Повозка с четырьмя пленниками, покачиваясь и поскрипывая, ехала в сторону небезызвестного военного городка Хелгена – родине можжевелового меда, что возвышался над столетними соснами, словно великан над вайтрановскими равнинами. Но не за медом, и не за пейзажем ехали наши молчаливые путники, чья трагическая страница в биографии приближалась к своему естественному концу.
Неожиданно, когда телега подскочила на одном из ухабов, один из преступников, которого уже все сочли мертвецом, открыл глаза. Это был норд тридцати-тридцати пяти лет с запущенной бородой и спутавшимися прядями светлых волос, которые поблескивая на солнце, создавая впечатление, что не только волосы, но и вся его голова излучает свечение. Ралоф, приглядевшись к пробужденному, дружелюбно улыбнулся – хотя на его грозном и изрешеченном многочисленными шрамами лице, это тяжело было назвать улыбкой:
- Эй, друг, ты не спишь? Надо же было тебе налететь прямо на имперскую засаду, они и нас поймали и ворюгу этого! – сказав это, он корпусом своего мощного и проверенного в множестве боев тела, толкнул рядом сидящего парнишку-бретонца, которому на вид было не более двадцати лет. Явно, что этот исхудавший мальчик с легким пушком под носом, насолил ему намного больше, нежели сами имперцы. Грустные и печальные глаза несостоявшегося вора, еще по-детски наивные, отражали безысходность и отчаяние. Повернувшись к обидчику, он в сердцах воскликнул:
- Проклятые Братья Бури! В Скайриме было тихо, пока вас сюда не принесло, а я бы сейчас украл вон ту лошадь и рванул в Хаммерфел!
Но лучший из лучших лидеров бунтовщиков Скайрима, не меняя своего грозного выражения лица, подметил:
- Мы сейчас все здесь братья и сестры по судьбе, ворюга! – не успел Ралоф это сказать, как сидевший рядом стражник ударил его деревянной дубинкой, что держал он у себя в руках, прикрикнув: «А ну все заткнулись!». Сделал он все это, конечно, лишь только согласно инструкции, т.к. сам мило беседовал с другом-извозчиком и не слишком уж вслушивался в зачинавшийся диалог пленников. Да и в целом, не смотря на неоднократные замечания со стороны старшего офицера Легиона Умариуса, он не считал должным проявлять нужную предосторожность в присутствии заключенных, неоднократно предоставляя им возможность для побега.
Правда, как только кто-то пробовал что-то провернуть, он тут же превращался в самого настоящего жестокого и злонамеренного стража порядка – пожалуй, из-за его характера и наклонностей к садизму, многие и не хотели уже пользоваться его мнимой расхлябанностью.
Но вот, еще один ухаб, после которого снова заснувший безызвестный всем норд, открыл глаза и спросил: «Куда мы едем?», - но его, казалось, уже никто не услышал, т.к. между Ралофом и молодым парнем завязался горячий политический спор, который, казалось мог вот-вот перерасти в полномасштабную драку – возможно, так оно и было бы, если б не эти треклятые путы, что связывали им, в прямом смысле этого слова, руки.
- Ну вот скажи мне, Брат Бури, а с этим стариком вот что не то, а? - сказав это, вор кивнул на своего соседа, сидящего по другую сторону телеги с крепко-накрепко завязанным ртом. Явно оскорбленным данным выпадом, его собеседник нахмурил свои некогда светлые брови, на данный момент перепачканные, как и все лицо в грязи, и приобретшие более темный оттенок. Весь покраснев от ярости, он уставился своими голубыми глазами, источающими желание испепелить обидчика:
- Попридержи язык – перед тобой Ульфрик Буревестник, истинный король Скайрима!
Зрачки бретонца настолько расширились, что некогда бывшие зеленого цвета глаза, стали со стороны казаться бездонного черного оттенка. Заикаясь и запинаясь на каждой букве, он с неким таинственным ужасом произнес:
- У-У-Ульфрик? Ярл В-В-Виндхельма? Но он же вожак восстания, и, если его схватили, - тут он резко поднялся на ноги и попробовал тщетно перевалиться через высокую спинку «кареты», из-за чего получил сильный удар дубовой дубинкой в живот от охранника, который после совершенного правосудного поступка, продолжил живой диалог с напарником, уже не обращая внимание на скорчившегося в три погибели бедолаги. Упав обратно на сиденье, вор лишь смог просипел от отчаяния и боли: «Боги…куда же нас везут!?».
