Из полевого дневника
О связи настроения наблюдателя с его местоположением на корабле.
На носу судна открывается широкаядаль набегающего будущего: видно, как из-за горизонта надвигается неизведанное, наблюдатель жадно вглядывается в это взором первооткрывателя. Все его существо устремлено вперед, нос корабля мелко дрожит, вторгаясь в этот первобытный хаос волн, и эта динамика захватывает человека, чувствующего себя покорителем природы. В стоящего на носувселяется уверенность в свои силы, онстоит выпрямившись, высоко подняв голову, крепко держась за поручни. Настроение поднимается. Ритм движения вперед охватывает человека полностью, еще немного, и он должен запеть или закричать навстречу что-нибудь дерзко-веселое.
Длинный пенистый след за кормой похож на память. Годы как волны размывают значимость, радость или горе исчезают подобно пене и где-то вдали виднеется почти неразличимое – это сухая дата, говорящая лишь о том, что что-то было. Глаза стоящего на корме прикованы к бурлящей воде, которая, как и огонь, гипнотизирует.Взгляду не за что уцепиться, он беспомощно скользит по поверхности и вдруг останавливается в одной точке. В этот миг человек начинает смотреть в себя и его охватывает минорное настроение, клонит к воспоминаниям и, наконец, размышлениям.
У борта корабля ракурс природы – вид сбоку, в профиль. С этого места не чувствуется ее обширности. Отстраненно текущая мимо природа похожа на длинный гобелен.Постепенное чередование видов скоро превращается у вас на глазах в пеструю ленту, которая больше утомляет, чем увлекает. Это подобно бегу по картинной галереи: вы можете помнить название и указать место на карте и все,остальное на скорости ускользает. Зеваки вдоль бортов в большей степени увлечены беседой и, когда поток слов иссекает, они, оглядев «вид природы», говорят несколько незначительных стертых слов и начинают новую тему разговора. Настроение зависит от состояния их дел и собеседника.Природа влияет мало, если не сказать больше.
Обская губа встретила нас свежим ветром, который час от часу крепчал, заставляя волны с силой биться о борт лихтера. Наше судно сильно мотало на буксирном тросе и к нам пришла морская болезнь. Мало того, что лихтер переваливался с боку на бок, но и, самое противное для организма, находящегося в предчувствии тошноты, когда на некую синусоиду килевой качки, не прогнозируемо накладывался сильный рывок судна от троса-поводка буксира-хозяина. Лежать в темном трюме среди постанывавших путешествующих было тяжело и менее подверженные морской болезни сидели на палубе, закутанные от ветра в плащи. Правда ненадолго: холод вскоре загонял всех обратно в трюм. Настоящим героем стал Боря Гилев, который по графику был «кухонным мужиком» на камбузе.Несмотря на то, что чувство долга не смогло поднять его обессиленную напарницу по дежурству на кухне, он не только разжег плиту, но и один приготовил вполне сносный обед. Я с опаской через приоткрытую дверь смотрел на его пляску около горячей колеблющейся плиты, на которой ерзали кастрюли. Правда, результаты титанических усилий Бори оценили лишь немногие, которых не беспокоило трехмерное перемещения их тел в пространстве.Остальныес зеленоватым оттенком лица не хотели,да и не смоглибы покинуть трюм. Мне от еды сразу полегчало, так, что я для профилактики попросил добавки. Погода продолжала портится: ветер стал очень сильным и порывистым, а высокие волны, покрытые сверху пеной, злобно шипели. Пошел дождь и из рубки лихтера (на палубе находится было уже небезопасно) был смутно виден буксир. Когда трос натягивался, не давая носу лихтера подняться на очередную волну, то он глубоко врезался в нее, и огромная лавина брызг обрушивалась на палубу, достигая дажестекол высокой рубки. Стало как-то тревожно. И тут я увидел удивительную картину: Левашов полусогнувшись перебежал из своей каюты по пустой палубе к трюмной лебедке и присев на корточки стал привязывать отвес. Сделав это, он сел поудобнее на колени и приложил к ее вертикальной поверхностибольшой геодезический транспортир.Я был потрясен. Взрослый бородатый мужчина просто для интереса измерял угол наклона судна при боковой качки, не обращая внимание на окружающий лихтер хаос. Как ни странно, это меня успокоило.
