ФИЛОСОФИЯ В ПЕРВОМ ПРИБЛИЖЕНИИ




Уважаемые студенты!

Ваша подготовка заключается в чтении текстов, из которых один приведён (во фрагментах) в таблице, другой доступен в хрестоматии (обращайтесь в библиотеку), третий – в энциклопедии (НФЭ, см. ссылку в вашей группе VK). Предполагается, что вы сумеете поставить к тексту вопросы, приведённые в правой части таблицы (здесь «поставить» означает прежде всего «понять»). Ваши соображения – возможные ответы на заданные вопросы – фиксируйте письменно, от руки, также справа. Это значит, что файл надо распечатать. Все встречающиеся в тексте термины необходимо прояснить, пользуясь философскими словарями. Вы должны быть готовы объяснить каждый из них.

Читать:

1. Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия? [1929]. – Режим доступа полного текста: https://www.psylib.org.ua/books/orteg01/index.htm. В таблице ниже приведены фрагменты, необходимые для работы на семинаре. Это – минимум, рекомендованный к прочтению.

2. Рассел Б. Ценность философии. – В кн.: Хрестоматия по философии: уч. пособие / сост. П. В. Алексеев. – 3-е изд., перераб. и доп. – М.: Проспект, 2005. – С. 3–8.

  1. Новая философская энциклопедия: в 4 т. / Ин-т философии РАН; под ред. В. С. Степина, А. П. Огурцова. – М.: Мысль, 2000. – Режим доступа электронной версии: https://www.iph.ras.ru/enc.htm (где см. в меню закладку «Алфавитный указатель»). – Статьи: «Истина», «Научная революция», «Парадигма».

 

