17/ Институт инвеституры на Руси не получил должного внимания отечественных историков. Существование ее обрядовой формы по летописным миниатюрам выявлено А. В. Арциховским[1]. Других аспектов инвеституры касались, не прибегая к этому термину, историки, писавшие о феодальном землевладении. Наиболее подробно в этом контексте изучены благодаря Л. В. Черепнину отношения княжеской власти с митрополичьей кафедрой и монастырями[2].
Полноценное представление о русском средневековье невозможно без заполнения столь значимых историографических лакун и преодоления сложившихся стереотипов. Применительно к инвеституре это означает отказ от распространенного ассоциирования ее прежде всего с обрядом и увязывания преимущественно с Церковью. Предлагаемая статья не претендует на исчерпывающее освещение соответствующей проблематики. В первую очередь, хотелось обратить внимание на присутствие подобного института и формы его бытования на Руси.
***
18/«Инвеститура» (лат. investitura от investire — облачать, облекать) в средневековой Западной Европе – формальный акт (через обряд, дополненный со временем выдачей документа) введения вассала сюзереном во владение имуществом или в должность, как правило, сопряженной с получением дохода. Инвеститура была частью процедуры установления сезеренитета-вассалитета (оммажа), правда, не всегда обязательной, существуя и как самодостаточная составляющая уже оформленных отношений сторон.
Присутствие на Руси аналогичного института несомненно. Плата за службу была непременным элементом служебных отношений как в Западной Европе, так и на Руси. Лежавший в их основе договор со взаимными обязательствами господина и слуги предусматривал обязательное получение последним вознаграждения за службу, что проявляется в соответствующей терминологии: фр. бенефиций (от лат. beneficium – благодеяние), нем. лен (от древненем. lehn – «дар»), феод (несколько вариантов этимологии, напр.: от франк. fehu- ôd – скот, как имущество; от древненемец.: fe – «верность» и od – «владение»), древнерус. «кормление »[3]. Последнее вариативно предоставлялось на Руси всем категориям вассалов.
Летописание уже при описании событий X в. пестрит сообщениями о наделении старейшими князьями младших волостями и городами[4]. В 6488 (980) г. вошедший в сговор с Владимиром Святославичем 19/и предавший Ярополка Святославича его воевода Блуд убеждал своего князя покориться Владимиру и выразить готовность принять предложенное пожалование, обратившись к Владимиру со словами: «Что ми ни вдаси, то aзъ прииму»[5]. В 6601 (1093) г. племянники киевского князя Всеволода Ярославича «начаша ему служати, хотяще властii», и Всеволод «раздаваше волостё имъ»[6]. В 6656 (1148) г. сын Юрия Долгорукого Ростислав, рассорившись с отцом, не давшим ему волости в Суздальской земле, пришел к киевскому князю Изяславу Мстиславичу, признанал его господином и получил несколько городов[7]. Под 6657 (1149) г. летописец записал слова, обращенные Изяславом Давидовичем к Ростилаву Юрьевичу: «Ты еси ко мнё... пришелъ… aзъ же тя приaхъ въ правду (заключил договор, приняв присягу)… и волость ти далъ»[8]. В начале своего княжения в Киеве в 6662 (1154) г. Ростислав Мстиславич «наделил» волостью Святослава Всеволодовича[9]. Под 6795 (1287) г. летописец записал слова посла мазовецкого князя Конрада II, обратившегося к Владимиру Васильевичу (Васильковичу) Волынскому от имени своего князя: «Тобою есмь, господине, княжилъ и городы своё держалъ»[10]. Митрополит Максим, пытаясь удержать Юрия Даниловича Московского от притязаний на великое княжение, настаивал на признании им старейшинства получившего в 1305 г. ярлык Михаила Ярославича Тверского, заверяя московского князя: «Чего въсхощешь изъ отчины вашея, то ти дастъ»[11]. С XIV в. наиболее выразительны материалы из княжеских договоров. В докончании московского великого князя Дмитрия Ивановича с удельным князем Владимиром Андреевичем Серпуховским (по последней датировке: ноябрь – декабрь 1364 г. или начало 1365 г.[12]) читаем: «А тобё, брату моЕму молодшему, мнё служити безъ ослушаньa…, а мнё тобе кормити по твоЕи службё»[13]. 20/Договоры всегда фиксировали состав уделов с конкретизацией обстоятельств приобретения перечисляемых владений, тем самым юридически оформляя право обладания каждым. Например, в договоре Василия II с Михаилом Андреевичем Верейским и Белозерским 1455 г. записано: «А что мя еси, господине, князь, велики пожаловал… дал ми еси Вышгород с волостьми, и с пути, и с селы в вотчину и в вудел…, да к тому ми, еси, господине, придал Плеснь …»[14]. К середине XV в. великокняжеская власть рассматривала все владения удельных князей как прекарные (лат. precarium, от preces – просьба), то есть пожалованные. В договорах 1427 г. и 1449 г. тверских великих князей с литовским великим князем Витовтом, польским королем и литовским великим князем Казимиром при отъезде к нему тверские удельные князья лишались вотчин[15]. В послании 1447 г. Дмитрию Юрьевичу Шемяке церковные иерархи напомнили ему: «Тебе князь великiй (Василий II) пожаловалъ, по твоему челобитью вотчину твою тобё далъ и въ докончянiе тя прiялъ»[16] (наглядный пример сопряженности установления сюзеренитета-вассалитета с инвеститурой).
