ПОЛНОЕ ЖИТИЕ ПРЕПОДОБНОГО ИОАННА СВЯТОГОРСКОГО

Жи­тие на­пи­са­но совре­мен­ни­ком Иоан­на За­твор­ни­ка,
Ан­дре­ем Ко­валев­ским.

Ро­ди­ной за­твор­ни­ка был го­род Курск, ро­ди­те­ли его бы­ли небо­га­тые ме­щане по фа­ми­лии Крю­ко­вы. Ро­дил­ся он 20 сен­тяб­ря 1795 го­да и при свя­том кре­ще­нии на­име­но­ван Иоан­ном. Ти­хо и без­вест­но при­шло его дет­ство в се­мье род­ной, сре­ди тру­дов и ли­ше­ний. С се­ми­лет­не­го воз­рас­та уже ощу­ща­лась в нём по­треб­ность спа­сать ду­шу. Од­на­жды со­бра­лись на ули­це де­ти-под­рост­ки, в чис­ле ко­то­рых на­хо­дил­ся и Иван Крю­ков, бу­ду­щий за­твор­ник. Один из сверст­ни­ков его, Се­мён Мо­шин, на­чал рас­ска­зы­вать о сво­ём де­де, ко­то­рый жил в мо­на­сты­ре и спа­сал­ся в за­тво­ре.

Рас­сказ глу­бо­ко за­пал в ду­шу Крю­ко­ва, он несколь­ко раз при­ни­мал­ся рас­спра­ши­вать сво­е­го то­ва­ри­ща о жиз­ни и по­дви­гах его де­душ­ки, вос­кли­цая, «Ох, как хо­ро­шо жить, жить и спа­сать­ся!» С это­го мо­мен­та мысль о мо­на­ше­стве со­став­ля­ла за­вет­ную меч­ту маль­чи­ка, спа­сти ду­шу бы­ло его же­ла­ни­ем ещё в столь ран­ние го­ды. Не до­стиг­нув ещё де­вя­ти­лет­не­го воз­рас­та, на­чал он про­сить ро­ди­те­лей от­дать его в обу­че­ние гра­мо­те, но прось­бе этой суж­де­но бы­ло ис­пы­тать су­ро­вый от­каз. Угне­тён­ные бед­но­стью ро­ди­те­ли на­хо­ди­ли из­лиш­ним же­ла­ние сы­на – ви­де­ли в нём стрем­ле­ние к празд­но­сти. Вме­сто шко­лы его от­да­ли в на­уче­ние ра­бо­тать печ­ные из­раз­цы к хо­зя­и­ну стро­го­му и су­ро­во­му, с ко­то­рым за­клю­чи­ли фор­мен­ное усло­вие на бу­ма­ге. Усло­ви­ем этим маль­чик от­да­вал­ся на 7 лет в пол­ное рас­по­ря­же­ние хо­зя­и­на – ма­сте­ра, ко­то­рый обя­зы­вал­ся в те­че­нии это­го вре­ме­ни вы­учить его де­лать печ­ные из­раз­цы, рас­пи­сы­вать их, му­ра­вить и вы­жи­гать, ро­ди­те­лям же его упла­чи­вать за него еже­год­но 1 рубль 43 ко­пей­ки ас­сиг­на­ци­я­ми, что в те­че­нии 7 лет со­ста­вит с неболь­шим 10 руб­лей ас­сиг­на­ци­я­ми.

Но неслад­ка по­шла жизнь маль­чи­ку в до­ме печ­ни­ка, ко­то­рый имел весь­ма стро­гий и взыс­ка­тель­ный нрав, и ча­сто на­граж­дал сво­их уче­ни­ков жёст­ки­ми по­бо­я­ми, при­том, по боль­шей ча­сти, без­вин­но един­ствен­но по сво­ей строп­ти­во­сти и раз­дра­жи­тель­но­сти. Ива­ну Крю­ко­ву с са­мо­го на­ча­ла до­ве­лось ис­пы­тать его же­сто­кость – с пер­во­го ра­за хо­зя­ин за­ста­вил его кро­шить и рас­ти­рать в ла­до­ни мас­лен­ные вы­жим­ки, не по­ка­зав при этом, как это де­лать. Маль­чик кро­шил вы­жим­ки, но не рас­ти­рал их. Меж­ду тем хо­зя­ин от­лу­чил­ся из до­ма. Воз­вра­тив­шись до­мой в со­про­вож­де­нии од­но­го из сво­их то­ва­ри­щей, хо­зя­ин озлил­ся на маль­чи­ка и силь­но уда­рил его но­гою под пра­вый бок. Удар был так чув­стви­те­лен, что си­дев­ший на зем­ле маль­чик по­ва­лил­ся на­вз­ничь и ли­шил­ся чувств. То­ва­рищ хо­зя­и­на на­чал его упре­кать за столь же­сто­кое об­ра­ще­ние с ре­бён­ком, и по­спе­шил вы­не­сти его на чи­стый воз­дух. По­сле это­го Иван ещё дол­го чув­ство­вал боль в бед­ре.

Од­на­жды Ва­ня чуть не по­пла­тил­ся жиз­нью от же­сто­ко­сти хо­зя­и­на. Ма­стер­ская, где вы­де­лы­ва­лись из­раз­цы, бы­ла весь­ма неопрят­на и тем­на, печь то­пи­лась без тру­бы, от­че­го по из­бе все­гда рас­сти­лал­ся ед­кий, ре­жу­щий гла­за дым. Вы­ра­бо­тан­ные из­раз­цы ста­ви­лись обык­но­вен­но на верх­ние пол­ки. Ко­гда же при­хо­ди­ло вре­мя то­пить печь, то их ста­ви­ли на ниж­ние пол­ки. Од­на­жды, за­ни­ма­ясь этим пе­ре­ме­ще­ни­ем из­раз­цов, Крю­ков не усмот­рел од­но­го из­раз­ца, остав­ше­го­ся при топ­ке пе­чи на верх­ней пол­ке, где он от жа­ру и ды­му рас­трес­кал­ся и ис­пор­тил­ся. Уви­дев это, хо­зя­ин силь­но на­чал бра­нить маль­чи­ка, и схва­тив в азар­те ис­пор­тив­ший­ся из­ра­зец, бро­сил его в маль­чи­ка ост­рым уг­лом, ко­то­рый на­нёс ему силь­ный удар в ле­вый бок на­про­тив серд­ца. Кровь хлы­ну­ла изо рта Крю­ко­ва, и он опять за­мерт­во по­ва­лил­ся на пол, по­си­нел и по­хо­ло­дел, так что сам хо­зя­ин уже пе­ре­пу­гал­ся, вы­нес его на свет, и дол­го рас­ти­рал ему го­ло­ву. За­ме­тив в нём при­зна­ки жиз­ни, он очень об­ра­до­вал­ся, внёс об­рат­но в из­бу, го­во­ря, что не на шут­ку пе­ре­пу­гал­ся. Нуж­но за­ме­тить, что ис­пор­чен­ный из­ра­зец сто­ил в то вре­мя все­го 1 ко­пей­ку, ра­ди ко­то­рой без­рас­суд­ный ма­стер чуть не ли­шил жиз­ни че­ло­ве­ка.