ТЕКСТ Ortega y Gasset José (1883–1955). Que es filosofía?   ИНТЕРПРЕТАЦИЯ (работа ПОНИМАНИЯ) Эта часть таблицы предназначена для фиксации ваших ответов на поставленные здесь же вопросы. Если не оговаривается иное, вопрос адресован к конкретному фрагменту текста Ортеги.
Социально-исторический контекст Работа «Что такое философия?» представляет собой стенограмму курса лекций 1929 г., начатого в феврале Мадридском университете и завершённого в городском театре. Лекции (по тексту книги их было 11) параллельно курсу публиковались в испанской газете «El Sol», а также – фрагментарно – в аргентинской газете «La Nación». Это был первый в Испании курс философии, прочитанный вне академических стен. Мадридский университет в 1929 г. был закрыт приказом правительства: тогда в университетских центрах страны начались забастовки студентов и преподавателей против диктатуры Примо де Риверы. По этой причине курс продолжился в театре Мадрида, причём его слушали не только студенты и гуманитарная интеллигенция, но и «большое число людей неучёных, интереса которых к подобным проблемам нельзя было подозревать» (по словам издателей). Чтение курса «утвердило» Ортегу как одного из крупных философов эпохи. Прокомментируйте очевидную странность обстоятельств, сопровождавших возникновение этого текста. Что именно в них странно? Для кого? Были и иные, более масштабные обстоятельства создания курса лекций, то есть более широкий социально-исторический контекст. Приведите как минимум два из этих обстоятельств, имевшие общеевропейский масштаб. Ориентируйтесь на год чтения курса Ортегой.
1. Как следует учить(ся) философии? «…В сфере искусства, любви или идей от заявлений и программ, я полагаю, нет большого толка <…> Размышление на любую тему – если это по-настоящему глубокое и положительное размышление – неизбежно удаляет мыслителя от общепринятого, или расхожего, мнения, от того, что… заслуживает названия "общественного мнения" или "тривиальности". Любое серьёзное умственное усилие открывает перед нами неизведанные пути и уносит от общего берега к безлюдным островам, где нас посещают необычные мысли. Они плод нашего воображения. Так вот, объявление или программа заранее уведомляют нас о результатах, ни словом не обмолвившись о пути, который привел к их открытию. Но, как мы вскоре убедимся, мысль, оторванная от ведущего к ней пути, напоминает остров с крутыми берегами; это абстракция в наихудшем смысле слова, поэтому она недоступна пониманию. Что пользы в самом начале исследования воздвигать перед публикой неприступный утес нашей программы, т. е. начинать с конца? (с. 51). <…> Мы будем постепенно приближаться к истинной теме [этого курса лекций], которую пока не стоит называть, так как название нам ничего не скажет <…> Мало того, мы будем бесстрашно погружаться в то, что каждый считает своей жизнью и что на самом деле оказывается только её оболочкой; пробив её, мы попадём в подземные глубины нашего бытия, остающиеся для нас тайной просто потому, что они находятся внутри нас, потому, что они – наша суть (с. 52–53). [Я] столкнулся неожиданно с огромным числом слушателей, которых пожелал мне послать наш щедрый беспокойный город <…> я объявил академический и, стало быть, строго научный курс под названием "Что такое философия?". [Возможно, кто-то решил], что я предлагаю введение в основы философии, т. е. поверхностное рассмотрение набора традиционных философских вопросов, поданное в новой форме… Это заблуждение, способное только запутать ваши мысли и отвлечь ваше внимание. Я задумал нечто совершенно противоположное введению в философию: взять саму философскую деятельность, само философствование и подвергнуть их глубокому анализу. [В этом смысле я решился на] монографическое исследование сверхспециального вопроса. [Такой вопрос], на первый взгляд, представляется сугубо специальным и профессиональным вопросом для одних только философов. Но при строгом расследовании вопроса, что такое философия как особое, частное занятие философов, мы вдруг провалимся в люк и окажемся в самом что ни на есть человеческом, в горячих, пульсирующих недрах жизни (с. 53). <…> [наше представление] о чтении или слушании за редким исключением сводится к тому, чтобы скользить от непосредственного, мгновенно схваченного значения одного слова к значению другого и от поверхностного смысла одной фразы – смыслу следующей. Но так – вне всякого сомнения – нельзя понять ни одного философского высказывания. Философию нельзя читать – нужно проделать нечто противоположное чтению, т. е. продумывать каждую фразу, а это значит дробить её на отдельные слова, брать каждое из них и, не довольствуясь созерцанием его привлекательной наружности, проникать в него умом, погружаться в него, спускаться в глубины его значения, исследовать его анатомию и его границы, чтобы затем вновь выйти на поверхность, владея его сокровенной тайной. Если проделать это со всеми словами фразы, то они уже не будут просто стоять друг за другом, а сплетутся в глубине самыми корнями идей, и только тогда действительно составят философскую фразу. От скользящего, горизонтального чтения, от умственного катания на коньках нужно перейти к чтению вертикальному, к погружению в крохотную бездну каждого слова, к нырянию без скафандра в поисках сокровищ (с. 86).   Учение vs обучение: в чём разница?   КАК мыслит философ? Зафиксируйте все отмеченные в данном фрагменте черты философского размышления, отличающие его от расхожего/тривиального мнения. Их должно оказаться не менее восьми:
«Глубокое и положительное размышление» = МЫШЛЕНИЕ «Общепринятое (расхожее) МНЕНИЕ»
   
   
   
   
   
   
   
   
Homo Theoreticus Homo …?

 

Где вы уже встречались с изучением чего-либо «постфактум», то есть «с конца»?

Что имеется в виду, когда Ортега говорит о пути к какой-либо мысли? К чьей мысли? Путь и мысль – это разное?

 

Почему нельзя начинать изучение философии её программой? Что означает здесь программа? Касается ли это требование только философии?

 

 

Где такая – поверхностная – практика обращения с философией может встретиться?

 

Место для рис. 1

 
 

 

 


Что именно противоположно чтению?

Свидетельства трёх философов о том же:

1) философскому мышлению свойственна особая работа с языком (подобная поэтической): пытаясь мыслить с начала, философия вынуждена и говорить на языке, как бы снова и впервые возникающем… это свободное и чуткое обитание в стихии языка… внимательное вслушивание в язык… // А. Ахутин. Дело философии. С. 23;

2) М. Хайдеггер: «Каждому слову возвращать его вес»; «Мышлению мы учимся, внимая тому, что дано для мысли» // Что зовётся мышлением… С. 37, 35;

3) Г.-В.-Ф. Гегель: «Ибо по отношению к мыслям и в особенности к спекулятивным мыслям понимать означает нечто совершенно другое, чем лишь улавливать грамматический смысл слов». Такое «понимание» напоминает ситуацию, когда животное слушает звуки музыкального произведения, но не слышит в нём главного – гармонии, то есть собственно музыки // Г. Гегель. Лекции по истории философии. Т. 1. С. 67.

