Кони. Необычайные рассказы из жизни диких и домашних лошадей
Серия: «Лики звериные». Под редакцией Вл. А. Попова.
Издание: «Земля и Фабрика». Москва — Ленинград. 1925 г.
Иллюстрации: Вас. А. Ватагин.
Редакция: Владимир Нечаев, Анастасия Пичиневская
Сайт: «Палеонтологическая правда палеонтологов»: https://www.vairgin.com/
« Библиотека Алексея Меняйлова»: https://vk.com/veterputorana
СЕРИЯ „ЛИКИ 3ВЕРИНЫЕ“
ПОД РЕДАКЦИЕЙ ВЛ. А. ПОПОВА
КОНИ
НЕОБЫЧАЙНЫЕ РАССКАЗЫ
ИЗ ЖИЗНИ ДИКИХ И ДОМАШНИХ ЛОШАДЕЙ
Кони. Очерк (по Брэму). — Вороной Скалистых гор. Рассказ Е. Милльс. — Укрощение строптивых. — Яблоко раздора. Рассказ Вильямса. Рассказ Г. Бенно. — Жеребенок-Робинзон. Рассказ Чарльса Робертса. — Упрямая скотина. Рассказ Ганса Онруда. — Вихрь степей. Рассказ А. Даурского. — Шахтенный конь. Рассказ Черкасенко. — Морской конь. Рассказ Чарли Джаксона.
«ЗЕМЛЯ и ФАБРИКА»
МОСКВА — ЛЕНИНГРАД
Обложка и 3 рис. худ. В. Ватагина
Напечатано в типографии Госиздата
„Красный Пролетарий”. Москва,
Пименовская улица, дом 16.
Тираж 10.000 экз., 7 л.
Главлит № 90.245
MCMXXVII
Очерк (по Брэму)
Кони или лошади — это довольно крупные (достигающие до 1,8 метра вышины) млекопитающие животные; у лошади худая втянутая голова, большие выразительные глаза, заостренные подвижные уши, широко раскрытые ноздри. Шея у лошади крепкая, с сильными мышцами, туловище округлое и мясистое, шерсть мягкая и короткая. Грива и хвост с длинными волосами.
Ноги лошади снабжены только одним пальцем (средним) и неразвитым вторым и четвертым; на каждой ноге лошади имеется по одному копыту.
Лошади бывают самых разнообразных цветов: рыжие, белые, вороные, гнедые, серые и т. д.
У лошади очень развит слух. Движением ушей она обнаруживает, что слышит самый тихий шорох, который незаметен для человека. Обоняние у лошадей также развито в достаточной степени, и лошадь обычно обнюхивает всех новых для нее людей и предметы.
Пища лошади преимущественно растительная, главным образом трава, но как дикие, так и домашние лошади с жадностью едят саранчу.
У лошади бывает один жеребенок. На первом году шерсть у него матовая и негладкая, грива и хвост короткие и прямостоящие. На втором году шерсть делается более гладкой и блестящей, грива и хвост — длиннее и глаже.
Возраст лошади достигает 40 лет.
В Европе дикие лошади вымерли в совсем недавние времена; в Азии и Африке они еще существуют. В Америке и Австралии встречаются одичалые лошади.
Дикие лошади живут табунами, в которых иногда насчитывается до нескольких сот голов. Во главе табуна стоит один, более старый и опытный, жеребец.
Уже с древних времен лошадь известна, как домашнее животное, употребляемое для упряжи, верховой езды и т. д.
Существует множество пород лошадей.
Выше всех стоит арабская лошадь. Она пропорционально сложена, у нее массивная, но красивая кость, прекрасные темные выразительные глаза, крутая длинная шея, широкий круп, узкая спина, черные копыта, густой хвост.
Близко к ней по чистоте породы стоит английская лошадь, затем следуют русский орловский рысак и американская верховая лошадь, так называемый мустанг.
Из рабочих лошадей наиболее известны английская грузовая лошадь и русский битюг.
Крупные лошади достигают 1,8 метров вышины, самая маленькая лошадь, шотландский пони, часто бывает вдвое меньше. У нее густая длинная косматая грива и густой хвост; ее обычный рост — 80—90 сантиметров, и размерами она не превышает крупной собаки.
ВОРОНОЙ СКАЛИСТЫХ ГОР
Рассказ Е. Милльс
I. Появление вороного
Едкий дым спускался в лощину и приносил с собой соблазнительный запах варящегося ужина. На ферму к вечеру со всей степи собрались ковбои 1 . В честь хозяина, приехавшего на ферму в первый раз за три года, устраивался роскошный ужин.
