– Пусть так, – примирительно согласился Карт Сан. – Но с того момента вы стали для меня дочерью Средиземного моря, вышедшей из пены, неизбежной моделью моей будущей картины. Я ждал целый год.
– Можно прийти к вам посмотреть? – попросила Веда Конг.
– Пожалуйста, только не в часы работы – лучше вечером. Я работаю очень медленно и не выношу ничьего присутствия в это время.
– Вы пишете красками?
– Наша работа мало изменилась за тысячи лет существования живописи. Оптические законы и глаз человека – те же. Обострилось восприятие некоторых оттенков, придуманы новые хромкатоптрические краски [33] с внутренними рефлексами в слое, некоторые приемы гармонизации цветов. А в общем художник незапамятной древности работал как я. И кое в чем лучше… Вера, терпение – мы стали слишком стремительны и неуверенны в своей правоте. А для искусства подчас лучше строгая наивность… Опять я уклоняюсь в сторону! Мне… нам пора… Пойдемте, Чара.
Все остановились поглядеть вслед художнику и его модели.
– Теперь я знаю, кто он такой, – молвила Веда. – Я видела «Дочь Гондваны».
– И я тоже, – отозвались в одно слово Эвда Наль и Мвен Мас.
– Гондвана – от страны гондов в Индии? – спросил Дар Ветер.
– Нет. От собирательного названия южных материков. В общем, страна древней черной расы.
– И какова «Дочь черных»?
– Картина проста – перед степным плоскогорьем, в огне ослепительного солнца, на опушке грозного тропического леса идет чернокожая девушка. Половина ее лица и ощутимого, твердого, будто литого из металла тела в пылающем свете, половина в глубокой полутени. Белые звериные зубы нанизаны вокруг высокой шеи, короткие волосы связаны на темени и прикрыты венком огненно-красных цветов. Правой, поднятой выше головы рукой она отстраняет с пути последнюю ветку дерева, левой – отталкивает от колена усаженный колючками стебель. В остановленном движении тела, свободном вздохе, сильном взмахе руки – беспечность юной жизни, сливающейся с природой в одно, вечно изменчивое, как поток. Это единение читается как знание – интуитивное ведовство мира… В темных глазах, устремленных вдаль, поверх моря голубоватой травы, к едва заметным контурам гор, так ощутимо видится тревога, ожидание великих испытаний в новом, только что раскрывшемся мире!
Эвда Наль умолкла.
– Но как смог это передать Карт Сан? – спросила Веда Конг. – Может быть, через сдвинутые узкие брови, чуть наклоненную вперед шею, открытый беззащитный затылок. Удивительные глаза, наполненные темной мудростью древней природы… И самое странное – это одновременное ощущение беспечной танцующей силы и тревожного знания.
– Жаль, я не видел! – вздохнул Дар Ветер. – Придется ехать во Дворец истории. Я вижу краски картины, но как-то не могу представить позу девушки.
– Позу? – остановилась Эвда Наль. – Вот вам «Дочь Гондваны»… – Она сбросила с плеч полотенце, высоко подняла согнутую правую руку, немного откинулась назад, встав вполоборота к Дар Ветру. Длинная нога слегка приподнялась, сделав маленький шаг, и, не закончив его, застыла, коснувшись пальцами земли. И тотчас ее гибкое тело словно расцвело.
Все остановились, не скрывая восхищения.
– Эвда, я не представлял себе!.. – воскликнул Дар Ветер. – Вы опасны, точно полуобнаженный клинок кинжала.
– Ветер, опять неудачные комплименты! – рассмеялась Веда. – Почему «полу», а не «совсем»?
– Он совершенно прав, – улыбнулась Эвда Наль, снова становясь прежней. – Именно не совсем. Наша новая знакомая, очаровательная Чара Нанди, – вот совсем обнаженный и сверкающий клинок, говоря эпическим языком Дар Ветра.
– Не могу поверить, чтобы кто-то сравнялся с вами! – раздался за камнем хрипловатый голос.
Эвда Наль первая увидела рыжие подстриженные волосы и бледные голубые глаза, смотревшие на нее с таким восторгом, какого ей еще не удавалось видеть на чьем-либо лице.
– Я Рен Боз! – застенчиво сказал рыжий человек, когда его невысокая узкоплечая фигура появилась из-за большого камня.
– Мы искали вас. – Веда взяла физика за руку. – Вот это Дар Ветер.
