– Позвольте мне договорить, капитан… И мы сейчас узнали, – продолжал Альбер, – о таком геройском поступке господина Морреля, что, хотя я вижу его сегодня первый раз в жизни, я прошу у него разрешения представить его вам, граф, как моего друга.
И при этих словах странно неподвижный взор, мимолетный румянец и легкое дрожание век опять выдали волнение Монте‑Кристо.
– Вот как! – сказал он. – Значит, капитан – благородный человек. Тем лучше!
Это восклицание, отвечавшее скорее на собственную мысль графа, чем на слова Альбера, всем показалось странным, особенно Моррелю, который удивленно посмотрел на Монте‑Кристо. Но в то же время это было сказано так мягко и даже нежно, что, несмотря на всю странность этого восклицания, не было возможности на него рассердиться.
– Какие у него могли быть основания в этом сомневаться? – спросил Бошан у Шато‑Рено.
– В самом деле, – отвечал тот, своим наметанным и зорким глазом аристократа сразу определивший в Монте‑Кристо все, что поддавалось определению, – Альбер нас не обманул, и этот граф – необыкновенный человек; как вам кажется, Моррель?
– По‑моему, у него открытый взгляд и приятный голос, так что он мне нравится, несмотря на странное замечание на мой счет.
Господа, – сказал Альбер, – Жермен докладывает, что завтрак подан.
Дорогой граф, разрешите указать вам дорогу.
Все молча прошли в столовую и заняли свои места.
– Господа, – заговорил, усаживаясь, граф, – разрешите мне сделать вам признание, которое может послужить мне извинением за возможные мои оплошности: я здесь чужой, больше того, я первый раз в Париже. Поэтому с французской жизнью я совершенно незнаком; до сих пор я всегда вел восточный образ жизни, совершенно противоположный французским нравам и обычаям. И я заранее прошу извинить меня, если вы найдете во мне слишком много турецкого, неаполитанского или арабского. А засим – приступим к завтраку.
– Как он говорит! – прошептал Бошан. – Положительно это вельможа!
– Чужеземный вельможа, – добавил Дебрэ.
– Вельможа всех стран света, господин Дебрэ, – заключил Шато‑Рено.
Глава 2.
ЗАВТРАК
Как читатели, вероятно, помнят, граф был очень умерен в еде. Поэтому Альбер выразил опасение, что парижский образ жизни с самого начала произведет на пего дурное впечатление своей наиболее материальной, хотя в то же время наиболее необходимой стороной.
– Дорогой граф, – сказал он, – я сильно опасаюсь, что кухня улицы Эльдер понравится вам меньше кухни Пьяцца‑ди‑Спанья. Мне следовало заранее осведомиться о ваших вкусах и заказать блюда, которые вы предпочитаете.
– Если бы вы знали меня ближе, – ответил, улыбаясь, граф, – вас не заботили бы такие пустяки. В моих путешествиях мне приходилось питаться макаронами в Неаполе, полентой в Милане, оллаподридой в Валенсии, пилавом в Константинополе, карриком в Индии и ласточкиными гнездами в Китае.
Для такого космополита, как я, вопроса о кухне не существует. Где бы я ни был, я ем все, только ем понемногу; а как раз сегодня, когда вы сетуете на мою умеренность, у меня волчий аппетит, потому что со вчерашнего утра я ничего не ел.
– Как, со вчерашнего утра? – воскликнули все. – Неужели вы ничего не ели целые сутки?
– Да, – отвечал Монте‑Кристо. – Мне пришлось свернуть с дороги, чтобы собрать некоторые сведения в окрестностях Нима, это несколько задержало меня, и я не хотел нигде останавливаться.
– И вы пообедали в карете? – спросил Морсер.
– Нет, я спал; я всегда засыпаю, когда мне скучно и нет охоты развлекаться или когда я голоден и нет охоты есть.
– Так вы, значит, можете заставить себя заснуть? – спросил Моррель.