Все собрались кроме юного Ханка — малого, у которого были самые блестящие шпоры и самая красивая уздечка на всей ферме. Ханк не был еще настоящим ковбоем, но был очень доволен, когда его называли так. Он служил на ферме чем-то вроде рассыльного и разъезжал по всей окрестности, передавая ковбоям распоряжения главного загонщика. Его же посылали и на станцию за почтой и за провизией. Когда ковбои отправлялись с табуном в степи, Ханк становился помощником повара — занятие, которое раздражало и оскорбляло его самолюбие. Но, несмотря на это, Ханк гордился своей фермой и утверждал, что нигде не было ни лучших наездников, ни лучших ловцов степных лошадей.
Ужин приходил уже к концу, когда Ханк въехал во двор на взмыленной лошади и остановил ее около костра, вокруг которого сидели ковбои, старший загонщик и владелец фермы.
— Сколько раз я говорил тебе, чтобы ты не гонял так Бальди, — накинулся на приехавшего старший загонщик.
Но Ханк даже и глазом не моргнул.
— Я видел вороного жеребца, — сказал он, в упор глядя на хозяина.
— Где? Где? — воскликнуло разом несколько голосов.
Все вскочили, точно бомба упала к их ногам. Ужин был забыт, пошли разговоры и толки. У всех загонщиков была одна мысль — нельзя ли поймать вороного жеребца, чудесную лошадь, которая так долго водила за собой громадный табун по самым диким, неприступным местам, которая так долго ускользала от всех преследований и за поимку которой была назначена премия.
— А вы мне говорили, кажется, что вороной жеребец никогда не сходит с гор? — спросил хозяин, пытливо глядя на старшего загонщика.
— Это первый раз, что я слышу о нем, с тех пор, как мы гонялись за ним два года тому назад, — ответил тот.
— Я хочу достать эту лошадь, — твердо сказал хозяин, — я ничего не пожалею, чтобы поймать её. Думаете ли вы, что это возможно?
Загонщик задумчиво посмотрел на огонь и взъерошил волосы.
— Я думаю, — сказал он наконец, — что у нас есть надежда на успех, потому что гоняться за ним здесь гораздо легче, чем на высоких горах. Только он — стреляный воробей. Каких он только хитростей не знает. Я думаю, что легче поймать птицу на лету, чем вороного жеребца на земле.
_______________
1 Ковбои — пастухи рогатого скота и лошадей в Северной Америки. (Прим. ред.).
Но если он спустился с высоких гор, то это значит, что там больше нет воды. Если бы у нас было побольше людей, да хорошие мустанги, я думаю...
Хозяин ударил его рукой по плечу и не дал договорить.
— Добывайте людей и мустангов, я плачу все издержки. А если вы поймаете его, то получите за этот год двойное жалованье. Обещайте людям, сколько хотите, только поймайте мне жеребца.
Ханк смотрел на них обоих, не отводя глаз.
— Где ты его видел, Ханк? — спросил хозяин.
— Милях в трех отсюда, у родника. С ним был табун голов в двадцать.
— Ладно. Возьми, брат, свежую лошадь и скачи на станцию. Всех, кого только увидишь из ковбоев, зови сюда. Постарайся найти Сэма Хейлера и скажи ему, чтобы приезжал завтра сюда со всем своим табуном. Да скажи людям, что вороной появился и что тот, кто поймает его и приведет сюда, получить тысячу долларов.
Ханк исчез и через пять минут уже мчался по направлению к станции исполнять поручение.
Когда топот его лошади умолк вдали, хозяин обернулся к старшему загонщику и сказал:
— Не знаю, говорил ли я вам, откуда появился этот чудный жеребец.
Все с любопытством взглянули на хозяина.
— Пять лет тому назад, — продолжал он, — какие-то два проходимца убили сирийского торговца, которому принадлежала эта лошадь, и забрали ее себе. Но когда они продавали ее, она убила одного из них и повредила ногу другому, а сама скрылась. Через несколько времени она появилась у нас с целым табуном диких лошадей. С тех пор этот вороной жеребец сделался заботой здешних мест. Ни один загонщик Невады не может похвастаться тем, что вороной допустил его к себе настолько близко, чтобы можно было поймать его на аркан. Я боюсь, что он никогда не дастся в руки живым. Когда я жил здесь на ферме, я много раз охотился за ним в горах, и могу сказать, что он чуток до невероятия, а ноги у него такие, что тысячу миль пронесут его и не устанут
Ковбои молчали, задумчиво глядя на огонь.
II. Охота на вороного
Двадцать загонщиков с фермы объехали рано утром всю долину и, взбираясь на горы, видели табун диких лошадей с вороным жеребцом во главе. Долина была длинная и узкая. В горном хребте, ограждавшем её с востока, был только один проход, да и тот доступный лишь птицам. В верхнем конце долина суживалась, и там тоже был проход. Около него поставили трех загонщиков с самыми лучшими лошадьми. С запада долина заканчивалась отвесной скалой. На протяжении десяти миль в ней было только пять ущелий с круто поднимавшимися краями. У всех этих проходов был также поставлен караул. Нижний конец долины охранялся тремя наездниками, которые в ожидании дела спешились и пустили лошадей на траву.