О какой именно филологической процедуре говорят Ортега, Хайдеггер и Ахутин?

2. исток философии. Почему люди философствуют? Философия есть высшее умственное усилие, по сравнению с которым другие науки, даже чистая математика, несут на себе отпечаток эмпиризма. [Никакая практическая необходимость не вынуждает человека ставить перед собой теоретические, то есть непрактические, вопросы. Это предопределено нашим видом:] …основным в Homo Theoreticus, в познавательной деятельности является дар превращать вещи в проблемы, открывать скрытую в них онтологическую трагедию <…> Философия возникает не по причине полезности, однако не из беспричинного каприза. Она является основной потребностью разума. Почему? Её существенным признаком мы назвали поиск целого как такового, захват Универсума. Откуда берётся это стремление? Почему не довольствоваться тем, что вам открывается в мире без всякой философии, тем, что уже есть и находится здесь перед нами? Да просто потому, что всё существующее и находящееся здесь, данное нам, присутствующее, явное – это, в сущности, только кусок, осколок, фрагмент, обрубок [о недостаточности см. далее]. Глядя на него, нельзя не заметить, не почувствовать его изъяна. В любом данном нам бытии, в любом явлении мира мы обнаруживаем глубокий след излома, свидетельство того, что это часть и только часть, мы видим рубец его онтологического увечья, к нам вопиют страдания калеки, его тоска по отнятому, его божественная неудовлетворенность… Это тоска по тому, чем мы не являемся, призвание нашей неполноты и искалеченности <…> Таким предстает перед нами мир: он не самодостаточен, не служит основанием для собственного бытия, а кричит о том, чего ему недостает, провозглашает свое не-бытие, вынуждает нас философствовать; ведь философствовать – значит искать целостность мира, превращать его в Универсум, придавая ему завершенность и создавая из части целое, в котором он мог бы спокойно разместиться. Мир недостаточен и фрагментарен, в основе этого объекта лежит нечто, не являющееся миром, не являющееся тем, что нам дано. Таким образом, это "нечто" решает основополагающую задачу, является основной сущностью <…> Так существует ли вообще необходимость в жизненном факте философствования? Если понимать под необходимостью "полезность" для чего-то другого, то философия не является необходимой, по крайней мере на первый взгляд. Однако необходимость полезного лишь относительна, она присутствует только по отношению к цели. Истинная необходимость – это необходимость для каждого существа быть самим собой: для птицы – летать, для рыбы – плавать, для ума – философствовать. Эта необходимость в осуществлении функции или акта нашего существования является самой высокой, самой существенной необходимостью. Поэтому Аристотель уверенно говорит о философии: "Все другие науки более необходимы, нежели она, но лучше нет ни одной". Недаром Платон в пору наивысшего расцвета своей строгой мысли, подыскивая наиболее смелое определение философии, в самом разгаре диалога "Софист" назовет её "Наука людей свободных". Вопреки расхожей молве, философия воплощает могучее стремление к поверхности, т. е. к тому, чтобы вынести на поверхность и по возможности сделать явным, ясным, доступным то, что было глубинным, тайным, скрытым… Философия – это могучее стремление к прозрачности и упорная тяга к дневному свету. Её главная цель – вынести на поверхность, обнажить, открыть тайное или сокрытое; в Греции философия сначала называлась αλήθεια, что означает разоблачение, обнажение, раскрытие – короче, проявление. А проявить – значит произнести слово: λόγος. Если мистицизм – молчание, то философия – слово, открытие бытия вещей в полной обнаженности и прозрачности речи, слово о бытии: онтология. В отличие от мистицизма философия