Ты просто не хотел вмешиваться?
Зак? Снова? Сначала на первой пленке они с Джастином поскользнулись на мокром газоне и упали. Затем он влез в наш разговор с Ханной на вечеринке у Кэт. Ненавижу.
— Перестань, — взмолилась я. И я знала, что ты меня услышал, потому что мой рот был в нескольких сантиметрах от твоего уха. — Стой.
«Крестмонт». Поворачиваю за угол, и вот он, менее чем в квартале. Один из местных ориентиров. Последнее строение в стиле ар-деко.
— Не переживай, — сказал ты.
Возможно, ты знал, что у тебя мало времени, потому что твоя рука тут же соскользнула с моего бедра. Я ударила тебя обеими руками, и ты упал на пол.
Сейчас, когда я это вспоминаю, мне кажется, что когда кто-то летит с барного стула на пол — это выглядит смешно.
Однако никто в кафе не засмеялся. Они поняли, что человек упал не просто так, что что-то случилось. Так почему же никто не пришел мне на помощь?
Всем спасибо.
Фронтальная стена кинотеатра задрапирована тканью, которая свисает до самой земли. Неоновые буквы, загорающиеся одна за одной, похожи на перо электрического павлина, — К-Р-Е-С-Т-М-О-Н-Т.
В любом случае ты ушел. Ты не устроил скандал, только достаточно громко, чтобы все слышали, обозвал меня динамщицей.
Я продолжала сидеть у стойки, собираясь с силами уйти.
Иду к «Крестмонту». Магазины, мимо которых я прохожу, уже закрыты. Кругом только темные витрины. Но затем появляется угол здания, возвышающегося до небес. Его стены и пол такого же цвета, как неоновая вывеска, указывающая на вход. В центре здания — касса с окнами, выходящими на три стороны. Здесь я проработал не один вечер.
В этот момент я почувствовала, что всем на меня наплевать, никому нет никакого дела до того, что я чувствую.
Я положила все силы на то, чтобы мой первый поцелуй был идеальным… и в итоге получила клеймо позора.
Два человека, которым я доверяла, отвернулись от меня.
А один из них даже использовал меня, чтобы вернуть внимание других, а я была обвинена в предательстве.
Вы успеваете следить за происходящим?
Я не очень спешу?
Что ж, не отставайте!
Меня лишили ощущения безопасности и защищенности. А потом использовали это, чтобы удовлетворить свое извращенное любопытство.
Она делает паузу и начинает говорить немного медленнее.
Затем начинаешь понимать, что ты делаешь из мухи слона, что становишься мелочным. Уверена, может показаться, что ты уже не сможешь закрепиться в этом городе. Появляется ощущение, что каждый раз, когда кто-то протягивает тебе руку помощи, он в результате тянет тебя в другую сторону, и ты скатываешься еще ниже. Но нельзя все время мыслить пессимистично, Ханна, нужно учиться доверять окружающим. Так я и сделала. Еще раз.
Последнее на сегодня кино еще не закончилось, но около кассы уже никого нет. Я стою на мраморном полу, а вокруг висят постеры с рекламой фильмов. В этом кинотеатре у меня был шанс сблизиться с Ханной. И я его упустил.
А затем… хорошо… появились все те же мысли. Я когда-нибудь смогу сама распоряжаться своей жизнью? Неужели меня всегда будут обманывать люди, которым я доверяю?
Ненавижу то, что ты сделала, Ханна.
Будет ли когда-нибудь так, как я хочу?
Ты не должна была так поступать, ну зачем?
На следующий день, Маркус, я кое-что для себя решила. Я решила выяснить, как в школе отреагируют на то, если один из учеников никогда там больше не появится. Как говорится в песне, «ты потерян, ты ушел навсегда, мой дорогой Валентин».
Прислоняюсь к стеклу, за которым висит один из рекламных плакатов, и закрываю глаза. Я слушаю историю человека, который не выдержал и решил сдаться. И этот человек, эта девушка, мне нравилась. Сейчас я слушаю ее исповедь, ее рассказ о том, как она медленно, но верно шла к смерти. К сожалению, уже слишком поздно, я ничего не могу для нее сделать.
* * *
Сердце колотится в груди так, что я не могу устоять на месте. Все, что мне остается, мерить шагами мраморный пол перед кассой. На окне на тонкой цепочке висит табличка: «Закрыто. Ждем Вас завтра!»