Ралоф, уже не обращал внимания на покалеченного преступника, посему решил обратиться к сидящему напротив него норду, который просто запал ему в душу, понимая то, как с ним жестоко обошлась судьба. Стараясь принять дружелюбный вид, он спросил:
- Ну как ты там? Стража не сильно тебя потрепала при задержании? Как ты вообще умудрился попасть в имперскую засаду вместе с нами и этим… «вором», етить его?
Но таинственный собеседник лишь промолчал в ответ, отвернувшись от Ралофа и посмотрев в сторону уходящей вдаль от них дороги.
«Неужели и до Скайрима долетела эта эльфийская зараза!», подумал он, вспоминая те события, что ему довелось увидеть собственными глазами – да, пускай прошло столько много лет, но память штука такая, что напоминает тебе постоянно о тех событиях, что навсегда запечатлелись в твоей памяти. Продолжая свой мысленный диалог с самим собой, он в сердцах сказал: «Подписав этот треклятый Конкордат, император предал не только народ Сиродила, но и всех преданных ему и его династии людей Тамриэля, отдав их на растерзание талморских поработителей.
Он и его знатная семья Силлендорфов, имевшая глубокие корни, восходящие, как поговаривали, к древней линии Тайбера Септима, не могла смириться с этим – создав обширное подпольное соединение в катакомбах некогда великого и прекрасного Имперского города, они под покровом ночи совершали вылазки, убивая талморских чиновников и даже, в месяц Огня Очага 4Э 188 года совершили покушение на жизнь главного юстициара Тамриэля, сильно ранив его. К несчастью для многих заговорщиков, юстициар выжил и даже более того – уже в госпитале дал показания на всех зачинщиков, что окружили его поздней ночью в Торговом Квартале.
Он, Руфиус – единственный из семьи Силлендорфов и «Верволъфов», что сумел по поддельным документам пересечь границу со Скайримом, избежав страшных этнических чисток, в ходе которых было истреблено более ста тысяч людей от нордов до бретонов – от Бравила до Анвила слышался плач и стон матерей, жен и сестер, приговоренных к смерти по сфабрикованным показаниям свидетелей за «преступления против Талмора и в частности – против установленных в Конкордате Белого Золота договоренностей», а многие реки и озера обагрились в кроваво-красный оттенок.
Сбежав из Сиродила, Руфиус держал свой путь к своему далекому родственнику, брату своей матери, Ингвару Медовару, что жил в тихом домике рядом с драконьим курганом близ Рифтена. Не смотря на все предостережения жителей близлежащих населенных пунктов, а также собственной родни, бравый норд и не думал уходить из «проклятого места», предпочитая, что лучше жить по соседству с костями мертвого дракона, нежели рядом с продажной стражей, коррумпированными чинушами из семейного клана Черного Вереска и запуганными донельзя жителями портового города.
Вспоминая все это, пережитое ранее, Руфиус не обратил внимание, что они уже начали медленно подъезжать к какой-то крепости, чьи высокие стены поражали воображение – он и не подозревал, что крепость могла быть такой огромной. «Конечно, мне не единожды сказывали про неё и её огромные размеры мои ныне покойные родичи, - молвил про себя он, - но она прекраснее, нежели я её себе представлял! Жаль, что именно эта крепость, некогда построенная, дабы выстоять, в случае нападения Талмора на Скайрим со стороны Сердца Империи, станет моей могилой? Боги, помогите мне!».
- Эх, Хелген...был я как-то влюблен в одну девчонку из этих краев. Интересно как она сейчас – надеюсь еще ждет своего Ралофа: хотя, сколько времени уже прошло с нашей последней встречи, - заметив, смотрящую на него из толпы голубоглазую девушку с ребенком на руках, он похолодел, глаза его обрели неестественный для его могущественного образа оттенок. Но сдержав чувства, он отвернулся от прекрасной нордки, которая признав в нем своего возлюбленного, горько плакала, прижав к груди дитя.
Когда повозка уже повернула в сторону главной площади и проезжала возле таверны с вышедшим на её крыльцо хозяином, Ралоф оживился и подмигнув трактирщику, сказал своим спутником заговорщицким голосом:
- Эх, а какой тут у старины Вилада великолепный мёд с прекрасным привкусом лесных ягод…эх, молодость – я бы с удовольствием сейчас заключил договор с даэдра, лишь бы вновь почувствовать её сладкий вкус, вкусить свою первую кружку медовой браги!..