К вечеру вернулся и Ханк с соседними наездниками: все они взяли своих самых лучших лошадей.
Когда стемнело, Сэм Хейлер устроил у одного края узкой долины западню.
Она состояла из крепкого плетня в четыре метра вышиною, через который лошадь не могла перепрыгнуть. Посредине изгородь была изогнута, и в этом месте было сделано отверстие, ведущее в загон. При помощи этой ловушки Сэм Хейлер поймал уже не одного мустанга, а теперь надеялся поймать и вороного жеребца.
Приезжие загонщики отправились к проходам, чтобы усилить стражу, а пятнадцать лучших ловцов приготовились к охоте. Самые быстроногие лошади были оставлены в запасе на тот случай, если бы вороной жеребец ухитрился убежать из долины. Они должны были преследовать тогда его табун и постараться снова загнать его в долину. Если бы жеребцу удалось прорваться через цепь, в него решено было стрелять, а табун, который оценивался в четыре тысячи долларов, весь переловить.
Когда все подробности охоты были обсуждены, Ханк, внимательно слушавший все, что говорилось, пошел седлать свою лошадь.
— Ханк, — сказал ему старый загонщик, — я слышал, что в маленьком роднике в горах еще есть вода. Если хитрый жеребец удерет от нас, я думаю, что он непременно захочет пить, а пить ему больше негде. Поезжай-ка к ручью и оставайся там до темноты. Чем бы ни окончилась охота, она кончится, когда станет темно. Тогда ты можешь вернуться.
Ханк угрюмо взглянул на старика и отвернулся. Его надежда поохотиться вместе с другими за чудесной лошадью рассыпалась в прах. Он нашел вороного жеребца — и ему же не позволили принять участие в охоте!
Когда стало смеркаться, хозяин и управляющий отправились к тому ручью, где Ханк накануне видел табун.
Обогнув скалу, они увидели чудесного коня, стоявшего на небольшом холме и чутко сторожившего табун, мирно пасшийся у подножья холма. Услышав людей, табун мгновенно бросился в долину, а старшин погонщик поскакал за ним в погоню. Хозяин остался у ручья, ожидая, не вернется ли пить вороной красавец, и надеясь нанести ему здесь решительный удар.
Перед самым вечером вороного жеребца с его диким табуном загнали в долину.
Гордо подняв голову, громадный конь несся впереди табуна к верхнему краю долины. Но, увидя, что там выход ему прегражден, он остановился, повернул и поскакал обратно.
Старший загонщик ехал за ним вдоль западной стены, не слишком погоняя свою лошадь.
Добежав до изгороди, которая преграждала ему путь, жеребец остановился, быстро повернул и снова помчался вверх по долине. Три лошади из его табуна промчались в отверстие, сделанное в изгороди, и их там легко переловили. Пересев на свежую лошадь, старый ковбой продолжал погоню. Он попрежнему не приближался к табуну больше чем на полмили и ни разу не дал ему времени передохнуть.
Добежав второй раз до прохода в верхнем конце долины, жеребец снова почуял опасность и снова повернул и помчался вниз. И снова из ущелья быстро выпрыгнул человек со свежей лошадью, и охота продолжалась. Несмотря на то, что лошади старого загонщика то и дело заменялись свежими и скакали очень быстро, дикий конь не проявлял никаких признаков утомления.
После того, как он сделал по долине три полных круга, т. е. пробежал около шестидесяти миль, из его табуна убыло десять лошадей. Во время четвертого круга были переловлены все остальные.
Наконец неутомимый конь стал останавливаться и несколько раз подпускал своего преследователя шагов на сто. Но потом он снова мчался прочь от ковбоя. Он пробовал пробежать к роднику, но встретил там засаду и снова выбежал в долину, спускаясь под гору. Его тело все покрылось белой пеной; он стал спотыкаться. Неутомимый скакун устал.
Тогда старший загонщик сделал три условных выстрела, и из-за ограды выскочили лучшие ловцы с арканами, на самых быстроногих мустангах. Жеребец ускорил свой бег и помчался вдоль западной стены. Ловцы дали ему пройти и потом стали поперек долины на равном расстоянии друг от друга.
Когда конь побежал обратно, они бросились ему навстречу, не сомневаясь в своем успехе. Спешить было не к чему: измученный конь не мог бежать быстро.
Шагах в ста от всадников вороной жеребец остановился и стал пристально смотреть на охотников, не сводя с них глаз. Старший ковбой громко отдал приказание, и охотники бросились вперед. Каждому хотелось первому набросить аркан на шею чудного коня и заслужить себе бессмертную славу во всей Неваде.