Во­об­ще ти­хий, без­от­вет­ный и без­за­щит­ный Крю­ков слу­жил для него по­сто­ян­ным пред­ме­том на­па­док, озло­бил­ся ли хо­зя­ин на же­ну и де­тей, злость вы­ме­щал на ма­ло­лет­нем ра­бот­ни­ке, на ко­то­ро­го сы­па­лись брань и уда­ры.

Семь лет про­вёл та­ким об­ра­зом Крю­ков в пла­че и сле­зах, тер­пел и кре­пил­ся ду­хом, уте­ша­ясь на­деж­дой на Бо­га и луч­шие вре­ме­на. «Бо­гу так угод­но, нуж­но тер­петь – ча­сто го­ва­ри­вал он сам се­бе – авось всё прой­дёт, бу­дет жи­тиё по­луч­ше». К ис­хо­ду се­ми­лет­не­го стро­ка хо­зя­ин его обед­нел, оста­вил ра­бо­тать из­раз­цы, и ра­бо­тал толь­ко мел­кую гли­ня­ную по­су­ду, ко­то­рую про­да­вал на ба­за­рах. Крю­ков ра­бо­тал вме­сте с ним до уроч­но­го сро­ка. По ис­те­че­нию сро­ка, ви­дя же­сто­кость и неспра­вед­ли­вость хо­зя­и­на, не же­лав­ше­го на­учить его в со­вер­шен­стве ре­ме­с­лу, оста­вил он его и по­сту­пил к дру­го­му ма­сте­ру, спер­ва на 54 руб­ля, а по­том на 100 руб­лей в год.

Про­жив у но­во­го хо­зя­и­на два го­да, Крю­ков по­же­лал оста­вить из­раз­цо­вое ре­мес­ло и по­сту­пил при­каз­чи­ком к од­но­му тор­гов­цу ско­том с жа­ло­ва­ни­ем в 100 руб­лей в год, но вско­ре дру­гой тор­го­вец на­чал через ро­ди­те­лей Крю­ко­ва пе­ре­ма­ни­вать его к се­бе на жа­ло­ва­ние в 200 руб­лей в год. Ро­ди­те­ли на­сто­я­ли, чтобы он при­нял это при­гла­ше­ние, и во­лей-нево­лей, Иван был вы­нуж­ден преж­де сро­ка оста­вить преж­не­го хо­зя­и­на и по­сту­пить к но­во­му. Это бы­ло не со­всем по нра­ву, но бед­ность ро­ди­те­лей, ви­дев­ших в нём един­ствен­ную под­держ­ку за­ста­ви­ла его по­сту­пить по их же­ла­нию.

Вско­ре ро­ди­те­ли на­ча­ли пред­ла­гать ему всту­пить в брак, пред­ло­же­ние это весь­ма опе­ча­ли­ло це­ло­муд­рен­но­го юно­шу, ле­ле­яв­ше­го меч­ту о мо­на­ше­ской жиз­ни. Но по­ло­же­ние пре­ста­ре­лых ро­ди­те­лей, вы­дав­ших до­че­рей в за­му­же­ство и остав­ших­ся в оди­но­че­стве по­ну­ди­ло доб­ро­го и по­слуш­но­го сы­на всту­пить в брак.

Вско­ре умер тор­го­вец, у ко­то­ро­го Крю­ков со­сто­ял при­каз­чи­ком; сын же по­кой­но­го по­вёл тор­гов­лю неис­прав­но, так что боль­шая часть при­каз­чи­ков, в том чис­ле и Крю­ков, от него ото­шли. В это вре­мя Крю­ков по­зна­ко­мил­ся с под­ряд­чи­ком – ма­сте­ром из­раз­цо­вых пе­чей, имев­шем боль­шую ма­стер­скую, и брав­шем под­ря­ды на по­став­ку пе­чей по но­вым ри­сун­кам, убран­ных за­тей­ли­вою леп­ною ра­бо­тою, ко­то­рая в то вре­мя очень це­ни­лась, и про­из­во­ди­лась са­мы­ми ис­кус­ны­ми ма­сте­ра­ми.

Но­вый зна­ко­мец убе­дил Крю­ко­ва оста­вить за­ня­тие тор­гов­лею и взять­ся за преж­нее из­раз­цо­вое ма­стер­ство. По­сту­пив к нему в ма­стер­скую, Крю­ков сде­лал­ся од­ним из пер­вых в ней ма­сте­ров. К это­му по­слу­жил сле­ду­ю­щий слу­чай: хо­зя­ин за­ве­де­ния по­лу­чил за­каз по очень слож­но­му за­тей­ли­во­му ри­сун­ку. За­труд­ня­ясь най­ти ма­сте­ра к ис­пол­не­нию этой ра­бо­ты он на­роч­но вы­пи­сал сво­е­го сы­на, обу­чав­ше­го­ся в Москве леп­но­му ис­кус­ству. Для об­раз­ца бы­ла сде­ла­на од­на печь, ока­зав­ша­я­ся да­ле­ко не под­хо­дя­щей к нуж­но­му ри­сун­ку. Ви­дя это, Крю­ков без ве­до­ма хо­зя­и­на на­чал сам ма­сте­рить печь, и его печь вы­шла го­раз­до луч­ше пе­чи, сде­лан­ной хо­зяй­ским сы­ном. Обе пе­чи, по­став­лен­ные ря­дом, по­ка­за­ны бы­ли хо­зя­и­ну; он очень об­ра­до­вал­ся, уви­дев сде­лан­ную Крю­ко­вым печь, а сы­на сво­е­го же­сто­ко из­бил, по­ста­вив ему в укор, что про­стой из­раз­цо­вый ма­стер пре­взо­шёл его, учён­но­го леп­щи­ка. С тех пор, в те­че­нии вось­ми лет, Крю­ков за­прав­лял у него в за­ве­де­нии про­из­вод­ством по­доб­ных пе­чей, по­лу­чая в год по 600 руб­лей жа­ло­ва­ния и поль­зу­ясь пол­ным до­ве­ри­ем и лю­бо­вью сво­е­го хо­зя­и­на. По ис­те­че­нии вось­ми лет Крю­ков от­крыл от­дель­но от хо­зя­и­на фаб­ри­ку из­раз­цо­вых леп­ных пе­чей и дру­гих по­доб­ных про­из­ве­де­ний, ис­пол­няя зна­чи­тель­ные под­ря­ды по этой ча­сти и по­лу­чая весь­ма хо­ро­ший при­ра­бо­ток. Кро­ме то­го, имел он два по­сто­я­лых дво­ра для про­ез­жа­ю­щих и го­сти­ни­цу, ко­то­рые при­но­си­ли ему по­ря­доч­ный до­ход.