– Почти что так.
– И у вас есть для этого какое‑нибудь средство?
– Самое верное.
– Вот что пригодилось бы нам, африканцам, – сказал Моррель, – у нас ведь не всегда бывает пища, а питье – и того реже.
– Несомненно, – сказал Монте‑Кристо, – но, к сожалению, мое средство, чудесное для такого человека, как я, живущего совсем особой жизнью, было бы опасно применить в армии; она не проснулась бы в нужную минуту.
– А можно узнать, что это за средство? – спросил Дебрэ.
– Разумеется, – сказал Монте‑Кристо, – я не делаю из него тайны: это смесь отличнейшего опиума, за которым я сам ездил в Кантон, чтобы быть уверенным в его качестве, и лучшего гашиша, собираемого между Тигром и Евфратом; их смешивают в равных долях и делают пилюли, которые вы и глотаете, когда нужно. Действие наступает через десять минут. Спросите у барона Франца д'Эпине; он, кажется, пробовал их однажды.
– Да, – сказал Альбер, – он говорил мне; он сохранил о них самое приятное воспоминание.
– Значит, – сказал Бошан, который, как полагается журналисту, был очень недоверчив, – это снадобье у вас всегда при себе?
– Всегда, – отвечал Монте‑Кристо.
– Не будет ли с моей стороны нескромностью попросить вас показать нам эти драгоценные пилюли? – продолжал Бошан, надеясь захватить чужестранца врасплох.
– Извольте.
И граф вынул из кармана очаровательную бомбоньерку, выточенную из цельного изумруда, с золотой крышечкой, которая, отвинчиваясь, пропускала шарик зеленоватого цвета величиною с горошину. Этот шарик издавал острый, въедливый запах. В изумрудной бомбоньерке лежало четыре или пять шариков, но она могла вместить и дюжину.
Бомбоньерка обошла стол по кругу, но гости брали ее друг у друга скорее для того, чтобы взглянуть на великолепный изумруд, чем чтобы посмотреть или понюхать пилюли.
– И это угощение вам готовит ваш повар? – спросил Бошан.
– О, нет, – сказал Монте‑Кристо, – я не доверяю лучших моих наслаждений недостойным рукам. Я неплохой химик и сам приготовляю эти пилюли.
– Великолепный изумруд! – сказал Шато‑Рено. – Такого крупного я никогда не видал, хотя у моей матери есть недурные фамильные драгоценности.
– У меня их было три таких, – пояснил Монте‑Кристо, – один я подарил падишаху, который украсил им свою саблю; второй – его святейшеству папе, который велел вставить его в свою тиару, против почти равноценного ему, но все же не такого красивого изумруда, подаренного его предшественнику Пию Седьмому императором Наполеоном; третий я оставил себе и велел выдолбить. Это наполовину обесценило его, но так было удобнее для того употребления, которое я хотел из него сделать.
Все с изумлением смотрели на Монте‑Кристо; он говорил так просто, что ясно было: его слова либо чистая правда, либо бред безумца; однако изумруд, который он все еще держал в руках, заставлял придерживаться первого из этих предположений.
– Что же дали вам эти два властителя взамен вашего великолепного подарка? – спросил Дебрэ.
– Падишах подарил свободу женщине, – отвечал граф, – святейший папа жизнь мужчине. Таким образом, раз в жизни мне довелось быть столь же могущественным, как если бы я был рожден для трона.
– И тот, кого вы спасли, был Пеппино, не правда ли? – воскликнул Морсер. – Это к нему вы применили ваше право помилования?
– Все может быть, – ответил, улыбаясь, Монте‑Кристо.