А вороной жеребец ожидал их приближения с пылающими глазами; бока его тяжело поднимались и опускались. Когда первые всадники подъехали к нему метров на восемнадцать, он вдруг бросился прямо навстречу им и, как стрела, промчался мимо, точно забыв свою усталость. Этот маневр привел охотников в замешательство. Скаковые лошади, на которых они сидели, не были приучены гоняться за добычей, как лошади, на которых они пасли свои стада. Кроме того они все неслись карьером, и каждый приготовился выбросить свой аркан на полную длину, чтобы оказаться первым.
Когда вороной конь мчался между двумя охотниками, они тотчас же забросили свои арканы. Но один из них оказался слишком короток, другой попал на коня, но был слишком широко растянут. Охотник не успел затянуть петли, и вороной конь так дернул его на всем скаку, что лошадь под охотником упала, а он инстинктивно выпустил аркан. Вороной конь помчался дальше с волочившейся за ним веревкой.
Он был снова свободен.
Метрах в тридцати от верхнего края долины возвышался крутой утес, а за ним громоздились скалы и кучи камней. Чувствуя погоню за спиной, горячий конь вскочил на крутой, почти отвесный утес и поскакал по камням в горы. Ни одна из лошадей не последовала за ним по этой дороге.
Измученный конь мчался прямо в горы, с трудом перепрыгивая с камня на камень.
— Не стрелять! — скомандовал старший. — Он скоро выбьется из сил. Мы его поймаем. За ним!
Увидя, что добыча ушла от них, люди, сторожившие в верхнем конце долины, бросились наперерез убегающему коню. Дорога его вела между голыми скалами прямо в горы. В одном месте скала круто обрывалась, образуя неглубокую, но широкую трещину. Противоположный край ее находился настолько ниже, что перескочить пропасть конь во всяком случае не мог. Он должен был остановиться здесь и вернуться обратно в долину. Здесь-то и решили подстерегать его несколько человек с арканами.
Но конь не остановился и перед этим препятствием: он, как стрела, пролетел над обрывом и бросился к узкому ущелью.
Путь его был труден, он медленно подвигался вперед. Но ничто не могло остановить его.
Узкий, промытый весенней водою овраг вился между скалами. Тощая травка росла кое-где, пробиваясь в трещинах камней. К этому оврагу вороной конь и направил свой путь. Он не знал, что у входа в него тоже были охотники.
Увидя приближающуюся добычу, они занесли арканы над головами с диким криком торжества. Но не успел первый аркан взвиться в воздух, как измученный конь сразу ожил. Он понесся прямо на охотников, которые ожидали его, дрожа от волнения.
Перед входом в ущелье была небольшая площадка, на которую и выскочили спешившиеся охотники. С горящими глазами и прижатыми ушами, взбешенный преследованием, конь бросился прямо на охотников. Когда он был от них в пяти шагах, один из охотников занес аркан, но испуганный злобным видом лошади отпрянул в сторону. Тогда другой размахнулся, но вороной конь только повернулся к нему, оскалив зубы и сверкая глазами. Охотник, обезумев от страха, бросился прочь и скрылся в каменистом ущелье.
Когда охотники опомнились, они вскочили на лошадей и бросились вдогонку за беглецом. Но вороной конь был уже далеко. Умирая от жажды и усталости, он бежал все дальше и дальше в горы, выбирая все время самую трудную дорогу.
Через десять минут охотники выехали в небольшую долину, поросшую частым ельником, и увидели, что, может быть, всего с минуту тому назад конь скрылся в чаще. Они разделились и поскакали за ним в разных направлениях. Но едва топот их коней заглох вдали, как отчаянный скакун выбежал из чащи в том самом месте, где он вошел в нее, и побежал обратно.
Через час люди из долины добрались до этого места, но и на этот раз конь отстоял свою свободу.
Отправившись дальше, они разобрали по следам, что вороной жеребец присоединился к другому табуну диких лошадей. Но сколько они ни искали — ни табуна, ни вороного коня они не нашли.
III. Необыкновенная дружба
Все это время Ханк сидел у маленького родника и ждал. В сердце его кипела досада на остальных охотников, которые не взяли его с собой. Он от души желал, чтобы конь ушел и ониостались с носом. Солнце уже садилось, охота, вероятно, кончилась. Но ему было приказано сидеть у ручья до темноты, и он не смел ослушаться приказа.
Он расседлал свою лошадь и пустил ее на траву, а сам лег на мелкий песок у ручья и заснул от скуки и огорчения.
Солнце скрылось за вершинами гор.
