В силу целого комплекса социальных и исторических причин “коллективный эгоцентризм” на протяжении многих веков являлся одной из примечательных особенностей западноевропейской культуры. Он ярко проявился уже в отношении средневековой Европы к арабскому (шире – “восточному”) миру; он недвусмысленно напомнил о себе полнейшим непониманием со стороны испанских конквистадоров индейских цивилизаций Америки; и наконец, он с особой силой дал о себе знать уже на новой исторической почве, в ХIХ столетии, когда западное общество активно начало вторгаться в жизнь африканских и азиатских народов.
Мысль о том, что “свой”, европейский, мир есть мир культуры и разума, а “их” мир – это мир дикости, варварства и примитивных инстинктов, была настолько очевидной для европейского обывателя, что свои собственные представления о жизни он превращал в абсолютный масштаб ценностей. Отсюда тот комплекс самоуверенности, превосходства и высокомерия по отношению ко всему непохожему и непривычному, который отличал обыденное европейское сознание в первой половине XIX века.
Разоблачению этого “комплекса” как раз и посвящены многие произведения Мериме; среди них видное место занимает новелла “Таманго”. В ней – и здесь заключена одна из существенных, и оригинальных сторон замысла писателя – не только мир африканцев показан глазами белого человека, но и сделана попытка мир европейцев увидеть с позиции черного туземца. Поэтому в новелле присутствуют три повествовательных точки зрения: точка зрения капитана Леду, точка зрения Таманго и, наконец, резюмирующая точка зрения автора-рассказчика. Напряженное взаимодействие этих точек зрения и создает столь характерный для новеллы “Таманго” драматизм повествования.
Для понимания смысла новеллы важную роль играет позиция капитана Леду, его восприятие и понимание происходящего. Главным здесь является то, что Леду вполне сознательно относится к африканцам как к “черному дереву”. Но, подчеркивает Мериме, такое отношение отнюдь не является проявлением чисто личной, психологической жестокости или бесчувственности капитана. Если в своем обращении с неграми Леду не многим лучше других работорговцев, то он и не хуже их. Он – рядовой представитель своей профессии, общественной группы, страны. Тем показательнее его отношение к “черным”.
С точки зрения Леду, ни в их нравственности, ни в их образе жизни нет ни одной черты, которая делала бы их похожими на европейцев: у них нет никакого понятия о ценности индивидуального человеческого существования (невольники на корабле растерзывают белого переводчика, не сделавшего [43-44] им ничего дурного, с той же легкостью, с какой Таманго убивает женщину-негритянку в первой сцене новеллы); они не знают никаких развлечений, кроме дикого, бессмысленного пьянства; герой новеллы, Таманго, не задумываясь отдает себе подобных в обмен на куски ситца, картонные табакерки, порченые ружья и т. п. Мериме последовательно вводит в кругозор капитана те черты быта и нравов африканских туземцев, которые непреложно доказывают ему, что не быть европейцем – значит не быть человеком. Для Леду негры только внешне похожи на людей, по существу же они представляют собою животных, наделенных сознанием. Вот почему в глазах капитана его собственное поведение по отношению к африканцам не является ни бесчеловечным, ни безнравственным.
Разумеется, позиция Леду, показанная во всей ее неприглядной наготе, не вызывает у Мериме никакого сочувствия. Но несомненно и то, что капитан лишь доводит до крайности, до логического и нравственного предела обычный взгляд носителей европоцентристского сознания на негров как на представителей примитивного, неразвитого общества. Основанный на чувстве превосходства, этот взгляд продолжает присутствовать в новелле и после гибели Леду, трансформируясь в авторском повествовательном тексте (что особенно заметно в сцене невольничьего бунта и последовавших за ним событий).
Однако точка зрения Леду не является господствующей в новелле. Мериме ненавязчиво, но упорно остраняет эту точку зрения, время от времени показывая происходящее глазами самого Таманго, сталкивая его взгляд на вещи с позицией капитана Леду. Так, сцена торга и жалкая попойка, ее сопровождающая, в восприятии Таманго выглядит, конечно же, как роскошный дворцовый прием, а сам герой откровенно наслаждается впечатлением, которое, по его мнению, он производит на белого, ибо, по понятиям Таманго и его соплеменников, он действительно могущественный, независимый и богатый властитель, военачальник, перед которым трепещут окружающие племена.
Все дело именно в этом противоречии: африканец сам себя отнюдь не ощущает ни “дикарем”, ни “животным”; Леду же видит в нем только великолепный экземпляр рабочей скотины. В сущности, вся коллизия новеллы построена на этом глубочайшем взаимном непонимании представителей двух разных миров, двух “цивилизаций”. Воспринимая европейские нравы как единственно нормальные, Леду не умеет увидеть в непривычных для него формах жизни проявление иной культуры (он видит в этих формах лишь “не-культуру”, “дикарство”). Поэтому, в частности, захватывая в плен Таманго, он не чувствует себя ни предателем, ни подлецом, ибо берет в плен всего лишь сильное и красивое животное. Но ведь и для Таманго образ жизни негритянских племен представляется таким же естественным, как для Леду – европейский. Таманго в принципе не может понять, на каком основании его воспринимают не как суверенного владыку, а как “дикаря”. Поэтому, будучи захвачен капитаном Леду, он в первую очередь ощущает свое право на бунт.
Таким образом, повествование в новелле в значительной мере строится на взаимном чередовании и взаимном освещении точек зрения Леду и Таманго (шире – европейцев и африканцев), вскрывающем неполноту и своеобразную [44-45] ограниченность каждой из них, ограниченность, которая и привела к кровавому результату.