Когда находишься снаружи, сложно понять то ощущение, которое испытываешь, сидя в помещении кассы. Я чувствовал себя как в аквариуме. А единственное общение с внешним миром происходило через небольшую щель под окном, в которую люди просовывали деньги, а я отдавал билеты. Или когда кто-нибудь из других сотрудников заглядывал на минутку.
Когда я не продавал билеты, то читал книгу или выглядывал из своего аквариума в фойе, высматривая Ханну. В некоторые вечера мне было особенно тяжело. Тогда я наблюдал, сколько масла она добавляет в попкорн. Сейчас это кажется глупым, но что было, то было.
Так было и в тот вечер, когда в кинотеатр пришел Брайс Уокер. Он был с девушкой и хотел, чтобы я продал для нее детский билет.
— Она же все равно не будет смотреть фильм, — сказал он и подмигнул мне. — Ну, ты понимаешь, о чем я, Клэй?
Я не знал девушку: наверное, она училась в другой школе.
Понятное дело, что она давно вышла из детского возраста, а шутка Брайса ей не понравилась. Поэтому она достала кошелек.
— Тогда я сама заплачу за свой билет, — сказала она.
Брайс отодвинул ее деньги и сам заплатил полную стоимость.
— Расслабься, — обратился он к ней. — Я пошутил.
Где-то в середине сеанса девушка выбежала из зала. Возможно, она плакала. Брайса нигде не было видно. Я продолжал наблюдать за происходящим в фойе, ожидая, пока он выйдет. Но он не появился — остался досмотреть фильм до конца, ведь деньги уже были уплачены.
Когда сеанс закончился, он подошел к стойке, за которой работала Ханна, и начал с ней болтать. Люди все подходили и подходили, Ханна наполняла стаканы колой, протягивала конфеты, давала сдачу. Брайс продолжал стоять рядом и что-то рассказывать, а Ханна смеялась каждому его слову.
Как же мне хотелось повесить на кассе табличку «Закрыто». Пройти через фойе и сказать ему, чтобы убирался — кино уже закончилось и ему нечего здесь торчать.
Но это была работа Ханны. Она должна была попросить его уйти. Нет, не так, она должна была захотеть, чтобы он ушел.
После того как я продал последний билет, повесил табличку, что касса не работает, и закрыл дверь в свой аквариум, я поспешил в фойе. Помочь Ханне убраться. И заодно разузнать про Брайса.
— Как ты думаешь, почему та девушка убежала из кинотеатра? — спросил я.
Ханна перестала натирать прилавок и посмотрела мне прямо в глаза.
— Я знаю, кто он такой, Клэй. Поверь мне.
— Ну да, конечно, — ответил я, опустил глаза в пол и начал сосредоточенно скрести ковер ботинком. — Тогда мне просто интересно, почему ты продолжала с ним разговаривать?
Она молчала. А я не мог посмотреть ей в глаза. Не хотел видеть в них разочарование или досаду. Или весь спектр эмоций, которые она сейчас испытывала ко мне. Вдруг она сказала кое-что, что прочно отпечаталось у меня в памяти:
— Тебе не нужно за мной присматривать, Клэй.
Но я хотел этого, Ханна. Я мог бы тебе помочь. Но когда я попытался, ты оттолкнула меня. И сейчас я почти слышу ее слова: «Почему ты так плохо пытался?»
КАССЕТА 4. СТОРОНА А
На обратном пути на переходе мне горел красный свет, но я все равно перебежал дорогу. Машин на парковке перед кафе «У Рози» стало еще меньше. Маминой по-прежнему нет.
Перестаю бежать и пытаюсь выровнять дыхание: наклоняюсь вперед, упираясь руками в колени. Надеюсь, мама ничего не заметит, но сам с трудом в это верю.
Несмотря на то что я больше не бегу, мысли отказываются останавливаться — все кружатся и кружатся в голове как сумасшедшие.
Присаживаюсь на корточки. На глаза наворачиваются слезы. Черт, мама уже скоро будет здесь. Делаю глубокий вдох, встаю и иду в кафе.
Меня обдает теплым воздухом, в котором смешались запахи гамбургеров, масла и сахара. Три из пяти столиков около стены заняты. За одним парень с девушкой пьют коктейли и жуют попкорн из «Крестмонта». За двумя другими школьники делают уроки: столы завалены учебниками, среди которых примостились напитки и пара порций картошки фри.
