И теперь, словно ревнуя меня, гармоника требовала к себе внимания. Я задумался, этого ли я хочу от своей жизни? Я посмотрел на далекие горные вершины, и тихая печаль коснулась моего сердца. Я понял, что верная спутница превратилась в препятствие на моем пути. Стоя на камне, я долго всматривался в глубокие синие воды Ганги. Потом я перевел взгляд на свою гармонику, понимая, что другой такой не найду нигде. Расчувствовавшись, я обратился к своей неизменной спутнице, на этот раз со словами: «Дорогая моя, спасибо тебе за то, что ты всегда была со мной. Когда мне было больно и одиноко, в тебе я черпал утешение и отраду. Как терпеливо ты выслушивала мои откровения и слагала из слов, которые я не мог произнести, мелодии, волновавшие сердца людей». Сказав это, я расплакался.
Затем я снова обратил взор к священной реке и взмолился: «О мать-Ганга, отдавая тебе самое дорогое, я хочу тем самым вручить Богу свое недостойное сердце. Пожалуйста, прими мое подношение».
Обеими руками я прижал гармонику к сердцу, а затем с размаху кинул в воду. Описав в воздухе дугу, словно в замедленной съемке, она упала в реку. От прощального всплеска сердце мое сжалось — моя верная спутница навсегда скрылась в водах Ганги.
Свои самые ценные дары жизнь порой преподносит нам весьма неожиданным образом. Одни называют это случайностью, другие — кармой, или судьбой, а третьи полагают, что это вмешательство Самого Бога. Однажды днем, когда шум течения Ганги отвлек меня от медитации, мне вдруг показалось, что ее могучие и в то же время ласковые волны поют гимн мудрости и любви. Очарованный этой сладостной песней, я сидел и непроизвольно вслушивался в нее. С тех пор, с утра и до вечера, я просто сидел и слушал песню реки. Это стало моей ежедневной медитацией.
|
|
Несколькими днями позже я сидел на прохладном зимнем ветру и смотрел на гималайское небо. По безбрежному сапфировому небосводу плыли ватные молочно-белые облака А прямо подо мной бурлил и пенился речной поток. Шум реки звучал симфонией, освобождавшей меня из рабства моих мыслей. В песне реки мне слышались тысячи божественных голосов, поющих в унисон священный слог «Ом». Этот звук пленил меня.
На закате следующего дня я наблюдал за золотистыми зимними облаками, плывущими по глубокому синему небу. Багряные горные вершины казались живыми, и я готов был поклясться, что они дышат. Белые журавли, черные стрижи, зеленые попугаи и птицы с ярко-синим, красным и оранжевым оперением парили в небе, и каждая птица пела свою неповторимую сладостную песнь. Не считая птичьих голосов, в тот вечер долина Ганги была погружена в какое-то необыкновенное, мистическое безмолвие. Я размышлял о том, как мало у меня забрал Господь и как много Он дал мне взамен. Я понял, что чем более недостойным Божьей милости считает себя человек, тем больше благодарности он испытывает, обретая эту милость. Именно благодарность подготавливает наше сердце к тому, чтобы получить милость Господа. Закрыв глаза, я вновь погрузился в слушание песни реки — бесконечного звучания слога «Ом». Это было волшебное ощущение. Я вдруг понял, что сейчас должно случиться что-то необычное. И тут я услышал звуки, которые, казалось, доносились из самого сердца матери-Ганги. Многотысячный хор божественных созданий пел медленную чарующую песню, и эхо ее разносилось по всей долине:
|
|
Харе Кришна, Харе Кришна
Кришна Кришна, Харе Харе
Харе Рама, Харе Рама
Рама Рама, Харе Харе.