– Граф, вы не можете себе представить, как мне приятно слушать вас, сказал Альбер. – Я уже рекомендовал вас моим друзьям как человека необыкновенного, чародея из «Тысячи и одной ночи», средневекового колдуна; но парижане так склонны к парадоксам, что принимают за плод воображения самые бесспорные истины, когда эти истины не укладываются в рамки их повседневного существования. Вот, например, Бошан ежедневно печатает, а Дебрэ читает, что на Бульваре остановили и ограбили запоздавшего члена Жокей‑клуба; что на улице Сен‑Дени или в Сен‑Жерменском предместье убили четырех человек; что поймали десять, пятнадцать, двадцать воров в кафе на Бульваре Тампль или в Термах Юлиана; а между тем они отрицают существование разбойников в Мареммах, в римской Кампанье или Понтийских болотах. Пожалуйста, граф, скажите им сами, что я был взят в плен этими разбойниками и что, если бы не ваше великодушное вмешательство, я, по всей вероятности, в настоящую минуту ждал бы в катакомбах Сан‑Себастьяно воскресения мертвых, вместо того чтобы угощать их в моем жалком домишке на улице Эльдер.
– Полноте, – сказал Монте‑Кристо, – вы обещали мне никогда не вспоминать об этой безделице.
– Я не обещал, – воскликнул Морсер. – Вы смешиваете меня с кем‑нибудь другим, кому оказали такую же услугу. Наоборот, прошу вас, поговорим об этом. Может быть, вы не только повторите кое‑что из того, что мне известно, но и расскажете многое, чего я не знаю.
– Но, мне кажется, – сказал с улыбкой граф, – вы играли во всей этой истории достаточно важную роль, чтобы знать не хуже меня все, что произошло.
– А если я скажу то, что знаю, вы обещаете рассказать все, чего я не знаю? – спросил Морсер.
– Это будет справедливо, – ответил Монте‑Кристо.
– Ну, так вот, – продолжал Морсер, – расскажу, хотя все это очень не лестно для моего самолюбия. Я воображал в течение трех дней, что со мной заигрывает некая маска, которую я принимал за аристократку, происходящую по прямой линии от Туллии или Поппеи, между тем как меня просто‑напросто интриговала сельская красотка, чтобы не сказать крестьянка. Скажу больше, я оказался совсем уже простофилей и принял за крестьянку молодого бандита, стройного и безбородого мальчишку лет пятнадцати. Когда я настолько осмелел, что попытался запечатлеть на его невинном плече поцелуй, он приставил к моей груди пистолет и с помощью семи или восьми товарищей повел или, вернее, поволок меня в катакомбы Сан‑Себастьяно. Там я увидел их атамана, чрезвычайно ученого человека. Он был занят тем, что читал «Записки Цезаря», и соблаговолил прервать чтение, чтобы заявить мне, что если на следующий день, к шести часам утра, я не внесу в его кассу четырех тысяч пиастров, то в четверть седьмого меня не будет в живых. У Франца есть мое письмо с припиской маэстро Луиджи Вампа. Если вы сомневаетесь, я напишу Францу, чтобы он дал засвидетельствовать подписи.
Вот и все, что я знаю; но я не знаю, каким образом вам, граф, удалось снискать столь глубокое уважение римских разбойников, которые мало что уважают. Сознаюсь, мы с Францем были восхищены.
– Все это очень просто. Я знаю знаменитого Луиджи Вампа уже более десяти лет. Как‑то, когда он был мальчишкой‑пастухом, я дал ему золотую монету за то, что он указал мне дорогу, а он, чтобы не остаться у меня в долгу, отдарил меня кинжалом с резной рукояткой собственной работы; этот кинжал вы, вероятно, видели в моей коллекции оружия. Впоследствии он не то забыл этот обмен подарками – залог дружбы между нами, – не то не узнал меня и пытался взять в плен; но вышло наоборот: я захватил его и еще десяток разбойников. Я мог отдать его в руки римского правосудия, которое всегда действует проворно, а для него особенно постаралось бы, но я не сделал этого: я отпустил их всех с миром.
– С условием, чтобы они больше не грешили, – засмеялся журналист. – И я с удовольствием вижу, что они честно сдержали слово.