Наделялись владениями на прекарном праве служилые («служебные») князья, поступавшие на службу со своими землями, или при их утрате получавшие новые. Во время похода зимой 6887 (1379) г. на литовские земли московское войско подошло к Трубчевску. Князь Дмитрий Ольгердович «не сталъ на бой», а с семьей и двором «прiиде на Москву въ рядъ къ князю Дмитрею Ивановичю, и урядися у него въ рядъ и крёпость (присягу[17]) взя. Князь великiй же, давъ 21/ему крёпость и рядъ, и прiа его съ честiю великою и со многою любовiю, и даде ему градъ Переславль и со всёми пошлинами»[18]. В 6944 (1406) г. к Василию I приехал из Литвы литовский князь Александр Иванович Нелюб. «Князь же великы приемъ его с любовъю (заключил договор), дасть ему град Переславль». В 1408 г. в Москву приехал из Литвы служить князь Свидригайло Ольгердович, Василий I «приятъ его с честью и дасть ему град Влодимерь со всёми волостьми и с пошлинами и съ селы и съ хлёбомъ, тако же и Переславль, по тому же Юрьевъ Польскы и Волокъ Ламъскы и Ржеву и половину Коломны»[19]. Выехавший в Москву в 1440 г. князь Александр Васильевич Чарторыйский, получил от Василия II Суздаль[20]. Когда же в 1446 г. после свержения Василия II в Литву бежал его шурин серпуховско-боровский удельный князь Василий Ярославич, от великого литовского князя Казимира он получил «в вотчину» ряд городов, один из которых в свою очередь передал князю Семену Ивановичу Оболенскому и видному члену Великокняжеского двора Федору Васильевичу Басенку[21]. В 6990 (1482) г. из Литвы выехал Федор Иванович Бельский и был пожалован Иваном III городом Демоном и волостью Моревой «в вотчину»[22].
Со времен Рюрика, раздававшего своим мужам волости и города[23], нетитулованные вассалы (знать и рядовые слуги) получали за службу часть военной добычи, доходные должности и права, различные владения. Так, в сравнительно позднем документе, душевной грамоте великого князя Ивана Даниловича (1339 г.), о вольных слугах сказано: «кто в кормленьи быва л и в доводё» (довод – добыча, подарок, подачка)[24]. Хотя нет сведений об оформлении правообладания чем-либо нетитулованными вассалами (к которым в контексте исполнения порученных должностных обязанностей следует причислить и министериалов из слуг-холопов), понятно, что наделение их землями и должностями в отличие от единовременного, так сказать, 22/предметного (то, что Иван Калита назвал «доводом») пожалования не могло не сопровождаться официальным закреплением в том или ином виде.
***
Инвеститура на Руси обозначалась термином «пожалование», имевшим и другие значения[25]. Представляется, что появление института было связано с оформлением должностей при князе[26], первыми из которых, вероятно, были военные, сопряженные с градацией дружины. Вслед за ними возникли дворовые (позднее превратившиеся – в дворцовые) и административные должности-чины, и на их базе – государственные. Некоторые упоминаются уже в Краткой редакции Русской правды (XI в.). Назначения стали сопровождаться присягой. Дошедшие тексты должностных присяг относятся к XVII в., но их древние формулы свидетельствуют о давнем происхождении. Существование некоей процедуры, сопровождавшей назначение, прослеживается через определение «введенный» (совр. – введённый) применительно к чинам бояр и дьяков, встречающееся в источниках XV в. По распространенному логичному мнению, чины «боярин введенный» и «дьяк введенный» входили в штат совета при князе, так называемой Боярской думы, куда, похоже, вводились князем неким установленным порядком. Официально, по-видимому, должности и лишали. В 1442 г. Василий II, преследуя князя Дмитрия Шемяку, почти настиг его, но тому «подал» весть дьяк Иван Владимирович Кулудар Ирежский. Беглец избежал плена, но об измене Кулудара великий князь «доличився..., да и дьячьство отнял у него»[27]. Использование специальной терминологии для обозначения собственно акта инвеституры (при назначении, очевидно: «введение», «вводить» «ввести», при аннулировании пожалования – «выведение», «выводить», «вывести») подтверждает и еще один пример. 23/В 1149 г. Юрий Долгорукий, исходя из политической целесообразности, как сказано в летописи «вывел» сына Андрея из ранее данного ему Вышгорода, передав брату Вячеславу[28].