И вдруг громкий храп разбудил его. Он открыл глаза и осторожно приподнялся, схватившись за ружье. Шагах в тридцати от него стоял вороной жеребец, измученный, весь дрожащий, весь в пене. Он изнемогал от голода и жажды, но глаза его горели все тем же страхом и ненавистью к человеку.
С минуту они смотрели друг на друга. Жеребец не двигался с места. Ханк инстинктивно поднял ружье и прицелился. Лошадь не двигалась с места. Тогда Ханк опустил ружье и проговорил вслух:
— Все равно не уйдет.
При звуке его голоса конь вздрогнул и отпрянул в сторону. Но жажда слишком мучила его. Если он не напьется сейчас, он все равно погибнет. Выбора не было, и он медленно стал подходить к роднику, бросая на Ханка подозрительные взгляды.
Шагах в пятнадцати он снова остановился, не в силах преодолеть своего страха перед смертельным врагом. Потом, точно сознав невозможность бежать, решительно подошел к роднику и упал на колени около воды.
Ханк не сводил с него глаз.
Конь пил жадными глотками до тех пор, пока не выпил всю воду. Ханк от скуки еще днем устроил плотину и остановил воду. В ямке перед родником было очень мало воды, и конь стал рыть копытами землю.
— А, видно, они загоняли тебя до смерти, старина, — сказал Ханк. — Подожди, я помогу тебе.
На этот раз дикий конь не испугался человеческого голоса. Он даже дал Ханку подойти к плотине и снять ее. Может быть, где-то далеко в его памяти пробудилось воспоминание о том, что когда-то люди были добры к нему.
Когда ямка стала наполняться водой, Ханк поднялся, протянул руку и стал потихоньку гладить взмыленную шею лошади, говоря тихим, ласковым голосом:
— Не бойся, я не стану тебя ловить. И им тебя не выдам.
Измученный конь, выпив во второй раз воду, которая медленно наполнила ямку, вытянул шею, обнюхал Ханка и тихонько заржал.
Незаметно сгустилась тьма. Успокоившийся конь никак не мог напиться. Едва ямка наполовину наполнялась водой, как он с жадностью приникал к ней губами.
Вдруг он поднял голову, насторожил уши и оглянулся. Ханк ничего не слышал, но заметил испуг коня. Через полминуты послышался стук копыт, и оправившийся конь прыгнул в ущелье и скрылся во тьме.
Из-за утеса выехали загонщики.
— Ну что, поймали? — крикнул им Ханк, прежде чем они успели спросить его, не видел ли он коня, — чтобы отогнать сомнения.
Охотники рассказали ему, как «хитрый дьявол» провел их всех, и они вместе отправились домой.
Ханк всю дорогу молчал, а сердце его заполняли самые противоречивые чувства.
Собравшиеся к ночи загонщики дружно решили, что жеребец ушел к другому табуну и что теперь его уже не поймаешь.
Каждую субботу Ханк по окончании работ уезжал на своем старом Бальди в горы километров за двадцать от фермы и возвращался в воскресенье к вечеру. Его карманы были набиты кусками хлеба, сахара, соли и другими лакомствами для вороного коня.
Два раза в течение месяца ему удалось видеть чудесную лошадь и подманить ее к себе. Когда вороной отказывался подходить к нему, Ханк возвращался на ферму унылый и недовольный.
Но вот однажды какое-то неотложное дело задержало Ханка на ферме дольше обыкновенного и он выехал незадолго до сумерек. Когда он доскакал до гор, стало почти совсем темно. Обычным местом встречи с вороным был тот самый маленький родник, где завязалась их необыкновенная дружба.
Ханк торопился. Бальди когда-то был очень хорошим скакуном, но состарился и не мог прыгать через овраги, как прежде. У самого ручья он вдруг оступился и с высоты в несколько метров свалился с края горы. Ханк вылетел из седла и потерял сознание. Бальди стукнулся головой о камень, перешиб себе хребет и тут же издох.
Через некоторое время сильная боль в руке заставила Ханка очнуться. Он с трудом приподнялся, огляделся кругом и вспомнил все. Из пальца на правой ноге струилась кровь; он хотел перевязать рану, но заметил, что не может протянуть больную руку. Он подполз к мертвой лошади, с трудом одной левой рукой обрезал подпругу седла и подвязал сломанную руку. Потом на коленях, весь измученный и разбитый, дотащился до родника.
Как раз в это время вороной жеребец пришел к роднику пить и с удивлением смотрел на странное ползущее по земле существо.
Он повел ноздрями, успокоился и решил подойти поближе.
Ханк сел на землю и стал манить коня.
Когда тот подошел, он отдал ему все припасенные лакомства, но маленькими кусочками, чтобы подольще задержать его.
Когда он отдал все, он стал тихо стукать коня по коленям, чтобы заставить его лечь. Он хотел забраться ему на спину и надеялся выбраться хотя бы из гор. Но дикий конь не понимал его...