– Нет, – возразил Монте‑Кристо, – только с тем условием, чтобы они никогда не трогали ни меня, ни моих друзей. Может быть, мои слова покажутся вам странными, господа социалисты, прогрессисты, гуманисты, но я никогда не забочусь о ближних, никогда не пытаюсь защищать общество, которое меня не защищает и вообще занимается мною только тогда, когда может повредить мне. Если я отказываю и обществу и ближнему в уважении и только сохраняю нейтралитет, они все‑таки еще остаются у меня в неоплатном долгу.
– Слава богу! – воскликнул Шато‑Рено. – Наконец‑то я слышу храброго человека, который честно и неприкрыто проповедует эгоизм. Прекрасно, браво, граф!
– По крайней мере, откровенно, – сказал Моррель, – но я уверен, что граф не раскаивался, однажды изменив своим принципам, которые он сейчас так решительно высказал.
– В чем же я изменил им? – спросил Монте‑Кристо, который время от времени так внимательно взглядывал на Морреля, что бесстрашный молодой воин уже несколько раз опускал глаза под светлым и ясным взором графа.
– Но мне кажется, – возразил Моррель, – что, спасая господина де Морсер, вам совершенно незнакомого, вы служили и ближнему и обществу.
– Коего он является лучшим украшением, – торжественно заявил Бошан, залпом осушая бокал шампанского.
– Вы противоречите себе, граф, – воскликнул Альбер, – вы, самый логичный человек, какого я знаю; и сейчас вам докажу, что вы далеко не эгоист, а напротив того – филантроп. Вы называете себя сыном Востока, говорите, что вы левантинец, малаец, индус, китаец, дикарь; ваше имя Синдбад‑Мореход, граф Монте‑Кристо; и вот, едва вы попали в Париж, в вас сказывается основное достоинство, или основной недостаток, присущий нам, эксцентричным парижанам: вы приписываете себе не свойственные вам пороки и скрываете свои добродетели.
– Дорогой виконт, – возразил Монте‑Кристо, – в моих словах или поступках я не вижу ничего достойного такой похвалы. Вы были не чужой для меня: я был знаком с вами, я уступил вам две комнаты, угощал вас завтраком, предоставил вам один из моих экипажей, мы вместе любовались масками на Корсо и вместе смотрели из окна на Пьяцца‑дель‑Пополо на казнь, так сильно взволновавшую вас, что вам едва не сделалось дурно. И вот, я спрашиваю вас всех, мог ли я оставить моего гостя в руках этих ужасных разбойников, как вы их называете? Кроме того, как вам известно, когда я спасал вас, у меня была задняя мысль, что вы окажете мне услугу и, когда я приеду во Францию, введете меня в парижский свет. Прежде вы могли думать, что это просто мимолетное предположение, но теперь вы видите, что это чистейшая реальность, и вам придется покориться, чтобы не нарушить вашего слова.
– И я сдержу его, – сказал Морсер, – по боюсь, дорогой граф, что вы будете крайне разочарованы, – ведь вы привыкли к живописным местностям, необычайным приключениям, к фантастическим горизонтам. У нас нет ничего похожего на то, к чему вас приучила ваша богатая событиями жизнь. Монмартр – наш Чимборазо, Мопвалериен – паши Гималаи; Грепельская равнина наша Великая Пустыня, да и тут роют артезианский колодец для караванов.