стремится быть произнесённой тайной. [Примечательно, что,] хотя философским проблемам в силу их радикальности свойственна патетика, сама философия ею не страдает. Скорей её можно сравнить с приятным занятием, склонностью, увлечением. <…> Откуда берётся это стремление к Универсуму, к целостности мира, лежащее в основе философии? Аристотелю этот вопрос представляется весьма простым, и он начинает свою "Метафизику" словами: "Все люди от природы стремятся к знанию". Познавать – значит не довольствоваться проявлением вещей, но искать за ними их "сущность". Странное свойство этой "сущности" вещей. Она присутствует в них не явно, а, напротив, скрыто пульсирует всегда где-то за ними, где-то "дальше". Аристотелю кажется "естественным", что мы задаёмся вопросом об этом "дальше", хотя естественным было бы довольствоваться вещами, среди которых мы в основном проводим нашу жизнь. Сначала нам ровно ничего но известно об их "сущности". Нам даны только вещи, но не их сущность. Они даже не содержат никакого положительного указания на то, что за ними скрывается их сущность. Очевидно, то, что "дальше" вещей, не находится внутри них <…> Познавать – значит искать то, что не находится здесь: сущность вещей… Аристотель разъясняет нам свою идею происхождения познания. По его мнению, оно просто-напросто состоит в использовании или развитии некоторой имеющейся у человека способности, подобно тому как ви́дение – это просто использование зрения. У нас есть чувства, у нас есть память, в которой хранятся их данные, у нас есть опыт, в котором происходит отбор и отсев этой памяти. Всё это – врождённые механизмы человеческого организма, которыми человек пользуется, хочет он того или нет. Однако всё это не познание. Не являются им и другие способности, справедливо получившие название умственных, например отвлечение, сопоставление, умозаключение и т. д. Ум, или совокупность всех этих способностей, которыми одарен человек, – это также полученный им механизм, несомненно в той или иной степени служащий познанию. Однако само познание не способность, не дар и не механизм, а, напротив, задача, поставленная перед собой человеком. И задача, возможно, невыполнимая. До такой степени познание не инстинкт! Итак, очевидно, что познание – не просто использование умственных способностей, ведь никто не говорит, что человеку удаётся познать, а ясно одно: он прилагает тяжкие усилия к познанию, задается вопросом о потустороннем мире сущностей и изнемогает в стремлении к нему… Один Платон догадывался, что корень познания лежит как раз в недостаточности полученных человеком дарований, которую подтверждает тот страшный факт, что человек "не знает". Ни Богу, ни животному это не свойственно. Бог знает всё, и потому не познаёт. Животное не знает ничего, и потому тоже не познает. Но человек – это живая недостаточность, человек нуждается в знании, приходит в отчаяние от незнания. <…> Под ногами у философа нет никакого прочного основания, твёрдой устойчивой почвы. Он заранее отвергает любую надёжность, испытывает абсолютную опасность, приносит в жертву свою чистосердечную веру, убивает в себе живого человека, чтобы, преобразившись, возродиться как чистый разум. Он может, как Фихте, сказать: «Философствовать – значит, собственно говоря, не жить, а жить – значит, собственно говоря, не философствовать».   Как возможна иерархия интеллектуальных полей (не наук)?     Теория и практика: исходное (греческое) значение понятий. Почему здесь в тексте появляется латынь? «Обычные предметы не возбуждают вопросов…» // Рассел. С. 5.   Что логически предшествует такому поиску?   Каким образом происходит философское «восполнение мира» до Универсума?   Почему, по Б. Расселу, имеет смысл (не путать с «нужно»!) изучать философию?     Место для рис. 2
 