Начальная, обрядовая, форма инвеституры на Западе представляла собой передачу сеньором вассалу определенного предмета, что являлось своеобразной формой репрезентации права на бенефиций и его легитимации[29]. Ж. Ле Гофф привел ранний пример вступления датского короля Харальда в вассальную зависимость к Людовику Благочестивому в 826 г. Следуя «старому обычаю франков», он дал Харальду коня и оружие. Истоки такого дара находятся в церемонии посвящения в рыцари, куда обряд перешел из древней германской традиции одаривания оружием достигших совершеннолетия. Обычай получил развитие во времена, когда вступавшие в войско конунга впервые становились воинами, и обязанностью сеньора было обеспечение их оружием. Здесь уместно напомнить известный эпизод из русской истории: к роковому для киевского князя Игоря сбору дани у древлян его побудила дружина, позавидовавшая «отрокам» Свенельда, в достатке имевшим одежду и оружие[30]. Позднее обычай наделения оружием трансформировался в обряд сакрального одаривания сеньором вассала после оммажа. Историками выявлено более сотни предметов (символы земли: ветвь, ком земли, трава и пр.; власти: жезл/скипетр – прут, палочка, посох; перстень, перчатка, предметы вооружения…), фигурировавших при инвеституре и призванных символизировать право обладания и властные полномочия вассала.
На Руси пожалования на этапе становления служебных отношений также не могли предоставляться иначе как в рамках некоей более или менее сложившейся публичной процедуры, как минимум, через традиционное оглашение с использованием устойчивых словестных формул[31]. Ранним примером связи получения от господина конкретного предмета в знак вступления в должность с обретением 24/ нового статуса может служить ситуация, описанная в Пространной редакции Русской правды (памятник конца XI – начала XIII в.). Зафиксирован один из путей перехода человека в холопы – если он «привяжеть ключь (как символ домохозяйства) к собе без ряду»[32]. С инвеститурой служилого человека соотносится известие из родословной Барановых, согласно которой, их предок поступил на службу к Василию Темному и служил, будучи «пожалован при дворе комнатным, и дан ему ключ»[33].
Древнейшим символом власти у славян, возможно, был деревянный посох[34]. В сцене вокняжения Александра Невского из Лицевого свода изображены: Владимир Святославич («в соответствии с усилением интереса к родословию русских князей и идее преемственности великокняжеской власти») в царском венце, нимбе и с жезлом, хан, даровавший ярлык, с жестом благоволения простирающий руки к Александру, который восседает на «столе» в княжеской шапке и с жезлом. С ним же в сцене начала княжения изображен и Дмитрий Иванович (Донской)[35]. Для Рюриковичей типичным при вокняжении стало использование меча[36]. Наряду с другими регалиями он присутствовал и в церемониях коронации на Западе. В Литве на бытовом языке интронизация называлась «возвышение мечом»[37]. Использование на Руси меча объяснимо. Древнерусская элита в период формирования государственности была представлена князьями-конунгами и в значительной степени варяжской по составу их дружиной. В этой среде главные ценностные ориентиры были связаны с воинством, что показывают, в частности, практика клятв и дани оружием[38] 25/и уже приведенный пример с дружинниками Игоря. Древнейшая, воинская, ипостась княжеской власти отражена, например, миниатюрой, изображающей сдачу города и, соответственно, его переход под власть победителя, которому вручается меч (в ножнах)[39].