Та­ким об­ра­зом вёл он свои де­ла в от­лич­ном по­ряд­ке 9 лет. Во всё это вре­мя он от­ли­чал­ся трез­вою и бла­го­че­сти­вою жиз­нью, лю­бил по­се­щать хра­мы Бо­жии и все­гда па­мя­то­вал преж­нее своё же­ла­ние по­свя­тить се­бя по­дви­гам мо­на­ше­ства. И вот при­шло то вре­мя, ко­гда про­мыс­лом Бо­жи­им Же­ла­нию это­му суж­де­но бы­ло осу­ще­ствить­ся – су­пру­га его умер­ла, он остал­ся без­де­тен, вско­ре по­хо­ро­нил он пре­ста­ре­ло­го сво­е­го ро­ди­те­ля, по­сле ко­то­ро­го на по­пе­че­нии его оста­лась од­на бо­лез­нен­ная ста­ру­ха – мать.

Сёст­ры его бы­ли в за­му­же­стве и жи­ли от­дель­но, к ним же­лал он при­ютить мать, обес­пе­чив её сред­ства­ми к жиз­ни, сам же немед­лен­но оста­вил су­е­ту мир­скую и уда­лил­ся в мо­на­стырь. Но не без пре­пят­ствия был и на сей раз по­рыв пла­мен­но­го же­ла­ния его ра­бо­тать еди­но­му Бо­гу; сна­ча­ла ста­ру­ха – мать ре­ши­тель­но объ­яви­ла ему, что по­ка жи­ва – не от­пу­стит его в мо­на­стырь. Мать по­жа­ло­ва­лась од­но­му зна­ко­мо­му по­ме­щи­ку на же­ла­ние сы­на уда­лить­ся в оби­тель. Рас­спро­сив по­дроб­но её о всех об­сто­я­тель­ствах жиз­ни ея сы­на, по­ме­щик пря­мо ска­зал, что ей пред­сто­ит те­перь ис­пра­вить преж­нюю ошиб­ку и не за­дер­жи­вать сы­на. Сло­ва эти име­ли за­мет­ное вли­я­ние на ста­ру­ху, она на­ча­ла раз­мыш­лять об уча­сти сы­на, по­пла­ка­ла за него, и ска­за­ла: «Бог с то­бою, от­пу­щу я те­бя в мо­на­стырь, иди с Бо­гом и мо­лись там за ме­ня».

Мать его име­ла до­воль­ное ко­ли­че­ство икон в сво­ём до­ме, из ко­то­рых иные бы­ли укра­ше­ны рез­ны­ми и зо­ло­чён­ны­ми ри­за­ми – и го­во­рит она ему: «Ка­кую из икон дать те­бе на бла­го­сло­ве­ние, сы­нок?» Ми­нуя до­ро­гие, бо­га­то укра­шен­ные ико­ны, сын из­брал в бла­го­сло­ве­ние се­бе мед­ный ли­той крест, ко­то­рым и бла­го­сло­ви­ла его мать.

Крест этот был с тех пор неиз­мен­ным спут­ни­ком его жиз­ни: он но­сил его на гру­ди все­гда, на тол­стой и же­лез­ной це­пи. Нуж­но ска­зать, что в то же вре­мя он сде­лал се­бе из тол­сто­го шин­но­го же­ле­за вери­ги, со­сто­яв­шие из по­я­са и на­плеч­ни­ков, ве­сив­шия око­ло пол­пу­да, ко­то­рыя, воз­ло­жив на се­бя для усми­ре­ния сво­ей пло­ти, но­сил за­тем по­сто­ян­но.

По­сле по­лу­че­ния ро­ди­тель­ско­го со­гла­сия и бла­го­сло­ве­ния на по­ступ­ле­ние в мо­на­ше­ство, Крю­ко­ву пред­сто­я­ло ещё ис­про­сить на это раз­ре­ше­ние Кур­ско­го ме­щан­ско­го об­ще­ства и за­кон­чить под­ря­ды и рас­чё­ты по ним. Упла­тив об­ще­ству все по­ло­жен­ные пла­те­жи и взыс­ка­ния, он не за­мед­лил по­лу­чить от него уволь­ни­тель­ную бу­ма­гу.

В де­ле ж с под­ря­да­ми его за­дер­жи­ва­ли хо­зя­е­ва, с ко­и­ми он имел рас­чё­ты. Услы­шав о на­ме­ре­нии Крю­ко­ва ид­ти в мо­на­стырь, мно­гие из преж­них его за­каз­чи­ков укло­ни­лись от долж­ных ему пла­те­жей, и да­же пред су­дом, по­прав со­весть, в гла­за го­во­ри­ли ему, что ему не долж­ны. «А ес­ли вы не долж­ны, – от­ве­тил им Крю­ков, – то Бог с ва­ми, бог в ми­ло­сты­ню сие от ме­ня да при­мет, вам же чу­жое впрок не пой­дёт, от­че­го же вы преж­де это­го мне пря­мо не ска­за­ли, а толь­ко вре­мя про­во­ди­ли, об­на­дё­жи­вая ме­ня упла­тою?». Та­ким об­ра­зом, око­ло ты­ся­чи руб­лей про­па­ло у Крю­ко­ва, но при­скорб­нее для него бы­ло то, что це­лых пол­то­ра го­да за­дер­жи­ва­ли его эти де­ла сре­ди су­е­ты мир­ской.

На­ко­нец, уви­дел он се­бя со­вер­шен­но сво­бод­ным, и воз­ло­жив­шись на Гос­по­да, оста­вил на­все­гда свой дом 1833 го­да 30 июня, имея от ро­ду 38 лет и 5 ме­ся­цев...

С по­со­хом стран­ни­ка на­пра­вил­ся он спер­ва в Ки­ев, по­мо­лить­ся и по­кло­нить­ся свя­тым мо­щам Ки­е­во-Пе­чер­ских чу­до­твор­цев, по­го­вел в лав­ре Пе­чер­ской, и ре­шил из­брать ме­стом по­дви­гов сво­их Глин­скую Бо­го­ро­диц­кую пу­стынь Кур­ской епар­хии, ку­да от­пра­вил­ся он из Ки­е­ва, усерд­но мо­ля Гос­по­да устро­ить во спа­се­ние ему путь.