 

 


Какое из тривиальных мнений о философии оспаривается этим сравнением?

 

 

Что значит «пульсирует»? Почему здесь не сказано «имеется», «есть»?

 

 

[Материал и предмет]

 

«Новорождённые дети, получая впечатление от света и красок, ещё не воспринимают объекты и не видят их в собственном смысле слова; в первые недели они пребывают в оцепенении, которое проходит, когда их рассудок начинает применять свою функцию к данным чувствам, в частности к осязанию и зрению, благодаря чему постепенно в их сознание входит объективный мир <…> люди, поздно обретшие зрение [слепорождённые], сразу же после операции видят свет, цвета и контуры, но ещё не способны к объективному созерцанию предметов <…> когда слепой из Чессельдена впервые увидел свою комнату с находящимися в ней различными предметами, он ничего не различал; у него создалось общее впечатление некоего единого целого: он принял свою комнату за гладкую, различно окрашенную поверхность <…> О расстояниях такие люди сначала вообще не имеют понятия и тянутся ко всему» // Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Т. 1. Гл. 4. С. 58–59.

 

 

Это похоже на так называемые фантомные боли, известные в клинической психологии. Дайте их определение.

 

Тезис прямо связан с понятием рефлексия.

3. философское понимание истины «…Итак, я говорю, что сегодня наше представление о философии в корне отличается от представления предыдущего поколения. Но это заявление равносильно признанию, что истина меняется, что вчерашняя истина сегодня становится заблуждением, и, стало быть, сегодняшняя истина, вероятно, уже не будет пригодна завтра. Не значит ли это заранее умалять значение нашей собственной истины? (с. 54). <…> Возьмём, к примеру, закон всемирного тяготения. В той мере, в какой этот закон является истиной, он, несомненно, был ею всегда, т. е. с тех пор, как существует материя, обладающая весом, существуют тела; последние всегда вели себя в соответствии с его формулой. Тем не менее пришлось дожидаться, пока в один прекрасный день XVII в. его не откроет один человек с Британских островов. И наоборот, нет ничего невозможного в том, что в другой прекрасный день люди забудут этот закон – не опровергнут или уточнят, поскольку мы предполагаем его полную истинность, а просто забудут и станут относиться к нему так же, как до Ньютона, – не будут даже подозревать о нём. Это придаёт истинам двойное, весьма курьёзное свойство. Сами по себе они предсуществуют всегда, не претерпевая ни малейшего искажения или изменения. Однако то, что ими овладевает реальный субъект, подверженный воздействию времени, сообщает им видимость историчности: они возникают в один прекрасный день и, быть может, улетучатся в другой. Ясно, что эта временность относится собственно не к ним, а к их присутствию в человеческом разуме. <…> Тогда почему некую истину схватывает, улавливает некий человек в некое время? Почему о ней не задумывались раньше или позже? Почему её открыл именно этот человек? Очевидно, речь идёт о существенном сходстве между конфигурацией этой истины [и субъектом, которому она открывается]. Всё имеет причину. Если случилось так, что до Ньютона закон всемирного тяготения не был открыт, значит между человеческим индивидом Ньютоном и этим законом существовало определённое родство. Какого вида это родство? Подобие? Проблему не следует облегчать, – напротив, необходимо подчеркнуть её загадочность. Каким образом человек может походить, к примеру, на геометрическую истину? – впрочем, как и на любую другую. Чем теорема Пифагора похожа на человека Пифагора? Школьник остроумно ответит, что штанами, испытывая неосознанное желание соединить теорему с личностью её автора. К сожалению, у Пифагора не было штанов, в то время их носили только скифы, которые зато не открывали теорем (с. 56–57). <…> Однако не будем впадать в тривиальность, которая последние восемьдесят лет препятствовала развитию мышления, не будем истолковывать сказанное в духе крайнего релятивизма, согласно которому каждая истина является истиной только для определённого субъекта. То, что настоящая истина годится для всех, и то, что её удаётся узнать и усвоить только одному или нескольким из всех, либо только в ту или иную эпоху, – вещи совершенно разные... Нужно понимать, что мысли меняются не в результате изменения вчерашней истины, сегодня ставшей заблуждением, а в результате изменения ориентации человека, благодаря которому он начинает видеть перед собой другие истины, отличающиеся от вчерашних. Стало быть, меняются не истины, а человек, и он, меняясь, просматривает ряд истин и отбирает из