Всю ночь, лежа у родника, Ханк провел в бреду. И всю ночь дикий конь ходил кругом него, то и дело подходя к нему и обнюхивая его с тихим ржанием.
Утром, напившись воды из родника, Ханк почувствовал себя свежее. Вороной конь пасся неподалеку. Несколько раз Ханк подзывал его к себе и старался заставить его лечь, но тот попрежнему не понимал, чего от него хотели.
К вечеру Ханк собрался с силами, взобрался на небольшой камень и подманил к себе вороного. Стиснув зубы от боли, он ухватился обеими руками и сел на его могучую спину.
Дикий конь весь дрожал, но не противился. Может быть он вспомнил, как давным-давно носил на спине людей, которые обращались с ним хорошо.
Ханк взял вороного за гриву и повернул его голову по направлению к ферме. Осторожно ступая по камням, дикий конь послушно шел туда, куда направляла его рука человека, приласкавшая и напоившая его, когда он умирал от жажды и усталости...
Пятнадцать человек ковбоев сидели в тени дома, коротая воскресный вечер трубками и разговорами о том, куда мог деваться Ханк, «этот сумасшедший мальчишка».
Выехав из-за последнего поворота и услыша человеческие голоса, вороной конь сразу остановился, и задремавший Ханк чуть не свалился на землю.
Конь повернул голову, стараясь взглянуть на своего друга.
— Не бойся, не бойся. Вперед, — ласково сказал Ханк. — Я тебя не выдам.
И, точно поверив этому обещанию, вороной пошел вперед тем же осторожным шагом.
Ковбои при виде вороного коня с Ханком на спине замерли на месте от удивления. Никто не сказал ни слова, никто не шевельнул рукой.
У ворот конь остановился, и Ханк свалился на руки одного из ковбоев, а оттуда на землю. Он так долго лежал неподвижно, что встревоженный конь нагнулся к нему, обнюхал его и тихо заржал.
— Ничего, старина, — проговорил Ханк, с трудом разжимая стиснутые зубы. — Беги теперь. Я приду к тебе, как только поправлюсь.
И, высоко подняв голову и разметав хвост и развевающуюся по ветру гриву, вольный конь умчался прочь, то и дело поворачивая голову и оглядываясь назад.
Но никто и не думал гнаться за ним.
УКРОЩЕНИЕ СТРОПТИВЫХ
Рассказ Г. Бенно
— Берегитесь ковбоев! Они — что дикие звери, — сказал мне один знакомый из Туксона, главного города Аризоны, когда я высказал ему свое желание познакомиться с этими вольными сынами прерий; но предостережение это еще больше подзадорило меня исполнить свое намерение — ехать на ранчо моего старого друга.
Не обращая внимания ни на какие предостережения, я оседлал своего мексиканского жеребца и пустился в путь; в карманы седла я положил достаточное количество провизии, к седлу привязал шерстяное одеяло, на плечи накинул плащ и взял в придачу неизбежный револьвер: без револьвера в Аризоне не путешествуют.
Реку я переехал на жалкой лодчонке, наполовину наполненной водой и ежеминутно грозившей потонуть в волнах стремительного патока. Но, к счастью моему, этого не случилось, и я благополучно выбрался на берег, хотя и с промоченными насквозь сапогами. После недолгих поисков я нашел своего превосходного коня, который перебрался вплавь и был на берегу раньше меня.
— Ранчо Вильсона? — спросил я перевозчика, помогавшего мне поймать коня. Описав движением руки чуть ли не треть всего горизонта, он отвечал мне:
— Все прямо.
Я последовал его указанию и направился по прямому направлению, считая этот путь верным, так как и друг мой Фред Вильсон тоже коротко и ясно сказал мне при прощании:
— От перевоза держи все прямо, и на другой день ты будешь на месте.
Попробуйте, однако, держать все прямо в такой стране, где дороги, тропинки вам совершенно незнакомы. Бесконечная равнина (кампо), покрытая то травой, то кустарниками, страшно утомляет своим однообразием. На второй день я значительно удалился с прямого пути и уже по другому направлению держал все прямо, вследствие чего только к вечеру добрался до ранчо своего друга Фреда.
— А, Джон! Откуда ты? — встретил он меня.
— Из Туксона. Все прямо, — отвечал я, делая особенное ударение на последнем слове.
Через несколько минут я сидел посреди молодцов отважного и дикого вида. Не много времени понадобилось мне, чтобы заметить, что эти суровые на вид люди гораздо невиннее, чем я предполагал, а потому через несколько часов я вышел и спрятал в карман седла свой револьвер, взятый мною на всякий случай.