Присутствие меча в обрядности инвеституры и представление о церемонии показывают древнерусские миниатюры (при обращении к ним следует учитывать тесную связь княжеской инвеституры с интронизацией[40]). На миниатюрах Радзивиловской летописи[41] почти всегда восседающие на столах князья изображены с мечами в ножнах: они держат его в левой руке, иногда он висит на поясе, изредка прислонен к столу[42]. Меч (в ножнах) встречается в целом ряде сцен, связанных с вокняжением. В статье за 6575 (1067) г. известие о вокняжении Всеслава Брячеславича Полоцкого в Киеве сопровождает миниатюра, изображающая протягивающих друг к другу руки человека и князя, держащего левой рукой под гардой меч, клинком вниз (очевидно, он только что вручен). На миниатюре 6576 (1068) г. киевские послы предлагают Святославу Ярославичу Черниговскому и Всеволоду Ярославичу Переяславскому стол. Оба, сидя, выслушивают послов. Один из князей уже держит в левой руке над гардой клинком вниз меч, второй – протягивает руки к послам, один из которых держит под гардой меч, очевидно, предназначенный для вручения. В изображении вокняжения Изяслава Ярославича в Киеве в 6576 (май 1069) г.) он сидит на столе, перед ним стоят два человека. Один из них держит под гардой меч, обращенный клинком в пол, а князь протягивает к нему руки. Две миниатюры посвящены отправлению князьями (Владимиром Мономахом в 6627 (1119) г. и Всеволодом Олеговичем в 6648 (1140) г.) на княжение соответственно предстоящих: сына Андрея – во Владимир Волынский, брата Святослава – в Новгород. Сидящий сюзерен протягивает меч, держа его за нижнюю часть клинка, стоящий вассал протягивает к нему руки. На одной из миниатюр (6662 (1154) г.) Юрий Долгорукий показан уже после церемонии, сидящим на киевском столе в торжественной позе с поднятым обнаженным мечом, держа его за рукоять клинком вверх. В сцене посольства новгородцев в 6668 (1169) г. к Андрею Боголюбскому с просьбой дать сына на княжение справа от него стоят сыновья, слева – послы, один из которых держит меч обеими руками под гардой, клинком вниз. В статье за 6684 (1176) г. говорится, что к владимирскому князю Михаилу Юрьевичу обратились суздальцы с предложением стола. На миниатюре, сопровождающей текст, князь показан сидящим в торжественной позе с обнаженным мечом[43]. 27/Изображения обряда инвеституры обнаружено О.И.Подобедовой во второй части иллюстрированного списка Хроники Амартола (памятник конца XIII – первой трети XIV в.)[44]. Сцены инвеституры встречаются и в Лицевом своде (памятник середины XVI в.). Судя по изображениям вооружения, художники использовали в качестве образцов рисунки XIV–XV вв.[45], но сцены инвеституры показывают ее трактовку, современную своду: вместо предметной инвеституры – указующий жест и раскрытая ладонь принимающего (взаимный жест, по разным поводам регулярно воспроизводимый в Радзивиловской летописи, выражающий соучастие сторон в происходящем)[46]. Таким образом, можно полагать, что устоявшейся практикой было вручение при инвеституре-интронизации передающим меча, который он держал обеими руками под гардой клинком вниз. Принимался меч также обеими руками. Статичные позы послов на миниатюрах, стоящих с опущенными вниз мечами, заставляют думать, что при вручении обязательно произносилась речь одной из сторон, возможно, происходил обмен речами или ответными репликами.
В статье за 6714 г. в Лаврентьевской летописи размещено уникальное известие об инвеституре с разъяснением ритуальной символики: использованных меча и креста. Направляя сына Константина 1 марта 1205 г. на княжение в Новгород, владимирский великий князь 28/Всеволод Юрьевич вручил ему их со словами: «Си (крест) ти буди схранник и помощник, а мечь прёщенье и wпасеньЕ. Иже нынё даю ти пасти люди своa Ь противныхъ»[47]. Из речи предназначение креста понятно. С мечом дело обстоит сложнее из-за многозначности использованных слов. «Прёщенье» – угроза; приказ; запрет; наказание. «WпасеньЕ» – боязнь, страх; осторожность; внимание; охрана, оберегание; гарантия, обеспечение чего-либо[48]. В средневековой Европе меч символизировал право принуждения, карающую и дисциплинирующую функцию власти[49]. Можно думать, что такой же смысл имело в речи князя слово «прёщенье». Судя по заключительной фразе, слово «wпасеньЕ », вероятно, было призвано выразить охранно-защитную функцию княжеской власти по отношению к населению. Словам Всеволода Юрьевича находится аналогия в первом послании Ивана Грозного Андрею Курбскому. «Апостол сказал: “К одним будьте милостивы, отличая их, других же страхом спасайте, исторгая из огня”. Видишь ли, что апостол повелевает спасать страхом? Даже во времена благочестивейших царей можно встретить много случаев жесточайших наказаний. Неужели ты, по своему безумному разуму, полагаешь, что царь всегда должен действовать одинаково, независимо от времени и обстоятельств? …Царь страшен не для дел благих, а для зла. Хочешь не бояться власти так делай добро; а если делаешь зло — бойся, ибо царь не напрасно меч носит — для устрашения злодеев и ободрения добродетельных »[50].
Под влиянием христианизации в обряде стал использоваться и крест. Позднее, похоже, замененный церковным благословением, желательной, но, скорее всего, необязательной (особенно в ранний период) частью инвеституры, мероприятия изначально, в силу 29/происхождения, сугубо светского[51]. На миниатюрах при инвеституре-интронизации передающий держал меч за клинок, эфесом вверх. Очевидно, тем самым подчеркивалось его сходство с крестом. Западный материал помогает понять смысл обращения к этому образу. Меч был одним из ритуальных предметов и при посвящении в рыцари. Посвящавший ударял им по плечу кандидата, а восприемник объяснял его символику. Отмечая сходство меча с крестом, он говорил о том, что подобно Христу, побеждавшему грех и смерть на Кресте, рыцарь должен был побеждать им врагов. Следует отметить, что меч выступал также символом правосудия[52], скорее сам по себе, нежели в связи с образом Креста.
Была ли инвеститура самостоятельной частью церемонии заключения вассального договора или сливалась с оммажем, вероятно, зависело от обстоятельств. Миниатюры позволяют в общих чертах воспроизвести совмещенные обряды. Начальной частью ритуала был вариативный «поклон». Запись о раздаче Владимиром Святославичем в 6488 (980) г. городов варягам в Радзивиловской летописи сопровождает миниатюра, на которой князь сидит на столе, а перед ним, склонившись, стоят три варяга[53]. На миниатюре, изображающей передачу «волости» Андрею Юрьевичу (Боголюбскому) в 6658 (1150) г., он изображен коленопреклоненным перед отцом[54]. Во время инвеституры Владимиром Мономахом в 1120 (6627, январь) г. сына Андрея и Всеволодом Олеговичем в 6648 (1140) г. брата Святослава князья-вассалы изображены стоящими [55]. К сожалению, малочисленность данных не позволяет сделать какие-либо определенные выводы, например, о смене со временем поклона преклонением коленей, или о связи той или иной формы поклона со статусом вассала.
Можно предположить, что на Руси, как и на Западе, инвеститура могла быть отдельным актом. В 6658 (1150) г. сын Юрия Долгорукого 30/ – Андрей, приехал в Киев к отцу, давшему ему «волость» (города: Туров, Пинск, Дорогобуж и Пересопницу)[56]. Ранее, как известно, он действовал на стороне отца, так что при этом пожаловании в признании сюзеренитета необходимости не было. В московском архиве сохранилась грамота («лист») 1448 г., оформленная при получении князем Федором Львовичем Воротынским от польского короля и великого литовского князя Казимира наместничества на г. Козельск: «де р жа н (ь)е города Козе л ска къ великом у кня з ству Ли т о в ском у ». Из грамоты видно, что получивший наместничество князь не приносил присягу, а обязался держать город «бе з льсти и бе з хитрости, по тому целованью, как… перъво сего… записа л сa и целовалъ честны и крестъ» к Казимиру[57]. Тесные контакты с Литвой позволяют думать, что подобная практика применялась на всей Руси. Вместе с там, по актам московских династов видно, что в случаях последовательного заключения более одного договора между одними и теми же лицами, в которых фиксируются изменения состава владений (нередко это и было поводом для переоформления докончаний) всякий раз оформляются стандартные акты со статьями, фиксирующими и регулирующими служебные отношения.
Со временем обряд инвеституры повсеместно дополнился ее документированием[58]. Характерный пример – инвеститура русских князей ханами Золотой Орды как через обряд, так и выдачу ярлыков[59]. У В.Н.Татищева есть два описания обряда инвеституры русских князей в Золотой Орде. Сокращенное описание дано под 1264 г. Берке распорядился «обвести» Ярослава Ярославича «по чину на великое княжение. Коня же его повеле вести Володимеру Резанскому да Ивану Стародубскому, бывшим тогда в Орде». Известие за 1432 г. информативнее. Улуг-Мухаммед, сохранив за Василием II оспариваемое его дядей князем Юрием Дмитриевичем великое княжение, велел тому «конь повести под ним: яко же обычай есть, егда 31/хан кого пожалует великим князем, тогда даст ему меч, и, посадя на свой конь, ведут князи подручнии и биричи (глашатые) пред ним по базару, кричат и даже до стана; а татарстии князя тамо ждут, и князь великий воздаст им честь велию и дарит»[60].
Так как князья наряду с вассальными заключали и политические договоры (мирные, союзные), а сведения о ранних актах ограничены лишь упоминаниями о них, сказать определенно, когда появились документы, оформлявшие сюзеренитет-вассалитет[61] с фиксацией информации о передаваемых владениях, невозможно. На некоторых миниатюрах Радзивиловской летописи (возможно восходящих к изображениям XII в.) изображена передача при посажении на стол князьями-сюзеренами грамот князьям-вассалам (6544, 6572, 6643, 6677 гг., соответственно: 1036, 1064, 1136, 1202 гг.)[62]. Несомненно существование актов с инвеститурой в середине XII в. В 6655 (1147) г. недовольный братьями Давыдовичами (Черниговская ветвь Рюриковичей) Изяслав Мстиславич направил посла с грамотами и упреками в том, что они клялись в верности и получили волости, но изменили присяге[63]. Внесение в договоры информации о пожалованиях доказывает и пример 6796 (1288) г. Юрий Львович Галицкий жаловался через своего посла двоюродному дяде Владимиру Васильевичу Волынскому, что отец отнял у него города, и просил дать ему Берестье, но Владимир Васильевич заявил, что не может этого сделать, не нарушив ряд с двоюродным братом Мстиславом, которому уже ранее дал его в числе других земель и городов, и «грамоты… пописалъ»[64].
Свидетельств письменного оформления на Руси вассальных договоров с нетитулованными служилыми людьми не найдено, но можно думать, что документирование инвеституры осуществлялось через жалованные грамоты. Самые ранние такие грамоты могли быть 32/увязаны с назначениями. Возможно, соответствующий эпизод запечатлен на миниатюре Радзивиловской летописи к статье за 6694 (1186) г., сообщающей о посылке князем Всеволодом Юрьевичем воевод на болгары, где он передает грамоту воеводе[65]. В «родовом письме» Шиловских[66] об их предке Анании Тимофеевиче сказано, что «ему велел великий князь быть в чинех: зритель пути полком нат первых бояр и мужей». Так как двоюродный брат Анании, согласно акту, был окольничим Ивана Федоровича Рязанского (1427–1456 гг.), очевидно, речь идет о середине XV в. В документе упоминаются также старые «чиновные грамоты», датировать которые невозможно. Известно, что ими располагали Шиловские, по расчетам А. И. Юшкова, жившие в первой половине XVI в.[67].
Грамоты, фиксирующие назначения, могли подразумевать или прямо включать пожалование права на получение гарантированного дохода. Хорошо известны кормленные грамоты, выдававшиеся наместникам и волостелям. Архетип их древнейшей редакции Б. Н. Флоря датирует последней третью XIII в., но В. Д. Назаров допускает ее более раннее возникновение[68]. Самый древний дошедший акт, выдан великим московским князем Дмитрием Ивановичем (документ не датирован) Андрею Фрязину на волость Печору. Согласно акту, он «блюде т » население, а «ходи т по пошлинё» (по устоявшемуся обычаю; можно думать, подразумевается и получение традиционных сборов-кормлений) так, как было при дяде Андрея и великом князе Семене Гордом (1340–1353 гг.)[69], то есть в середине XIV в.
33/Древнейшие известные жалованные грамоты (вторая четверть XII в., известны по публикации списков) оформляют передачу новгородским князем Всеволодом Мстиславичем Юрьеву монастырю различных объектов[70]. Согласно старейшей подлинной грамоте, он же по распоряжению отца киевского князя Мстислава Владимировича (по принятой большинством датировке – 1130 г.) должен был предоставить тому же монастырю право на доходы с «Буице» (в акте административно-территориальный статус не определен; в начале 1230-х гг. в Новгородской Первой летописи упоминается как село, но историки видят в нем и волость, и погост[71]). А. Л. Шапиро увидел здесь признаки кормления[72], а С. М. Каштанов – банна[73].
Среди поземельных жалованных грамот (их численность нарастает на протяжении XIV–XV вв.) существенно превалируют выданные церковным учреждениям. Связь иммунитетных грамот (они преобладают) с инвеститурой прослеживается в отмеченном Л. В. Черепниным и С. М. Каштановым договорном характере некоторых пожалований[74]. Так, в жалованной тарханной и несудимой грамоте ярославского князя Василия Давидовича Спасо-Ярославскому монастырю (ок. 1320-х гг.), выданной по докончанию с архимандритом Пименом 34/содержится обещание защиты, носящее сеньориальный характер: «А дому святаго Спаса блюстити, не пустити ми – самому не обидети и в обиду не давати. А дал есмь дом святаго Спаса на руце отцу своему (архимандриту Пимину – И. П.)». Около 1371 г. рязанский великий князь Олег Иванович, «сгадав» с игуменом Ольгова монастыря Арсением, оформил жалованную данную тарханную грамоту также с обещанием защиты[75].
Первой вполне достоверной (хотя и дошедшей в списке XVIII в.) жалованной данной грамотой на земельные владения светскому лицу можно считать акт (с характерным названием – «владельница») 6765 (1257) г., выданный рязанским великим князем Олегом Ингваревичем выехавшему к нему из черниговской земли Ивану Шаину[76]. Московские известия о пожалованиях с выдачей служилым людям грамот с перечнем владений относятся к первой половине XIV в. В подлинной жалованной несудимой и льготной грамоте 1435 г. Василия II Михаилу Яковлевичу (Русалке Меньшому Морозову) с детьми на вотчины в Переяславском уезде говорится о подтверждении грамот прежних великих князей, первым из которых назван Иван Калита[77]. О передаче князем земли служилому человеку Борису Воркову ростовского села Богородицкое упоминает завещание Ивана Калиты (1339 г.)[78]. Там же оговаривается, что село останется за Борисом при условии службы у сына великого князя.
Наличие большого числа жалованных подтвердительных грамот свидетельствует о практике переоформления владельческой документации в связи со сменой князя, что прямо увязывается с инвеститурой. В тоже время, в договоре 1433 г. Василия II с Юрием Галицким, оговаривающем передачу дяде части владений в Бежецком Верхе, упоминаются великокняжеские грамоты самого Василия II и его отца, в которых теперь «волен» Юрий: он получает право жаловать кого захочет. Судя по этому и некоторым другим актам, документы, выданные прежним сюзереном не аннулировались в обязательном порядке с его сменой, если признавались его преемником. Например, в договоре 1428 г. между теми же контрагентами 35/записано, что Юрий будет продолжать держать пожалованную отцом Василия II Вятку по грамоте прежнего великого князя[79].
На Руси несомненно в обязательном порядке оформлялись пожалования господина (сюзерена) слуге (вассалу). Передача прав на должность, доход, владение изначально проходила в форме обряда, фиксируемого с начала XIII в., но, определенно, возникшего ранее, по необходимости. Позднее пожалования стали документироваться: для владетельных князей – в рамках письменных договоров, для других – через различные типы (в зависимости от предназначения) грамот распорядительного характера.
На Западе в зародившуюся в общинной среде раннюю, обрядовую, форму инвеституры, связанную с землевладением, получившей политическое господство военизированной верхушкой была введена присущая ей атрибутика, разнообразившая традиционную символику. Норманны, активно контактировавшие с западноевропейским миром в VIII–XI вв.[80], проявляя естественный интерес к отношениям внутри воинства, частично заимствовали его опыт, перенеся его на Русь, где в IX в. утвердилась династия норманнского происхождения, опиравшаяся на в большинстве своем этнически родственную ей дружину. Хотя в нее активно вливались представители местного населения и постепенно произошла ассимиляция пришельцев, заложенные ими нормы служебных отношений успели укорениться.
Хотя термины «вассалитет» и «инвеститура» не вошли в средневековый русский лексикон, они все-таки были привнесены в политическую практику в Новое время[81], возможно, как это случилось ранее с вассальными обрядами, благодаря появлению на российском престоле представителей западной династии Гольштейн-Готторпов. Так, в Георгиевском трактате 24 июля 1783 г. записано, 36/что картлинский и кахетинский царь Ираклий, переходя под «покровительстство» российской императрицы (Екатерины II) и ее преемников с признанием их верховной власти, отказывается от «всякого вассальства » и «всякой зависимости» от какой-либо державы. Впредь его наследники, вступая на царство, должны извещать о том Императорский двор, испрашивая подтверждения «с инвеститурой », «состоящею в грамоте, знамени с гербом Всероссийской империи, имеющим внутри себя герб помянутых царств, в сабле, в повелительном жезле и в мантии или епанче горностаевой»[82].
[1] Арциховский А. В. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944; Подобедова О. И. Миниатюры русских исторических рукописей. К истории русского лицевого летописания. М.: Наука, 1965. Обращавшийся к этому же сюжету П. С. Стефанович пишет об отсутствии соответствующего материала (Стефанович П. С. Князь и бояре: клятва верности и право отъезда // Горский А. А., Кучкин В. А., Лукин П. В., Стефанович П. С. Древняя Русь. Очерки политического и социального строя. М., 2008. С. 148–269).
[2] Черепнин Л. В.: 1) Из истории древнерусских феодальных отношений XIV–XVI вв. // ИЗ. М., 1940. Т. 9. С. 69–76; 2) Русские феодальные архивы XIV–XV вв. М.; Л., 1950. Ч. 2 (далее – РФА). С. 118–131.
[3] О том, что западноевропейский термин «бенефиций» соответствует древнерусскому «пожалованию», и что обоими называли жалуемые земли, доходы, пошлины, должности и пр. писали М. Н. Тихомиров и С. В. Юшков еще в 1930-е гг. (Тихомиров М. Н. Феодальный порядок на Руси. М.; Л., 1930. С. 33–34; Юшков С. В. Очерки по истории феодализма в Киевской Руси. М.; Л., 1939. С. 154–155). Их мнение нашло поддержку в дальнейших исследованиях (Пашуто В. Т. Черты политического строя древней Руси // Древнерусское государство и его международное значение. М., 1965. С. 51–53; Черепнин Л. В. Русь. Спорные вопросы истории феодальной земельной собственности в IX–XV вв. // Новосельцев А. П., Пашуто В. Т., Черепнин Л. В. Пути развития феодализма (Закавказье, Средняя Азия, Русь, Прибалтика). М., 1972. С. 162; Фроянов И. Я. Кормления в Древней Руси // Аграрная история Северо-Запада России. Вторая половина XV – начало XVI вв. Л., 1971. С. 57–60).
[4] Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949. С. 331.
[5]Лаврентьевская летопись / ПСРЛ. Т. 1. Стб. 78.
[6] Ипатьевская летопись / Т. 2. Стб. 207–208; т. 1. Стб. 216.
[7] Там же. Т. 1 Стб. 319–320; т. 2. Стб. 365–366.