потустороннего мира, о котором мы ранее упоминали, наиболее ему близкие, не замечая всех остальных, обратите внимание на то, что это главное а ргiori истории. Разве не это составляет содержание человеческой истории?» <…> Галилей видел задачу физики в открытии специальных законов поведения тел "в придачу к общим геометрическим законам". Ему ни на миг не приходило в голову усомниться в господстве этих законов над телесными явлениями. Поэтому он не стал производить опытов, доказывающих, что природа подчиняется евклидовым теоремам. Он заранее допустил как нечто самоочевидное и обязательное высшую юрисдикцию геометрии над физикой; если сказать то же самое иными словами – считал геометрические законы законами физическими в высшей степени. Самым гениальным в труде Эйнштейна мне представляется решительность, с которой он избавляется от традиционного предрассудка; заметив несоответствие наблюдаемых явлений закону Евклида, он оказывается перед конфликтом юрисдикции геометрии и чистой физики и, не колеблясь, объявляет последнюю независимой…       Определите этот тезис специальным философским термином: истина _________________ (какова?)     Зафиксируйте ниже качества истины, упоминаемые Ортегой (не менее шести позиций): – – – – – –     Каким термином определяется эта процедура философского «схватывания»?     В каком смысле истина исторична?     Что значит «истина меняется»? Надо понимать так, что прежняя становится заблуждением, а новая входит в статус истины?.. Или…? Что означает здесь оборот «потусторонний мир»?   Почему здесь вообще возникает тема истории?   Следует ли это понимать так, что открытый отдельным человеком ракурс видения мира сразу же меняет привычные очертания реальности для всех? Почему Ортега приводит примеры из области науки, а не «чистой» философии? Примеры чего он приводит?     Дополнение Ортеги к различению истин философской и научной: «Есть ещё один род знания, не имеющий отношения к истине: "Dоха" – это стихийное обыденное мнение; более того, это "естественное" мнение. Философия обязана отмежеваться от него, идти дальше или спуститься ниже, чтобы найти другое мнение, другое "Dоха", более надёжное, чем мнение стихийное. Поэтому она и состоит из раrа-dоха» [букв. ‘против принятого мнения’].
4. Ограничения естественнонаучного (научного) познания мира Можно сказать, что с 1840 по 1900 гг. человечество переживало один из самых неблагоприятных для философии периодов. Это было антифилософское время. Если бы без философии в сущности можно было обойтись, за эти годы она, несомненно, исчезла бы совершенно. Но поскольку человеческий разум нельзя совсем лишить философского измерения, оно было сведено к минимуму. <…> Как же произошёл этот упадок, это истощение корпуса философии? Подобный факт объясняется целым рядом причин… (с. 59). Заметьте, что любая наука или знание имеют свой предмет – то, о чем эта наука знает нечто или пытается узнать, – вдобавок ей присущ определённый метод познания того, что она знает. Так, предмет математики – числа и пространство – отличается от предмета биологии – органических явлений. Но математика, кроме того, отличается от биологии как метод познания, как вид знания. Для математика знать и познавать значит думать, вывести теорему посредством строгих суждений, основанных в конечном счете на бесспорных фактах. Биология, напротив, довольствуется приблизительными обобщениями неточных фактов, о которых мы узнаем с помощью чувств. Поэтому как метод познания обе науки отличаются по рангу: математический почитают за образец, биологический в целом считают незрелым. Но математика, в свою очередь, имеет тот недостаток, что объекты, к которым применима ее теория, не реальные, а, по словам Декарта и Лейбница, "мнимые". Но вот в XVI в. появляется новая научная дисциплина – nuova scienza Галилея, которая, с одной стороны, обладает дедуктивной строгостью математики, а с другой – повествует о реальных предметах, о светилах и вообще о телах. В хронике развития мысли такое засвидетельствовано впервые; впервые появилось знание, полученное путем строгой дедукции и вместе с тем подтвержденное чувственным наблюдением фактов, т. е. подчиняющееся двойному критерию достоверности: чистому рассуждению, с помощью которого мы думаем прийти к некоторым заключениям, и простому восприятию, подтверждающему эти чисто теоретические выводы. Нерасторжимый союз двух критериев привел к появлению так называемого экспериментального метода познания, характерного для физики. Неудивительно, что наука, наделенная такими счастливыми свойствами, сразу же стала выделяться среди других наук, привлекая