Как и предлагала Ханна, присаживаюсь к стойке, за которой бармен в белом фартуке раскладывает серебряные приборы по местам.
— Скажите, как будете готовы, — кивает он мне.
Открываю меню. Оно начинает с длинной истории о кафе с черно-белыми фотографиями за последние сорок лет. Переворачиваю ее и читаю дальше. Мне ничего не нравится.
Пятнадцать минут. Ровно столько Ханна предлагала сидеть и ждать и только потом сделать заказ.
Когда мама позвонила, я почувствовал, что что-то не так. Со мной что-то не так. И я знаю, она это поняла.
Будет ли она слушать кассеты, которые я попросил ее привезти? Какой же я идиот. Нужно было сказать, что сам заеду за ними. Но нет. Вот теперь сижу и жду, строя догадки и предположения.
Парень, который ел попкорн, просил ключ от туалета. Бармен указывает на стену: на медном крючке висят два ключа. На одном — брелок в виде голубой пластиковой собаки. На другом — розовый слон. Парень берет тот, что с собакой, и уходит.
Разложив приборы, бармен откручивает крышки у десятка солонок и перечниц, не обращая на меня никакого внимания. Это к лучшему.
— Уже сделал заказ?
Оборачиваюсь на голос — рядом сидит мама и листает меню. Рядом с ней на стойке — обувная коробка Ханны.
— Останешься? — спрашиваю я.
Если да, то мы сможем поговорить. Я не против. Было бы здорово переключить внимание с истории Ханны на что-то другое, передохнуть ото всего. Она смотрит на меня и улыбается.
— Думаю, это плохая идея, — хмурится она и кладет руку на живот.
— Мам, ты совсем не толстая.
Она пододвигает мне коробку с кассетами.
— Где же твой друг? — спрашивает мама. — Вы же вроде собирались позаниматься?
Точно. Школьный проект.
— Знаешь, он отошел… в туалет.
Она бросает взгляд за мое плечо. Может, я ошибаюсь, но мне кажется, она проверяет, висят ли ключи от туалета. Слава богу, один из них взял тот парень.
— У тебя достаточно денег? — спрашивает она.
— На что?
— Чтобы перекусить. — Она пододвигает ко мне меню и показывает на что-то пальцем. — Шоколадный коктейль в «У Рози» просто божественный.
— Ты бывала здесь? — Я немного удивлен. Никогда не видел в «У Рози» взрослых.
Мама смеется и кладет руку мне на голову, разглаживая морщинки на лбу.
— Чему ты удивляешься, Клэй, — этому месту уже сто лет. — Она кладет десять долларов на коробку из-под обуви. — Выбирай, что хочешь, и не забудь про коктейль.
Когда она встает, дверь в туалет открывается. Поворачиваюсь и вижу, как парень вешает ключи на место и возвращается к свой девушке. Он целует ее и извиняется, что так долго.
— Клэй? — спрашивает мама.
Прежде чем посмотреть на нее, ненадолго закрываю глаза и делаю глубокий вдох.
— Да?
— Не задерживайся. — Она пытается улыбнуться, чем ранит меня еще сильнее.
Осталось четыре кассеты. Семь историй.
И все-таки когда речь пойдет обо мне?
— Еще чуть-чуть. — Смотрю на маму и перевожу взгляд на меню. — Понимаешь, школьный проект…
Она ничего не отвечает, боковым зрением вижу, что она еще здесь. Она гладит меня по голове.
— Будь осторожен, — говорит она.
Киваю в ответ.
Мама уходит, а я снимаю с коробки крышку и разворачиваю пленку, в которую упакованы кассеты, — их никто не трогал.
* * *
Самый любимый в школе предмет… ну хорошо, самый любимый из обязательных предметов… равноправные коммуникации. Даже если бы этот предмет не был обязательным, все бы и так его выбрали в качестве факультативного, потому что по нему элементарно получить пятерку.
И уроки в большинстве случаев проходят весело. Я бы его выбрал скорее за это.
На дом задают мало, еще и бонус дают за посещаемость и поощряют активное поведение на уроке. Что тут может не нравиться?
Ставлю рюкзак на стул, где сидела мама.
Все сильнее чувствуя себя отверженной, на уроках по равноправным коммуникациям я ощущала себя в убежище — спокойно и защищенно. Когда я входила в кабинет, то мне казалось, что я в «Моне», кричу за нашим столиком: «Палы-выры за себя!»