При­быв в Глин­скую пу­стынь, Крю­ков очень пле­нил­ся ея уеди­не­ни­ем сре­ди лес­ной ча­щи. Вме­сте с ним за­шли в оби­тель дру­гие кур­ские бо­го­моль­цы, шед­шие с ним в Ки­ев и об­рат­но, в том чис­ле и од­на из его се­стёр. Ви­дя внеш­нее сми­рен­ное и небо­га­тое устрой­ство пу­сты­ни, они на­ча­ли от­кло­нять Крю­ко­ва от по­ступ­ле­ния в небо­га­тый мо­на­стырь, где тру­ды по­слуш­ни­ков бу­дут со­пря­же­ны с боль­шею тя­же­стью, чем в дру­гих, бо­лее обес­пе­чен­ных мо­на­сты­рях. В го­сти­ни­це мо­на­ше­ской, где они оста­но­ви­лись, опа­се­ния эти на­шли под­держ­ку в рас­ска­зе од­но­го ино­ка Глин­ской пу­сты­ни. Он со­об­щил, что глин­ские мо­на­хи и ныне нуж­да­ют­ся в хле­бе, и ве­ро­ят­но мно­гих из бра­тии игу­мен вы­нуж­ден бу­дет вы­слать из мо­на­сты­ря. Рас­сказ этот по­верг в скорбь и уны­ние Крю­ко­ва, ему не страш­ны бы­ли недо­стат­ки в про­пи­та­нии, а стра­ши­ло то, что во­дво­рив­шись в оби­тель, бу­дет вы­нуж­ден вый­ти по­ми­мо сво­ей во­ли. Чи­сто­сер­деч­но рас­ска­зал он своё на­ме­ре­ние и свои опа­се­ния ино­ку, за­ве­до­вав­ше­му мо­на­стыр­ской го­сти­ни­цей. Осве­до­мив­шись о име­ни и на­руж­но­сти мо­на­ха, ко­то­рый сму­тил Крю­ко­ва сво­и­ми рас­ска­за­ми, го­стин­ник ска­зал, что мо­нах этот сам рас­стро­ен по дей­ствию вра­жию и дру­гих в мо­на­сты­ре рас­стра­и­ва­ет сво­и­ми вы­мыш­лен­ны­ми рас­ска­за­ми, ко­то­рым не сле­ду­ет ве­рить. За­тем со­ве­то­вал про­сить на­сто­я­те­ля о за­чис­ле­нии в чис­ло бра­тии. Успо­ко­ен­ный и об­ра­до­ван­ный Крю­ков про­во­дил сест­ру и спут­ни­ков сво­их, а сам остал­ся в Глин­ской пу­сты­ни, жи­вя по­ка в го­сти­ни­це до тре­бо­ва­ния от игу­ме­на.

Вско­ре он был по­зван к игу­ме­ну Фила­ре­ту, в ке­лию его во­шёл он не без тре­пе­та и бла­го­во­ле­ния, и как бы го­то­вясь пред­стать пред ли­це Бо­жие.

– «Что же при­шёл ты к нам, раб Бо­жий, и что те­бе нуж­но?» – спра­ши­вал игу­мен.

– «Же­лаю в оби­те­ли ва­шей по­тру­дить­ся во спа­се­ние греш­ной мо­ей ду­ши», – сми­рен­но от­ве­чал ему Крю­ков.

– «На ка­кое вре­мя?» – ещё спро­сил игу­мен.

– «Ес­ли Бо­гу бу­дет угод­но, то по ко­нец мо­ей жиз­ни».

– «Хо­ро­шо» – ска­зал игу­мен и на­чал рас­спра­ши­вать его о зва­нии, ме­сто­жи­тель­стве, от­пу­щен ли об­ще­ством и име­ет ли о том бу­ма­гу. По­лу­чив удо­вле­тво­ри­тель­ные на всё от­ве­ты, осве­до­мил­ся, чем за­ни­мал­ся в ми­ре, и к ка­кой ра­бо­те и по­слу­ша­нию бо­лее спо­со­бен.

Крю­ков со­об­щил, что в ми­ру имел свою фаб­ри­ку, вы­де­лы­вал из­раз­цы и леп­ные пе­чи, кро­ме то­го, имел го­сти­ни­цу и по­сто­я­лые дво­ры.

– «Всё это нам не нуж­но – ска­зал ста­рик Фила­рет – а вот су­ме­ешь ли ты печ­ку скласть? Это нам нуж­но».

Хо­тя ра­бо­та эта и не бы­ла Крю­ко­ву хо­ро­шо из­вест­на, но он ви­дел её про­из­вод­ство, и не же­лая от­ка­зы­вать­ся от тру­да, ска­зал, что не ру­ча­ет­ся за хо­ро­шее устро­е­ние но­вой печ­ки, но ста­рую по­чи­нить мо­жет. «Ес­ли по­чи­нить мо­жешь, то Ма­терь Бо­жия по­мо­жет те­бе и но­вую скласть» – ска­зал на­бож­ный Фила­рет, и взяв к се­бе его уволь­ни­тель­ную бу­ма­гу опре­де­лил его сна­ча­ла в го­сти­ни­цу мо­на­стыр­скую по­мо­гать го­стин­ни­ку. Бы­ло это 26 ав­гу­ста 1833 го­да. В та­ком по­слу­ша­нии про­был он пол­то­ра го­да. За­тем пе­ре­ве­ли его в мо­на­стырь и да­ли осо­бую ке­лию. В то вре­мя хо­ро­шие на­ня­тые печ­ни­ки пе­ре­кла­ды­ва­ли пе­чи в зим­ней церк­ви Глин­ской пу­сты­ни. Иоан­ну Крю­ко­ву бла­го­сло­вен­но бы­ло при­слу­жи­вать им в ра­бо­те и вме­сте с тем при­смат­ри­вать­ся к ней. Он на­учил­ся печ­но­му ре­ме­с­лу, вы­смот­рел, как де­ла­ют­ся печ­ные обо­ро­ты, но ре­шил сна­ча­ла ис­поль­зо­вать своё уме­ние на сво­ей ке­лье, ко­то­рая бы­ла угар­на и ча­сто ды­ми­ла. Опыт ока­зал­ся уда­чен, и по­том он стал класть пе­чи в ке­ли­ях бра­тии. Ему да­ны бы­ли в по­мощь по­слуш­ни­ки мо­ло­дые, ко­то­рые ча­сто ме­ня­лись, и при­чи­ня­ли ему мно­го хло­пот и скор­бей, ибо за неис­прав­ность их при­хо­ди­лось пред мо­на­стыр­ским на­чаль­ством от­ве­чать ему од­но­му. По слу­чаю пе­ре­строй­ки мо­на­стыр­ско­го по­дво­рья в го­ро­де Глу­хо­ве, как печ­но­го ма­сте­ра по­слал его игу­мен ту­да на це­лый ме­сяц, и па­мят­но бы­ло ему это вре­мя, по при­чине тос­ки и ску­ки, ко­и­ми ис­ку­шал­ся он вне врат мо­на­сты­ря, сре­ди мир­ской су­е­ты.

С са­мо­го по­ступ­ле­ния в мо­на­стырь от­ли­чал­ся он осо­бым про­сто­сер­де­чи­ем, про­сто­тою в об­хож­де­нии и ис­крен­но­стью в сло­вах, был он усер­ден и неуто­мим в мо­лит­ве. В ке­лии сво­ей всё сво­бод­ное от ра­бо­ты вре­мя дня и зна­чи­тель­ную часть но­чи по­свя­щал мо­лит­вам, со­про­вож­дая их мно­го­чис­лен­ны­ми зем­ны­ми по­кло­на­ми.