Через час буксирный трос оборвался и стало на мгновение хорошо: ни каких рывков и болтанок. Но потом нашим судном овладела несусветная качка и его понесло куда-то от каравана. Как по взмаху волшебной палочки раздался ревущий гудок буксира и в рубке появился шкипер, который начал вглядываться в вечерние сумерки, чтобы определить, что нас ожидает. Нас несло в сторону еле заметной группы островов, и шкипер, вероятно зная глубины, отдал якорь. Нас развернуло на нем против волн, но удержать судно на месте не удалось: лихтер, таща якорь по дну, медленно продолжалдрейфовать по ветру. Через минуту якорь оторвался. Наш буксир с баржами,постоянно трубя, скрылся вдали. Левашов сначала спустился в трюм успокоить ребят, а потом, запретив всем подниматься без его разрешения на палубу, пытался помочь «палубной команде», которая под руководством шкипера тащила запасной якорь.Пока мы присоединялиякорь к оставшейся цепи, островки приблизились к нам на расстояние двух километров. Вдруг дно лихтера коснулось грунта, и он стал с неприятным скрежетом клониться на бок.Внутри меня как-то похолодело и стало пусто. Опущенный якорь помогал слабо: судно на гребнях волн рывками продвигалось по мелководью, хотя крен был уже незначительный. Наконец лихтер замер, лишь подрагивая от набегавших волн. В километре от нас встал вернувшийся без барж буксир, осадка которого не позволяла ему подойти ближе и истошно гудел. Нетрудно было представить, о чем думал и говорил его капитан. В нашей ситуации не слышать его было единственным плюсом.
За ночь ветер с северного поменялся на южный, и утром волны улеглись. Ярко засветило солнце, только мы также торчали на мелководье.Настроение всех терпящих бедствие поднял поданный на завтрак вчерашний обед Бори Гилева. Не мудрствуя лукаво, шкипер несамоходной баржи выбралочень простой способ ее передвижения: на воду была спущена экспедиционная моторка, на которой завозили по направлению к буксиру якорь, а затем лебедкой подтягивали на нем лихтер, благо сели мы на грунт несильно. Вскоре наше судно закачалось на попутных волнах, а через час продрейфовало к буксиру, где сразу было пришвартовано к его борту.Нас всех пересадили на палубу буксира и предложили посмотреть фильм, в общем носились как с писанной торбой. Стало понятно, почему Левашов в Салехарде при отчаливании запретил нам вылезать на палубу: такую обузу в порту никто не хотел брать.Повеселевшие экспедиционники наблюдали за авралом команды буксира,собирающей караван из спрятанных от шторма барж. Капитан явно опаздывал в порт Старый Надым.
Брошенные буксиром в Обской губе у устья Надыма мы стояли на якоре в нескольких сотнях метров против фактории Хоровой.Неподалеку от обычных построек фактории виднелись чумы, вокруг которых бегали ребятишки и бродили собаки, на берегу около баркасов сушились сети. Днем стояла сильная жара идул слабенький ветер, температура воды достигла +19. Вся палуба лихтера была покрыта обнаженными телами студентов. Была спущена лодкаи началось купанье и прыжки в воду с визгом и гамом. Это абсолютно не было похоже на трудности, которыми нас пугал Шмидт. На следующий день, высадив с начала двух старшекурсников с полным комплектом для проживания и ведения наблюдений на водомерном посту в Хоровой, для желающихбыла организована «увольнительная» на берег. Не нашлось ни одного человека, нежелающего посетить стойбище ненцев. Вид последнего и слово «фактория» переносили меня в книги Фенимора Купера, и я, городской житель,никак не мог поверить своим глазам. Мы бродили по стойбищу, с любопытством разглядывая невозмутимых обитателей, сидящих на корточках и курящих трубки. Только ребятишки проявляли к белым людям живейший интерес, но никакого угощения у нас с собой не было. Заглядывая неназойливо вовнутрь чумов с откинутыми кожаными «дверьми», я видел скудное убранство и лишь в одном заметил шкуру белого медведя. Не зная ненецкого языка, мы ходили молча, как в этнографическом музее.Ненцы предлагали украшенные рисунком женские пимы (сапожки из шкуры оленьих голеней мехом наружу), показывая цену на пальцах. Не торгуясь, несколько девчонок купили эту красоту за деньги, мало памятуя ослякоти Ленинграда.
По рассказам русских старожилов, эти ненцы, хотя и не умеют плавать, занимаются промыслом тайменя и муксуна (пресноводные рыбы из семейства лососевых), любят есть сырую рыбу и пить теплую оленью кровь. Детей, потерявшихся в лесу, не ищут, потому что хороший охотник сам выйдет, а плохой не нужен. От водки быстро пьянеют, сразу подпадают под алкогольную зависимость и ходят в факторию клянчить водку, отдавая все что есть: деньги, шкуры и рыбу.