Как новичок, я предлагал им множество таких вопросов, которые приводили их в превеселое настроение, и они разражались оглушительными взрывами хохота, от которого дрожали бревенчатые стены дома. Я просидел с ними до самой глубокой ночи; мы болтали, курили, пили, и когда я наконец растянулся на простом ложе, приготовленном для меня, то мгновенно уснул и проспал мертвым сном до тех пор, пока Фред не разбудил меня на следующее утро.
— Вставай скорее, Джон! — крикнул он мне. — Кид уже здесь и хочет объезжать Фукса.
Я не имел никакого понятия ни о Киде, ни о Фуксе, которого тот хотел объезжать, но тем не менее поспешно вскочил и последовал за Фредом, длинные ноги которого отмеряли шаг чуть ли не по семи миль на каждый.
Еще издали я услыхал громкий говор и смех ковбоев, столпившихся вокруг молодого парня богатырского роста и сложения. Все они о чем-то очень оживленно разговаривали с ним. Это был Кид, который, несмотря на восемнадцать лет, пользовался известностью лучшего наездника и укротителя диких лошадей. Сегодня он приехал и выразил желание объездить Фукса.
Мы отправились к загороженному кругом месту, где стоял спутанный по ногам и привязанный за голову Фукс. Это был замечательно красивый и чудно сложенный десятилетний жеребец, который, завидя нас, злобно фыркнул; глаза его сверкнули, уши прижались, и он громко защелкал крепкими, как железо, зубами.
— Видно, злой, — сказал я, обращаясь к стоявшему подле меня Фреду.
— Да, злой, — отвечал он. — Чудный жеребец. Он бродяга и бегал по пастбищу один, без стада. Кроме того, он «тигр».
— То-есть как это? — спросил я.
— Мы называем «тиграми» таких необъезженных лошадей, которые имеют привычку хватать всадника за ноги, — объяснил мне Фред. — Стоит только всаднику сесть на такого «тигра», как он стаскивает его с седла, кусает и затаптывает до смерти.
— Приятные животные, нечего сказать, заметил я. — Я всегда держусь того мнения, что лошадь — животное, готовое во всякое время посягнуть на жизнь человека. Я не желал бы сесть верхом на эту лошадь.
— Попади ты сюда на два дня раньше, — сказал мне Фред, — ты увидел бы, как Белькнап, пытавшийся было объездить этого «тигра», был стащен им с седла и истоптан до смерти.
Разговаривая таким образом, мы медленно шли вокруг изгороди, где стоял жеребец, и тут я заметил на левой стороне его морды рану, как бы нанесенную выстрелом.
— Что это у него? — спросил я, указывая на раненое место.
— О, — отвечал Фред, — его «подкурили», когда на нем сидел бедняга Белькнап. Один из парней пустил в него заряд из пороха и мыла, думая этим помешать ему кусаться. Не помогло это, однако. Эй, Кид! — продолжал Фред, обращаясь к молодому исполину. — Работа тебе будет нелегкая. Его уже оседлали, и он одержал верх. Теперь тебе будет в десять раз труднее обуздать его. Всего только две недели прошло с тех пор, как два парня словили его на кампо.
— Не беда, — отвечал Кид. — Сломить-то я все-таки сломлю его.
Пока мы седлали своих лошадей и садились на них, чтобы по возможности ближе наблюдать за укрощением жеребца, Кид снял со своей лошади седло и спокойно направился к Фуксу.
Жеребец пришел в неистовое бешенство, почувствовав на себе седло; он вскидывал кверху передними и задними ногами, вертел во все стороны головой, щелкал зубами. Прошло полчаса, прежде чем удалось застегнуть ему подпругу.
Теперь очередь была за уздой; Кид надевал ее, а два парня держали голову лошади с помощью лассо. Но в ту минуту, когда Кид поднес узду, раздался вдруг страшный рев, и Фукс с раскрытым ртом бросился на него. Жеребец, наверное, схватил бы смельчака, не успей тот во время увернуться в сторону и не натяни парни покрепче лассо, которое они ни на минуту не выпускали из рук.
Узда заняла столько же времени, как и седло, но в конце концов конь был взнуздан, и Кид приготовился садиться.
Медленно-медленно занес он левую ногу в стремя, приподнялся и, перебросив правую через седло, сразу всею тяжестью своего исполинского тела опустился на коня.
Кид сидел в седле, как прикованный; только лицо его слегка побледнело, но больше ни в чем не проявлялось его волнение.
Подняв увесистый кулак правой руки, он со всего размаха нанес им лошади удар в бок и крикнул:
— Вперед!
Тут началась безумная скачка, бешеная и ужасная, как внезапно налетевший ураган. Одну минуту мы видели только поднявшиеся кверху облака пыли, а среди них быстро мелькающие ноги. Бешеными скачками несся строптивый жеребец, то поднимаясь с быстротою молнии над землей, то с размаха падая вниз, и не успевал он коснуться земли, как снова уже взвивался кверху.