Рен Боз покраснел, отчего стали заметны веснушки, обильно покрывавшие лицо и даже шею.
– Я задержался наверху. – Рен Боз показал на каменистый склон. – Там древняя могила.
– В ней похоронен знаменитый поэт очень древних времен, – заметила Веда.
– Там высечена надпись, вот она, – физик раскрыл листок металла, провел по нему короткой линейкой, и на матовой поверхности выступили четыре ряда синих значков.
– О, это европейские буквы – письменные знаки, употреблявшиеся до введения всемирного линейного алфавита! Они нелепой формы, унаследованной от пиктограмм [34] еще большей древности. Но этот язык мне знаком.
– Так читайте, Веда!
– Несколько минут тишины! – потребовала она, и все послушно уселись на камнях.
Веда Конг стала читать:
Гаснут во времени, тонут в пространстве
Мысли, событья, мечты, корабли…
Я ж уношу в свое странствие странствий
Лучшее из наваждений Земли!..
– Это великолепно! – Эвда Наль поднялась на колени. – Современный поэт не сказал бы ярче про мощь времени. Хотелось бы знать, какое из наваждений Земли он считал лучшим и унес с собой в предсмертных мыслях?
Вдали показалась лодка из прозрачной пластмассы с двумя людьми.
– Вот Миико с Шерлисом, одним из здешних механиков. О нет, – поправилась Веда, – это сам Фрит Дон, глава морской экспедиции! До вечера, Ветер, вам нужно остаться втроем, и я беру с собой Эвду.
Обе женщины сбежали к легким волнам и дружно поплыли к острову. Лодка повернула к ним, но Веда замахала рукой, посылая ее вперед. Рен Боз, неподвижный, смотрел вслед плывущим.
– Очнитесь, Рен, приступим к делу! – окликнул его Мвен Мас, и физик улыбнулся смущенно и кротко.
Участок плотного песка между двумя грядами камней превратился в научную аудиторию. Рен Боз, вооружившись обломком раковины, чертил и писал, в возбуждении бросался ничком, стирая написанное собственным телом, и снова чертил. Мвен Мас подтверждал согласие или ободрял физика отрывистыми восклицаниями. Дар Ветер, уперев локти в колени, смахивал со лба пот, выступивший от усилий понять говорившего. Наконец рыжий физик умолк и, тяжело дыша, уселся на песке.
– Да, Рен Боз, – проговорил Дар Ветер после продолжительного молчания, – вы совершили выдающееся открытие!
– Разве я один?.. Уже очень давно древний физик Гейзенберг выдвинул принцип неопределенности – невозможности одновременного определения импульса и места для мелких частиц. На самом деле невозможность стала возможностью при понимании взаимопереходов, то есть репагулярном исчислении. [35] Примерно в то же время открыли мезонное кольцевое облако атомного ядра и состояние перехода между нуклеоном [36] и этим кольцом, то есть подошли вплотную к понятию антитяготения.
– Пусть так. Я не знаток биполярной математики, [37] тем более такого ее раздела, как репагулярное исчисление, исследование преград перехода. Но то, что вы сделали в теневых функциях, – это принципиально ново, хотя еще плохо понятно нам, обычным людям, без математического ясновидения. Но осмыслить величие открытия я могу. Одно только… – Дар Ветер запнулся.
– Что, что именно? – встревожился Мвен Мас.
– Как перевести это в опыт? Мне кажется, в нашем распоряжении нет возможности создать такое напряжение электромагнитного поля.
– Чтобы уравновесить гравитационное поле и получить состояние перехода? – спросил Рен Боз.
– Вот именно. А тогда пространство за пределами системы останется по-прежнему вне нашего воздействия.
– Это так. Но, как всегда в диалектике, выход надо искать в противоположном. Если получить антигравитационную тень не дискретно, а векториально…
– Ого!.. Но как?
Рен Боз быстро начертил три прямые линии, узкий сектор и пересек все это частью дуги большого радиуса.