Отойдя недалеко от стойбища, мы с Борей увидели в лесу дерево, украшенное разноцветными ленточками, и, подойдя поближе, остановились как вкопанные: к веточкам были привязаны бумажные деньги.На уровне подсознания до нас дошло что это Священное дерево, которое окружала какая-тонеестественная тишина. Ни говоря ни слова мы, постояв несколько минут, ретировались обратно к людям.Ближе к вечеру все гости покинули побережье, на котором одиноко стояла палатка наших оставшихся старшекурсников.
НИЗОВЬЕ РЕКИ
Наконец-то дождались катера судоходной обстановки «Ярославец», который должен буксировать нас до первой стоянки в низовье Надыма. Утром следующего дня лихтер тащилипо судоходной голубой ленточке реки, петляющей по своей многокилометровой пойме, заросшей кустарником и невысокими деревьями, прорезанной многими протоками, с разбрызганными каплями озер и проплешинами ядовито-зеленых болот. Все это с нами вместе было придавлено низким небом, так что казалось, что если деревья были бы в двое выше, то они цеплялись бы за тучи.
Из-за нависающего над водой кустарником, заполонившим низкие берега реки, трудно было себе представить, где здесь можно причалить. Начальнику экспедиции это было не трудно: лихтерпросто приткнули к берегу на двадцатом километре в месте, ничем неотличимом от тех, которые он миновал от устья, но, вероятно в центре района проведения будущих работ. Нас со всех сторон окружалавода: в реке, в протоках, озерах, в болотах и 100% влажность воздуха. Утром на всей растительности сверкала холодная роса, днем –испарения от солнца со всего что видишь, к вечеру - мелкий дождик. В общем все условия для роста жабр.
Жизньэкспедиции стала протекать по жесткому распорядку (подъем в 7 утра, отбой в одиннадцать вечера). Тем более, благодаря трюму без окон, солнце, практически не заходившее за горизонт (устье Надыма чуть южнее полярного круга), нас не беспокоило. А через несколько дней, если было даже море окон, то усталость от работы, стоило прилечь, почти сразу погружала в сон. На носу лихтера в отгороженном месте стояли бочки с бензином, поэтому единственным местом для курения была корма судна. Практически мы покидали лихтер только уходя на работу, желания погулять в комарином краю после шестисот минутного общения с ним на работе ни у кого не было.
Справка для несведущего в экспедициях читателя
Экипировка, выданная участнику экспедиции для сохранения организма: резиновые сапоги, энцефалитный костюм (куртка и штаны), плащ с капюшоном, накомарник. Единственное отличие юноши от девушки, облаченных в эту амуницию, - сапоги: на первом - болотные, на второй – обычные до колен (правда с сексуально не скрытыми сапогами остатками задрапированных штанами ног).
В начале даже я, отслуживший армию, чувствовал себя не в своей тарелке: не то чтоб сильно уставал, хотя усталость к концу дня чувствовалась, больше одолевала природа Надыма и ее мелкие жители: комары. Это был комариный рай.Потерять человека в трехметровых кустах было невозможно: над человеком постоянно вился четырехметровый столб комаров диаметром два метра. Вблизи зрелище повергало в изумление: вся поверхность одежды работника была покрыта шевелящейся мохнатой массой комаров. Для определения цвета плаща (единственная цель которая достигалась) надо было спокойно приложить к нему руку. Приподняв ее, вы на мгновение видели цвет материи, освобожденной от погибших комаров, пока на это место не садились сотни новые. Желания убивать комаров целыми днями ни у кого не возникало. Голыми оставались только кисти рук, перебинтованные у запястья. Только могучее средство «Дета», которое хотя жгло кожу и разъедало краску на карандашах, спасало от комаров. Самые отчаянные комары могли лишь на секунду сеть на руку, но потом спешно покидали ее, дажене укусив на последок.Но эта защита имела жуткий недостаток: при жаре в топях мы истекали потом.
Мало того, комары не прекращали одолевать нас и на лихтере, который носом уткнувшись в берег пытался поймать речной ветерок кормой. Маленькую столовую оккупировали самые прожорливые едоки, боящиеся упустить добавки, на палубе есть при отсутствии ветра было затруднительно даже в накомарниках: во-первых, комары забивались в рот вместе с ложкой, во-вторых поверхность супа сразу покрывалась слоем тонущих комаров. Попытки брезгливого едока выбросить из миски «мясную добавку» приводили только к тому, что супа становилось меньше, а свежие комары сразу занимали место удаленных из миски их родичей.
