Милость
Антироман в пяти частях.
Часть первая - заговорочная.
В сером и сыром городе Эн, на неизвестной науке планете, в двух верстах от сказочного леса жили-были друзья: Митрофан, Сологуб, Шалай-балай, Лёхопоп, Бертоль, Левген, Никулан и Горбун. Было у них ещё четыре друга, но они, к сожалению, не из этого романа.
Жили друзья в большом сером замке с подземными лабиринтами, просторными залами и общей утварью. Каждый день они встречались в одном из тематических залов, пили, ели, шутили и спорили.
Однажды, в канун Святого Хэллоуина Митрофан и Сологуб решили проучить дерзкого Горбуна за то, что тот попутался с полуёбнутыми сказочными троллями и теперь пускает их в замок, как к себе домой, пьёт и ест вместе с ними, и вот-вот пригласит их к общему столу, что безусловно переходит уже всякие границы этикета, принятого в этом замке. А всё потому, что по мнению большинства жителей замка в Горбуна вселился нечистый, когда тот пил и ел с одного стола с троллями.
Проснувшись не свет не заря, в три часа ночи, Сологуб с Митрофаном разбудили Шалай-балая, Лехопопа и Бертоля и, поспешно посвятив их в свой коварный план, дали им время собраться, после чего все вместе пустились в путь, чиканя шаг уверенной кавалерийской походкой по вымощенным булыжником коридорам подземного лабиринта, в сторону, где жил Горбун.
В мерцающем свете ночных фонарей и факелов были видны окаменелые черты их лиц и вселяющие ужас одежды.
По обе стороны мощного торса Митрофана к плотно затянутой портупее были пристёгнуты две огромные фляги со святой водой, звучно булькающей при каждом его широком и могучем шаге. Под пиратской треуголкой были расположены два целеустремлённых маленьких глаза и мясистый нос со вздымающимися от натуги ноздрями. На груди в бликах ночных факелов и фонарей алеял животворящий крест в виде распятия. Черный широко распахнутый кожаный плащ и классические ковбойские сапоги завершали его образ, как никогда лучше.
|
|
Высокий гарный хлопец Сологуб шёл рядом и вровень с Митрофаном, плечом к плечу. В его огромных, длинных ручищах крепкой хваткой сжимался осиновый кол с посеребрённым наконечником в виде, как вы правильно успели заметить, конечно же, - фалоиметатора. Через осанистое его плечо по диагонали перекинута лента с патронами так же в виде маленьких фалосов. Фалические символы придают Сологубу особый тонус в любом его начинании. Более того, можно с уверенностью сказать, что фалос - это его талисман, уберегающий его от всех невзгод на его опасном жизненном пути. Больше, пока, сказать о нём мне нечего.
Спортивно сложенный Шалай-балай не был воинственно настроен, как впереди шедшие его сотоварищи, но ехидно потирая руки то и дело причитал писклявым голосом: «А мы пойдём на север, а мы пойдём на север…»
Лехопоп был весь заспанный и бесцельно плетущийся, словно вырванный из контекста глагол. Только что оторванный от одеяла с подушкой он неторопливо шёл в пижаме с широким отложным воротником, мягких домашних туфлях и гитарой - это всё, что он успел взять с собой в условиях внезапной поспешности сборовых мероприятий (немного позже читатель узнает зачем ему гитара).
Шествие замыкал Бертоль. Постоянно спотыкаясь о пятки впереди идущих, он нервно перелистывал странички Евангелия, бормоча в пол голоса какие-то главы из Нового Завета. На голове Толи уютно располагалась католическая шапочка, холёный белый воротничок завершал образ благочестивого и умиротворённого человека.
|
|
Часть вторая - отступническая.
Встреча с Левгеном.
В одном из ответвлений иступляющего своей продолжительностью подземного лабиринта был заточён Левген – узник собственной совести. Проходя мимо него компания друзей остановилась.
Левген сидел за решёткой на жёсткой шконке, уперевшись локтями в колени и впиявив все свои пальцы, как спицы, в копны густых, потрёпанных волос. Друзья молча посмотрели на него вопросительным взглядом. Митрофан прогремел связкой ключей, намекая на возможность быстрого освобождения Левгена, если только тот сам этого захочет. Левген отрицательно помотал головой и молча лёг на кушетку, свернувшись куличиком, спиной к друзьям.
- «Женьдосина!» - звучно и дружественно воззвал Сологуб, - «А ну ка, брат, повернись к лесу задом, а к друзьям передом! Я щас слово молвить буду...»
- «Ну что тебе?» – тихо отозвался Левген.
- «Мы к тебе по делу, а не просто так на тебя посмотреть прибыли. Слухай сюда… Горбун-то наш совсем ёбу дался, с троллями побрататься хочет и нас измором берёт. Нечисть в нём укрепилась могучая и волю вольную хочет через него в мире получить. Вот мы и решили его в дубовый гроб живого заколотить. Говорят-же, что горбатого могила исправит. Вот и проверим заодно» - выпалил, как с куста, Сологуб.
- «А гитара вам зачем?» – спросил Левген.
- «Так это Лёха сердобольный хочет ему в гроб положить, чтобы не скучно было» – ответил сердобольный Лёха, сам изумившись оригинальности своего ответа.
|
|
- «Понятно» - улыбнувшись пробормотал Левген – «Но я не свами. Простите, други, нельзя мне отсюда выходить.»
Компания повернулась в сторону своего прерванного движения и продолжила его.
Левген, очертил своей преподобною рукою в воздухе крестное знамение, безмолвно благословляя уходящих в даль своих товарищей.
Часть третья. Горбун.
Горбун не спал. Предчувствие беды не давало ему покоя. Как воспалённый нерв он пульсировал в своей беспомощности, блуждая по отведённой ему территории – небольшая, но достаточно уютная полуподвальная комнатка, с окнами под самым потолком, но зато на обе стороны замка – в поисках пятого угла. Он знал, что рано или поздно за ним придут…
Просто он ещё с детства не любил серую сырость. Вернее, не само отсутствие красок и солнечного тепла не давало ему покоя, а не возможность естественного союза урбанизированного города Эн со сказочным лесом и его прекрасными жителями, вот что беспокоило его больше всего на свете. Ему казалось это в высшей степени не справедливым.
Коридорное эхо чеканной поступи добралось до ушей Горбуна. Он оцепенел в тревожном ожидании поворота дверной ручки. Он знал, что у Митрофана имеются ключи от всех комнат этого замка.
Наконец друзья не весело ввалились в его обитель.
Часть четвёртая – разлучная.
(самая короткая)
- «Друзья мои, сделайте милость, идите нахуй» - произнёс Горбун, лёг в кровать, накрылся с головой одеялом и сделал вид, что уснул.