Заворачиваю три кассеты, которые я уже прослушал, в упаковочную бумагу. Вот и все. С ними покончено.
Один урок в день, какие бы сплетни ни обсуждались в коридорах, меня никто не доставал, я не слышала смешков вокруг себя. Миссис Бредли не поощряла перешептывания на уроках. Если кому-то было что сказать, он должен был произнести это вслух.
Расстегиваю большой карман рюкзака и засовываю туда обувную коробку Ханны.
Миссис Бредли завела определенные правила поведения. Если кто-нибудь будет хихикать над тем, что говорит другой, он будет должен ей «Сникерс». А если он продолжит и дальше, то пусть готовит большой «Сникерс».
Три следующие пленки лежат на стойке, между плеером и шоколадным коктейлем, который любит мама.
И все платили без препирательств. Вот таким уважением миссис Бредли пользовалась у учеников. Никто никогда не обвинял ее в несправедливости, потому что просто не было поводов. Если она говорила, что вы смеетесь, значит, вы это действительно делали. И на следующий день на ее столе будет лежать «Сникерс».
А если не будет?
Не припомню такого случая. Все всегда приносили шоколадки.
Беру две следующие кассеты с нарисованными голубым лаком цифрами «8» и «9» и убираю их в рюкзак.
Миссис Бредли говорила, что равноправные коммуникации — это ее любимый предмет. Она была уверена, что на этом уроке выступает не просто как учитель, а как ведущий ток-шоу или как арбитр на соревнованиях.
Каждый день мы выбирали какую-нибудь общественно важную тему с кучей статистических данных и взятых из жизни примеров, а потом обсуждали ее.
На последней, седьмой, кассете на одной стороне написано «13», а на другой — ничего. Засовываю эту пленку в задний карман джинсов.
Издевательства. Наркотики. Представление о самом себе. Отношения. На равноправных коммуникациях речь могла идти о чем угодно. Что, безусловно, расстраивало многих других учителей. Они считали, что это пустая трата времени, и хотели учить нас холодным фактам, лишенным жизненной актуальности.
Вижу за окном фары проезжающих мимо машин.
Они думали, что отношение X к Y намного важнее умения понимать друг друга, что гораздо полезнее знать, когда была подписана Великая хартия вольностей — неважно, что это такое, — чем обсуждать проблему рождаемости.
Это означает, что каждый год во время обсуждения бюджета школы равноправные коммуникации оказывались на грани отмены. И каждый раз миссис Бредли и другие преподаватели приводили на обсуждение студентов, которые на личном примере рассказывали попечителям, как много полезного они почерпнули из этого предмета.
Ну, хорошо-хорошо, я еще долго могу защищать миссис Бредли, но вы уже догадались, что я завела этот разговор, потому что однажды на одном из ее уроков что-то случилось. Надеюсь, что в следующем году после моего небольшого инцидента равноправные коммуникации продолжатся.
Знаю-знаю, вы думали, что я скажу что-то другое, так? Думали, что раз я считаю, что одноклассники виноваты в том, что со мной произошло, то и предмет этот больше не нужен. Но это не так.
Никто в школе не догадывается, что я хочу вам рассказать. И неправильно было бы говорить, что это именно одноклассники виноваты в моей смерти. Даже если бы я никогда не ходила на равноправные коммуникации, результат, скорее всего, был бы тем же.
Или нет?
Вот это самое важное. Никто не знает наверняка, какое влияние он оказывает на жизнь других людей. Иногда мы даже не догадываемся, что от наших действий или слов зависят судьбы и жизни других.
Мама была права. Коктейль замечательный. Идеальное сочетание мороженого, шоколада и солода.
В конце кабинета, где проходили уроки миссис Бредли, стоял стеллаж для книг, на такой в супермаркете выкладывают газеты и открытки. В начале учебного года все школьники получали бумажные пакеты для завтраков, которые нужно было украсить с помощью карандашей и наклеек. Затем мы выкладывали эти пакеты на стеллаж.
Миссис Бредли знала, что людям сложно говорить друг другу приятные слова, поэтому она изобрела для нас способ анонимно высказать то, что мы чувствовали.
Вы впечатлены тем, как кто-то рассказывает о своей семье? Положите в его пакет записочку со словами восхищения.