– Это известно еще до биполярной математики. Несколько веков назад ее называли задачей четырех измерений. Тогда еще были распространены представления о многомерности пространства – они не знали теневых свойств тяготения, пытались проводить аналогии с магнитоэлектрическими полями и думали, что сингулярные точки [38] означают или исчезновение материи, или ее превращение в нечто необъяснимое. Как можно было представить себе пространство с таким знанием природы явлений? Но ведь они, наши предки, догадывались – видите, они поняли, что если расстояние, скажем, от звезды А до центра Земли вот по этой линии ОА будет двадцать квинтильонов километров, то до той же звезды но вектору ОВ расстояние равно нулю… Практически не нулю, но стремящейся к нулю величине. И они говорили, что время обращается в нуль, если скорость движения равна скорости света. Но ведь кохлеарное исчисление [39] тоже открыто совсем не так давно!
– Спиральное движение знали тысячи лет назад, – осторожно вмешался Мвен Мас.
Рен Боз пренебрежительно отмахнулся:
– Движение, но не его законы! Так вот, если поле тяготения и электромагнитное поле – это две стороны одного и того же свойства материи, если пространство есть функция гравитации, то функция электромагнитного поля – антипространство. Переход между ними дает векториальную теневую функцию нуль-пространства, которое известно в просторечии как скорость света. И я считаю возможным получение нуль-пространства в любом направлении. Мвен Мас хочет на Эпсилон Тукана, а мне все равно, лишь бы поставить опыт. Лишь бы поставить опыт! – повторил физик и устало опустил короткие белесые ресницы.
– Для опыта вам нужны не только внешние станции и земная энергия, как говорил Мвен, но ведь и еще какая-то установка. Вряд ли она просто и быстро осуществима.
– Тут нам повезло. Можно использовать установку Кора Юлла в непосредственной близости от Тибетской обсерватории. Сто семьдесят лет назад там производились опыты по исследованию пространства. Потребуется небольшое переоборудование, а добровольцев помощников в любое время у меня пять, десять, двадцать тысяч. Стоит лишь позвать, и они возьмут отпуска.
– У вас действительно все предусмотрено. Остается еще одно, но самое серьезное – опасность опыта. Могут быть самые неожиданные результаты – ведь по законам больших чисел мы не можем ставить опыт в малом масштабе. Сразу брать внеземной масштаб…
– Какой же ученый испугается риска? – пожал плечами Рен Боз.
– Я не о личном! Знаю, что тысячи явятся, едва потребуется неизведанное опасное предприятие. Но в опыт включаются внешние станции, обсерватории – весь круг аппаратов, стоивших человечеству гигантского труда. Аппаратов, открывших окно в космос, приобщивших человечество к жизни, творчеству, знаниям других населенных миров. Это окно – величайшее людское достижение, и рисковать его захлопнуть хотя бы на время вправе ли вы, я, любой отдельный человек, любая группа людей? Мне хотелось бы узнать, есть у вас чувство такого права и на чем оно основано?
– У меня есть, – поднялся Мвен Мас, – а основано оно… Вы были на раскопках… Разве миллиарды безвестных костяков в безвестных могилах не взывали к нам, не требовали и не укоряли? Мне видятся миллиарды прошедших человеческих жизней, у которых, как песок между пальцев, мгновенно утекла молодость, красота и радости жизни, – они требуют раскрыть великую загадку времени, вступить в борьбу с ним! Победа над пространством и есть победа над временем – вот почему я уверен в своей правоте и в величии задуманного дела!
– Мое чувство другое, – заговорил Рен Боз. – Но это другая сторона того же самого. Пространство по-прежнему неодолимо в космосе, оно разделяет миры, не позволяет нам разыскать близкие нам по населению планеты, слиться с ними в одну бесконечно богатую радостью и силой семью. Это было бы самым великим преобразованием после Эры Мирового Воссоединения с той поры, как человечество наконец превратило нелепое раздельное существование своих народов и слилось воедино, совершив гигантский подъем на новую ступень власти над природой. Каждый шаг на этом новом пути важнее всего остального, всех других исследований и познаний. Едва умолк Рен Боз, как опять заговорил Мвен Мас:
– Есть и еще одно, мое личное. В юности мне попался сборник старинных исторических романов. В нем была одна повесть – о ваших предках, Дар Ветер. На них совершилось нашествие какого-то великого завоевателя – свирепого истребителя людей, какими была богата история человечества в эпохи низших обществ. Повесть рассказывала об одном сильном юноше, безмерно любившем. Его девушку взяли в плен и увезли – тогда это называлось «угнать». Представьте, связанных женщин и мужчин гнали, как скот, на родину завоевателей. География Земли была никому не известна, единственные средства передвижения – верховые и вьючные животные. Этот мир тогда был более загадочен и необъятен, опасен и более труднопроходим, чем для нас пространство космоса. Юный герой искал свою мечту, годами скитаясь по неимоверно опасным путям и горным тропам Азии. Трудно выразить юношеское впечатление, но мне и до сих пор кажется, что я тоже мог бы идти к любимой цели сквозь все преграды космоса!