Вско­ре по при­ез­де с по­слу­ша­ния из Глу­хо­ва, Иоанн уви­дел боль­шое сте­че­ние на­ро­да у свя­тых во­рот оби­те­ли, при­вле­чён­но­го ту­да од­ним боль­ным, одер­жи­мым ду­хом нечи­стым, ко­то­рый в страш­ных кон­вуль­си­ях, с пе­ной у рта из­ры­гал бо­го­хуль­ства и ни­как не хо­тел ид­ти в цер­ковь, ку­да си­лою влек­ли его пять че­ло­век прис­ных. Со­сто­я­ние боль­но­го тро­ну­ло Иоан­на, он по­до­шёл к нему без­бо­яз­нен­но, взял за ру­ку, на­чал уго­ва­ри­вать успо­ко­ить­ся, что по­дей­ство­ва­ло на боль­но­го, ко­то­рый при­сми­рел. Иоанн по­про­сил со­про­вож­дав­ших боль­но­го срод­ни­ков све­сти боль­но­го в его ке­лию и оста­вить там по­ле­жать, а са­мим со­ве­то­вал ид­ти в цер­ковь на бде­ние. Срод­ни­ки не ре­ша­лись оста­вить бес­по­кой­но­го боль­но­го, но Иоанн обе­щал при­смот­реть за ним во вре­мя его от­сут­ствия. Та­ким об­ра­зом, боль­но­го по­ве­ли к его ке­лье, до­ро­га к ко­то­рой про­хо­ди­ла ми­мо ке­лии ду­хов­ни­ка брат­ско­го, слу­чив­ша­го­ся в тот мо­мент на по­ро­ге сво­ей ке­льи.

– «Ку­да ве­дёшь ты боль­но­го, нерав­но что слу­чит­ся, ведь он не в сво­ём уме?» – спро­сил ду­хов­ник.

Взяв у него бла­го­сло­ве­ние, Иоанн ска­зал с про­сто­тою, ему свой­ствен­ную: «Авось Гос­подь по­мо­жет, ни­че­го недоб­ро­го не слу­чит­ся», и по­вёл боль­но­го к сво­ей ке­лии, ко­то­рая бы­ла при огра­де мо­на­стыр­ской, в башне, име­ла все­го од­но ок­но и тес­но­тою сво­ею бо­лее по­хо­ди­ла на тю­рем­ное за­клю­че­ние. Боль­ной из предо­сто­рож­но­сти был ско­ван по ру­кам и но­гам, око­вы эти немед­лен­но снял с него Иоанн, несмот­ря на все предо­сте­ре­же­ния сво­их спут­ни­ков, ко­то­рых всех ото­слал в цер­ковь, а сам остал­ся в ке­лье, за­тво­рив­шись в ней вме­сте с осла­бев­шим, бес­чув­ствен­но ле­жав­шим на по­лу боль­ным, и на­чал со сле­за­ми и зем­ны­ми по­кло­на­ми мо­лить Бо­га о его ис­це­ле­нии. До по­лу­но­чи про­дол­жал он свою мо­лит­ву, во всё вре­мя боль­ной не де­лал ни дви­же­ния и по­хож был на уми­ра­ю­ще­го. Окон­чив мо­лит­ву, Иоанн при­лёг на по­лу под­ле боль­но­го и по­ло­жил свою ру­ку ему на серд­це, ко­то­рое страш­но би­лось и тре­пе­та­ло. Боль­ной как бы за­снул, за­был­ся дре­мо­тою и Иоанн, и так вре­мя про­шло до утра. На утро боль­ной встал со­вер­шен­но здо­ро­вым, осмыс­лен­но от­ве­чал на все во­про­сы, сам по­же­лал от­пра­вить­ся в цер­ковь, где бес­пре­пят­ствен­но вы­сто­ял ли­тур­гию, и от­пра­вил­ся за­тем из мо­на­сты­ря со­вер­шен­но ис­це­лив­шим­ся от сво­е­го неду­га. Иоанн не пре­воз­нёс­ся этим во вред се­бе, он про­сто, чи­сто по-дет­ски от­нёс­ся к это­му со­бы­тию, как к обык­но­вен­но­му, не вы­хо­дя­ще­му за пре­де­лы дру­гих со­бы­тий его жиз­ни, все­це­ло пре­дан­ной и по­свя­щён­ной Гос­по­ду, хра­нив­ше­му его от ис­ку­ше­ний гор­до­стью.

Он по-преж­не­му про­хо­дил неко­то­рое вре­мя по­слу­ша­ние печ­ни­ка, по-преж­не­му ис­пы­ты­вал нема­ло скор­бей от по­мощ­ни­ков сво­их – мо­ло­дых по­слуш­ни­ков. Тру­ды его це­нил игу­мен Фила­рет, он воз­вёл Иоан­на в первую сте­пень мо­на­ше­ства – ря­со­фор, и от­но­сил­ся к нему с бла­го­во­ле­ни­ем, как к доб­ро­му тру­же­ни­ку. Тем не ме­нее, на­ре­ка­ния бра­тии за неудач­но сло­жен­ные пе­чи убе­ди­ли его же­лать пе­ре­ме­ны по­слу­ша­ния.

Од­на­жды ве­че­ром, в раз­ду­мье шёл он к се­бе в ке­лию, об­суж­дая мыс­лен­но, как до­стиг­нуть же­ла­е­мой пе­ре­ме­ны. Про­хо­дя ми­мо боль­шо­го де­ре­ва, сто­яв­ше­го на его пу­ти в огра­де мо­на­стыр­ской, имев­ше­го очень раз­ве­си­стые вет­ви, ему вне­зап­но яви­лась мысль юрод­ство­вать Хри­ста ра­ди и по­двиг юрод­ства на­чать с то­го, чтобы взо­брать­ся на вет­ви это­го де­ре­ва и там по­се­лить­ся на­по­до­бие птиц, пре­бы­вая там в непре­стан­ной мо­лит­ве. Он на­чал об­ду­мы­вать, ка­ким об­ра­зом на­чать этот нелёг­кий, мно­госкорб­ный по­двиг, и зай­дя в ке­лию и на­чал со сле­за­ми мо­лить­ся Гос­по­ду, взы­вая: «Упра­ви, Гос­по­ди, путь мой во спа­се­ние, ука­жи мне ис­тин­ный путь спа­се­ния, на­ставь ме­ня тём­но­го, как мне ду­шу спа­сти?». Дол­го мо­лил­ся он и пла­кал, за­тем лёг на кой­ку, за­снул, и снит­ся ему, буд­то ке­лья его яр­ко осве­ще­на лам­па­дою, при­шли к нему двое пре­крас­ных юно­ши в бе­лых одеж­дах, при­под­ня­ли с кой­ки, на­ло­жи­ли свет­лую свя­ще­ни­че­скую ри­зу и ска­за­ли: «Оставь мысль о юрод­стве, это не твой путь», а за­тем ста­ли неви­ди­мы.

Ду­хов­ник то­же при­знал сон Иоан­на зна­ме­на­тель­ным. Узнав, что он негра­мот­ный, бла­го­сло­вил его учить­ся гра­мо­те и дал для это­го свой псал­тырь сла­вян­ской пе­ча­ти. Иоанн, смет­ли­вый и по­нят­ли­вый от при­ро­ды, ско­ро при­об­вык к гра­мо­те, на­чал чи­тать цер­ков­ную и граж­дан­скую пе­чать и да­же ско­ро­пись, а впо­след­ствии на­учил­ся несколь­ко и пи­сать.