[8] Там же. Т. 2. Стб. 372–373.
[9] Там же. Т. 2. Стб. 471.
[10] Там же. Т. 2. Стб. 906.
[11] Софийская первая летопись старшего извода / Т. 6. Вып. 1. Стб. 376.
[12] Кучкин В. А. Первая договорная грамота Дмитрия Донского с Владимиром Серпуховским //Звенигород за шесть столетий. М., 1998. С. 44.
[13] ДДГ. № 5. С. 21. Вопрос о правовом характере владений удельных князей (наследуемых и полученных) нуждается в специальном исследовании.
[14] Там же. № 55. С. 165, 167.
[15] Там же. № 23. С. 62; № 54. С. 164. В первом из договоров, упоминающих дядей, «братью» и «племя» тверского великого князя, по мнению В. Д. Назарова, речь идет только о его прямых родственниках, хотя под племенем скорее понимается весь тверской княжеский дом (Словарь русского языка XI–XVII вв. (далее – СРЯ). М., 1989. Вып. 15. С. 83; Назаров В. Д. «Господь, князь великий». Служилые князья и государев двор в России XV в. // Древнейшие государства Восточной Европы. 2005 год. Рюриковичи и российская государственность. М., 2008. С. 349. Здесь и далее привлекаются русско-литовские акты в силу тесных отношений между Русью и Литвой, обусловленных присутствием русских земель в составе последней, признанием сюзеренитета литовских правителей рядом русских владетельных князей и периодическими вынужденными взаимными княжескими переходами на службу.
[16] АИ. СПб., 1841. Т. I. № 40. С. 77.
[17] СРЯ. М., 1981. Вып. 8. С. 37.
[18] Воскресенская летопись / ПСРЛ. Т. 11. М., 2000.С. 45; Приселков М. Д. Троицкая летопись. М.; Л., 1950. С. 419.
[19] Московский летописный свод конца XV в. / ПСРЛ. Т. 25. С. 234, 237.
[20] Ермолинская летопись / ПСРЛ. Т. 23. С. 151.
[21] Там же. Т. 25 С. 266.
[22] Воскресенская летопись / ПСРЛ. Т. 8. С. 214.
[23] Там же. Т. 1. С. 20, 79; т. 2. С. 14, 66.
[24] ДДГ. № 2. С. 12; СРЯ. М., 1977. Вып. 4. С. 276.
[25] Древнерус. «пожалование»: 1. Милость, благодеяние, награда. 2. Дар, вклад. 3. Вознаграждение, жалование. 4. Доброта, любезность (СРЯ. М., 1990. Вып. 16. С. 92–93).
[26] С.В.Юшков находил в специализации службы один из признаков вассалитета (Юшков С. В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. С. 248–249).
[27] ПСРЛ. Т. 23. С. 150; т. 8. С. 111.
[28] Там же. Т. 1. Стб. 326; т. 2. Стб. 394.
[29] Арнаутова Ю. Е. Инвеститура // Православная энциклопедия. М., 2009. Т. 22. С. 495.
[30] Кин М. Рыцарство. М., 2000. С. 119 – 125; Ле Гофф Ж. Другое средневековье: Время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2000. С. 222; ПСРЛ. Т. 1. Стб. 54; т. 2. Стб. 42–43.
[31] О некоторых см.: Стефанович П. С. Князь и бояре: клятва верности и право отъезда. С. 170–182.
[32] Памятники русского права. М., 1952. Вып. I. С. 119; Павлов-Сильванский Н.П. Символизм в древнем русском праве // Павлов-Сильванский Н. П. Феодализм в России. М., 1988. С. 498.
[33] Руммель В. В., Голубцов В. В. Родословный сборник русских дворянских фамилий. СПб., 1886. Т. 1. С. 107.
[34] Подробнее см.: Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. Князь и княжеская власть на Руси VI – первой трети XIII в. СПб., 2003. С. 78–79.
[35] Подобедова О. И. Миниатюры русских исторических рукописей. С. 280; рис. 114, 115, 116.
[36] Кажется, первым на это обратил внимание А. И. Никитский (Никитский А. И. Очерк внутренней истории Пскова. СПб., 1873. С. 116).
[37] Соболева Н. А. Знаки княжеской власти Киевской Руси // Исследования по источниковедению истории России (до 1917 г.). М., 1996. С. 15–16; Гудавичюс Э. История Литвы с древнейших времен до 1569 года. М., 2005. Т. 1. С. 436–437.
[38] ПСРЛ. Т. 1 Стб. 71; т.2. Стб. 59.
[39] Радзивиловская летопись: Текст. Исследование. Описание миниатюр / Отв. ред. М. В. Кукушкина. СПб.; М., 1994. Кн. 1 (далее – Радзивиловская летопись). Л. 120 об. – в. А. В. Арциховский указывает также на миниатюру на л. 101 об. – н,