есть на третий день мобилизации (объявленной с 00 часов 23 июня), фактически было сорвано...
Основная масса рядового состава запаса — уроженцев западных областей Украины — либо не успела явиться в части, либо уклонилась от явки по мобилизации. Лишь соединениям 15-го стрелкового корпуса, перед которыми наступление противника было замедленным, удалось частично пополнить войска рядовым составом и лошадьми из ближайших к ним районов...»
Столь неожиданный и обескураживающий результат Владимирский объясняет «психологическим воздействием внезапного нападения противника на настроения местного населения, быстрой передвижкой линии фронта к востоку и подрывной деятельностью вражеской агентуры (т.е. бандеровцев. — М.С.) на нашей территории».
Но и это еще не все:
«...командный и технический состав запаса, мехтранспорт и водительский состав, приписанный из восточных (!!! — М.С.) областей, также не прибыли в армию...». Вот эту информацию Владимирский уже никак не комментирует...
Еще раз подчеркнем главное. Красная Армия вовсе не была безоружной. В ходе скрытой предвоенной мобилизации она уже получила огромное, значительно большее, чем у противника, количество людей, пушек, танков и тракторов. Срыв планового доукомплектования ослабил ее боевые возможности, но отнюдь не свел их к нулю.
И тем не менее первый удар погребального колокола уже прозвучал. Хваленый сталинский «порядок» в первые же часы встречи с настоящим, вооруженным противником обернулся беспримерным хаосом, бардаком и анархией. Цельный в теории армейский механизм начал рассыпаться на отдельные «шестеренки» прежде, чем были сделаны первые выстрелы.
Военный совет
Теперь, закончив со всеми необходимыми пояснениями, отступлениями, справками, перейдем к самому простому — к описанию боевых действий.
Как было выше отмечено, Директива № 3 заметно отличалась от предвоенных планов Юго-Западного фронта. С одной стороны, объем поставленных задач сократился — из двух оперативных направлений (на Люблин и на Краков) осталось только одно. С другой стороны, на взаимодействие с левым флангом Западного фронта (а именно эта идея двустороннего охвата люблинской группировки немцев смежными флангами Юго-Западного и Западного фронтов неизменно присутствовала во всех предвоенных планах) рассчитывать уже не приходилось. Директива № 3 ставила перед войсками левого фланга Западного фронта только оборонительную задачу — «сдерживать противника на Варшавском направлении».
Фактически 4-я армия Западного фронта в районе Брест — Кобрин была буквально сметена ударом самой мощной 2-й танковой группы вермахта, начала беспорядочный отход, и об участии ее в каких-то наступательных действиях совместно с 5-й армией Юго-Западного фронта не могло быть и речи. Следовательно, второе, северное острие «танковых клещей», которые должны были сомкнуться в районе Люблина за спиной наступающей на Луцк — Броды группировки противника, предстояло создать на ходу, из тех весьма ограниченных сил, которыми располагала 5-я армия.
Но к ночи с 22 на 23 июня (когда, как следует из мемуаров маршала Баграмяна, была получена и расшифрована Директива № 3) ситуация на фронте 5-й армии значительно обострилась.
Немецкое командование, решительно массируя силы на направлении главного удара, сосредоточило на 70-километровом участке границы от Устилуга до Крыстынополя (ныне Червоноград) семь пехотных дивизий. Все мосты через пограничный Буг, охраняемые войсками НКВД, были захвачены немцами в целости и сохранности. В отчете штаба 1-й ТГр вермахта отмечалось:
«...важнейший мост у Сокаль захвачен неповрежденным. Переправа через р. Буг проходила спокойно. Пехота забралась на высоты восточнее Буга, не встретив при этом никакого сопротивления...» [40, с. 227]
К вечеру 22 июня немецкая пехота, форсировав Буг, отбросила от границы и частично окружила две стрелковые дивизии 5-й армии. На захваченный плацдарм переправились две танковые дивизии, которые перешли в наступление: 14-я танковая на Луцк, 11-я танковая — на Радехов.
Героическая борьба нескольких гарнизонов Владимир-Волынского и Струмиловского укрепрайонов (по рассказам местных жителей, некоторые ДОТы вели огонь вплоть до конца июня!) не могла, к сожалению, изменить общую оперативную обстановку.