Дар Ветер слабо улыбнулся:
– Понимаю ваши ощущения, но мне не ясна та логическая основа, которая связывает русскую повесть и ваши устремления в космос. Рен Боз мне понятнее. Впрочем, вы предупредили, что это личное…
Дар Ветер умолк. Он молчал так долго, что Мвен Мас беспокойно зашевелился.
– Теперь я понимаю, – снова заговорил Дар Ветер, – зачем раньше люди курили, пили, подбадривая себя наркотиками в часы неуверенности, тревог, одиночества. Сейчас я также одинок и неуверен – что мне сказать вам? Кто я такой, чтобы запретить вам великий опыт, но разве я могу разрешить его? Вы должны обратиться в Совет, тогда…
– Нет, не так! – Мвен Мас встал и его огромное тело напряглось, как в смертельной опасности. – Ответьте нам: вы произвели бы эксперимент? Как заведующий внешними станциями. Не как Рен Боз… Его дело – другое!
– Нет! – ответил твердо Дар Ветер. – Я подождал бы еще.
– Чего?
– Постройки опытной установки на Луне!
– А энергия?
– Лунное поле тяготения меньше, и меньше масштаб опыта, можно обойтись несколькими Ку-станциями.
– Все равно – ведь на это потребуется сотня лет, и я не увижу никогда!
– Вам – да. Человечеству не так уж важно – теперь или поколение спустя.
– Но для меня это конец, конец всей мечте! И для Рен Боза…
– Для меня – невозможность проверить опытом, а следовательно, и невозможность исправить, продолжать дело.
– Один ум – пустяки! Обратитесь к Совету.
– Совет уже решил – вашими мыслями и словами. Нам нечего ждать от него, – тихо произнес Мвен Мас.
– Вы правы. Совет тоже откажет.
– Больше ни о чем не спрашиваю вас. Я чувствую себя виноватым – мы с Реном взвалили на вас бремя решения.
– Это мой долг, как старшего по опыту. Не ваша вина, если задача оказалась и величественной и крайне опасной. От этого мне грустно и тяжело…
Рен Боз первый предложил вернуться во временный поселок экспедиции. Трое унылых людей поплелись по песку, каждый по-своему переживал горечь отказа от попытки небывалого опыта. Дар Ветер искоса поглядывал на спутников и думал, что ему труднее всех. В его натуре было что-то бесшабашно-отважное, с чем ему приходилось бороться всю жизнь. Чем-то похож он был на древних разбойников – почему он чувствовал себя так полно и радостно в озорной борьбе с быком?.. И душа его возмущалась, протестуя против решения мудрого, но не отважного.
Глава шестая
ЛЕГЕНДА СИНИХ СОЛНЦ
Из каюты-госпиталя вышли врач Лума Ласви и биолог Эон Тал. Эрг Hoop рванулся вперед.
– Низа?
– Жива, но…
– Умирает?
– Пока нет. Находится в жестоком параличе. Захвачены все стволы спинного мозга, парасимпатическая система, [40] ассоциативные центры и центры чувств. Дыхание чрезвычайно замедленно, но равномерно. Сердце работает – один удар в сто секунд. Это не смерть, но полный коллапс, [41] который может длиться неопределенное время.
– Сознание и мучения исключены?
– Исключены.
– Абсолютно? – Взгляд начальника был требователен и остр, но врач не смутилась.
– Абсолютно!
Эрг Hoop вопросительно посмотрел на биолога. Тот утвердительно кивнул.
– Что думаете делать?
– Поддерживать в равномерной температуре, абсолютном покое, слабом свете. Если коллапс не будет прогрессировать, то… не все ли равно – сон… пусть до Земли… Тогда – в Институт Нервных Токов. Поражение нанесено каким-то видом тока. Скафандр оказался пробитым в трех местах. Хорошо, что она почти не дышала!
– Я заметил отверстия и залепил их своим пластырем, – сказал биолог.
Эрг Hoop с безмолвной благодарностью пожал ему руку выше локтя.
