Тема: Византийские источники об антах и славянах
Цели:
1. Изучить византийские источники об антах и славянах
2. Подвергнуть критике представление византийских авторов об антах и славянах
Введение
Кто такие славяне?
Славяне – крупнейшая в Европе группа народов, объединяемая близостью языков и общностью происхождения.
О Византийских источниках
Византийские письменные памятники представляют собой самый объемный корпус свидетельств, воспроизводящих непрерывную картину развития восточноевропейского региона с IV по XV век, они также обладают достоинством повествований очевидцев. Изучение византийских источников строится на сочетании анализа разножанровых памятников: как повествовательных текстов – хроник и исторических мемуаров, литературных прозаических произведений и исторических поэм и стихов, так и актовых международных договоров, императорских грамот (хрисовулов), монастырских уставов и описей.
Византийские источники
Древнейший период славянской истории на территории нашей страны традиционно связывался с племенами венедов в позднеантичное время и антов в средневековье, однако вопрос об антской атрибуции сложен.
По данным Прокопия Кесарийского (византийский историк 6в.), анты распологались «за Истром, недалеко от берега» по соседству со «склавинами».
Термин «славиния» имеет византийское ученое происхождение. Хронологически первым дошедшим до нас упоминанием термина Литаврин считает возможным признать сообщение составленное в начале VII в. архиепископом Фессалоники Иоанном первой книги «Чудес св. Дмитрия» об осаде города славянами и аварами в конце vi в. Однако в середине vi в. термин, видимо, еще не существовал или не был широко распространен: он отсутствует у Иордана, Прокопия, Агафия, Менандра.
С первых упоминаний о словяниях содержание этого термина неоднозначно. Например, у Феофилакта Симокатты в его трудах термин «славяния» использовался для обозначения славян Нижнего Дуная, которые сохраняли свою независимость от аваров в vi в. и были враждебны к Византии. Феофан тоже упрмянал славян в этом же смысле.
Другим же примером является известие диакона Игнатия в «Житии Григория Декаполита» о восстании близ Фессалоники в 836/837 гг. «экзарха той славинии». Литаврин считает, содержание термина более сложное: это не только территория расселение некой части славян, но также социально-политической организации. Рассматриваемый термин имеет именно этот смысл применительно к концу vi-x столетию.
В таком же смысле понятие «славянии» используется Феофаном и другом месте его рассказа о походе 688/689 гг. Император ставил цель «поработить как болгар, так и славинии»
Сведения античных авторов (Плиний, Тацит, Птолемей), Пейтингеровой скрижали и византийского историка Приска Панийского о венедах касаются быта варварских племен первых веков нашей эры, непосредственно «славяне» в данных источниках не упоминаются, однако позднейшие (Иордан в середине 6в.) отождествления венедов со славянами и исследования венедской лексики позволили вязать эти сведения со славянами.
Приск Панийский (византийский историк и дипломат), он называл описываемые им племена, находившиеся под властью гуннов, скифами. Описание их быта вызывает «славянские» ассоциации: использование однодеревок-моноксил в качестве судов (характерное для славян от первых балканских походов в 7 в. до последнего похода Руси на Константинополь в 1043 г.), посевы проса, употребление медового и ячменных напитков и т.д. Некоторые исследователи подчеркивали неопределенность этих характеристик, также неясен используемый этими варварами язык, неизвестен у славян и обычай «гостеприимного гетеризма», приписываемого скифам Приском. Однако Л.А. Гиндину удалось показать вероятность отражения славянского языкового влияния в гидрониме Тиса у Приска, а также фиксацию в греческой транслитерации славянского слова «мед» (медовый хмельной напиток). Это свидетельствует о пребывании славян в Подунавье уже в правление Аттилы (середина 5 в), таким образом это позволяет удревнить время первого упоминания славян (у Прокопия Кесарийского) под названием «скифы» на полстолетия.
Труд Прокопия Кесарийского (центральная фигура ранневизантийской историографии) «Истории войны» является значительным по объему и разнообразию свидетельством о славянах. Важным фактором для оценки исторической информации Прокопия является тот факт, что он являлся непосредственным участником описываемых им событий, видел описываемые земли (он был секретарем полководца Велисария, обойдя за время его походов многие земли). Прокопий донес до нас уникальные сведения о древних славянах (склавинах, антах).