По­тру­див­шись 4 го­да в по­слу­ша­нии печ­ной ра­бо­ты, он был на­зна­чен игу­ме­ном в тра­пе­зу брат­скую, ка­ко­во по­слу­ша­ние про­хо­дил пол­то­ра го­да. В это вре­мя по­вто­рил­ся слу­чай ис­це­ле­ния бес­но­ва­то­го по его мо­лит­ве. Боль­ной был из дво­рян­ско­го со­сло­вия. Иоанн взял его к се­бе в ке­лию, дол­го мо­лил­ся о его ис­це­ле­нии и на утро от­пу­стил от се­бя в здра­вом уме, без при­зна­ков пе­ре­жи­то­го неду­га. Де­лал он это един­ствен­но из со­стра­да­ния к боль­но­му, и ко­гда боль­ной стал его бла­го­да­рить, про­сил ука­зать его своё имя, то он от бла­го­дар­но­сти укло­нил­ся, по­со­ве­то­вав Бо­га бла­го­да­рить, а не его.

По­сле тра­пез­но­го по­слу­ша­ния игу­мен на­зна­чил его эко­но­мом и в 1840 го­ду 22-го июня по­стриг его в со­вер­шен­ный сан ино­че­ства – в ман­тию, на­име­но­вав Иоан­ни­ки­ем. В долж­но­сти эко­но­ма про­был он в Глин­ской пу­сты­ни 5 лет, до са­мо­го пе­ре­се­ле­ния сво­е­го в Свя­то­гор­скую пу­стынь, управ­ляя мо­на­стыр­скою эко­но­ми­ею с нема­лой поль­зою для оби­те­ли. 11 лет про­вёл он в Глин­ской пу­сты­ни, пре­успел в ней ду­хов­но, при­об­рёл на­вык к ве­ли­ким по­дви­гам и тру­дам, и как во­ин Хри­стов пе­ре­шёл в Свя­тые Го­ры об­но­вить древ­ние по­дви­ги та­мош­них преж­них по­движ­ни­ков.

В Харь­ков­ской епар­хии, на лес­ном го­ри­стом бе­ре­гу Дон­ца, у по­дош­вы чуд­ной ме­ло­вой ска­лы, от­вес­ным ко­ну­сом вы­сту­па­ю­щей из лес­ной ча­щи, и от­ра­жа­ю­щей­ся в зер­каль­ной по­верх­но­сти вод, в од­ной из луч­ших по кра­со­те мест­но­стей Укра­и­ны, су­ще­ство­ва­ла древ­няя, неко­гда зна­ме­ни­тая оби­тель Свя­то­гор­ская, упразд­нён­ная в 1788 го­ду. По­сле упразд­не­ния оби­те­ли на ея ме­сте оста­лись – преж­няя ка­мен­ная со­бор­ная цер­ковь Успе­ния, сто­яв­шая у под­но­жия ска­лы, ка­мен­ная цер­ковь Свя­ти­те­ля Ни­ко­лая, сто­яв­шая на са­мой вер­шине ска­лы, вет­хая ка­мен­ная ко­ло­коль­ня с свя­ты­ми во­ро­та­ми и два-три де­ре­вян­ных до­ми­ка, где по­ме­ща­лись свя­щен­ник и при­чёт­ни­ки, от­прав­ля­ю­щие служ­бу в церк­вах преж­не­го мо­на­сты­ря.

1844 го­да, 20-го ап­ре­ля при­бы­ло 12 че­ло­век мо­на­хов Глин­ской пу­сты­ни на но­вое ме­сто по­дви­гов, а 15-го ав­гу­ста то­го же го­да со­вер­ше­но тор­же­ствен­ное об­нов­ле­ние и от­кры­тие мо­на­сты­ря, сно­ва сде­лав­ше­го­ся ме­стом бо­го­мо­лья мно­гих ты­сяч лю­дей.

Пер­во­на­чаль­но брат­ство кое как раз­ме­сти­лось в тес­ных до­ми­ках преж­них цер­ков­но­слу­жи­те­лей, а за­тем на­ча­лась ра­бо­та по воз­ве­де­нию мо­на­стыр­ских зда­ний. Эко­но­мом в Свя­то­гор­ской оби­те­ли был на­зна­чен Иоан­ни­кий, при­об­рет­ший уже неко­то­рую опыт­ность в том по­слу­ша­нии в Глин­ской пу­сты­ни, и поль­зо­вав­ший­ся пол­ным до­ве­ри­ем на­сто­я­те­ля, от­ца Ар­се­ния. Ему, по свой­ству по­слу­ша­ния его, при­шлось бо­лее иных по­не­сти тру­дов и ис­пы­тать скор­бей при этих ра­бо­тах: кро­ме над­зо­ра за под­ряд­чи­ка­ми и на­ня­ты­ми ра­бо­чи­ми, за доб­ро­ка­че­ствен­но­стью стро­и­тель­ных ма­те­ри­а­лов, на нём ле­жа­ла нелёг­кая обя­зан­ность со­гла­со­ва­ния и с же­ла­ни­ем на­сто­я­те­ля, и с же­ла­ни­ем По­тём­ки­ных, от ко­то­рых и по­сту­пал стро­и­тель­ный ма­те­ри­ал. Упра­ви­тель По­тём­ки­на неред­ко дей­ство­вал при по­строй­ках со­вер­шен­но про­из­воль­но, и при­чи­нял нема­ло скор­бей рев­ност­но­му эко­но­му, ко­то­ро­му бы­ло вме­не­но в обя­зан­ность во всём усту­пать и ма­ло про­ти­во­ре­чить, меж тем, как за недо­стат­ки в по­строй­ках при­хо­ди­лось от­ве­чать ему од­но­му. Осо­бен­но мно­го скор­бей по­нёс эко­ном при по­строй­ке го­сти­ни­цы мо­на­стыр­ской: тес­но­та ме­ста, окру­жён­на­го с од­ной сто­ро­ны го­ра­ми, а с дру­гой – бе­ре­гом Дон­ца, по­ну­ди­ло от­сечь несколь­ко со­сед­ней го­ры, чтобы очи­стить нуж­ную для по­стро­ек пло­щадь, на что эко­ном ре­шил­ся без раз­ре­ше­ния и в от­сут­ствии на­сто­я­те­ля. Это по­слу­жи­ло по­во­дом ля гне­ва на него на­сто­я­те­ля, опа­сав­ше­го­ся об­ва­лов го­ры. Впро­чем, вско­ре отец Ар­се­ний убе­дил­ся, что грунт кре­пок и об­ва­лов не слу­ча­лось, так что под осталь­ные по­строй­ки он уже сам при­ка­зал рас­чи­щать и от­се­кать го­ры, так как пло­щад­ка, уступ­лён­ная при­ро­дою для ино­че­ска­го жи­тия бы­ла слиш­ком тес­на.

В долж­но­сти эко­но­ма Иоан­ни­кий мно­го по­тру­дил­ся и спо­соб­ство­вал внеш­не­му бла­го­устро­е­нию мо­на­сты­ря. Усер­дие его бы­ло оце­не­но на­сто­я­те­лем, ко­то­рый ис­хо­да­тай­ство­вал ему ру­ко­по­ло­же­ние во иеро­ди­а­ко­на, ко­то­рое со­вер­ше­но про­свя­щен­ным Ин­но­кен­ти­ем 1849 го­да 15 ав­гу­ста.

Вско­ре Иоан­ни­кий сде­лан был го­стин­ни­ком, оста­ва­ясь при этом и эко­но­мом. В это вре­мя Гос­подь спо­до­бил его по­силь­но по­слу­жить к от­кры­тию и воз­об­нов­ле­нию со­кры­та­го в нед­рах зем­ли свя­ти­ли­ща лет древ­них. В древ­нем Свя­то­гор­ском мо­на­сты­ре су­ще­ство­вал неко­гда на во­сток от мо­на­сты­ря в по­лу-го­ре от­дель­ный пе­щер­ный храм очень древ­не­го про­ис­хож­де­ния, ибо уже в на­ча­ле про­шло­го сто­ле­тия (текст на­пи­сан в XIX ве­ке К.Д.) об­вет­шал, за­сы­пал­ся зем­лёй, ко­то­рая по­рос­ла ле­сом, и со­вер­шен­но скрыл­ся от взо­ров люд­ских. За­пу­сте­ние на­ча­лось ещё во вре­мя су­ще­ство­ва­ния древ­не­го мо­на­сты­ря, упразд­нён­но­го толь­ко к кон­цу про­шло­го сто­ле­тия, и неиз­вест­ны при­чи­ны, по­че­му мо­на­стырь до­пу­стил за­пу­сте­ние свя­ти­ли­ща столь древ­не­го. Под ко­нец су­ще­ство­ва­ния преж­не­го мо­на­сты­ря толь­ко смут­ное пре­да­ние име­лось в нём о су­ще­ство­ва­нии в этом ме­сте пе­щер­но­го хра­ма во имя пре­по­доб­ный Ан­то­ния и Фе­о­до­сия.

Один из по­слуш­ни­ков мо­на­сты­ря по име­ни Ми­ха­ил, пас ста­до мо­на­стыр­ско­го ско­та на ме­сте пе­щер­но­го хра­ма, неча­ян­но от­крыл от­вер­стие в зем­ле, слу­жив­шим вхо­дом ту­да, о чём со­об­щил мо­на­хам преж­не­го мо­на­сты­ря, но за­кры­тие мо­на­сты­ря по­ме­ша­ло от­кры­тию хра­ма, а от­вер­стие опять за­сы­па­лось и по­кры­лось зем­лёй. Про­мыс­лом Бо­жи­им, этот са­мый Ми­ха­ил, уже сто­лет­ний ста­рец, по за­кры­тии мо­на­сты­ря про­жи­вав­ший в вот­чине По­тём­ки­ных, до­жил до воз­об­нов­ле­ния мо­на­сты­ря в Свя­тых Го­рах, по­сту­пил в чис­ло его бра­тии и при по­стри­же­нии на­ре­чён со­от­вет­ствен­ным его воз­рас­ту биб­лей­ским име­нем Му­са­фа­и­ла. Он по­ве­дал на­сто­я­те­лю и бра­тии о су­ще­ство­ва­нии пе­щер­но­го хра­ма пре­по­доб­ных пе­чер­ских, от­кры­то­го им в мо­ло­до­сти. И ука­зал то са­мое ме­сто, на ко­то­ром ра­нее то­го ду­хов­ник иеро­мо­нах Фе­о­до­сий ви­дел по но­чам свет, как бы вы­хо­дя­щий из недр зем­ли. На­ча­лись рас­коп­ки на ме­сте хра­ма спер­ва од­ним управ­ля­ю­щим По­тём­ки­ных, без уча­стия мо­на­хов, но ока­за­лись без­успеш­ны­ми, ибо Бо­гу угод­но бы­ло, чтобы храм, из­ры­тый ру­ка­ми ино­че­ски­ми, ими же был и от­крыт.

По бла­го­сло­ве­нию на­сто­я­те­ля, эко­ном Иоан­ни­кий, со­брав к се­бе спо­соб­ную к тру­ду бра­тию, по­сле усерд­ной мо­лит­вы к Бо­гу, на­чал рас­ка­пы­вать по­лу-го­ру в ука­зан­ном ме­сте. Ве­ли­ка бы­ла ра­дость Свя­то­гор­ской бра­тии, но­во­от­кры­тый храм спе­ши­ли от­де­лать и вновь освя­тить, при­чём эко­ном упро­сил от­ца Ар­се­ния рас­ши­рить его при­тво­ра­ми на­пра­во и нале­во.

Для но­во­от­кры­то­го хра­ма Иоан­ни­кий соб­ствен­но­руч­но вы­ру­бил из цель­но­го ди­ко­го кам­ня пре­стол, в нём по­став­лен был же­лез­ный бла­го­укра­шен­ный ико­но­стас, ошту­ка­ту­ре­ны и окра­ше­ны сте­ны, и храм освя­щен во имя пре­по­доб­ных Ан­то­ния и Фе­о­до­сия Пе­чер­ских име­ни ко­то­рых, по пре­да­нию и преж­де был по­свя­щён.

Кро­ме это­го хра­ма под при­смот­ром Иоан­ни­кия про­из­во­ди­лась внут­рен­няя от­дел­ка кор­пу­сов, вновь вы­стро­ен­ных – го­сти­нич­но­го и двух брат­ских. При долж­но­сти, при­том го­стин­ни­ка, от уве­ли­чив­ша­го­ся сте­че­ния на­ро­да и по­се­ти­те­лей сде­лав­шей­ся до­воль­но мно­го­за­бот­ли­вою, он имел мно­го тру­дов и ма­ло вре­ме­ни для по­коя: нуж­но бы­ло всех удо­вле­тво­рить пи­щею и по воз­мож­но­сти успо­ко­ить, ибо с са­мо­го от­кры­тия мо­на­сты­ря и до­се­ле счи­та­ет­ся в Свя­тых Го­рах свя­щен­ною и непре­лож­ною обя­зан­но­стью стран­но­при­им­ства хри­сти­ан­ско­го.

Не из­бе­жал рев­ност­ный инок и ис­ку­ше­ний вра­га спа­се­ния че­ло­ве­че­ска­го, по­ку­шав­ше­го­ся уло­вить его в се­ти сво­им вне­зап­ным и непред­ви­ден­ным на­па­де­ни­ем. Есть пре­да­ние, что од­на из по­се­ти­тель­ниц оби­те­ли, по свой­ству де­мон­ско­му, уяз­ви­лась нечи­стою стра­стью на про­сто­сер­деч­но­го Иоан­ни­кия, и поль­зу­ясь его про­сто­тою, за­зва­ла к се­бе в но­мер, за­пер­ла две­ри и на­ча­ла при­вле­кать ко гре­ху, как неко­гда же­на Пен­те­ф­рия це­ло­муд­рен­но­го Иоси­фа. Ви­дя се­бя в по­доб­ном неча­ян­ном ис­ку­ше­нии, лю­би­тель чи­сто­ты, чтобы из­бе­жать па­де­ния, ри­нул­ся в ок­но и вы­ско­чил из него не без опас­но­сти для сво­ей жиз­ни, ибо бы­ло до­воль­но вы­со­ко от зем­ли. С тех пор на­чал он про­сить на­сто­я­те­ля снять с него по­слу­ша­ние го­стин­ни­ка, что и бы­ло ис­пол­не­но.