Я почувствовал, что голосом реки Сам Бог прошептал мне в ухо эту чудесную мантру. Это напоминало какой-то таинственный ритуал посвящения, который возвысил меня и приблизил меня к цели. Сердце мое преисполнилось благодарности, и я громко подхватил эти слова вслед за рекой, невольно нарушив данный мною обет молчания. Никакие мирские наслаждения не сравнятся с тем, что испытал я тогда. Я не понимал смысл этой песни, по она уже покорила мое сердце. Что она означает? Я рассудил, что, как и в случае с изображением синекожего юноши, эта тайна сама откроется мне в должный срок. Пожертвовав песней своей гармоники, я получил взамен песнь Ганги.
Прошел месяц, и я с нетерпением ожидал того момента, когда смогу прервать пост. Вспомнив, что в лавке у ресторанчика «Чхоти Валла» в Сваргашраме продают арахис, я направился туда с одной рупией, которую мне пожертвовал какой-то паломник. В то время одна рупия была равна примерно двенадцати американским центам, и я рассчитывал купить на эти деньги пригоршню орехов. Но, когда владелец лавки увидел рупию, глаза его заблестели. Он ловко свернул из старых газет огромный кулек и доверху насыпал в него арахиса. «Ну, сегодня у меня будет пир!» — обрадовался я и направился по тропинке через джунгли к себе в пещеру.
Углубившись в лес, я вдруг лицом к лицу столкнулся с огромной коричневой обезьяной, которая грозно преградила мне путь, словно сборщик податей. Страшно рыча и скаля зубы, обезьяна своими пронзительными зелеными глазами оценивающе разглядывала меня, свою жертву. Под ее густой коричневой шерстью угрожающе перекатывались мускулы. У обезьяны была розовая морда, вся в шрамах от схваток, узловатые розовые пальцы и лоснящиеся ярко-розовые ягодицы. Вдруг она прыгнула на меня, одним движением вырвала из моих рук кулек с орехами и, больно пнув в грудь, бросилась наутек. От удара у меня перехватило дыхание. Придя в себя, я стал улыбаться: животное с кульком вожделенного арахиса скрылось в джунглях, унеся с собой мою надежду прервать пост. Впрочем, на земле осталось несколько орехов, просыпавшихся во время схватки. Ну и ладно, — подумал я, — этого как раз хватит, чтобы выйти из поста. Но стоило мне наклониться за ними, как еще одна обезьяна спрыгнула с дерева, быстро подобрала все орехи и скрылась. Мне не досталось ни одного ореха.
|
|
Я шел к себе в пещеру, и в животе у меня громко урчало. По сравнению с бесценным сокровищем духовного опыта, любые материальные приобретения так же ничтожны, как этот арахис, — думал я по дороге.
Из-за нескольких жалких орешков люди обманывают друг друга, плачут и умирают.
Они готовы ссориться и воевать друг с другом за горстку арахиса. Но чья-то жадность или неумолимое время в любой момент может, как эта обезьяна, отобрать у нас вожделенные орехи.
На следующее утро я пешком отправился вдоль берега Ганги на другой конец Ришикеша. Поднявшись в гору, я добрался до Шанкарачарья-Нагара — ашрама Махариши Махеш Йоги. Тропинки, проложенные между вековыми деревьями, душистыми кустарниками и цветущими лианами, вели к простым хижинам для занятий медитацией. Пройдя дальше, я оказался на, краю высокого утеса, с которого открывался великолепный вид на Гангу. Прямо над обрывом стоял простой домик самого Махариши. Зайдя внутрь, я очутился в комнате с алтарем, украшенным цветами. На алтаре стояла фотография духовного учителя Махариши, Ирахмананды Сарасвати, сидящего на тигровой шкуре. У него был высокий лоб, белая борода и зачесанные назад длинные седые волосы. Он был знаменитым йогом и удостоился чести занять пустовавший до него в течение полутора веков пост Шанкарачарьи Джьотирматха. С поправкой на местные реалии, это положение можно сравнить с положением Папы Римского.
Каждое утро и вечер жители ашрама собирались в домике Махариши, чтобы петь мантры и проводить ему пуджу, а завершались такие встречи совместной медитацией. Мне сказали, что сам Махариши предпочитает медитировать в подвале дома. Несколько учеников Махариши провели меня в маленькую темную келью под землей. Эта прохладная тихая келья стала моим излюбленным местом для медитации. Царившая в ней атмосфера мира и покоя быстро завладевала мной и позволяла явственно ощущать присутствие Махариши.
Махариши родился в 1917 году в центральной Индии и окончил физический факультет Аллахабадского университета. В течение тринадцати лет он служил своему гуру, Брахмананде Сарасвати, в качестве секретаря. Перед тем как покинуть этот мир, гуру сказал Махариши: «Я научил тебя методу духовного совершенствования, предназначенному для семейных людей. За минувшие века это знание было искажено и вовсе забыто. Не беспокойся о том, где взять деньги для поездок. Ни о чем не волнуйся и не бойся одиночества. Принимайся за дело, и у тебя все получится само». Готовясь к своей миссии, Махариши два года в одиночестве медитировал в пещерах Уттар-Каши, а в 1955 году он начал обучать технике трансцендентальной медитации и основал на холмах Ришикеша ашрам. С 1957 года Махариши стал путешествовать по всему миру.
Махариши Махеш Йоги учил, что занятия трансцендентальной медитацией расширяют наше сознание. Цель данной техники состоит в том, чтобы погрузиться в состояние более тонкое, нежели бодрствование, сон или глубокий сон. Согласно учению Махариши, медитировать — значит выйти из-под тонкого влияния ума и эго. В этом освобожденном состоянии чистого бытия можно ощутить свою вечную душу. Особенно хорошо Махариши удавалось находить точки соприкосновения йоги и современной науки. Хотя самого Махариши в ашраме не было, я, одухотворенный атмосферой ашрама, прочитал две его книги: «Наука бытия» и «Искусство жизни», а также его перевод шести глав Бхагавад-гиты.
Пока я находился в Шанкарачарья-Нагаре, я каждый вечер общался с садху из Австралии по имени Бевин. Он был настоятелем ашрама и одним из ближайших учеников Махариши. Я приходил к нему в хижину, и мы слушали на катушечном магнитофоне записи лекций Махариши и обсуждали их. Мне запомнился фрагмент одной его лекции, где он говорил своим характерным высоким голосом, то и дело посмеиваясь: «Мы не даем пустых обещаний о жизни в раю после смерти. Мы учим тому, как ощутить райское блаженство уже здесь, в этой жизни. Приходите все, кто хочет испытать это».
Сама техника подкупала простотой и доступностью: требовалось потратить всего пятнадцать-двадцать минут на несложную медитацию утром и вечером, и при этом не нужно было менять свой образ жизни или религиозные и философские убеждения. Махариши учил, что суть жизни в блаженстве и что мы исполнены блаженства по самой своей природе. Трансцендентальная медитация способна погрузить нас в это блаженное состояние бытия, мягко переключая нашу естественную склонность к поискам блаженства с попыток найти его во внешних объектах на источник счастья внутри нас самих. Махариши говорил об этом так: «Хочешь насладиться плодами дерева — поливай его корень».
Стояла зима, и в ашраме было немного людей. Я был здесь едва ли не единственным иностранцем, не считая Бевина. Он рассказал мне, как несколько лет назад сюда приезжали «Битлз», Донован и Миа Фэрроу со своей сестрой Пруденс. Они некоторое время жили в ашраме и общались с Махариши. После этого волна интереса к йоге и медитации стала распространяться по всему миру.
Медитация в этом освященном лесу и ночной сон на вершине горы стали для меня поистине бесценными дарами. Трижды Махариши Махеш Йоги приходил ко мне во сне. Он сидел, скрестив ноги, и держал в руке цветок. Его длинные седые волосы и борода сливались с белыми струящимися одеждами. Округлое лицо его мягко светилось. Хотя на самом деле Махариши был невысокого роста, в моем сне он выглядел как гигант. Его мягкий и одновременно пронзительный взгляд звал меня в царство вечного мира. Махариши ничего не говорил — он просто улыбался мне, а потом закрывал глаза и исчезал.
Какое-то время спустя я вернулся в свою лесную пещеру. Там я задал себе вопрос, почему я ушел из ашрама, ведь мое пребывание в нем было таким вдохновляющим. Я ощущал очевидную силу Махариши и его любовь, да и в ашраме все очень по-доброму относились ко мне. Что же мне не сиделось там? В последующие месяцы я снова и снова раздумывал над этим вопросом и каждый раз приходил к выводу о том, что хочу получить знания из разных источников и обучиться у разных учителей, прежде чем окончательно сделаю выбор. Пока у меня не появится непреклонная вера в то, что я могу посвятить свою жизнь только одному пути и одному учителю, я буду оставаться странствующим искателем истины.
Однажды утром, когда я прогуливался по тропинке в джунглях, мне преградил дорогу таинственно улыбающийся садху. Он с любопытством рассматривал меня и не давал пройти. Взгляд его миндалевидных глаз был устремлен прямо мне в глаза. У садху было скуластое лицо с маленьким носом, короткие волосы и кожа медного оттенка. Кто это и что ему нужно от меня?
«Меня прислали за тобой, — сказал он, — хотя ты меня совсем не знаешь».
Удивленный, я молчал, ожидая продолжения.
Садху взял меня за руку:
«В пещере неподалеку живет величайший святой. Я должен привести тебя к нему».
«Как ты узнал про меня?» — поинтересовался я.
«А это тебе знать незачем. Идем».
Заинтригованный, я последовал за ним вглубь джунглей. Пока мы шли по заросшей тропе вдоль ручья, садху сказал мне, что он родом из Непала. С треском продираясь сквозь заросли и высокую траву, мы спугнули дикого кабана. Он промелькнул слева от нас и скрылся в кустах. Когда мы, наконец, вышли на поляну, мой провожатый указал мне на вершину ближайшей скалы. Там виднелись три пещеры с закопченным входом Садху повел меня наверх по узким ступеням десятиметровой каменной лестницы, высеченной в крутом склоне скалы. Оказавшись на вершине, мы зашли в одну из пещер. Густой дым, стоявший в ней, щипал глаза.
В пещере в позе лотоса, выпрямив спину, сидел удивительный человек. Его густые, спутанные волосы спускались по спине и стелились по земле. Он был очень высокого роста и крепкого телосложения. Из одежды на нем была лишь обвязанная вокруг пояса веревка и набедренная повязка. Сидя неподвижно, йог медитировал с закрытыми глазами и, казалось, находился где-то в другом мире, вне времени и пространства Вокруг него распространялась аура абсолютной тишины и спокойствия. Это был Махавирдас Тат Валла Баба.
Мы сели рядом и стали ждать. Запах тлеющих в жертвенном костре дров смешивался с землистым запахом древней пещеры. На каменной полке лежали священные писания на санскрите. Позади йога находились его нехитрые пожитки, завернутые в старую мешковину. Непальский садху предупредил меня, что йог нередко проводит в медитации целые ночи. «Нужно набраться терпения, — сказал садху, — и дождаться, пока он сам выйдет из духовного транса». В конце концов йог открыл глаза и посмотрел на меня.
Под взглядом его блестящих темных глаз мне показалось, что меня сверлят два мощных лазерных луча. Баба заговорил глубоким, уверенным голосом, а мой проводник стал переводить.
«Бог один, и все исходит только из Него, и не из кого иного, — Паба поднял ладонь, соединив вместе большой и указательный палец. — Причина всех наших несчастий в том, что мы забыли о своей тождественности Богу. Это называется майей, или иллюзией. Искать Бога не нужно — Он повсюду. Если искренне обратиться к Нему, Он откроет Себя Сам. Бог смотрит на тебя не откуда-то извне, а из твоего же сердца. От Него ничего не скроешь, и притворяться нет никакого смысла. Можно всю жизнь бродить по джунглям, но Господь обитает не в джунглях, а в твоем сердце. И если ты научишься видеть Его там, то сможешь увидеть Его повсюду».