В закрытом трюме с установленной на люке рамой с марлевой защитой от насекомых комаров было значительно меньше. Они проникали вовнутрь только при открывании рамы, пропуская входящего или покидающего трюм, но трудно было представить надолго закрытую охранную раму, когда двадцать человек активно сначала пьют огромное количество чая, а потом избавляются от последствий. Оглушительный звон комаров в слабо освещенном бакенными электрическими фонарями трюме терзал нашу нервную систему, поэтому в безветренные вечера «Дета» пользовалась успехом не только у девушек.
Последним рубежом защиты был полог над личным спальником. Перед сном, забравшись в спальник, каждый освещал стенки и потолок полога фонариком в поисках летающих или сидящих на марле полога комаров, готовых пить невинную кровь славного юношества. Движение лучей фонариков напоминало рысканье прожекторов зенитных батарей в поисках вражеских самолетов. И только после полного истребления крылатых кровопивцев наступало полное блаженство от одиночества.
Из полевого дневника
Одна из страшилок, рассказанная старшекурсником нам в трюме на ночь.
Как-то в одной экспедиции выскочил ночью из палатки паренек в туалет. Естественно в одних трусах и конечно подальше в кусты. И заблудился, потому что постеснялся кричать, чтобы разбудить товарищей. Подумал, что всю оставшуюся жизнь его будут дразнить, а девушка, которую он тайно любил отвернется навек. Не хочу дальше пересказывать жуткую историю о его битве с комарами. Парня нашли утром. Тело его распухло и было синим, а сам он сошел с ума.
Правда ли это, сказать не могу, сам не пробовал.
Начались трудовые будни. Двое четверокурсников Владимир Иванов со своей невестой Ириной, загрузив половину моторной лодки канистрами с бензином (на куче снаряжения и инструментов, заполнивших вторую половину, сидела Ирина), уплыли с рацией и ракетницей на рекогносцировку и измерения расходов воды в ранее неизученной протоке Надыма. Моя попытка влиться в их команду радистом (все-таки радиотехникум и армейский опыт) была пресечена Левашовым. Вес бензина, который не требовал еды, был значительно ценнее меня, и единственное, что мне позволили сделать - это установить антенну на лихтере и проверить рации на удалении нескольких километров. В последующие дни в установленное время связи я, как специалист, готовил рацию для общения Левашова с Ивановым. Если первые два дня из рации с уменьшающейся громкостью слышался голос Владимира, то потом сквозь треск лишь иногда возникало какое-то бормотание и, наконец, связь прервалась. Как опытный радист, по слабенькому изменению тональности шума волны приема, я понимал, что рация включалась по время сеанса. Мои объяснения снижали степень беспокойства Анатолия Алексеевича, когда мы, вглядываясь в ту сторону горизонта, за которой должны быть ребята, не видели никаких ракет и даже всполохов, как будто низкое небо не давало высоко ракетам взлететь (по предварительному уговору: красная- беда, белая- все нормально). На пятый день парочка вернулась без еды, на последних каплях бензина и, судя по лицам, с победой. Все высыпали на палубу лихтера, не хватало только оркестра. Левашов пресёк детские восторги второкурсников и выслушал доклад старшекурсников в своей каюте, так сказать за закрытыми дверями.
Питание
Лаборантка кафедры Вера Аркадьевна Шарова заведовала продовольствием и инструментами, под ее началом был кухонный наряд для приготовления пищи. Ежедневно по графику на кухню заступали парень и девушка со второго курса. Задача «кухонного мужика» - поддерживать огонь в плите камбуза, чистить картошку, рыбу, грибы и мыть кастрюли. Девушка под чутким руководством Шаровой должна была научиться готовить обеды в больших количествах и не получать ожоги от кастрюль. Самое страшное для кухонного наряда – это опоздать приготовить завтрак к сроку, в этом случае сдвигался выезд на работу, а это значило покуситься на святое. Поэтому время утреннего подъема «кухонного мужика» зависело от крепости его нервной системы, так как никто не умел топить плиту углем, хотя ничего страшного в этом не было: главное сначала развести сильный огонь из сырых дров и аккуратно, не гася его, подкладывать средние куски угля, который хранился в кормовом трюме.Тайным оружием кухонных мужиков была выклянченнаявечером у мотористов половина консервной банки бензина, которым поливали сырые дрова перед растопкой.Для девушки завтрак не вызывал особого страха: засыпать в огромный бак выданную Верой Аркадьевной порцию какой-нибудь крупы, посолить (под контролем В.А.), заправить десятком банок тушенки и все. Книги жалоб и предложений не было и за низкое качество блюда не ругали, ибо завтра ты оказывался в ее шкуре. Основное требование к чаю – его должно быть очень много.
На работу все набирали в карманы сухари, которые начинали грызть во второй половине дня прямо во время работы. Теперь стало понятнодля чего готовили девчата в Ленинграде такое сумасшедшее количество сухарей. С работы через десять часов после поглощения завтрака все, включая субтильных девушек, приезжали голодными. Ужин после рабочего дня представлял собой усиленный обед, который отличался от завтрака только другим видом каши и супом. Как правило, второе блюдо выдавалось порционно, без добавок. Всем было известно жесткое требование Левашова: никто не должен почувствовать, что ему не хватило еды. Конечно повариха не давала добавки пока все не получат первую порцию. Оккупировав маленькую столовую, группа любителей поесть, как удавы, не уползая на свои спальные места, гипнотизировали дежурных в ожидании третьей добавки, объем которой зависел только от количества желающих второй. Особое слово надо сказать о взятой из дома личной посуде –о миске. Я взял в экспедицию огромную литровую эмалированную миску, но миски парней с четвертого курса внушали уважение даже мне, увидев их «маленькие тазики», меня взяла оторопь. Одна из поварих даже заплакала от «слезной» мольбы прожорливых едоков, не зная, как по справедливости разделить еду.Но даже после их, в число которых входил и я, всегда оставался суп, который до отбояпостепенно съедался желающими «малопузиками», но уже без дежурных по кухне, тем более каждый мыл свою миску и ложку сам. Чай же пился с сухарями, степенно без суеты, вплоть до отбоя. Его проносили самостоятельно в трюм в больших чайниках, которые наполнялись из кастрюли с кипятком, стоящей на плите кухни. При отсутствии конфет сладкий чай был для девушек единственным лакомством. Шарова хотелабыло ввести ограничения в сахарном песке, но Анатолий Алексеевич не внял ее расчетам и мольбам.Стенания Веры Аркадьевны о излишним расходе продуктов не прекращались всю экспедицию, которые Анатолий Алексеевич пропускал мимо ушей, но когда с утраперед полевыми работами была приготовлена манная каша, публично ей сделал выговор. Изостальных «разносолов» господствовали макароны, за ними следовали каши. Картофельное пюре из сухой картошки было невкусноеи, слава богу, редко готовилось. Настоящим лакомством, особенно в конце экспедиции, была живая картошка, которую, правда, клали только в первое блюдо.Поварихи, как говорится, брали количеством, а природа помогала качеством: рыбой, уткой, грибами и ягодами.
Нивелировка
Задача перед экспедицией стояла серьезная – создать сеть временных реперов от 15до 85 км от устья реки и передать на них абсолютную отметку репераУГМСдвойным нивелировочным ходом четвертого класса. На долюкаждой из трех нивелировочных бригад, помимо участия во всех других видах работ, приходилось около пятидесяти километров нивелировочного хода и это при условии, если разница между отметками временных реперов, полученных разными бригадами, не превышала расчетных нормативов. В противном случае, по решению Левашова какая-то из двух бригад, работающих на этом участке, повторяла свой нивелировочный ход до получения приемлемого результата.
На второй день две бригады, в том числе и моя, устремились на моторках к находившемуся в двух с лишним километрах прошлогоднему временному реперу, чтобы перебросить высотную отметку нашему временному реперу, созданному рядом с лихтером. В состав моей бригады входили записатор Римма и двое реечников, один из которых - Юра.
Из полевого дневника
Надо быть безрассудным человеком, чтобы пытаться за пять минут на пальцах объяснить несведущему человеку то, что тебе преподаватель втолковывал десять часов под угрозой неуда на экзамене. Часто, прочитав такое свое объяснение, становишься ближе к незнающему человеку, чем он к тебе. Конечно есть люди, которые, не зная ничего о предмете, популярно рассказывают другим, впервые слышащих о нем. Но это я понять могу: ведь двое незнающих всегда найдут общий язык, знание в этом случае только мешает.
Ниже в «справках» приведены попытки объяснить методики измерений и устройств проборов, которые написаны только для любителей журнала «Знание-сила».Поэтому, если читать будет скучно, не стесняйтесь (я не смотрю в это время вам через плечо) и пропускайте их, для этого эти куски текста даже подчеркнуты.
Справка для читателя, понятия не имеющего о геодезии.
Нивелир – это прибор, определяющий разницу по высоте между двумя точкамис помощью геодезических реек с нанесенными делениями (с одной стороны – черными, с другой – красными). Нивелир обычно устанавливается между рейками. Для точности измерений на землю в выбранных реечниками точках устанавливаются металлические подставки со стержнями (геодезические башмаки), на которые помещаются в вертикальном положении рейки.Моя работа, как нивелировщика, заключалась в том, чтобы нивелир,невзирая на местность (будь то равнина с ухабами и ямами или склон), находился в горизонтальном положениии, глядя в перекрестие оптической трубы, снятьотсчеты по красным и черным сторонам реек. Дело записатора – произнесенные мною цифры зафиксировать в журнал, и при допустимой ошибке между черной и красной разницами по высоте (превышениями)разрешитьнивелировщикусняться с первой стоянки. В этом случае все, кроме второго (переднего) реечника, устремляются мимо него, создавая диспозицию, в которой первый (задний) реечник становится передним, а нивелировщик между ними обустраивает вторую стоянку, на третьей стоянке нивелира расположение реечников повторяет их позицию на первой. Такая круговерть участников нивелировочного хода с передачей высотной отметки повторяется весь день. Это было бы нудной работой, если бы не было еще одного участника – природы.
Следует отметить, что класс нивелировщика слагается из высокой скорости установки нивелира, точности быстрого определения отсчетов с минимальной разницей, вплоть до нуля, при максимальномрасстоянии между рейками. Класс реечника – из выбора направления движения бригады и максимального расстояния до нивелира, когда он впереди всех (то есть понимание класса нивелировщика), рекомендации нивелировщику, в какой стороне делать следующую стоянку нивелира, а также из минимальных затрат на устранения всего, что мешает первому увидеть его рейку. Отсюда ничего странного, что главным в успешной работе бригады (при одинаковом классе ее членов) является передний реечник, то есть попеременно оба реечника с топорами.
В начале рабочего дня я осторожничал: тщательно устанавливал нивелир, теряя драгоценное время, потом, долго смотря в трубу, определял отсчеты. Реечники тоже не отставали от меня: то далеко уйдут вперед, так что их рейку почти не было видно и записатору приходилось, идя по «лучу» нивелира, обламывать все ветки, которые заслоняли видимость, то встанут перед кустом, из-за которого не видно дальнейшего продолжения нивелировочного хода (ни в чем неповинный куст с остервенением вырубался). Единственным участником, кто был на высоте, была Римма. В нашей работе время-это пройденное расстояние, поэтому уже через час мы отстали от первой бригады настолько, что даже не слышали их голосов. Постепенно работа наладилась, почти не было слышно громогласных советов друг другу. Еще через два часа деревья расступились и перед нами открылось большое странное болото: над гладью воды торчало множество заросших травой кочек, которые напоминали горбы затонувшего стада верблюдов. К моей радости дно болота оказалось не вязким и было покрыто водой лишь сантиметров на тридцать. Было два пути: описать вокруг болота значительный полукруг, прорубаясь сквозь кусты, или продолжать ход прямо через болото.Реечники, уже намахавшись за день топорами, были за путь, где не росла проклятая древесина. Я, как богатырь на распутье, выбрал прямой путь, который явно сокращал расстояние до лихтера и уменьшал суммарную ошибку из-за сокращения стоянок нивелира. Римма, используя все разумные доводы, пыталась отговорить нас от этой авантюры. Но вожжа попала мне под хвост, я уперся, и мы пошли напролом.«Всего две стоянки с двухсотметровым расстоянием между рейками, и мы в дамках» – крутилась в моей голове наполеоновская мысль. Если трехметровую рейку, стоящую между кочками, было видно издалека, то нивелиру не хватало высоты, чтобы увидеть что-нибудь кроме кочек. Природа, как позабытый участник, напомнила о себе и предложила решитьголоволомку:как поднять повыше нивелир и нивелировщика, причем оба не должны находится на одной кочке. Голь на выдумки хитра: тренога нивелира была установлена на одной кочке и двух забитых в дно болота кольях, а на второй кочке торчал нивелировщик. На эту стоянку было потрачена уйма времени на вырубания и забивания двухметровых кольев, но это было еще не все: третьей кочки для нивелировщика, чтобы снять отсчет на другую рейку, из всех их ближайших комбинаций на болоте я не нашел (хотя потратил на поискиопять-таки много времени), поэтому пришлось взгромоздиться на плечи реечника.Блестящая от солнца природа в этот день была щедра и приготовила еще один сюрприз: в трубу нивелира я увидел марево (дрожание воздуха и восходящие его потоки) над водной гладью болота инаходящуюся в ста метрах ожившую рейку, которая чуть извивалась.Снять отсчет с сумасшедшей рейки мог бы только сумасшедший, но я еще им не стал. Не говори гоп, пока не перепрыгнешь: вместо желанных двух стоянок, реечники «сооружали» четыре. Думаю, что у нихна другом краю болота, мнение о выборе путиизменилось. Моя измотанная бригада прибыла в лагерь на два часа позже первой, но, к нашей радости, разница в результатах работ бригад была в пределах допустимой.