Единственным ударным соединением, которым располагало в этом районе командование 5-й армии, была 41-я танковая дивизия из состава 22-го МК. По числу танков (425 единиц, по данным Владимирского) 41-я тд превосходила обе немецкие танковые дивизии, вместе взятые. Правда, за исключением 31 сверхтяжелого танка К.В-2, это были устаревшие Т-26, несомненно уступавшие немецким PZ-III/50, полсотни которых было в каждой из дивизий танковой группы Клейста.
Впрочем, все эти сопоставления остались чистой теорией. Командир 41-й тд, вскрыв утром 22 июня 41-го года «красный пакет», обнаружил там приказ на передислокацию из Владимир-Волынска на север, в район Любомль — Ковель. Приказ был выполнен, в результате чего 41-я тд буквально «распахнула двери» перед наступающей на Владимир-Волынский 14-й танковой дивизией вермахта. (В скобках заметим, что «красный пакет» совершенно определенно выводил 41-ю тд в исходный район для наступления на Люблин, что может служить еще одним подтверждением того, что такое наступление готовилось задолго до начала войны.)
Казалось бы, в сложившейся ситуации у командования 5-й армией было два варианта использования 41-й тд: ее можно было бросить в наступление на Люблин (во исполнение Директивы № 3), и ее можно было вернуть назад и использовать для контрудара во фланг наступающей вдоль шоссе Устилуг — Луцк главной группировки противника. Но ни то ни другое не было реализовано.
Помешала, как это ни странно, наша разведывательная авиация, по поводу «уничтожения» которой в первые часы войны так сокрушался В. Суворов.
Нет, она летала, разведывала, ее было много (315-й и 316-й разведывательные авиаполки, 62 исправных самолета, в том числе 38 новейших скоростных разведчиков Як-4), и она доложила штабу 5-й армии и фронта, что от Бреста на Ковель, через леса и болота Полесья, движутся несметные вражеские полчища. Как пишет Баграмян [110], состав этой несуществующей в природе группировки оценивался тогда в две тысячи танков (и это при том, что ни в одной танковой группе вермахта фактически не было и одной тысячи танков).
К сожалению, разведка 5-й армии в течение по меньшей мере трех дней не смогла прояснить обстановку — т.е. сесть на мотоцикл и за два часа проехать 130 км по автостраде от Ковеля до пригородов Бреста (в сам Брест, захваченный в первый же день войны немцами, заезжать уже не следовало). Все это привело к тому, что не только 41-я тд, но и еще одна дивизия 22-го МК (215-я моторизованная) ушла по маршруту Ровно — Луцк — Ковель в полесские леса, навстречу мифическим танкам противника.
Вот так и получилось, что на пути наступающей вдоль шоссе на Луцк 14-й тд вермахта оказалась одна только 1-я противотанковая артбригада под командованием К.С. Москаленко. Она и спасла положение. Несмотря на то что 1-я ПТАБ вступила в бой в самом «неуставном порядке» — с ходу в движении, не замаскировав орудия, на случайных огневых позициях, — мужество бойцов и командиров, великолепная выучка и подготовка артиллерийских расчетов, воинский талант командира бригады оказались сильнее вражеских танков. Сказалось и отсутствие у немецких командиров опыта ведения танкового боя — 14-я тд была сформирована в октябре 40-го года на базе 4-й пехотной дивизии, и в ее «послужном списке» числилось лишь бесславное вторжение в Югославию в апреле 1941 г.
Отдав должное героизму солдат, отметим, правды ради, и качество советского вооружения. Мощнейшие орудия (противотанковые 76-мм и 85-мм зенитные), которыми была оснащена бригада, пробивали немецкие танки насквозь, а с легких PZ-II срывали башни.
В оперативной сводке 5-й армии № 9 содержалось сообщение о том, что «в период с 23 по 27 июня 1-я ПТАБ уничтожила и подбила около 150 танков противника» [75, с. 40]. Цифра эта, разумеется, преувеличена — во всей 14-й тд вермахта было всего 147 танков, и дивизии этой предстояло еще дойти до Сталинграда (где она и была первый и последний раз уничтожена). Но то, что вместо победного марша по автостраде на Луцк немецким танкам пришлось три дня прогрызаться с большими потерями через огневые позиции 1-й ПТАБ, не вызывает никаких сомнений.
К сожалению, на Радеховском направлении не нашлось другой такой бригады (хотя в составе Ю-3. ф. числилось четыре ПТАБ), а главное — не нашлось другого такого Москаленко. К исходу дня 22 июня немецкая 11-я танковая дивизия передовыми частями вышла в район Радехова (35 км от границы).
Южнее, в полосе от Равы-Русской до Перемышля (сейчас этот город снова в Польше, и на карте он обозначен как Пшемысль) немецкая пехота с переменным успехом пыталась отбросить от границы части 6-й и 26-й армий. «На остальных участках 26-й армии положение не вызывало тревоги, — пишет в своих мемуарах Баграмян, — и совсем спокойно было в полосе 12-й армии, занимавшей оборону в Карпатах и Буковине».
Такова была общая обстановка на Юго-Западном фронте в те часы, когда в ночь с 22 на 23 июня на командном пункте Ю-3. ф. в Тернополе собрались на совещание генерал-полковник Михаил Петрович Кирпонос (командующий фронтом), генерал-лейтенант Максим Алексеевич Пуркаев (начальник штаба фронта), корпусной комиссар Николай Николаевич Вашугин (должность его называлась «член Военного совета фронта», но мы в дальнейшем будем называть его просто и понятно — комиссар), а также прибывшие в качестве полномочных представителей Ставки генерал армии, начальник Генерального штаба РККА Георгий Константинович Жуков и первый секретарь ЦК КП(б) Украины, будущий глава ядерной сверхдержавы Никита Сергеевич Хрущев.
Этой команде предстояло принять историческое решение. Огромные силы, собранные на Юго-Западном фронте, исключительно выгодное очертание границы (при котором Львовская группировка советских войск нависала над глубокими тылами противника), надежно прикрытые болотами Полесья и Карпатскими горами фланги фронта — все это позволяло ставить задачу на окружение и полный разгром вражеской группы армий «Юг». А такой поворот событий развалил бы немцам весь план «блицкрига», неизбежно заставил бы их снимать войска с главного оперативного направления Минск — Смоленск — Москва. Одним словом, история изменила бы течение свое...
Из мемуаров присутствовавшего на этом совещании Баграмяна (в то время — начальника оперативного отдела штаба фронта) известно, что Пуркаев и Вашугин высказали прямо противоположные мнения.
Начальник штаба считал, что необходимо отвести войска на восток, на линию укрепрайонов за старой советско-польской границей, и только после этого, стабилизировав фронт обороны, перейти в наступление.
Комиссар фронта потребовал незамедлительно приступить к выполнению директивы Ставки о переходе в контрнаступление.
Автор, сидя в мягком кресле перед компьютером, не считает себя вправе рассуждать о том, кто из них был прав. Тем более что оба они были правы, причем именно по-своему правы.
Начальник штаба, как никто другой, понимал, что для полного отмобилизования войск (т.е. призыва приписного состава, мобилизации автотранспорта из народного хозяйства, развертывания тылов) фронту по предвоенным планам нужно еще три-четыре дня. Противник же ждать не будет, и его наступление может сорвать организованное отмобилизование — вот почему лучше отойти самим на заранее подготовленный мощный оборонительный рубеж и уже за ним изготовиться для нанесения решительного контрудара.
Комиссар лучше других знал, сколько тысяч раз красноармейцам внушали, что Красная Армия будет «самой наступательной из всех армий», что врага будут громить «на чужой земле» и т.д. Отход с первых дней войны, да еще и отход на глубину в 200—250 км мог самым негативным образом сказаться на боевом духе войск — а это ничуть не менее опасно, нежели нехватка тракторов и грузовиков. К тому же в предложении Пуркаева был и весьма дурной политический подтекст — поспешный отход с «освобожденных» в сентябре 1939 г. территорий выглядел бы косвенным признанием неправомерности их захвата. Допустить такое комиссар не мог. И по-своему он был, конечно, прав.
Армия держится на единоначалии. Для того и есть на фронте командующий, чтобы, собрав воедино все разумное в предложениях своих подчиненных, принять единственное, обязательное для всех решение. А в той ситуации, что сложилась на Юго-Западном фронте, соединить противоположное было не так уж сложно.
«Счастье на стороне больших батальонов», — говаривал Наполеон. «Бог войны не любит талантливых авантюристов, он любит крупные армии», — писал полтора столетия спустя американский военный историк Тейлор. И вот в этом смысле Жукову и Кирпоносу несказанно повезло.
В распоряжении командования Ю-3. ф. было достаточно сил и для того, чтобы перейти к упорной обороне в полосе 5-й армии, и для нанесения сокрушительного удара
силами «трех богатырей» (15-м, 4-м и 8-м мехкорпусами) в направлении Львов — Люблин, во фланг и тыл всей наступающей на фронте Луцк — Радехов группировки противника.
На столе перед генералами лежала карта. С тем самым очертанием «границы обоюдных государственных интересов на территории бывшего Польского государства», которое 28 сентября 1939 г., при подписании Договора о дружбе и границе с фашистской Германией, Сталин подписал аж в двух местах. И теперь, в ночь на 23 июня 1941 г., Жуков имел все основания поднять граненый стакан с чаем за мудрость и гениальную прозорливость товарища Сталина.
Еще не сделав ни одного выстрела, мехкорпуса Юго-Западного фронта уже развертывались фактически в тылу немецких войск, а их передовые части уже стояли на
50—80 км западнее города Замостье, в котором находился штаб немецкой группы армий «Юг».
Ударная группировка из трех мехкорпусов (15-го МК, 4-го МК, 8-го МК) насчитывала в своем составе более двух с половиной тысяч танков, в том числе 720 танков Т-34 и KB, неуязвимых для 37-мм противотанковых пушек немецких пехотных дивизий. Наступлением во фланг и тыл основных сил группы армий «Юг», развернутых перед войной в районе Замостье — Люблин, советское командование с первых же дней войны могло навязать противнику свою волю, заставить его поспешно менять отработанные планы, перегруппировывать войска, терять время и инициативу. Как минимум.
Как максимум, можно было окружить и разгромить 6-ю немецкую армию, не дожидаясь выхода этой армии к Сталинграду. К наступлению на Люблин войска Киевского ОВО готовились самое малое полгода. Маршруты, рубежи, возможные контрмеры противника — все это было командным составом изучено и проработано. Наконец, такое наступление сделало бы абсолютно бесцельным и прорыв немецких танковых дивизий, загонявших таким образом самих себя в глубокий и безвылазный капкан у Дубно — Ровно.
С другой стороны, независимо от успеха (или неуспеха) танкового удара на Люблин у командования Ю-3. ф. были все возможности для того, чтобы остановить наступление немцев на Луцк — Ровно. В самом деле, в считаные дни плотность обороны 5-й армии могла быть многократно увеличена. Два стрелковых корпуса (31-й и 36-й) еще 18 июня 1941 г., по утвержденному самим Жуковым приказу, начали выдвижение на запад. К исходу дня 23 июня эти корпуса (шесть стрелковых дивизий) находились на расстоянии 90—100 км, т.е. четырех суточных переходов, от линии Ковель — Луцк — Дубно [92].
Еще раньше (к утру 23 июня) две дивизии — 135-я стрелковая и 19-я танковая из состава 22-го МК — должны были выйти в леса западнее Луцка.
К 24 июня на рубеж реки Стырь выходили начавшие марш утром 22 июня два мехкорпуса резерва фронта: 9-й МК и 19-й МК.
Наконец, разобравшись с мифической группировкой противника, «наступающей от Бреста на Ковель», можно было вернуть к активным боевым действиям и засевшие в ковельских лесах две дивизии 22-го МК: 41-ю танковую и 215-ю моторизованную. Таким образом, семи пехотным (298, 44, 168, 299, 111, 75, 57-й), двум моторизованным (25-й и 16-й) и четырем танковым (14, 13, 11, 16-й) дивизиям вермахта, наступавшим в полосе Луцк — Радехов, Юго-Западный фронт мог противопоставить семь стрелковых, три моторизованные и шесть танковых дивизий — это не считая тех двух стрелковых дивизий (87-й и 124-й), которые еще до начала войны занимали полосу обороны от Устилуга до Сокаля. По совокупному числу танков группировка советских войск на Ровенском направлении в 2,5 раза превосходила противника. Даже с учетом того, что три четверти этих танков составляли устаревшие Т-26 и танкетки Т-38, а 9-й и 19-й мехкорпуса не были отмобилизованы и укомплектованы штатным автотранспортом, соотношение сил сторон по всем канонам военной науки позволяло предотвратить паническое бегство и начать планомерный отвод войск 5-й армии от рубежа к рубежу на восток.