Я был поражен: Баба как будто отвечал на незаданные мной вопросы. Я и был тем странником, ищущим Бога в своем сердце.
Баба сидел, положив руки на колени. Его темные глаза излучали невероятную силу. Казалось, он читает мои мысли. «Люди гоняются за преходящим. Разве ты не видишь, что они идут путем, ведущим к смерти? — его слова, как меч, отсекали мои материальные привязанности. — Ты отрекся от мирской жизни. Это хорошо. Не возвращайся обратно. Медитация принесет тебе высшее умиротворение». Я слушал его целый час, а потом попрощался, пообещав прийти на следующий день.
Когда мы спустились по каменной лестнице, нас поприветствовала аскетичного вида женщина с длинной черной косой, одетая и простое белое сари. Женщину звали Мирабаи. Вместе с мужем она жила в джунглях и готовила еду для учеников Тат Валла Бабы. Мирабаи пригласила нас к себе домой. «Хотите, я расскажу вам про Бабу?» — спросила она по дороге.
«Конечно», — ответил я, а непальский садху просто кивнул.
И Мирабаи начала свой рассказ: «Баба родом из штата Пенджаб.
С самого детства он искал ответы на свои вопросы. Видя, как англичане угнетают индийцев, он не мог понять, почему страна, давшая миру столько священных писаний и великих святых, не может найти способ избавиться от власти колонизаторов. Страстно желая обрести просветление, он еще ребенком покинул отчий дом в поисках гуру. Вначале он пришел в Айодхью, где когда-то явился Господь Рама, а оттуда направился в гималайские джунгли, где и встретил своего гуру. У стоп духовного учителя Баба постиг путь, ведущий к просветлению». За разговором мы не заметили, как вышли к саманной хижине. Мирабаи радушно распахнула деревянную дверь и пригласила нас войти. Расстелив циновки и подав нам глиняные чашки с водой, она спросила: «Будете слушать дальше?»
«Конечно», — отозвался я, с наслаждением отпив холодной воды из ручья.
«Примерно с шестнадцати лет Баба живет здесь, в пещере. Он питается только дикими плодами и травами, а из одежды носит лишь набедренную повязку из старого джутового мешка. Мешковина из джута называется тат. От этого слова возникло его имя: Тат Валла Баба, то есть Баба (святой человек) в одежде из мешковины». Мирабаи рассказала также, что Баба провел в полном одиночестве пятнадцать лет, совершенствуясь в аштанга-йоге. Со временем люди признали в нем просветленного учителя и стали приходить к нему. Баба никогда и никому не разрешает прикасаться к нему или готовить для него пищу. Глубоко вздохнув, Мирабаи с благоговейным выражением лица произнесла: «Я была свидетелем того, как он читает чужие мысли, предсказывает будущее и исцеляет больных. Когда у одного йога начались приступы невыносимой головной боли, Баба явился ему во сне, с помощью мантр удалил у него из головы какую-то белую жидкость и исцелил его раз и навсегда».
Я подумал, что мне очень повезло. Хозяйка дома показала нам маленький алтарь, на котором стояла фотография Бабы. Молитвенно сложив ладони, она спросила: «Рассказать вам еще?» Мы с энтузиазмом закивали. «Баба медитирует по многу часов подряд, а иногда не выходит из медитации по нескольку дней. Перед ним всегда горит священный огонь, и он каждый день изучает священные писания». Затем Мирабаи обратилась ко мне: «Ты проделал долгий путь из Америки, чтобы стать садху. Я преклоняюсь перед твоей храбростью и буду молиться о том, чтобы ты достиг своей цели».
На прощание она дала мне необычное угощение — прозрачный цукат из зеленой тыквы. Он тут же растаял у меня во рту, оставив очень приятное ощущение. Я никогда не пробовал ничего подобного. Увидев мою реакцию, Мирабаи объяснила: «Тебе понравилось? Это лакомство называется педа ».