Утром следующего дня, собираясь на работу, я обнаружил, что уровень горизонтального положения трубы нивелира шевелится. Когда и обо что ударился нивелир не имело никакого значения, во всем виноват бригадир-нивелировщик, тем более, если это касается его инструмента. Обидно было ужасно. Я постыдился сообщить о проблеме при всех на утреннем распределении работ и доложил Левашову, когда он подошел к бригаде. Ничего вразумительного о причине повреждения я сказать не смог и готовился к самому худшему. Конечнорезультаты вчерашней работы бригады Анатолий Алексеевич аннулировал без попреков в мой адрес, а на вопрос что же делать ответил: «Кто заварил кашу, тот будет и расхлебывать». Бригаде предстояла нудная поверка нивелира после закрепления уровняи повторение вчерашней работы. Молчание ребят было хуже всего, лучше бы они меня отругали.
Как ни странно, но мы прошли нивелировочный ход быстрее вчерашнего, хотя и под периодически сыплющимся с небо дождиком и вокруг болота, и пусть результат у нас был хуже, но, слава богу, в пределах допустимой ошибки. С этого дня я никому в руки не давал свой нивелир, кладя его на ночь к себе в изголовье, а при езде на моторках держал всегда на коленях.
Погода
Мы уже восемь днейне видели солнца, восьмой день небо, нависая и давя на психику, поливало нас моросящими дождями. Дождь шел каждый день с перерывами, как будто небесные прачки отжимали серое полотнище туч, потом протаскивали его по небу, а затем опять начинали все сначала. Выезд на работу все эти дни не отменялся, единственной поблажкой было лишь пережидание дождя утром, если он начинался до посадки в лодки.Болотные сапоги сразу стали самым модным брендом. Хлопковые плащи с капюшонами, пропитанные специальным водоотталкивающим составом, начинали пропускать воду черезпару часов после начала дождя. Длинные почти до земли полыплащей сразу намокали от высокой травы, обвивали ноги, мешая ходить.Идя впереди, реечники оббивали кусты рейками, стряхивая с веток гирлянды капель. Пытаясь избежать душ, они прокладывали извилистый нивелировочный ход мимо кустов и деревьев. Но рубка мешающих работе кустов делала свое дело:первыми насквозь мокрыми становились реечники (извините, вплоть до трусов). Нивелировщик при первых каплях дождя прятал нивелир в коробку, боясь запотевания оптики. Когда начинался дождь все усаживались под самое раскидистое дерево и ждали его окончания. Постепенно влага проникала через все защитные покровы: плащ, куртку и рубашку. Чуть ли не половину времени мы проводили под дождем и от сильного холодного ветра, даже сгрудившись, начинали мерзнуть. Слабо помогало курение (сигареты и спички хранились в полиэтиленовых пакетах). Если кто-нибудь забывался и прятал сухари в карман плаща, то вскоре, засунув туда руку, натыкался на холодную кашицу. Никаких иллюзий о том, что моторка приедет раньше вечернего срока, ни у кого не было. Проходя от силы по два километра в день, нивелировочные бригады уже сильно отставали от графика работ.
Незавидна была участь и ребят, измеряющих расходы воды: прятаться от дождяв лодке было негде. Преимуществом было то, что все приборы не боялись воды (в дождь с теодолита снимали металлический «колпак» и проводили измерения, держа над ним второй плащ, за десять секунд). Поэтому, не взирая на дождь, бригада работала в бешенном темпе, чтобы быстрее вернуться на лихтер.