– Только… – начала Лума, – лучше поскорее уйти от повышенной тяжести… И в то же время опасно не столько ускорение отлета, сколько возвращение к нормальной силе тяжести.
– Понимаю: вы боитесь, что пульс еще более замедлится. Но ведь это не маятник, ускоряющий свои качания в усиленном гравитационном поле?
– Ритм импульсов организма подчиняется, в общем, тем же законам. Если удары сердца замедлятся хотя бы вдвое – двести секунд, тогда кровоснабжение мозга станет недостаточным, и…
Эрг Hoop задумался так глубоко, что забыл об окружающих, очнулся и глубоко вздохнул.
Его сотрудники терпеливо ждали.
– Нет ли выхода в том, чтобы подвергнуть организм повышенному давлению в обогащенной кислородом атмосфере? – осторожно спросил начальник и уже по довольным улыбкам Лумы Ласви и Эона Тала понял, что мысль правильна.
– Насытить кровь газом при большем парциальном давлении [42] – замечательно… Конечно, мы примем меры против тромбоза, [43] и тогда пусть один удар в двести секунд. Потом выровняется…
Эон показал крупные белые зубы под черными усами, и сразу его суровое лицо стало молодым и бесшабашно-веселым.
– Организм останется бессознательным, но живым, – облегченно сказала Лума. – Мы пойдем готовить камеру. Я хочу использовать большую силиколловую витрину, взятую для Зирды. Туда поместится плавающее кресло, которое мы превратим в постель на время отлета. После снятия ускорения устроим Низу окончательно.
– Как только приготовитесь, сообщите в пост. Мы не станем задерживаться лишней минуты. Довольно тьмы и тяжести черного мира!..
Люди заспешили в разные отсеки корабля, как кто мог борясь с гнетом черной планеты.
Победной мелодией загремели сигналы отлета.
С еще никогда не испытанным чувством полного и отрешенного облегчения люди погружались в мягкие объятия посадочных кресел. Но взлет с тяжелой планеты – это трудное и опасное дело. Ускорение для отрыва корабля находилось на пределе человеческой выносливости, и ошибка пилота могла привести к общей гибели.
С сокрушительным ревом планетарных двигателей Эрг Hoop повел звездолет по касательной к горизонту. Рычаги гидравлических кресел вдавливались все глубже под нарастающей тяжестью. Вот-вот рычаги дойдут до упора, и тогда под прессом ускорения, как на наковальне, изломятся хрупкие человеческие кости. Руки начальника экспедиции, лежавшие на кнопках приборов, стали неподъемно тяжелыми. Но сильные пальцы работали, и «Тантра», описывая гигантскую пологую дугу, поднималась все выше из густой тьмы к прозрачной черноте бесконечности. Эрг Hoop не отрывал глаз от красной полосы горизонтального уравнителя – она качалась в неустойчивом равновесии, показывая, что корабль готов перейти из подъема на спуск по дуге падения. Тяжкая планета еще не выпустила «Тантру» из своего плена. Эрг Hoop решил включить анамезонные моторы, способные поднять звездолет с любой планеты. Звенящая вибрация заставила содрогнуться корабль. Красная полоса поднялась на десяток миллиметров от линии нуля. Еще немного…
Сквозь перископ верхнего обзора корпуса начальник экспедиции увидел, как «Тантра» покрылась тонким слоем голубоватого пламени, медленно стекавшим к корме корабля. Атмосфера пробита! В пустоте пространства по закону сверхпроводимости остаточные электротоки струились прямо по корпусу корабля.
Звезды опять заострились иглами, и «Тантра», освободившись, улетала все дальше от грозной планеты. С каждой секундой уменьшалось бремя тяготения. Легче и легче становилось тело. Запел аппарат искусственной гравитации, и его обычное земное напряжение после бесконечных дней жизни под прессом черной планеты показалось неописуемо малым. Люди вскочили с кресел. Ингрид, Лума и Эон выделывали труднейшие па фантастического танца. Но скоро пришла неизбежная реакция, и большая часть экипажа погрузилась в короткий сон временного отдыха. Бодрствовали только Эрг Hoop, Пел Лин, Пур Хисс и Лума Ласви. Следовало рассчитать временный курс звездолета и, описав гигантскую дугу, перпендикулярную к плоскости обращения всей системы звезды Т, миновать ее ледяной и метеоритный пояса. После этого можно было разогнать корабль до нормальной субсветовой скорости и приступить к длительной работе определения истинного курса.