«...племена эти, склавины и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народовластии, и оттого у них выгодные и невыгодные дела всегда ведутся сообща. А также одинаково и остальное, можно сказать, все у тех и у других, и установлено исстари у этих варваров. Ибо они считают, что один из богов — создатель молнии — именно он есть единый владыка всего, и ему приносят в жертву быков и всяких жертвенных животных. Предопределения же они не знают и вообще не признают, что оно имеет какое-то значение, по крайней мере в отношении людей, но когда смерть уже у них у ног, схвачены ли они болезнью или выступают на войну, они дают обет, если избегнут ее, сейчас же совершить богу жертву за свою жизнь; а избежав [смерти], жертвуют, что пообещали, и думают, что этой-то жертвой купили себе спасение. Однако почитают они и реки, и нимф, и некоторые иные божества и приносят жертвы также и им всем, и при этих-то жертвах совершают гадания. А живут они в жалких хижинах, располагаясь далеко друг от друга и каждый меняя насколько можно часто место поселения. Вступая же в битву, большинство идет на врага пешими, имея небольшие щиты и копья в руках, панциря же никогда на себя не надевают; некоторые же не имеют [на себе] ни хитона, ни [грубого] плаща, но, приспособив только штаны, прикрывающие срамые части, так и вступают в схватку с врагами. Есть у тех и других и единый язык, совершенно варварский. Да и внешностью они друг от друга ничем не отличаются, ибо все и высоки, и очень сильны, телом же и волосами не слишком светлые и не рыжие, отнюдь не склоняются и к черноте, но все они чуть красноватые. Образ жизни [их] грубый и неприхотливый, как и у массагетов, и, как и те, они постоянно покрыты грязью, — впрочем, они менее всего коварны и злокозненны, но и в простоте [своей] они сохраняют гуннский нрав. Да и имя встарь у склавинов и антов было одно. Ибо и тех и других издревле звали «спорами», как раз из-за того, думаю, что они населяют страну, разбросанно расположив свои Жилища. Именно поэтому они и занимают неимоверно обширную землю: ведь они обретаются на большей части другого берега Истра» (Ргосор. УП.22-—30:П. Р. 357.9-358.26; цит. по: Свод. 1991. Т.[. С.183—185).
В первом же упоминании у Прокопия склавины и анты объединены с гуннами, причем составляют с ними конное войско: само по себе это сообщение продолжает тему «этносоциального симбиоза» славян и кочевых народов — в данном случае под «гуннами» подразумеваются, видимо, протоболгары. В целом в этнографической характеристике склавинов и антов присутствуют известные стереотипы описаний варваров, но многие черты их быта соответствуют реалиям, известным по археологическим данным. Так, отмеченная Прокопием смена мест поселений характерна для подсечно-огневого способа земледелия. Утверждение Прокопия о едином и «совершенно варварском» языке склавинов и антов представляется существенным, так как сам этникон ‹анты» неславянский.
Анты упоминаются также в титулатуре византийских императоров (533—612 гг.) наряду с прочими «подвластными» Византии народами. Они называются между германцами и аланами, но не восточноевропейскими, а африканскими. В «Хронографии» Иоанна Малалы, напротив, упомянуты одни «склавы», которые опять-таки совместно с «гуннами» (здесь — кутигурами) нападали на Фракию в 559 г. Об опустошительном походе славян на Фракию в царствование Тиверия свидетельствует сирийский автор 7 в., бывший антиохийский патриарх, натедший затем прием у Юстиниана в Константинополе, Иоанн Эфесский. Следующий поход, согласно сирийскому источнику, они совершают, будучи под властью аваров; греки подкупают антов, и те нападают на землю славян. О столкновениях антов и славян сообщал еще Прокопий, но более существенным представляется в этой связи их раздельное упоминание в более поздних источниках. В дальнейшем у византийского историка Агафия Миринейского (ок. 530 —ок. 582 гг.), жизнь которого была в основном связана со столицей, а также с другими центрами образованности византийского мира — Александрией и Смирной, — также вне всякой связи друг с другом будут фигурировать ант Дабрагез и славянин Сваруна. Славянская принадлежность этих имен дискуссионна, и первое, более или менее определенно славянское («антское») имя Мезамер сохранено у Менандра Протектора. Конечно, ономастикон не может прямо свидетельствовать об этносе антов, даже при учете этнически смешанного характера пеньковской культуры, которая считается антской. Но в принципе детальное исследование ономастикона значительно расширяет возможности изучения того германо-ирано-тюркского контекста, в котором проходила ранняя история славянства. Анты воспринимались другими народами как могущественное славянское объединение. Распад же союза датируют в литературе обычно началом VII в., ссылаясь на известие Феофана (византийский монах, летописец) об уничтожение антов в результате предпринятого из Паннонии похода против них Апсиха, полководца аварского кагана, и на факт исчезновения из источников после 602 г. Самого этникона «анты».