Но вот уже повозка, минуя последние несколько домов, подъехала к большой городской площади, на которой стояли в оцеплении зеваки, а в центре рядом со жрицей Аркея, словно сам Ситис, стоял в темных мрачных одеждах палач со своей огромной хорошо заточенной секирой, чей оттенок из-за ежедневной работы, приобрел мрачный бурый цвет. Впрочем, возможно это лишь только показалось Руфиусу – разглядывать вершителя судеб ему долго не пришлось, т.к. знакомый уже нам солдат с дубинкой, встав со своего места – с которого он, впрочем, не шибко хотел уходить, гаркнул громогласно пленникам: «А НУ ВСЕ НА ВЫХОД, СУКИНЫДЕТИ!».
Никто решил не дожидаться небезызвестных «ласковых» ударов надсмотрщика, и повиновались его грозному приказу, спрыгнув на землю. Сердце билось как сумасшедшее, кровь стыла в жилах, ноги, словно задубели и не слушались своего хозяина, так что приходилось прилагать хорошее такое усилие, чтобы идти навстречу к писцу, который отмечал вновь прибывших.
На вид ему было не больше, чем Ралофу, но внешне они отличались кардинально – и тут дело даже не только в одежде. Опрятный молодой человек с гладковыбритыми ланитами, представлял из себя образ идеального, с точки зрения эстетики, легионера – завоевателя многих и многих женских сердец Тамриэля, а его по-детски наивные и добрые глаза, которые как бы сострадали всякому из вновь прибывших, не сочетались с надетой военной формой, так что со стороны вообще казалось, что он совсем недавно поступил на военную службу и еще, как говорят ветераны, «не нюхнул крови». Но внешность, как мы знаем, очень обманчива и за смазливой юношеской маской скрывался человек, пробывший не один год в имперской армии. Прибывший в Хелген с делегацией генерала Туллия – военного наместника в Скайриме, прибывшего из Имперского города с поручением подавить нордское восстание в провинции – ему было поручено отмечать имена особо опасных преступников из повозки номер два, в которой везли наших знакомых.
«Ралоф из Ривервуда!», - сказал, когда все окончательно сошли на землю, писарь, макнув перо в чернильницу с темной жидкостью и приготовившись вычёркивать имя из списка. Вышедший из толпы пленников нареченный, проходя максимально близко возле юноши к указанному месту, набрав в рот слюны, сплюнул ему на сапог, просипев сквозь зубы:
- Хадвар, треклятый предатель – помни, хоркер ты дранный, Совнгард закрыт для таких как ты, троличья морда…ох, - не успел он это договорить, как получил от стоявшей рядом с Хадваром офицера-имперки хороший удар в под дых. Не успел Ралоф разогнуться, как был «доставлен» к месту ожидания сильным толчком в спину подошедшим легионером. Несмотря на то, что конвоировавший его солдат уже был готов в случае чего снова ударить его, норд присмирел, лишь тихо шепча последние молитвы богам, глядя в бескрайнее чистое голубое небо. Но нет, это были не молитвы покоренного судьбе человека - моления Ралофа были преисполнены мужеством и гордостью, ибо он знал: он умирает как герой и великан Тсун ждет его, дабы проверить в испытательном поединке…
В толпе зевак, как только Ралоф согнулся от полученного сильного удара, произошло смятение – у прекрасной супруги местного начальника гарнизона имперской стражи неожиданно стало плохо с сердцем, так что её унесли в дом, положив на постели и призвав местного лекаря.
«Ульфрик Буревестник, ярл Виндхельма!», - послышался снова голос Хадвара, даже не дрогнувшего от случившегося недавно инцидента. Не успел еще стихнуть глас легионера, как пленники, словно по приказу, расступились и, выкрикивая громогласно лозунги Братьев Бури «Скайрим для нордов! Слава Девяти!» и прочее, дали пройти своему лидеру. Ступая навстречу своей смерти, он со спокойствием на лице и ровным дыханием в груди, прошел рядом с имперкой и писцом. Казалось, каждый из присутствовавших это почувствовал - даже тот, кто называл ранее вожака восстания трусом и предателем.
Ралоф, услышав еще издалека названное имя своего лидера и идейного вдохновителя, вышел из своего молитвенного созерцания и общения с богами, выпрямившись по струнке и громогласно приветствуя своего вождя:
- Я горжусь, тем что служил тебе, ярл Ульфрик! Слава Братству Бури! Слава Девяти!