У нас есть воры, и даже много, хоть и не так много, как говорят; но эти воры боятся самого мелкого сыщика куда больше, чем самого знатною вельможи; словом, Франция – страна столь прозаическая, а Париж – город столь цивилизованный, что во всех наших восьмидесяти пяти департаментах (разумеется, я исключаю Корсику из числа французских провинций), – во всех наших департаментах вы не найдете даже небольшой горы, на которой не было бы телеграфа и сколько‑нибудь темной пещеры, в которую полицейский комиссар не провел бы газ. Так что я могу оказать вам лишь одну услугу, дорогой граф, и тут я весь в вашем распоряжении: ввести вас всюду, или лично, или через друзей. Впрочем, вам для этого никто не нужен: с вашим именем, с вашим богатством и вашим умом (Монте‑Кристо поклонился с легкой иронической улыбкой) человек не нуждается в том, чтобы его представляли, и будет везде хорошо принят. В сущности я могу быть вам полезен только в одном. Если вам может пригодиться мое знакомство с парижской жизнью, кое‑какой опыт в вопросах комфорта и знание магазинов, то я всецело в вашем распоряжении, чтобы помочь вам прилично устроиться. Не смею предложить вам разделить со мной эту квартиру, как вы в Риме разделили со мной свою (хоть я и не проповедую эгоизма, я все же эгоист до мозга костей): здесь, кроме меня самого, не поместилась бы и тень, разве что женская.
– Эта оговорка наводит на мысль о супружестве, – сказал граф. – В самом деле, в Риме вы мне намекали на некие брачные планы; должен ли я поздравить вас с наступающим счастьем?
– Это все еще только планы.
– И весьма неопределенные, – вставил Дебрэ.
– Нисколько, – сказал Морсер, – мой отец очень желает этого, и я надеюсь скоро познакомить вас если не с моей женой, то с невестой: мадемуазель Эжени Данглар.
– Эжени Данглар! – подхватил Монте‑Кристо. – Позвольте, ее отец – барон Данглар?
– Да, – отвечал Морсер, – но барон новейшей формации.
– Не все ли равно, – возразил Монте‑Кристо, – если он оказал такие услуги государству, что заслужил это отличие.
– Огромные, – сказал Бошан. – Хоть он и был в душе либерал, но в тысяча восемьсот двадцать девятом году провел для Карла Десятого заем в шесть миллионов; за это король сделал его бароном и кавалером Почетного легиона, так что он носит свою награду не в жилетном кармане, как можно было бы думать, но честь честью, в петличке фрака.
– Ах, Бошан, Бошан, – засмеялся Морсер, – приберегите это для «Корсара» и «Шаривари», но при мне пощадите моего будущего тестя.
Потом он обратился к Монте‑Кристо:
– Вы сейчас произнесли его имя так, как будто вы знакомы с бароном.
– Я с ним не знаком, – небрежно сказал Монте‑Кристо, – по, вероятно, скоро познакомлюсь, потому что мне в его банке открыт кредит банкирскими домами Ричард и Блаунт в Лондоне, Арштейн и Эскелес в Вене и Томсон и Френч в Риме.
Произнося два последних имени, граф искоса взглянул на Морреля.
Если чужестранец думал произвести на Максимилиана Морреля впечатление, то он не ошибся. Максимилиан вздрогнул, как от электрического разряда.
– Томсон и Френч? – сказал он. – Вы знаете этот банкирский дом, граф?
– Это мои банкиры в столице христианского мира, – спокойно ответил граф. – Я могу быть вам чем‑нибудь полезен у них?
– Быть может, граф, вы могли бы помочь нам в розысках, оставшихся до сих пор бесплодными. Этот банкирский дом некогда оказал нашей фирме огромную услугу, но почему‑то всегда отрицал это.
– Я в вашем распоряжении, – ответил с поклоном Монте‑Кристо.
– Однако, – заметил Морсер, – заговорив о господине Данглар, мы слишком отвлеклись. Речь шла о том, чтобы подыскать графу Монте‑Кристо приличное помещение. Давайте подумаем, где поселиться новому гостю великого Парижа?
– В Сен‑Жерменском предместье граф может найти недурной особняк с садом, – сказал Шато‑Рено.
– Вы только и знаете что свое несносное Сен‑Жерменское предместье, Шато‑Рено, – сказал Дебрэ. – Не слушайте его, граф, и устройтесь на Шоссе д'Антен: это подлинный Париж.
– Бульвар Оперы, – заявил Бошан, – второй этаж, дом с балконом. Граф велит там положить подушки из серебряной парчи и, дымя чубуком или глотая свои пилюли, будет любоваться дефилирующей перед ним столицей.
– А вам разве ничего не приходит в голову, Моррель, что вы ничего не предлагаете? – спросил Шато‑Рено.
– Нет, напротив, – сказал, улыбаясь, молодой человек, – у меня есть одна мысль, но я ждал, не соблазнится ли граф каким‑нибудь из ваших блестящих предложений. А теперь я возьму на себя смелость предложить ему небольшую квартирку в прелестном помпадуровском особняке, который вот уже год снимает на улице Меле моя сестра.
– У вас есть сестра? – спросил граф.
– Да, граф, и прекрасная сестра.
– Замужем?
– Уже девятый год.
– И счастлива? – снова спросил граф.
– Так счастлива, как только вообще возможно, – отвечал Максимилиан, она вышла замуж за человека, которого любила, за того, кто не покинул нас в нашем несчастье – за Эмманюеля Эрбо.
Монте‑Кристо чуть заметно улыбнулся.
– Я живу у нее, когда нахожусь в отпуску, – продолжал Максимилиан, и готов служить вам, граф, вместе с моим зятем, если вам что‑либо понадобится.
– Одну минуту! – прервал Альбер, раньше чем Монте‑Кристо успел ответить. – Подумайте, что вы делаете, Моррель. Вы хотите заточить путешественника, Синдбада‑Морехода в семейную обстановку. Человека, который приехал смотреть Париж, вы хотите превратить в патриарха.
– Вовсе нет, – улыбнулся Моррель, – моей сестре двадцать пять лет, зятю – тридцать, они молоды, веселы и счастливы. К тому же граф будет жить отдельно и встречаться с ними, только когда сам пожелает.
– Благодарю вас, благодарю, – сказал Монте‑Кристо, – я буду рад познакомиться с вашей сестрой и зятем, если вам угодно оказать мне эту честь, по я не приму ни одного из всех ваших предложении просто потому, что помещение для меня уже готово.
– Как! – воскликнул Морсер. – Неужели вы будете жить в гостинице? Вам будет слишком неуютно!
– Разве я так плохо жил в Риме? – спросил Монте‑Кристо.
– Еще бы, в Риме вы истратили на обстановку ваших комнат пятьдесят тысяч пиастров; но не намерены же вы каждый раз идти на такие расходы.
– Меня не это остановило, – отвечал Монте‑Кристо, – но я хочу иметь в Париже дом, свои собственный. Я послал вперед своего камердинера, и он, наверное, уже купил дом и велел обставить.
– Так, значит, у вас есть камердинер, который знает Париж? – воскликнул Бошан.
– Он, как и я, в первый раз во Франции; он чернокожий и к тому же немой, – отвечал Монте‑Кристо.
– Так это Али? – воскликнул Альбер среди всеобщего удивления.
– Вот именно, Али, мой немой нубиец, которого вы, кажется, видели в Риме.
– Ну, конечно, – отвечал Морсер, – я прекрасно его помню. Но как же вы поручили нубийцу купить дом в Париже и немому – его обставить? Несчастный, наверное, все напутал.
– Напрасно вы так думаете; напротив, я уверен, что он все устроил по моему вкусу; а у меня, как вам известно, вкус довольно необычный. Он уже с неделю как приехал; должно быть, он обегал весь город, проявляя чутье хорошей собаки, которая охотится одна; он знает мои прихоти, мои вкусы, мои потребности; он, наверное, все уже устроил, как надо. Он знал, что я приеду сегодня в десять часов утра, и ждал меня с девяти у заставы Фонтенбло. Он передал мне эту бумажку; это мой новый адрес; вот, прочтите.
И Монте‑Кристо передал Альберу листок.
– «Елисейские Поля, номер тридцать», – прочел Морсер.
– Вот это оригинально! – вырвалось у Бошана.
– И чисто по‑княжески! – прибавил Шато‑Рено.
– Как, вы еще не знаете вашего дома? – спросил Дебрэ.
– Нет, – ответил Монте‑Кристо, – я уже говорил, что не хотел опаздывать к назначенному часу. Я оделся в карете и вышел из нее у дверей виконта.
Молодые люди переглянулись: они не могли понять, не разыгрывает ли Монте‑Кристо комедию, но все слова этого человека, несмотря на их необычайность, дышали такой простотой, что нельзя было предполагать в них лжи, да и зачем ему было лгать?
– Стало быть, – сказал Бошан, – придется нам довольствоваться теми маленькими услугами, которые мы можем оказать графу. Я как журналист открою ему доступ во все театры Парижа.
– Благодарю вас, – сказал, улыбаясь, Монте‑Кристо, – я уже велел моему управляющему абонировать в каждом театре по ложе.
– А ваш управляющий тоже нубиец и немой? – спросил Дебрэ.
– Нет, он просто ваш соотечественник, если только корсиканец может считаться чьим‑либо соотечественником; вы его знаете, господин де Морсер.
– Наверно, это достойный синьор Бертуччо, который так мастерски нанимает окна?
– Вот именно; и вы видели его, когда оказали мне честь позавтракать у меня. Это славный малый, который был и солдатом и контрабандистом – словом, всем понемногу. Я даже не поручусь, что у него не было когда‑нибудь неладов с полицией из‑за какого‑нибудь пустяка, вроде удара ножом.
– И этого честного гражданина мира вы взяли к себе в управляющие, граф? – спросил Дебрэ. – Сколько он крадет у вас в год?
– Право же, не больше всякого другого, я в этом уверен; но он мне подходит, не признает невозможного, и я держу его.
– Таким образом, – сказал Шато‑Рено, – у вас налажено все хозяйство: у вас есть дом на Елисейских Полях, прислуга, управляющий, и вам недостает только любовницы.
Альбер улыбнулся: он вспомнил о прекрасной не то албанке, не то гречанке, которую видел в ложе графа в театре Балле и в театре Арджентина.
– У меня есть нечто получше: у меня есть невольница, – сказал Монте‑Кристо. – Вы нанимаете ваших любовниц в Опере, в Водевиле, в Варьете, а я купил свою в Константинополе; мне это обошлось дороже, но зато мне больше не о чем беспокоиться.
– Но вы забываете, – заметил, смеясь, Дебрэ, – что мы вольные франки и что ваша невольница, ступив на французскую землю, стала свободна?
– А кто ей это скажет? – спросил Монте‑Кристо.
– Да первый встречный.
– Она говорит только по‑новогречески.
– Ну, тогда другое дело!
– Но мы, надеюсь, увидим ее? – сказал Бошан. – Или вы, помимо немого, держите и евнухов?
– Нет, – сказал Монте‑Кристо, – я еще не дошел до этого в своем ориентализме: все, кто меня окружает, вольны в любую минуту покинуть меня и, сделав это, уже не будут нуждаться ни во мне, ни в ком‑либо другом; вот поэтому, может быть, они меня и не покидают.
Собеседники уже давно перешли к десерту и к сигарам.
– Дорогой мой, – сказал, вставая, Дебрэ, – уже половина третьего; ваш гость очарователен, но нет такого приятного общества, с которым не надо было бы расставаться, иногда его приходится даже менять на неприятное; мне пора в министерство. Я поговорю о графе с министром, надо же нам узнать, кто он такой.
– Берегитесь, – отвечал Морсер, – самые проницательные люди отступили перед этой загадкой.
– Нам отпускают три миллиона на полицию; правда, они почти всегда оказываются израсходованными заранее, но на это дело пятьдесят тысяч франков во всяком случае наберется.
– А когда вы узнаете, кто он, вы мне скажете?
– Непременно. До свидания, Альбер; господа, имею честь кланяться.
И, выйдя в прихожую, Дебрэ громко крикнул:
– Велите подавать!