Важнейшие сведения по военной истории антов и славян содержатся в выдающемся памятнике византийской военной литературы — «Стратегиконе», автором которого ныне, кажется без сомнений, считается император Маврикий (582—602 гг.). Эта своего рода энциклопедия военно-теоретической мысли предназначалась и для обучения воинов и военачальников, и для практического применения в качестве руководства по ведению военных операций, по стратегии и тактике. Примеры хода кампаний приводятся из арсенала исторических свидетельств о битвах византийцев с неприятельскими армиями, прежде всего «варварскими», а также, возможно, и из собственного воинского опыта автора или его информаторов. Этим объясняется и важная роль в структуре текста памятника многочисленных этнографических экскурсов о соседних народах и государствах. Помимо военно-технической стороны дела — описания приемов атаки и обороны «персов», «скифов», «гуннов» склавинов или антов, Маврикия интересует и политический строй, обычаи, нравы, внешний облик иноземцев. Так в византийской традиции создавался и закреплялся определенный этикетный стереотип описания мира варваров. Судьба народа, его история, военные и политические успехи и неудачи определяются, по мысли Маврикия, моральными качествами нации, ее правителей и носителей культуры, общим уровнем цивилизации этноса.
Четвертая глава 11 книги «Стратегикона» специально посвящена славянам («склавам») и антам:
‹Племена склавов и антов одинаковы и по образу жизни, и по нравам; свободные, они никоим образом не склонны ни стать рабами, ни повиноваться, особенно в собственной земле. Они многочисленны и выносливы, легко переносят и зной, и стужу, и дождь, и наготу тела, и нехватку пищи. К прибывающим к ним иноземцам добры и дружелюбны, препровождают их поочередно с места на место, куда бы тем ни было нужно; так что, если гостю по беспечности принявшего причинен вред, против него начинает вражду тот, кто привел гостя, почитая отмщение за него священным долгом. Пребывающих у них в плену они не держат в рабстве неопределенное время, как остальные племена, но, определив для них точный срок, предоставляют на их усмотрение: либо они пожелают вернуться домой за некий выкуп, либо останутся там как свободные люди и друзья. У них множество разнообразного скота и злаков, сложенных в скирды, в особенности проса и полбы. Жены же их целомудренны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдовстве. Живут они среди лесов, рек, болот и труднопреодолимых озер, устраивая много, с разных сторон, выходов из своих жилищ из-за обычно настигающих их опасностей; все ценное из своих вещей они зарывают в тайнике, не держа открыто ничего лишнего. Ведя разбойную жизнь, они любят совершать нападения на своих врагов в местах лесистых, узких и обрывистых. С выгодой для себя пользуются засадами, внезапными нападениями и хитростями, ночью и днем, выдумывая многочисленные уловки... Пребывая в состоянии анархии и взаимной вражды, они ни боевого порядка не знают, ни сражаться в правильном бою не стремятся, ни показаться в местах открытых и ровных не желают... Они вообще вероломны и ненадежны в соглашениях, уступая скорее страху, нежели дарам. Так как господствуют у них различные мнения, они либо не приходят к соглашению, либо, даже если и соглашаются, то решенное тотчас же нарушают другие, поскольку все думают противоположное друг другу и ни один не желает уступить другому... Поскольку у них много вождей и они не согласны друг с другом, нелишне некоторых из них прибрать к рукам с помощью речей или даров, в особенности тех, которые ближе к границам, а на других нападать, дабы враждебность ко всем не привела бы к [их] объединению или монархии» (Маиг. ХТ.4; цит. по: Свод. 1991. Т. 1. С. 369-375).
Итак, в «Стратегиконе» Маврикия в конце 6 в. склавы и анты вновь объединены и характеризуются часто в соответствии с традиционными описаниями варварских народов (отсутствие «порядка» и власти, «вероломство в соглашениях» и т.п.). Справедливо отмечается, что, «в отличие от Прокопия, Маврикий нигде не говорит о каком бы то ни было этническом родстве склавов и антов, указывая лишь на единство их нравов». «Актуальными», относящимися к реалиям славянского быта являются известия о хозяйстве, скотоводстве и земледелии; в принципе они соответствуют археологическим данным, но в литературе существует некоторая путаница в определении «хозяйственно-культурного типа» славян — подсечно-огневой способ подготовки пашни не является альтернативой пашенному земледелию. Неясно, насколько соответствует реалиям представление о самоубийстве вдовы на похоронах мужа: сходные известия содержат позднейшие восточные источники о славянах и русах, в языческой Руси действительно практиковались парные погребения в Х в., но подобный обычай у славян археологически не известен. Описание поселений в целом соответетвует синхронным археологическим памятникам (пражская культура УТ-УП вв. и др.). В целом несомненно положительным моментом современного подхода к антской проблеме является осторожность в вынесении исторических вердиктов, отказ от упрощенных атрибуций, демонстрация в ряде случаев спорности предлагаемых различными учеными решений. Так, в связи с анализом текста Приска отмечается неясность вопроса об отношениях гуннов со славянами и о вхождении славян в гуннский союз ввиду отсутствия прямого свидетельства об этом. Тем более важным и деликатным делом оказывается этимологический анализ слов «страва», «Мед», «камон» при решении проблемы о месте славян в структуре гуннского государственного образования. Равным образом открытым следует считать и вопрос о статусе первых известных славянских наемников в византийской армии. Это же касается и оценки главных атрибутов этнопсихологического стереотипа славян. Так, указание Приска на использование придунайскими жителями моноксил (лодок-однодеревок), о чем упоминается еще у Платона, Аристотеля, Ксенофонта и Страбона, само по себе не может определять принадлежность к славянскому этносу населения описываемых в текстах областей: однодеревки именно у славян зафиксированы в источниках более поздних, УП-Х вв., — у Феофилакта Симокатты, в «Пасхальной хронике», у Константина Багрянородного и др. Таким же образом свидетельство Приска об употреблении проса придунайскими жителями не может служить само по себе аргументом в пользу славянской атрибуции, ибо о распространении проса в Причерноморье и на Балканах свидетельствовали в свое время и Геродот, и Плиний, и Дион Кассий и многие другие; об употреблении проса именно славянами расскажет почти через полтора столетия после Приска лишь «Стратегикон» Маврикия. Вместе с тем верно, что почерпнутые из античного арсенала образы и словесные формулы, характеризующие «варваров», охотно применялись средневековыми историками при описаниях современного им мира, в частности славянского. Например, выражение «скифская пустыня», известное со времен Аристофана, использовано Прокопием и затем более поздними византийскими авторами. Итак, оживление интереса в современной византинистике и славистике к изучению образа одного народа в историческом сознании другого тесно связано с тенденциями развития самой историографии и, в частности, источниковедения последних лет. Перед византинистами встала задача восстановления изучаемой ими культуры в категориях, адекватных ей. В анализе византийно-славянских отношений это выразилось в стремлении охарактеризовать структуру образа «чужого мира», формировавшегося на страницах средневековых текстов. В центре интересов исследователей оказались представления средневековых народов различных, подчас противостоящих друг другу культур. Научной задачей стало не только воссоздание преломленного в специфических категориях и видениях образа чужого мира, но и выяснение того, был ли этот образ предпосылкой или результатом реальных исторических контактов, оказывали ли средневековые стереотипы влияние на направление развития международных контактов или сами трансформировались и чем в данном случае подобные изменения диктовались. Понятие «чужого» («иного») мира возникает при условии утверждения принципа своетождества, обоснования понятий «своего», самобытного. Границы между обеими категориями как культурно-историческими явлениями подвижны. «Чужой мир» представляется как «неведомая земля»: это или пустыня, или непроходимые горы, пространство «без образа», открытое и неконкретное в своих очертаниях. Выделяется несколько принципов описания «чужого мира» как мира неведомого: он полон аномалий; он всегда удел меньшинства — этнического, религиозного, расового; он полон «варварства» и отталкивающе чужд. Еще со времен Геродота грекоязычной историографии свойственно представление о «варварских» народах как обществах «без истории». Историческая подвижность границ понятия «своетождества» отражается на всей системе общественных отношений, что хорошо иллюстрирует история распространения христианского миросозерцания. ВТУ в. постепенное превращение христианского общества из общества маргинального, «отчужденного» в социально и политически «признанное», а к концу века — в общество господствующее — привело к тому, что понятие римско-языческого своетождества трансформировалось в главенство византино-христианского принципа. В дальнейшем под этим углом зрения будут оцениваться и перемены в византино-славянских и византино-русских взаимоотношениях. Таким образом, исторически динамичной предстает вся система координат социальных взаимоотношений изучаемых культур, в том числе византийской и «варварской» — христианской и языческой, греческой и славянской. Византийские авторы постоянно сетовали на враждебное окружение. Христианизация «варваров» вносила изменения как в отношение византийцев к бывшим врагам, так и в положение некогда враждебных народов в иерархической системе государств, выработанной византийскими идеологами. Христианские народы включались ими в орбиту византийского культурного мира, не отождествляясь, однако, с византийцами в этносоциальном отношении. В данной связи важен анализ механизма формирования образа «иного» мира в византийской идеологии. Образ славянина в Византии сформировался с учетом представлений византийцев о самих себе, с одной стороны, и образа Византии у славян — с другой. Сам образ не оставался неизменным, но подвергался эволюции: так, если на первом этапе несомненно престижное положение Константинополя у славян (Преслав и Киев олицетворяли в своих землях образ Царьграда), то затем происходит снижение образа византийской столицы; с падением Константинополя возрастут национальные тенденции в славянскбй публицистике и, наконец, все отчетливее ощутятся антивизантийские мотивы.
Почему же анты – славяне?
Эта гипотеза была выдвинута советскими историками и решала важную политическую задачу - удлинение "возраста" славян на исторической арене. Эта проблема идет еще со времен Ломоносова, которого граф Орлов отправил переписывать немецкую историю в архивы, так как они написали её не слишком блестяще и славно. Признать, что славяне появились в истории Европы очень поздно и как не самое выдающееся племя, было нежелательно и для Российской империи, и для СССР.
Аргументы в пользу данной теории:
1. Территория проживания совпадает со славянской
2. Сведения Иордана и Прокопия о том, что анты и склавины — один народ
3. Наличие гусляров, найденных фигурок людей с "вышиванках" у антов, имя Бус, которое можно вывести из славянских языков.
Аргументы против данной теории:
А в этом лагере более серьезные аргументы, хотя он и не признается полностью правдивым. Но историков в нем больше, чем политиков.
С давних времен обращалось внимание на не славянское самоназвание славян-антов, их необычный образ жизни, странные имена...
1. Анты воюют конными, имеют табуны лошадей и походят скорее на сарматов в военном плане. А славяне начнут иметь свою конницу только во времена монголов, в тот период это пешие жители лесов и болот.
2. Пражско-корчаская культура, связываемая с антами, совершенно не похожа на славянские! Она имеет балтские и сарматские черты.
3. Имя "ант" имеет иранское значение "дальний, окраинный", тюркское - "давший клятву или союзник". Славянских значений нет.
Имена антов: Келагаст, Мезамир, Идаризий, Дабрагез, Радегаст, Бус (Бож) - имеют иранские корни, а имя Бож-Боаз широко распространено и поныне. Только Мезамирможно назвать условно славянским именем, хотя у германцев есть также схожие имена: Эомер, Тиудимир, Фрамир.
Так кем же были анты?
Судя по всему, среди антов мог быть славянский элемент, но изначально это было полукочевое население сарматского происхождения.
Отсюда и иранские имена, и коневодство, и самоназвание, которое действительно показывает на их удаленность от сородичей.
Как и многие тогда народы, они были полиэтничными, но доминировал скорее кочевой, чем лесной и славянский элемент.