Ничего не ответив своему верному соратнику – по понятным, думаю, причинам – «узурпатор» встал рядом с Ралофом, подняв высоко свою голову на возвышающуюся перед городом Глотку Мира, на которую он некогда, еще будучи совсем юным, поднимался, дабы получить благословение и наставление от живущих на её вершине Седобородых.
Пока назывались имена восставших, к ярлу подошел усмехающийся над поверженным врагом Туллий – понимая, что собеседник ничего ему не скажет в ответ и уж точно не применит против него Силу Голоса – мало кому известный навык владения драконьим языком, позволяющий не только разорвать врага в клочья одним Словом, но и также сделать так, чтобы сама природа стала тебе союзником в борьбе с противником. Хлопнув по плечу некогда серьёзного и могущественного врага, генерал с еще большей усмешкой сказал:
- Ну что, Ульфрик, вот и пришел твой триумфальный момент, цени, о, «верховный король»! – сказав это, он с легким смешком немного преклонил свою седую голову, после чего, быстро выпрямившись и продолжил, уже обращаясь ко всем предстоящим осужденным, - вы все начали эту войну и погрузили Скайрим в хаос, но теперь Империя воздаст вам по заслугам и восстановит мир! Неужели тебе, Ульфрик, не приходило тогда в голову, что, убив Верховного короля Торуга, ты не заполучишь все его привилегии, а народ Скайрима никогда не примет тебя, узурпатора, как своего национального лидера и освободителя!? Нет, как видишь, тут все предстоящие верны Империи и нашему любимому императору Титу Миду Второму, и уже никто не будет подрывать стабильность ни здесь, ни где-либо еще в нашей единой и неделимой многонациональной стране!
В ответ собеседник смог лишь что-то несвязанное пробурчать, после чего, прекратил пустые попытки как-то оспорить сказанное.
Во всей этой суматохе, все казалось, уже и позабыли про знакомого нам уже вора, как неожиданно, словно гром среди ясного неба, прозвучало его имя «Локир из Рорикстеда!», от чего у названного подкосились ноги, а на лице образовались капли пота. Несмотря на то, что Локир не принадлежал к Братству Буревестника и никак не помогал восстанию Ульфрика, он был еще два года назад объявлен в Вайтране в розыск за совершенное им хладнокровное убийство девушки Сусанны из Рорикстеда, давшей отпор грабителю, залезшему в её огород за овощами.
После совершенного проступка, Локир бежал из деревни и, двигаясь в сторону Фолкрита, где надеялся найти убежище у родственников. Но, совершая мелкие преступления, он то и дело постоянно попадал в перепалки со стражниками и местными жителями селений, которые попадались ему на пути. Таким образом, он стал не просто каким-то местным вайтрановским преступником, а самым настоящим бандитом, за чью голову было объявлено вознаграждение в три сотни септимов.
В общем, как мы понимаем, хоть он и не был «государственным изменником», но его имя ходило на устах во многих местах Скайрима, и поимка Локира была знамением совершившегося правосудия.
Но наиболее бурная реакция вора не заставила себя долго ждать – выкрикнув: «Нет, я не мятежник! Вы не имеете право!», - он отчаянно рванул с места в сторону городских ворот. Стражники, как и даже сам генерал Туллий, ошалели от такой наглости и не менее безумного поступка молодого бандита – впрочем, что человек не сделает перед своей казнью, дабы отсрочить конец бытия.
Не смотря на неожиданность, сноровку и быстроту, Локир, не успев добежать до заветных спасительных ворот крепости, как его тело было пронзено десятком выпущенных стражниками стрел. Упав на колени, он выкрикнул: «Я вам не дамся…», после чего, упав ничком на землю, испустил дух. Подоспевшие стражники быстро оттащили его труп с дороги, скрывшись с ним куда-то за домами.
Когда уже все прошли «регистрацию», Хадвар обратил внимание на одиноко стоящего мужчину средних лет в поношенной одежде, превратившейся за время долгого и длительного путешествия в тряпки. Кивнув в его сторону головой, он слегка прикрикнул:
- Эй, норд во рванье, подойди ближе и скажи, как твое имя! – сказав это, он снова макнул перо, еще раз пробегая глазами по своему списку, ища пропущенное имя. Ну не могло же имперское правосудие схватить первого попавшегося человека, к тому же того, кто ошивался рядом с такими личностями как Ульфрик и Ралоф!
Подойдя ближе к Хадвару, Руфиус назвался как «Стромм Сын Хоркера», т.к. боялся называть здесь свое настоящее имя, понимая, что как только они узнают кто он, то сразу же могут передать преступника в руки эльфов. А уж они-то явно не дадут просто так умереть без мучений… В общем, сейчас – решил он – самое главное притвориться безобидной овечкой и, возможно, из-за неимения улик для казни, его отпустят. Ну, или, возможно, изменят высшую меру наказания на тюремное заключение. Так или иначе, будь что будет.
Пересмотрев еще раз все от А до Я, Хадвар, покачав головой, обратился к рядом стоящей воительнице в имперском стальном шлеме с хохолком наверху:
- Капитан, что делать, его нет в списке?
Но, видать, сердце некогда хрупкой деревенской девушки из Сиродила не дрогнуло от данного обстоятельства, лишь наоборот – от заданного вопроса, она еще больше рассвирепела и, резко выхватив из рук легионера листок с дубовой табличкой, сломала её об свою загорелую в пылу сражений коленку, строго рявкнув:
- В бездну список, солдат! Давай его на плаху!
Хадвар ничего не стал перечить своему командиру, и отдав честь согнутой руки, обратился к Руфиусу-Стромму, ожидающему свою участь:
- Мне очень жаль – по крайней мере ты умрёшь на своей земле…иди к остальным.
«Неужели это конец – вот так умереть позорной смертью в месте, которое ранее предназначалось для героев, которые должны были не пустить в Скайрим Талмор, защитить эту землю от попрания её остроухими желтолицыми зазнайками с явной манией величия? Боги, неужели вы отвернулись от нас и дадите этим имперским лизоблюдам совершить то, что называется преступлением и беззаконием!?», - отчаянно подумал Руфиус, подойдя к остальным.
Между тем, бледноликая жрица Аркея, темные волосы которой падали на её девичьи хрупкие плечи, скрытые под грубой тканью монашеской рясы, подняв руки к небу, читала молитву:
«…Ныне же вверяю я души ваши Этериусу и прибудет с вами благословение…», - говорила она, в то время как по её щекам текли струйки чистых как бриллианты слёз. Но никто из присутствовавших не замечал это – не успела она закончить последнюю молитву богам о приговоренных на смерть, как прогремел грозный голос палача:
- Хватит тут богомольства – топор требует крови, а народ – зрелищ! – и как бы подтверждая его слова, из толпы начали раздаваться нарастающие крики: «Смерть Ульфрику! Смерть Братьям Бури Смерть! Смерть! Смерть!». Все как один, одним порывом сердец, зеваки требовали представления, ради которого они и бросили свои домашние дела. Были ли среди них сочувствующие казненным, кроме бедной влюбленной девушки, чьё любящее сердце разрывалось от безысходности и беспомощности или же жрице бога смерти? Одним богам доподлинно известно, но так или иначе, вот из толпы приговоренных показалась фигура бородатого викинга, который, выступив вперед, сказал своим палачам:
- Если вы хотите убить нас сегодня, то начните с меня – нечего зря тянуть время и заставлять богов и пращуров дожидаться своих верных сынов и дочерей! – с этими словами, он прошел несколько шагов вперед в сторону палача, пока не был перехвачен легионером, который подвел его к плахе и, поставив на колени, сапогом приковал его лицом к последнему пристанищу. Главное действующее лицо данной сцены, размяв пальцы рук, взял крепче за древко свой смертоносный топор и, взмахнув им над своей головой, опустил вниз.
Вспорхнули птицы, что сидели на рядом растущих деревьях, некоторые из местных крестьянок упали в обморок от увиденного кровавого зрелища, а те жители, что были посильнее, вкусив вкус чужой смерти, с еще большим остервенением закричали: «ЕЩЕ! МАЛО! ВОН ТОГО В ТРЯПКАХ НА ПЛАХУ!».
Как гром среди ясного неба прозвучали для Руфиуса эти страшные слова – да, вот, смерть уже не то что в дверь стучится, она уже вошла вечерять в дом! Неизвестно каким образом, но Руфиус оказался в том же положении, что и его предшественник. Еще теплая кровь, оставшаяся на злополучном пне от храброго викинга, грела щеку похолодевшего от мысли о трагическом завершении своей земной жизни, в то время как некогда светлые волосы теперь стали иметь огненно-рыжий оттенок. Он закрыл глаза – боги не должны видеть страха в нем!
Палач снова размял пальцы и взмахнул второй раз топором, с лезвия которого на него обильно стекали струйки алой крови. Руфиус выдохнул и, мысленно обращаясь к небу, сказал: «Я иду!».