– Очевидно, – сказал Бошан Альберу, – я так и не попаду в Палату, но моим читателям я преподнесу кое‑что получше речи господина Данглара.
– Ради бога, Бошан, – отвечал Морсер, – ни слова, умоляю вас, не лишайте меня привилегии показать его. Не правда ли, занятный человек?
– Больше того, – откликнулся Шато‑Рено, – это поистине один из необыкновеннейших людей, каких я когда‑либо встречал. Вы идете, Моррель?
– Сейчас, я только передам мою карточку графу, он так любезен, что обещает заехать к нам, на улицу Меле, четырнадцать.
– Могу вас заверить, что не премину это сделать, – с поклоном отвечал граф.
И Максимилиан Моррель вышел с бароном Шато‑Рено, оставив Монте‑Кристо вдвоем с Морсером.
Глава 3.
ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА
Оставшись наедине с Монте‑Кристо, Альбер сказал:
– Граф, разрешите мне приступить к моим обязанностям чичероне и показать вам образчик квартиры холостяка. Вам, привыкшему к итальянским дворцам, будет интересно высчитать, на пространстве скольких квадратных футов может поместиться молодой парижанин, который, по здешним понятиям, живет не так уж плохо. Переходя из комнаты в комнату, мы будем отворять окна, чтобы вы не задохнулись.
Монте‑Кристо уже видел столовую и нижнюю гостиную. Альбер прежде всего повел его в свою студию; как читатель помнит, это была его любимая комната.
Монте‑Кристо был достойный ценитель всего того, что в ней собрал Альбер: старинные лари, японский фарфор, восточные ткани, венецианское стекло, оружие всех стран; все это было ему знакомо, и он с первого же взгляда определял век, страну и происхождение вещи. Морсер думал, что ему придется давать объяснения, а вышло так, что он сам, под руководством графа, проходил курс археологии, минералогии и естественной истории. Они спустилась во второй этаж. Альбер ввел своего гостя в гостиную. Стены здесь были увешаны произведениями современных художников. Тут были пейзажи Дюпре: высокие камыши, стройные деревья, ревущие коровы и чудесные небеса; были арабские всадники Делакруа в длинных белых бурнусах, с блестящими поясами, с вороненым оружием; кони бешено грызлись, а люди бились железными палицами; были акварели Буланже – «Собор Парижской Богоматери», изображенный с той силой, которая равняет живописца с поэтом; были холсты Диаса, цветы которого прекраснее живых цветов и солнце ослепительнее солнца в небе; были тут и рисунки Декана, столь же яркие, как и у Сальватора Розы, но поэтичнее; были пастели Жиро и Мюллера, изображавшие детей с ангельскими головками и женщин с девственными лицами; были страницы, вырванные из восточного альбома Доза, – карандашные наброски, сделанные им в несколько секунд, верхом на верблюде или под куполом мечети, – словом, все, что современное искусство может дать взамен погибшего и отлетевшего искусства прошлых веков.
Альбер надеялся хоть теперь чем‑нибудь поразить странного чужеземца, но, к немалому его удивлению, граф, не читая подписей, к тому же иногда представленных только инициалами, сразу же называл автора каждой вещи, и видно было, что он не только знал каждое из этих имен, но успел оценить и изучить талант каждого мастера.
Из гостиной перешли в спальню; это был образец изящества и вместе с тем строгого вкуса: здесь сиял в матово‑золотой раме всего лишь один портрет, но он был подписан Леопольдом Робером.
Портрет тотчас же привлек внимание графа Монте‑Кристо; он поспешно подошел и остановился перед ним.
Это был портрет женщины лет двадцати пяти, смуглой, с огненным взглядом из‑под полуопущенных век; она была в живописном костюме каталонской рыбачки, в красном с черным корсаже и с золотыми булавками в волосах; взор ее обращен был к морю, и ее стройный силуэт четко выделялся на лазурном фоне неба и волн.