Во вни­ма­ние к его тру­дам на поль­зу оби­те­ли на­сто­я­тель хо­да­тай­ство­вал о по­свя­ще­нии его в сан иеро­мо­на­ха, в ко­то­рый он был ру­ко­по­ло­жен в 1849 год 26 ав­гу­ста прео­свя­щен­ным Фила­ре­том, епи­ско­пом Харь­ков­ским. На­ко­нец с него бы­ло сня­то и мно­го­труд­ное по­слу­ша­ние эко­ном­ское, он опре­де­лён был ду­хов­ни­ком для при­хо­дя­щих бо­го­моль­цев и за­мет­но на­чал при­ле­жать уеди­не­нию ке­лей­но­му. Ду­ша его уже со­зре­ла, тре­бо­ва­ла уеди­не­ния и без­мол­вия, и вся­ка мол­ва че­ло­ве­че­ская бы­ла ему тя­гост­на. Свя­то­гор­ская ме­ло­вая ска­ла от­вес­ным утё­сом воз­вы­ша­ю­ща­я­ся из поч­вы Свя­тых гор, вся из­ры­та пе­щер­ны­ми хо­да­ми, иду­щи­ми от ея по­дош­вы до вер­ши­ны, где храм Спа­си­те­ля Ни­ко­лая, при­вле­ка­ла лю­би­те­лей без­мол­вия сво­им воз­вы­шен­ным, ти­хим уеди­не­ни­ем. «Ес­ли здесь не уметь, то где же мо­лить­ся? Так здесь близ­ко к небу, так да­ле­ко от зем­ли!» – го­во­рил о этой чуд­ной ска­ле прео­свя­щен­ный Фила­рет, ка­ко­вое удоб­ство ея вполне по­сти­гал иеро­мо­нах Иоан­ни­кий.

В то вре­мя ска­ла и ея пе­щер­ные хо­ды бы­ли в за­пу­сте­нии, пе­щер­ные ко­ри­до­ры во мно­гих ме­стах за­ва­ли­лись, бы­ла лишь уз­кая сте­зя, весь­ма стес­няв­шая про­ни­кав­ший в неё на­род. Это не укры­лось от Иоан­ни­кия, он ис­про­сил бла­го­сло­ве­ние на­сто­я­те­ля от­ца Ар­се­ния их очи­стить, и где нуж­но рас­ши­рить для боль­ше­го удоб­ства по­се­ти­те­лей. При­няв­шись за ра­бо­ту с неко­то­ры­ми из бра­тии, не за­мед­лил он при­ве­сти пе­ще­ры эти в луч­ший по­ря­док: в верх­ней ча­сти со­хра­ни­лось несколь­ко тес­ных, ис­се­чен­ных в ме­лу ке­лий, со­еди­нён­ных с об­щим пе­щер­ным хо­дом, на­по­до­бие за­тво­ров пе­щер ки­ев­ских. В ке­лии эти ма­лыя от­вер­стия в ска­ле про­пус­ка­ют свет днев­ной, а ме­ло­вой грунт стен де­ла­ет их опрят­ны­ми и су­хи­ми. Ра­бо­тая в пе­ще­рах при их очи­ще­нии, Иоан­ни­кий осо­бен­но по­лю­бил од­ну из этих ке­лий, где неред­ко от­ды­хал. В ней вспом­ни­лась ему за­вет­ная меч­та его дет­ства, сло­ва сверст­ни­ка о его де­де-за­твор­ни­ке, ко­то­ро­му он так за­ви­до­вал и под­ра­жать же­лал. И он неволь­но по­ду­мал, что ныне, под ста­рость, хо­ро­шо и ду­ше­спа­си­тель­но бы­ло бы эту меч­ту осу­ще­ствить та­ким де­лом. Мест­ность ке­лии пред­став­ля­ла ему все удоб­ства к за­тво­ру в том ме­сте, и ра­дост­но за­би­лось его серд­це при мыс­ли, что ему, мо­жет быть, суж­де­но бу­дет в ней под­ви­зать­ся. Он ис­про­сил поз­во­ле­ния на­сто­я­те­ля сде­лать в этой ке­лии де­ре­вян­ный про­сте­нок и две­ри, и об­ло­жить ея сте­ны дос­ка­ми, и за­тем на­чал про­сить­ся в за­твор.

Отец Ар­се­ний, сам весь­ма опыт­ный в ду­хов­ной жиз­ни и мно­го ви­дев­ший на сво­ём ве­ку ве­ли­ких по­движ­ни­ков бла­го­че­стия в Рос­сии и на Афоне, не уди­вил­ся прось­бе Иоан­ни­кия, но от­нёс­ся к ней очень осто­рож­но. Не от­ка­зы­вая ему в ней на­от­рез, он на­чал его ис­пы­ты­вать, не от вы­со­ко­умия ли у него про­яви­лось же­ла­ние за­тво­ра и не бли­зок ли он к опас­но­сти по­пасть в ду­хов­ную пре­лесть. Про­сто­ре­чие Иоан­ни­кия бы­ло ему из­вест­но, что не об­ла­дал он осо­бою на­чи­тан­но­стью книг свя­то-оте­че­ских, мо­гу­щих предо­сте­речь его т па­де­ния в неви­ди­мой бра­ни с по­мыс­ла­ми и ду­ха­ми тьмы, по­че­му же­ла­ние его под­ви­зать­ся в за­тво­ре, хо­тя и по­нра­ви­лось ему, но и вну­ши­ло се­рьёз­ные опа­се­ния, чтобы не окон­чи­лось оно дур­ным ис­хо­дом, как это бы­ва­ло с ины­ми за­твор­ни­ка­ми лет древ­них.

Ува­жа­е­мый ста­рец оби­те­ли, ду­хов­ник иеро­мо­нах Фе­о­до­сий недав­но пе­ред тем скон­чал­ся, и на­сто­я­те­лю не с кем бы­ло по­со­ве­то­вать­ся в этом де­ле.

Стар­шая бра­тия оби­те­ли, ко­то­рой он со­об­щил же­ла­ние Иоан­ни­кия, от­нес­лись к это­му с ви­ди­мым предубеж­де­ни­ем, пря­мо от­ри­цая это же­ла­ние и на­зы­вая его неумест­ным и опас­ным, в ви­ду край­ней про­сто­ты Иоан­ни­кия. Но отец Ар­се­ний не же­лал от­ка­зать, не ис­пы­тая преж­де си­лы во­ли и спо­соб­но­сти к воз­вы­шен­ным по­дви­гам про­ся­ще­го­ся в за­твор.