Врач наблюдала за состоянием Низы после взлета и возвращения к нормальной для землянина силе тяжести. Вскоре ей удалось успокоить всех сообщением, что паузы между ударами пульса равны ста десяти секундам. При повышении кислородного режима это не было гибелью. Лума Ласви предполагала обратиться к тиратрону [44] – электронному возбудителю деятельности сердца и нейросекреторным стимуляторам. [45]
Пятьдесят пять часов ныли стены корабля от вибрации анамезонных моторов, пока счетчики не показали скорости в девятьсот семьдесят миллионов километров в час – близко к пределу безопасности. Расстояние от железной звезды за земные сутки увеличивалось больше чем на двадцать миллиардов километров. Трудно передать облегчение, испытывавшееся всеми тринадцатью путешественниками после тяжелых испытаний: убитой планеты, погибшего «Альграба» и, наконец, ужасного черного солнца. Радость освобождения оказалась неполной: четырнадцатый член экипажа – юная Низа Крит недвижно лежала в полусне-полусмерти в отгороженном отделении госпитальной каюты…
Пять женщин корабля – Ингрид, Лума, второй электронный инженер, геолог и учительница ритмической гимнастики Ионе Map, исполнявшая еще обязанности распределителя питания, воздушного оператора и коллектора научных материалов, – собрались словно на древний похоронный обряд. Тело Низы, полностью освобожденное от одежды, промытое специальными растворами ТМ и АС, уложили на толстом ковре, сшитом вручную из мягчайших губок Средиземного моря. Ковер поместили на воздушный матрац, заключили в круглый купол из розоватого силиколла. Точный прибор – термобарооксистат [46] – мог годами поддерживать нужную температуру, давление и режим воздуха внутри толстого колпака. Мягкие резиновые выступы удерживали Низу в одном положении, изменять которое врач Лума Ласви собиралась один раз в месяц. Больше всего следовало опасаться омертвевших пролежней, возможных при абсолютной неподвижности. Поэтому Лума решила установить надзор за телом Низы и отказалась на первые год-два предстоящего пути от продолжительного сна. Каталептическое состояние Низы не проходило. Единственно, чего удалось добиться Луме Ласви, – это учащения пульса до удара в минуту. Как ни мало было такое достижение, оно позволяло устранить вредное для легких насыщение кислородом.
Прошло четыре месяца. Звездолет шел по истинному, точно вычисленному курсу, в обход района свободных метеоритов. Экипаж, измученный приключениями и непосильной работой, погрузился в семимесячный сон. На этот раз бодрствовало не три, а четыре человека – к дежурным Эргу Ноору с Пур Хиссом присоединились врач Лума Ласви и биолог Эон Тал.
Начальник экспедиции, вышедший из труднейшего положения, в какое когда-либо попадали звездолеты Земли, чувствовал себя одиноко. Впервые четыре года пути до Земли показались ему бесконечными. Он не собирался обманывать самого себя – потому что только на Земле он мог надеяться на спасение своей Низы.
Он долго откладывал то, что сделал бы на следующий день отлета, – просмотр электронных стереофильмов с «Паруса». Эргу Ноору хотелось вместе с Низой увидеть и услышать первые вести прекрасных миров, планет синей звезды, летних ночей Земли. Чтобы Низа вместе с ними пришла к осуществлению самых смелых романтических грез прошлого и настоящего – открытию новых звездных миров – будущих дальних островов человечества…
Фильмы, снятые в восьми парсеках от Солнца восемьдесят лет тому назад, пролежавшие в открытом корабле на черной планете Т-звезды, сохранились превосходно. Полушаровой стереоэкран унес четырех зрителей «Тантры» туда, где сияла высоко над ними голубая Вега.
Быстро сменялись короткие сюжеты – вырастало ослепительное голубое светило, и шли небрежные минутные кадры из жизни корабля. Работал за вычислительной машиной неслыханно молодой двадцативосьмилетний начальник экспедиции, вели наблюдения еще более молодые астрономы. Вот обязательные ежедневные спорт и танцы, доведенные членами экспедиции до акробатического совершенства. Насмешливый голос пояснил, что первенство на всем пути к Веге оставалось за биологом. Действительно, эта девушка с короткими льняными волосами показывала труднейшие упражнения и невероятные изгибы своего великолепно развитого тела.
При взгляде на яркие, совсем реальные изображения гемисферного экрана, сохранившего нормальные световые оттенки, забывалось, что эти веселые, энергичные молодые астролетчики давно пожраны гнусными чудовищами железной звезды.
Скупая летопись жизни экспедиции быстро промелькнула. Усилители света в проекционном аппарате начали жужжать – так яростно горело фиолетовое светило, что даже здесь, в его бледном отражении, оно заставило людей надеть защитные очки. Звезда, почти в три раза больше Солнца по диаметру и по массе – колоссальная, сильно сплюснутая, бешено вращающаяся с экваториальной скоростью триста километров в секунду. Шар неописуемо яркого газа с поверхностной температурой в одиннадцать тысяч градусов, распростерший на миллионы километров крылья жемчужно-розового огня. Казалось, что лучи Веги ощутимо били и давили все попадавшееся на их пути, летели в пространство могучими копьями в миллионы километров длиной. В глубине их сияния скрывалась ближайшая к синей звезде планета. Но туда, в этот океан огня, не мог окунуться никакой корабль Земли или ее соседей по Кольцу. Зрительная проекция сменилась голосовым докладом о сделанных наблюдениях, и на экране возникли полупризрачные линии стереометрических чертежей, показывавших расположение первой и второй планет Веги. «Парус» не смог приблизиться даже ко второй планете, удаленной от звезды на сто миллионов километров.
Чудовищные протуберанцы [47] вылетали из глубин океана прозрачного фиолетового пламени – звездной атмосферы, протягивались в пространство всесжигающими руками. Так велика была энергия Веги, что звезда излучала свет наиболее сильных квант [48] – фиолетовой и невидимой части спектра. Даже в защищенных тройным фильтром человеческих глазах она вызывала страшное ощущение призрачности, почти невидимого, но смертельно опасного фантома… Пролетали световые бури, преодолевая тяготение звезды. Их дальние отголоски опасно толкали и раскачивали «Парус». Счетчики космических лучей и других видов жестких излучений отказались работать. Внутри надежно защищенного корабля стала нарастать опасная ионизация. Можно было только догадываться о неистовстве лучистой энергии, чудовищным потоком устремлявшейся в пустоту пространства, там, за стенами корабля, о квинтиллионах киловатт бесполезно расточаемой мощности.
Начальник «Паруса» осторожно подвел звездолет к третьей планете – большой, но одетой лишь тонкой прозрачной атмосферой. Видимо, огненное дыхание синей звезды согнало прочь покров легких газов, длинным, слабо сиявшим хвостом тянувшийся за планетой по ее теневой стороне. Разрушительные испарения фтора, яд окиси углерода, мертвая плотность инертных газов – в этой атмосфере ничто земное не просуществовало бы и секунды.
Из недр планеты выпирали острые пики, ребра, отвесные иззубренные стены красных, как свежие раны, черных, как бездны, каменных масс. На обдутых бешеными вихрями плоскогорьях из вулканических лав виднелись трещины и провалы, источавшие раскаленную магму и казавшиеся жилами кровавого огня.
Высоко взвивались густые облака пепла, ослепительно голубые на освещенной стороне, непроницаемо черные на теневой. Исполинские молнии в тысячи километров длиной били по всем направлениям, свидетельствуя об электрической насыщенности мертвой атмосферы.
Грозный фиолетовый призрак огромного солнца, черное небо, наполовину скрытое сверкающей короной жемчужного сияния, а внизу, на планете, – алые контрастные тени на диком хаосе скал, пламенные борозды, извилины и круги, непрерывное сверкание зеленых молний…
Стереотелескопы передали, а электронные фильмы записали это с бесстрастной, нечеловеческой точностью.
Но за приборами стояло живое чувство путешественников – протест разума против бессмысленных сил разрушения и нагромождения косной материи, сознание враждебности этого мира неистовствующего космического огня. И, загипнотизированные зрелищем, четверо людей обменялись одобрительными взглядами, когда голос сообщил, что «Парус» идет на четвертую планету.
Через несколько секунд под килевыми телескопами корабля уже росла последняя, краевая планета Веги, размерами близкая к Земле. «Парус» круто снижался. Очевидно, путешественники решили во что бы то ни стало исследовать последнюю планету, последнюю надежду на открытие мира, пусть не прекрасного, но хотя бы годного для жизни.