Намокшие нивелировочные и расходные книжки вечером сушили и «поднимали» записанные простым карандашом отсчеты (обводили повторно). Сушилка, полностью забитая мокрыми плащами и куртками, не справлялась: утром амуниция была еще волглая и вызывала неприятие у сонного тела. Все мечтали о кухонном наряде, хотя плиту приходилось топить до позднего вечера, чтобы сушилка работала в полную силу и горячего чая было залейся. Наши ватные спальникиотсырели и преподносили последний «подарок» дня – холодную влажную берлогу, в которой в первые полчаса зябли даже горячие молодые тела. Вчера перед сном у меня в голове возник вопрос: «А не приукрашивал ли трудности Шмидт в Ленинграде?».
Расход воды
Справка для несведущего в гидрологии читателя
Расход воды – это сколько воды протекло за секунду в реке через ее поперечное сечение. Для наглядности представьте себе огромный невод с маленькими пропускающих воду ячейками, нижний край которого намертво приклеен ко дну реки от берега до берега, а верхний –растягивающимися резинками, привязанными равномерно на небольших расстояниях к тросу, натянутый над самой поверхностью воды. Под действием течения реки невод станет похожим на парус, надутый сильным ветром. Вся вода, заключенная между неводом и сечением реки под тросом и есть расход воды. К сожалению, в мире еще нет такого невода, да и золотой рыбки тоже, поэтому приходилось использовать традиционные методы для измерения расхода воды. Самый распространенный способ: промерить глубины реки на выбранном створе, назначить по нему много точек (скоростных вертикалей), на которых измерить по глубине потока на нескольких горизонтах скорость течения, а в конце рассчитать расход воды математическим путем.
Скорость реки на вертикали измеряли на пяти стандартных горизонтах, рассчитанных от глубины потока, с помощью гидрометрической вертушки (некая помесь пропеллера вентилятора, архимедова винта и флюгера). Последняя через каждые двадцать оборотов сообщала об этом через провода звонком в лодке. Количество звонков за сто секунд (время, достаточное чтобы усреднить пульсации скорости потока, насыщенного турбулентными вихрями) переводилось с помощью индивидуального графика каждой вертушки (характеристики ее поведения при разных скоростях) в скорость потока на этом горизонте.
Для измерения расхода взвешенных наносов использовалась простая литровая стеклянная бутылка из-под молока, на горлышко которой одевали металлическую «пробку» с двумя трубками. Уложив бутылку под углом в специальный «стакан-зажим», ее равномерно опускали до дна реки, а потом с такой же скоростью поднимали обратно. За это время в одну металлическую трубку, расположенную горизонтально потоку, поступала вода с взвешенными наносами, которые формируются из частиц, оторванных от дна турбулентными вихрями, и из размываемых берегов, а через другую, отогнутую назад, - выходил воздух. Выполненные условия движения бутылки обеспечивали отбор среднего двойного расхода взвешенных наносов по всей глубине потока на вертикали. Но дьявол кроется в деталях: водоотборник должен двигаться с такой скоростью, чтобы бутылка заполнилась водой только у поверхности воды, то есть пузырьки воздуха из отогнутой трубки прекратили всплывать в момент появления бутылки. Согласитесь, что не каждый из вас сможет выполнить такую операцию даже после нескольких попыток. Потом, используя прибор Куприянова,прокачивали воду из бутылки через специальный бумажный фильтр, на поверхности которого и осаждалась взвесь наносов. Для измерения расхода донных отложений использовался прибор «Дон», напоминающий голову крокодила. После опускания его на дно с помощью тросика поднималась верхняя «челюсть» и в «пасть» прибора река начинала намывать донный грунт (крупные частицы катятся по дну, более мелкие – скачут, подпрыгивая), а вода, не тормозясь, утекала через выходные отверстия). Через определенное время верхнюю «челюсть» опускали и из поднятого прибора в полотняный мешочек извлекали все «проглоченное» прибором.
Ширина Надыма в створена пятнадцатом километре от устья достигала шестьсот метров. Сменяемые смешанные бригады из четырех человек измеряли расходы воды и взвешенных наносов под неусыпным оком Владимира Иванова, который еще успевал измерять расход донных отложений.Для измерения этого букета расходов был оборудован четырехвесельный устойчивый деревянный ял, с высокими бортами и более вместительный, чем металлические лодки, которые использовали для развозки бригад на другие работы. На корме стояла большая лебедка с мощной стрелой для опускания прибора «Дон», у ближайшей от кормы «ба