Все кругом кричали, гоготали, ревели, стреляли из револьверов и производили такой оглушительный шум, что у меня в голове трещало, хотя и я в свою очередь проделывал то же самое, с трудом удерживая бешено вертевшегося подо мною коня.
Но вот, вытянувшись кверху во весь рост и как бы собираясь пробить головою небо, Фукс вынырнул из облаков пыли и во весь дух бросился опять вперед.
С громкими, оглушительными криками последовали мы за ним; точно буря неслись мы то по обломкам скал, то среди кустарников, то по ровной, ничем не поросшей местности. Далеко впереди нас несся Фукс со своим исполинским всадником, который сидел на нем, как вылитая из бронзы статуя. Обезумевшее животное делало самые невероятные скачки из стороны в сторону, кусалось, вздымалось на дыбы, с быстротою молнии извивалось во все стороны и вертелось на одном месте.
Но все было напрасно: Кид сидел попрежнему неподвижно, почти незаметно отодвигая стремя назад, когда Фукс пытался схватить его за ногу.
Лишь благодаря тому, что у меня был такой превосходный скакун, мог я держаться вблизи Кида и наблюдать за всем, что происходило до тех пор, пока Фукс не выкинул такой штуки, после которой мы никаким образом не могли следовать за ним по пятам. Скрывшись вдруг среди облаков пыли, он понесся к тем горам, где так еще недавно наслаждался свободой. Ровно четыре часа летели мы по следам этого бешеного животного, ожидая каждую минуту, что где-нибудь у поворота скалы мы найдем изуродованное тело Кида.
— Трудновато ему обуздать этого жеребца, слышалось со всех сторон. — Алло! — пронеслось вдруг по воздуху, и вслед за этим мы увидели Кида. Он курил трубку, руки его были заложены в карманы, и он держался на седле так спокойно, будто бы возвращался с прогулки, предпринятой им ради удовольствия. Не было на нем заметно ни малейших следов только что выдержанной им борьбы.
Но Фукс! Что сделалось с гордым, необузданным, огненным животным! Покрытый потом и пылью, с опущенной головой и ушами, с дрожащими и подкашивающимися ногами — таким возвратился строптивый «тигр». Это была в полном смысле слова «сломанная лошадь». Мне стало жаль дикого сына пустыни — такое тяжелое впечатление производил он.
С криками восторга окружили все Кида-победителя, который дружески приветствовал нас. Мы все торжественно отправились к ранчо, где, точно голодные волки, набросились на еду. Я просил Кида рассказать мне, как удалось ему обуздать жеребца, но на все мои вопросы он отвечал одним только словом:
— Силою.
Фукса, по здешнему обычаю, он получил в подарок. Весь вечер затем, вплоть до глубокой ночи, слушал я рассказы об укрощенных лошадях.
— Эй, Джимми! Помнишь ты еще черного Пенчера? — крикнул Фред Вильсон, — историю его с Фурией?
— Помню, — ответил Джимми, парень с волосами и бородой огненного цвета, лицом, усеянным веснушками, и бледноголубыми глазами. — В десять долларов обошелся он мне. Как тут не помнить!
— А что это за история? — спросил я.
— Ах,— вздохнул Джимми, — случилось это в ранчо на Песчаной реке. Там у нас была злая такая серая кобыла, на которую никто не смел сесть верхом. Вздумали было попробовать двое, да чуть не пропали, не приди мы им только на помощь. Ну вот, собрались мы однажды утром уезжать, а тут приходит этот черномазый Пенчер и спрашивает, нет ли какой работы для него.
Наш Босс (надсмотрщик) дал ему поесть, а поевши, парень наш пожелал проехаться на серой кобыле. Так-с. Приводим мы, значит, кобылу в загон, он и стал седлать ее. Кобыла так здорово лягалась при этом, что мы и не думали, чтобы ему удалось оседлать ее. Только видим мы, кобыла стала, как вкопанная, и черномазый забрался, наконец, на нее... Мы отвязали Фурию, и пошла она танцовать. Да и танцовала же она! Целый час! А когда возвратилась, то была похожа на ободранную па живодерне кобылу, а не на лошадь. Она хромала, ноги у нее подкашивались, дыхание спиралось, а пот так и лился по ее бокам. Она остановилась подле нас, и мы не верили своим глазам. Здорово ездил, нельзя не сознаться.
— А что было дальше? — спросил я.
Джимми с удивлением взглянул на меня. Что было дальше? Что же могло быть дальше? Парень забрал, как полагалось, лошадь и уехал.
— Да, — заметил Вилли Вебстер, — легче отделался; чем недавно мексиканец с Лос Плагоса.
— А что с ним было? — спросил я.