лучшие умы. Даже с исключительно теоретической точки зрения как чистая теория или точное знание физика, несомненно, является чудом разума. Однако вскоре ни для кого не осталось тайной, что дедуктивные выводы рациональной физики и чувственные наблюдения, полученные в ходе эксперимента, совпадают не точно, а только приблизительно. Правда, это расхождение было не настолько велико, чтобы помешать практическому развитию науки. Конечно же, эти две особенности физического знания: практическая точность и подтверждение этого знания при помощи чувственно воспринимаемых фактов (не забывайте о том впечатляющем обстоятельстве, что звезды, будто подчиняясь законам, предписанным им астрономами, с редким усердием спешат на свидание друг к другу в такой-то час и в такой-то точке огромного небосклона), я повторяю, эти две особенности не могли бы сами по себе обеспечить последующий невиданный триумф физики. Этот метод познания беспредельно прославила третья особенность. Оказалось, что физические истины, помимо их теоретических достоинств, могут употребляться для получения житейской пользы. Опираясь на них, человек мог вмешиваться в природу, извлекая из нее выгоду. Эта третья особенность – практическая пригодность, обеспечивающая господство над материей, уже не относится к достоинству и совершенству физики как теории и знания. В Греции это изобилие практических возможностей не приобрело бы решительного влияния на души, но в Европе оно совпало с господством так называемого буржуа, человека того типа, который не чувствует призвания к теоретическому созерцанию, а нацелен на практику. Буржуа желает разместиться в мире с удобствами и для этого вторгается в него, сообразуясь с собственным удовольствием. Поэтому буржуазная эпоха гордится в первую очередь успехами индустриализации и вообще полезными для жизни специальностями: медициной, экономикой, управлением. Физика приобрела невиданный престиж, потому что от нее произошли машина и медицина. Интерес, проявленный к ней массой средних людей, не плод научной любознательности, а материальный интерес. В подобной атмосфере и зародилось то, что можно было бы назвать "империализмом физики". Нам… представляется весьма естественным, самым естественным и разумным, что предпочтение отдается тому методу познания, который независимо от своих теоретических достоинств приносит нам практическое господство над материей… практическая польза принимается за эталон истины. Напротив, мы начинаем догадываться, что это стремление властвовать над материей и делать ее удобной, этот восторг перед комфортом, возведенным в принцип, столь же спорен, как и любой другой. Встревоженные этим подозрением, мы начинаем понимать, что комфорт не более чем субъективное пристрастие, каприз западного человечества, длящийся уже 200 лет... Есть люди, предпочитающие комфорт всему остальному; есть люди, не придающие ему большого значения. Когда Платон предавался размышлениям, без которых не появилась бы современная физика, а вместе с ней и комфорт, он, как и все греки, вёл очень суровую жизнь, а что до удобств, средств передвижения, отопления и домашней утвари – совершенно варварскую. В то же время китайцы, никогда не занимавшиеся научным мышлением, не разработавшие ни одной теории, вырабатывали чудесные ткани, создавали предметы быта, сооружали приспособления, служащие утонченному комфорту. Пока в Афинах, в Академии Платона, изобретали чистую математику, в Пекине изобрели носовой платок. Итак, очевидно, что страсть к комфорту, последний довод в пользу предпочтения, отдаваемого физике, не служит свидетельством превосходства. В одни времена это понимали, а в другие – нет <…> Прошло немного времени, и на заре нашего века из этих идей родилась философия: прагматизм. С обаятельным цинизмом, свойственным "янки", как и любому новому народу, североамериканский прагматизм отважно провозгласил тезис: "Нет истины кроме практического успеха" <…> Теперь же мы только намерены показать, что имперский триумф физики объясняется не столько ее достоинствами как науки, сколько социальными причинами. Общество заинтересовалось обильными плодами физики, и в результате этого общественного интереса самомнение физиков за последние сто лет непомерно выросло. <…> в результате почти столетие духовная жизнь Европы страдала от того, что можно было бы назвать "терроризмом лабораторий". <…> Философия была растоптана, унижена империализмом физики и запугана интеллектуальным терроризмом лабораторий. Повсюду царили естественные науки <…> но сегодня, после того как философы с краской мучительного стыда сносили презрение ученых, бросавших им в лицо, что философия не наука, нам – по крайней мере мне – нравится в ответ на это оскорбление заявлять: да, философия не наука, ибо она нечто гораздо большее».     