Вы понимаете переживание этой девушки по поводу контрольной по истории? Напишите ей несколько слов поддержки.
Скажите, что думали о ней, когда готовились к этой работе.
Понравилось его выступление в школьном спектакле?
Ее новая стрижка?
Ее стрижка. На фотографии в «Моне» у Ханны длинные волосы. Я всегда представляю ее именно такой. Даже сейчас. Хотя она и подстриглась к концу жизни.
Если можете, скажите все в лицо. А если нет, положите записку в бумажный пакет, и адресат узнает о ваших мыслях и чувствах. И насколько я знаю, никто никогда не оставлял недоброжелательных или насмешливых посланий. Мы слишком уважали миссис Бредли, чтобы так поступить.
Так, Зак Демпси, у тебя есть какие-то оправдания?
* * *
Что такое? Что случилось?
О боже. Поднимаю глаза и вижу Тони. Он стоит рядом со мной. Его палец лежит на кнопке «Пауза».
— Это мой плеер? — спрашивает он.
Я молчу. Не могу понять выражение его лица. Вроде он не злится, хотя я украл его плеер. Замешательство? Может быть. Он выглядит так же, как когда я помог ему с машиной. Когда он смотрел на меня, вместо того чтобы светить отцу фонариком.
Тревога. Беспокойство.
— Привет, Тони! — Вытаскиваю наушники и вешаю их на шею. Плеер. Точно. Он спросил меня о плеере. — Ах, это… Он был в твоей машине. Я увидел его, когда помогал тебе… сегодня утром. Думал, что спросил тебя, можно ли его одолжить.
Веду себя как идиот.
Он кладет руку на барную стойку и присаживается рядом со мной.
— Прости, Клэй, — говорит он и смотрит мне в глаза. — Я иногда так расстраиваюсь из-за отца. Уверен, что ты спрашивал, а я просто запамятовал.
Его взгляд скользит от желтых наушников, болтающихся у меня на шее, к самому плееру, который лежит на стойке. Хоть бы он не спросил, что я слушаю. Я уже и так столько лгал сегодня. И если он спросит, мне опять придется соврать.
— Верни тогда, как закончишь, — говорит он, встает и кладет руку мне на плечо. — Можешь пользоваться им сколько тебе нужно.
— Спасибо.
— Не спеши, — отвечает он.
Тони берет меню, проходит к свободному столику позади меня и присаживается.
* * *
Не переживай, Зак. Ты никогда не оставлял в моем пакете ничего плохого. Знаю.
Но то, что ты сделал, еще хуже.
Насколько мне известно, Зак — хороший парень. Слишком скромный, чтобы о нем сплетничали. И как и мне, ему всегда нравилась Ханна Бейкер.
Но сначала вернемся на несколько недель назад… в кафе «У Рози».
У меня свело живот, как будто я долго качал пресс. Закрываю глаза и пытаюсь сконцентрироваться, успокоиться. Но ничего не получается. Меня лихорадит, как будто я болен какой-то страшной болезнью.
Я просто сидела, глядя на пустой стакан из-под коктейля. Там же, где оставил меня Маркус. Его место, возможно, все еще было теплым, потому что с того момента, как он ушел, прошло не больше минуты. И тут появился Зак. Подошел ко мне и сел рядом.
Открываю глаза — передо мной ряд пустых стульев. На одном из них, наверное, сидела Ханна.
Я притворилась, что не замечаю его.
Лично против Зака у меня ничего не было, он просто попал в неудачный момент. Мне было очень плохо: только что по моей вере в людей был нанесен очередной удар, от чего у меня в груди образовался вакуум. Словно все нервы в моем теле сначала высохли, после чего их из меня вытащили и выкинули.
У меня жжет глаза. Охлаждаю руки о стакан с коктейлем и прислоняю их к векам.
Чем дольше я думаю о своей жизни, тем больнее мне становится. А Зак был очень милым. Он позволил мне игнорировать его, пока это не стало смешным. Конечно, я знала, что он был рядом. Все это время он смотрел на меня. И в конце концов он театрально кашлянул.
Я опустила руку на стол и взялась за стакан. Это было единственным знаком, что я его слушаю.
Пододвигаю стакан ближе и начинаю помешивать остатки коктейля ложечкой.
Он спросил, все ли со мной хорошо, и я заставила себя улыбнуться. Но я по-прежнему как заколдованная смотрела на стакан — через стекло, на ложку. Мысли продолжали роиться в голове — наверное, так себя чувствуешь, когда сходишь сума?
— Извини, — сказал он. — Что бы только что ни произошло.
Я чувствовала, что продолжаю кивать головой, как болванчик, но я не могла набраться мужества сказать ему, что очень благодарна за эти слова. Он предложил заказать мне еще один коктейль, но я ничего не ответила.
То ли слова застряли в горле… То ли мне просто не хотелось ни с кем общаться.
Наверное, он флиртовал со мной — думал, что раз я сижу одна, то он может пригласить меня на свидание. Я не была в этом до конца уверена, а выяснять не хотела, в тот момент я никому не могла доверять.
Официант принес счет и забрал мой стакан. Вскоре, не добившись от меня ответа, Зак оставил пару долларов и вернулся к столику, где сидели его друзья.
Все продолжаю мешать коктейль. Уже практически ничего не осталось, но я не хочу, чтобы стакан забрали. Так у меня хотя бы есть оправдание, почему я все еще сижу здесь.
На глазах наворачивались слезы, но я не могла оторвать взгляд от мокрого круга, который остался на столе, на том месте, где стоял стакан. Если бы я издала хоть один звук, я бы его потеряла. Или я его уже потеряла?
Продолжаю мешать пустоту.
Могу сказать вам вот что: за этим столом мне в голову лезли самые ужасные мысли. Здесь я впервые задумалась… задумалась… нет… я так и не могу произнести это слово.
Знаю, ты пытался прийти ко мне на помощь, Зак. Но все мы знаем, что ты попал на эту кассету не из-за этого. Когда ты пытаешься кого-то спасти и выясняешь, что не можешь до него достучаться, зачем поворачиваться к нему спиной?
В течение последних нескольких дней или недель — не знаю, сколько времени пройдет, прежде чем ты получишь эти пленки, Зак, ты, наверное, думал, что никто ничего не узнает?
Опускаю лицо на руки. Сколько секретов может скрываться за стенами одной школы?
Тебе, скорее всего, было дурно до тошноты, когда ты узнал, что я сделала. Но шло время, ты успокоился и решил, что эта тайна умерла вместе со мной и никто никогда ничего не узнает.
Но сейчас все тайное станет явным. А вот меня только начинает подташнивать.
Позволь мне спросить, Зак, ты думал тогда, в «У Рози», я тебя продинамила? Я хочу сказать, ты же не приглашал меня на свидание, поэтому формально я не могла тебя кинуть? Так что это было? Замешательство?
Дай-ка я догадаюсь. Ты сказал друзьям, чтобы они смотрели, как ты будешь меня соблазнять… и я поддамся. Или они взяли тебя на «слабо»? Они сказали, что тебе слабо пригласить меня на свидание?
Такое бывает. Мне тоже как-то предлагали пригласить тебя на свидание на спор.
Он работал с нами в «Крестмонте» и знал, что Ханна мне нравится, но что у меня никогда не хватит смелости пригласить ее погулять. Он также был в курсе, что последние несколько месяцев Ханна избегала людей, поэтому такой спор было вдвойне сложно выиграть.
Когда я вышла из ступора, но до того, как ушла из кафе, я подслушивала ваш разговор. Они дразнили тебя, что ты не назначил свидание, добиться которого, по твоим словам, было плевым делом. Справедливости ради стоит заметить, что ты, Зак, отважно держал оборону, вместо того чтобы сказать: «Да вы гляньте на нее. Она ж ненормальная — витает где-то в облаках, никого не замечает». А ты терпел издевательства.
Но в тебе зрела обида, ты все больше злился, воспринимая мою отрешенность на свой счет. И ты решил поступить по-детски — украл записки из моего пакета поддержки.
Как трогательно.
Как я догадалась? Это было не сложно.
Все получали записки. Все! В самых необычных случаях. Как только кто-то приходил с новой стрижкой, у него тут же появлялась масса писем. Однажды я тоже сменила прическу, и наверняка нашелся бы кто-нибудь, кто бы захотел как-то на это отреагировать.
Когда она прошла мимо меня с новой стрижкой, у меня рот открылся от удивления и восхищения. Она, засмущавшись, отвернулась. С непривычки она все время убирала волосы с лица и заправляла их за уши, но они были очень короткими и все равно выбивались.
Задумайтесь, я подстриглась как раз в тот день, когда мы с Маркусом Кули встречались в «У Рози». Вау!
Я пошла в парикмахерскую прямо из кафе. Мне было необходимо что-то изменить, прямо как в рекламе, и я решила подстричься. Это было единственное в моей жизни, что зависело только от меня. Поразительно!
Пауза. Молчание. В наушниках — тишина.
Уверена, в школах есть психологи, которые могут рассказать, на что нужно обращать внимание, чтобы понять, что ученик собирается совершить…
Снова пауза.
Нет. Как я уже говорила, не могу произнести это слово.
Самоубийство.
На следующий день я обнаружила, что мой пакет пуст. Я знала, что что-то не так, по крайней мере мне так казалось. За предыдущие несколько месяцев я получила четыре или пять записок. И неожиданно, когда я изменила стрижку, причем кардинально, с длинных волос на короткие, — ни одного письма.
Я ждала неделю. Две. Три. Ничего.
Отодвигаю стакан и обращаюсь к бармену:
— Можете забрать?
Настало время выяснить, что происходит, поэтому я сама себе написала записку.
Бармен отсчитывает сдачу и как-то странно смотрит на меня. Девушка, сидящая поблизости, тоже не отрывает от меня глаз. Она показывает на свои уши. Наушники! Я говорю слишком громко.
— Ой, извините! — шепотом обращаюсь к бармену.
В ней говорилось: «Ханна. Какая у тебя клевая стрижка. Извини, что не сказал этого раньше». В конце я пририсовала смайлик. Чтобы никто не заметил, что я сама кладу записку в свой пакет, я написала еще одну — для обладателя соседнего «ящика». После урока я подошла к стеллажу и положила вторую записку, после чего сделала вид, что проверяю свой пакет, хоть я и знала, что он пуст, и оставила себе письмо.
Что было на следующий день? Ничего.
Записка исчезла. Может, для тебя это была ерунда, Зак. Но думаю, сейчас ты уже так не думаешь.
Мой мир рушился.
Мне были нужны эти послания. Мне нужна была поддержка, которая содержалась в записках.
А ты? Ты лишил меня этого. Ты решил, что я не заслуживаю поддержки.
Чем дольше я слушаю записи, тем сильнее становится ощущение, что я ее знаю. Не ту Ханну, какой она была несколько лет, а ту, которой стала в последние месяцы. Я начинаю ее понимать. Ханну в конце ее жизни.
Последний раз я был рядом с умирающим человеком в ночь после вечеринки, когда увидел автомобильную аварию. Как и в случае Ханны, никто не знал, что ему суждено умереть. Тогда тоже было много людей вокруг, но что они могли сделать? Они стояли рядом с машиной, пытаясь успокоить водителя, ожидая «скорую», разве могли они помочь чем-то еще?
Или люди, которые сталкивались с Ханной в школьных коридорах или сидели рядом с ней на уроках, могли ли они спасти ее? Может, тогда, как и сейчас, было уже слишком поздно?
Что, Зак, сколько записок ты взял? Сколько посланий я так и не прочитала? А ты читал их? Надеюсь. Хоть кто-то должен знать, что люди на самом деле думают обо мне.
Оглядываюсь. Тони все еще здесь, жует картошку фри и поливает гамбургер кетчупом.
Признаю, я не так часто выступала на уроках, но когда я высказывала свое мнение, было ли оно кому-то интересно? Писали ли мне записки? Было бы приятно узнать. Может, это помогло бы мне открыться.
Это нечестно, Ханна. Если бы Зак знал, что у тебя проблемы, что тебе тяжело, уверен, он не стал бы воровать твои письма.
В тот день, когда исчезла записка, которую я сама себе написала, я стояла около двери в кабинет и с кем-то, не помню уже с кем, разговаривала. Но это было лишь прикрытием моей слежки за происходящим около стеллажа. Все проверяли свои пакеты, а ты, Зак, одним пальцем отодвинул край моего пакета и заглянул внутрь — пусто. После чего, не глядя в свой пакет, пошел к двери. Это меня заинтересовало.
Бармен убрал мой стакан и теперь протирает стойку.
Конечно, это ничего не доказывало. Может, тебе просто нравилось смотреть, кто получил записку, а кто нет. Поэтому на следующий день во время ланча я заглянула к миссис Бредли, взяла свой пакет, положила в него записку и поставила его на самый край полки.