«Педа — первое лакомство, которое я попробовал в Индии, — отметил я. — У него потрясающий вкус. Но разве йоги и аскеты едят сладкое?»
Она улыбнулась, как мать улыбается наивному вопросу своего ребенка: «Ты не поверишь своим глазам, когда увидишь, что способны съесть йоги».
На следующий день я снова пришел в пещеру к Бабе. Он был, как и прежде, погружен в медитацию. Некоторое время спустя мой непальский друг оставил меня с Бабой наедине. Прошла ночь, а Баба даже не шелохнулся. Впитывая в себя его умиротворение, я сидел рядом и тоже медитировал. Взошло солнце, залив золотым сиянием гималайские джунгли и осветив отдаленные горные вершины, почитаемые многими как обитель Бога. Из пещеры мне была видна Ганга, несущая свои воды с горных высот на равнины. Она протекали через леса и долины, и на ее берегах совершали обряды мудрецы и святые. Сидя на соломенной циновке, я смотрел вниз на пышную растительность. Спустя некоторое время я стал различать больших разноцветных змей, скользящих по джунглям в поисках добычи. Я увидел среди деревьев диких слонов и даже пятнистого леопарда, пробирающегося в зарослях.
Вдруг мне вспомнилась моя прежняя жизнь в Хайленд-Парке, и пригороде Чикаго: ровный ухоженный газон, дети, садящиеся и школьный автобус, и родители, отъезжающие на машине на работу. Это было так не похоже на все, что я видел перед собой сейчас мне с трудом верилось, что я нахожусь в Индии, посреди Гималаев. Рядом с пещерой Бабы было еще несколько пещер. Там жили его ученики-аскеты, и там же на время остановился и я.
Сидя с Бабой в его пещере и вдыхая терпкий дым священного огня, горящего и днем и ночью, я чувствовал, как происходит мое очищение. Баба, сидя с идеально прямой спиной, от трех до пяти часов в день читал вслух священные писания, а остальное время медитировал. Бывало, что ночью он спал, однако уже за несколько часом до рассвета он вставал и медитировал, а затем читал писания или делал асаны. Через пару часов после восхода солнца Баба обматывал свои длинные, спутанные волосы вокруг головы, и мы шли к ручью омыться и набрать воды в кувшин. На обратном пути он собирал съедобные травы и плоды, а также дрова для костра. Однажды я видел, как он с легкостью поднял огромное бревно и отнес в пещеру.
Как-то вечером, когда в лесу еще не смолкли птицы, Баба через непальского переводчика сделал мне неожиданное предложение: «Я приглашаю тебя провести остаток жизни в наших пещерах». Сказав это, он закрыл глаза и погрузился в транс.
Его слова снова и снова звучали в моей голове, пока я размышлял над решением, которое мне предстояло принять. И вот однажды утром, выйдя из медитации, я задумался:
Жизнь здесь, в священном лесу, под руководством такого святого можно считать настоящим благословением. Но, чтобы стать последователем какого-то одного гуру, я должен быть уверен, что никогда не опозорю его, пожалев о своем выборе.
Вот почему я хочу найти учителя и духовный путь, которому я смогу посвятить всю свою жизнь.
Я спросил себя, уверен ли я в том, что это — мой учитель и мой путь? Через несколько минут пришел ответ. Медитируя вместе с Тат Валла Бабой, я ощущал глубокую радость и внутреннее просветление. Тем не менее у меня не было никакой уверенности. Мое сердце жаждало встреч с другими индийскими святыми. Я хотел побывать в разных священных местах и познать разнообразие духовных путей. Тогда и только тогда смогу я принять самое важное решение в своей жизни.
Поняв, что это будет честно, я успокоился. Но мне еще предстояло как-то объяснить это Тат Валла Бабе, ведь я имел дело не с обычным человеком, а с йогом, обладающим сверхъестественными силами. Прошло несколько дней. Совместная медитация с Бабой давала опыт, не поддающийся описанию. Когда я наконец решился поговорить с ним, он уже все знал. Не успел я открыть рот, как Баба произнес те самые слова, которые я собрался сказать ему. Он серьезно посмотрел мне в глаза и сделал жест рукой, благословляя меня. «Прощай. Да пребудет с тобой Бог. Ом тат сат».
Покинув пещеры Махавирдаса Тат Валла Бабы, я снова вернулся к жизни странствующего отшельника. Зима подходила к концу. Начало припекать солнце, день становился длиннее, и на деревьях и кустарниках появились весенние почки. Как-то раз, пройдя через джунгли по тропе, ведущей на север, я вышел к Лакшман Джулану — длинному подвесному мосту, натянутому высоко над Гангой. Стоя посередине покачивающегося моста, я смотрел на Гангу, бегущую с гималайских гор. По обоим ее берегам располагались красивые храмы и уютные ашрамы, йоги сидели, совершая свои ритуалы. Я перешел на другой берег и по лесной тропинке стал углубляться в джунгли. Внезапно лес кончился, и мне открылось жуткое зрелище, от которого мороз пробежал у меня по коже.
Я увидел множество людей с искривленными, обезображенными лицами и проваленными носами. Одни были совершенно нагие, другие — облачены в рубище, и все они стенали от мучительной боли, шевеля гноящимися обрубками пальцев рук и ног. Изнуренные голодом, эти несчастные жили в ямах, присыпая себя на ночь землей, чтобы не замерзнуть. Они смотрели на меня глазами, полными отчаяния и мольбы, и меня охватил ужас я понял, что набрел на колонию прокаженных.
Десятки прокаженных мгновенно окружили меня, выкрикивая: «Бакшиш! Бакшиш! Бакшиш!» Напирая на меня, они размахивали у меня перед лицом своими руками, покрытыми кровоточащими язвами, и требовали подаяния. Мне нечего было подать им, и я стоял, окруженный плотной стеной заживо гниющих тел, не в силах даже пошевелиться. Прокаженные не отступали: «Бакшиш! Бакшиш! Бакшиш!» Они так напирали на меня со всех сторон, что я начал задыхаться. Мне некуда было спрятаться от их смрадного дыхания и запаха разлагающейся плоти. «Бакшиш!» — продолжали кричать они. Я не знал, что предпринять. С одной стороны, меня возмущала их бесцеремонность. С другой стороны, мне было до слез жаль этих людей, и я понимал, что их страдания оправдывают такое поведение.
Так продолжалось минут двадцать, которые тянулись для меня, как вечность. Я отчаянно пытался понять, что же мне теперь делать. Обрывочные мысли проносились в моем мозгу: Проказа заразна. Значит ли это, что я тоже заболею, буду мучиться, как они, а потом умру? Что сделает со мной эта разбушевавшаяся толпа?
Не переставая кричать: «Бакшиш!» — прокаженные отталкивали друг друга и тянулись ко мне. Их взгляды обжигали меня своей болью. Отчаявшись, они принялись обшаривать меня, чтобы отобрать то, что я не хотел отдавать по доброй воле. Убедившись, что у меня ничего нет, они потеряли ко мне интерес и разошлись.
Переведя дыхание, я сделал несколько шагов и снова остановился как вкопанный. На земле передо мной беспомощно лежала старуха в лохмотьях. Нос ее провалился, сравнявшись с разлагающимся лицом. Наши взгляды встретились. Глаза старухи, наполненные слезами, лучились такой нежной и трепетной материнской любовью, какую редко можно встретить в этом мире. Она ничего не требовала от меня. Она лишь хотела, чтобы я раскрыл свое сердце для любви, которую она жаждала кому-нибудь подарить. Эта любовь делала ее прекрасной. Она почтительно сложила беспалые ладони, а затем сделала жест рукой, показывая, что хочет благословить меня. Ее любовь победила мой страх перед ужасной болезнью. Я склонился перед старухой, подставляя голову под ее ладонь. «Да благословит тебя Господь, дитя мое, — стала молиться она — Да благословит тебя Господь». Я поднял на нее взгляд и увидел, что лицо ее озарилось неземным счастьем. Я заплакал, понимая, что сегодняшнее испытание было ничтожной ценой за это незабываемое благословение.
Продолжив путь, я нашел укромное место над рекой, сел и стал всматриваться в бушующий внизу поток. Я пытался проникнуть взглядом сквозь толщу вод, но, как ни старался, так и не смог ничего разглядеть в таинственных глубинах реки. Хотя старуху поразила ужасная болезнь, под отталкивающей телесной оболочкой скрывалась прекрасная душа, жаждавшая любить и быть любимой. Сравнение напрашивалось само собой.
Сегодня река показала мне, что обычно мы судим об окружающих только по внешним признакам и склонны, видеть в них одни недостатки. Но если присмотреться повнимательнее, то мы. увидим, что природа человека подобна ковру, сотканному из миллионов нитей. Недостатки и изъяны, людей зачастую вызваны, стечением обстоятельств — психологической реакцией на эмоциональные раны, насилие и отторжение от общества, разочарование, незащищенность, страдания, унижения или болезни.
Я вспомнил о бандитах, которые чуть не убили меня в Стамбуле, о расистах, которые ненавидели негров и движение за гражданские права, а также о тех, кто оскорблял меня и осыпал насмешками за мои длинные волосы. Я вспомнил, как сам легко осуждал старшее поколение американцев, которые казались мне пекущимися только о деньгах и своем будущем. В своем бунте против них я забыл о том, что в период Великой депрессии этому поколению выпали лишения и невзгоды, которых я не мог себе даже представить.
Если мы поймем, чем вызваны качества другого человека, которые нам не нравятся, то вместо ненависти проникнемся к нему состраданием.
Говорится же, что каждая душа изначально безгрешна.
Святой ненавидит болезнь, но любит больного.
Покинув Ришикеш, я продолжил свое путешествие на север, в Гималаи. В Дев-Праяге я встретил человека, оставившего глубокий след в моей памяти. Ранним холодным утром, когда на предрассветном небе уже меркли звезды, я спустился с гор к месту слияния рек Бхагиратхи и Алакананды. Сливаясь, эти две реки дают начало Ганге. Здесь, в месте слияния двух бурных горных рек, песнь Ганги звучала оглушительно. Я вошел в воду совершить омовение, не отдавая себе отчета в том, насколько сильно течение.
Не успел я сделать и шага, как мощный поток оторвал мои ноги от речного дна и уже собрался нести меня на камни. В этот самый миг крепко сложенный человек, который, на мое счастье, омывался рядом, цепко схватил меня за руку и, притянув к себе, вытащил на берег. Здесь мой спаситель возложил мне на голову правую руку и с большим чувством произнес нараспев несколько защитных мантр. Так произошла моя первая встреча с Кайлаш-бабой.
Хотя этот святой человек давно разменял седьмой десяток, он обладал недюжинной силой. У него было широкое, скуластое лицо и большие карие глаза. Баба не стригся и не брился уже несколько десятилетий, и свои седеющие космы, которые в распущенном состоянии достигали земли, он обматывал вокруг головы, укладывая их, словно корону. Все зубы у него сохранились, что считалось большой редкостью среди пожилых садху. Шерстяная накидка, единственная одежда Бабы, закрывала его от плеч до самых пят. В руке он носил железный трезубец, к которому сверху был привязан огромный дамару — деревянный барабан с мембранами диаметром тридцать сантиметров каждая, натянутыми по обе стороны полого корпуса. Внутри корпуса на веревке висел шар, и, когда Баба тряс барабаном, шар отскакивал от мембран, издавая громкий звук. Кроме этого музыкального инструмента, металлической чашки для подаяния и старого пледа, у него ничего не было.