О каком именно направлении западной мысли идёт речь?   Почему это было «антифилософское» время?   Каким образом философия присуща человеческому разуму?     Каковы два необходимых и достаточных критерия научного знания?   Определите эти два способа умозаключения терминологически. Выше упомянуты открытия Галилея и Эйнштейна; определите движение их мысли, т. е. логику, одним из этих терминов     В чём заключалась «революция» Галилея?   Каким образом учение Галилея подготовило «триумф физики»?   Является ли физика чисто эмпирической наукой?   Чем был обусловлен «империализм физики»?     Концепт «буржуа» имеет аналог в работе Б. Рассела. Какой?     Чем ограничена жизнь такого человека, по Б. Расселу?     Практическая польза как критерий значимости явления: в чём слабость этого тезиса?     Каковы различные предусловия научного поиска, с одной стороны, и философствования, с другой?   Почему, согласно Б. Расселу, обыденное мнение сочтёт физику «полезной», а философию «бесполезной»?   Может ли быть философ назван «практическим человеком», если следовать логике Б. Рассела? Почему?   Обозначьте терминологически эту концепцию истины.    
5. Предмет философии <…> Тот, кто задаётся вопросом об Универсуме, уже философствует – лучше или хуже, искусно или неумело, цивилизованно или по-дикарски. «Первым на ум приходит определение философии как познания Универсума. Однако это определение, хотя оно и верно, может увести нас в сторону от всего того, что ее отличает: от присущего ей драматизма и атмосферы интеллектуального героизма, в которой живёт философия и только философия. В самом деле, это определение представляется антитезисом возможному определению физики как познания материи. Но дело в том, что физика сначала очерчивает границы последней и только затем берётся за дело, пытаясь понять её внутреннюю структуру. Математик также дает отделение числу и пространству, т. е. все частные науки стараются сначала застолбить участок Универсума, ограничивая проблему, которая при подобном ограничении частично перестает быть проблемой. Иными словами, физику и математику заранее известны границы и основные атрибуты их объекта, поэтому они начинают не с проблемы, а с того, что выдается или принимается за известное. Но что такое Универсум, на розыски которого, подобно аргонавту, смело отправляется философ, неизвестно. Универсум – это огромное и монолитное слово, которое, подобно неопределенному, широкому жесту, скорее затемняет, чем раскрывает это строгое понятие: всё имеющееся. Для начала это и есть Универсум... Итак, философ, в отличие от любого другого, ученого берётся за то, что само по себе неизвестно. Нам более или менее известно, что такое часть, доля, осколок Универсума. По отношению к объекту своего исследования философ занимает совершенно особую позицию, философ не знает, каков его объект, ему известно о нём только следующее: во-первых, что это не один из остальных объектов; во-вторых, что это целостный объект, что это подлинное целое, не оставляющее ничего вовне себя и тем самым единственно самодостаточное целое. Но как раз ни один из известных или воображаемых объектов этим свойством не обладает. Итак, Универсум – это то, чего мы по существу не знаем, что нам абсолютно неизвестно в своём положительном содержании. Совершая следующий круг, можно сказать: другим наукам их объект даётся, а объект философии как таковой – это именно то, что не может быть дано; поскольку это целое нам не дано, оно в самом существенном смысле должно быть искомым, постоянно искомым. <…> Философия, исповедующая чистый теоретический героизм, никогда не шла надёжным, спокойным и буржуазным путём. Как и её объект, она является универсальной и абсолютной наукой, ищущей себя. Так назвал её первый знаток нашей дисциплины Аристотель: философия – наука, которая себя ищет. Однако в вышеприведенном определении "философия – это познание Универсума" слово "познание" имеет иное значение, чем в прочих научных дисциплинах. Познание в строгом, изначальном смысле – это конкретное позитивное решение проблемы, т. е. совершенное проникновение субъекта в объект с помощью разума. <…> Поэтому я предлагаю, определяя философию как познание Универсума, понимать под этим целостную си


Поделиться:




Поиск по сайту

©2015-2024 poisk-ru.ru
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2019-09-09 Нарушение авторских прав и Нарушение персональных данных


Поиск по сайту: