Наталия Олесова
"О Тебе пение мое"*
(*Пс. 70, 6)
О современных проблемах церковного пения
Разговор о современных проблемах церковного пения предварим небольшим рассказом, действие которого происходило более ста лет тому назад. «Под день памяти святителя Петра пошел ко всенощной в храм Христа Спасителя. В церкви царил полумрак, особенно в куполе. Пение мне не понравилось, я начал чувствовать усталость, нетерпение и решил уйти в другую церковь, поискать хороших певчих. Рядом со мной стоял какой-то господин.
– Скажите, пожалуйста, есть ли у вас в Москве храм с хорошими певчими? – спросил я его.
– Да ведь и здесь прекрасный хор.
– Но мне совсем не нравится.
– А это потому, что нет самого регента. Он, вероятно, скоро придет. Потерпите.
Я подумал: собираюсь идти в монастырь, надо привыкать к терпению. И остался. В это время запели ирмос “Христос раждается, славите”. Я вдруг почувствовал, что это относится ко мне, как и дальнейшие слова “вознесый рог наш”. Но что это такое? Пение совершенно изменилось. Оказалось, что пришел регент. В невыразимом духовном восторге, которого никогда не испытывал раньше, достоял я всенощную. Насколько первая половина ее была утомительна, настолько вторая – торжественна и радостна» 1.
Как сильно состояние молящегося зависит от характера звучащего в храме пения! А ведь автор рассказа – полковник Павел Иванович Пли-ханков – человек духовно одаренный, готовящийся вступить на путь монашеской жизни, – в Москве он оказался по дороге в Оптину пустынь, где прославился в дальнейшем как преподобный Варсонофий. Но уж если человеку, который решил всецело посвятить себя Богу, мешало молиться невыразительное пение хора, то что говорить о нас, рядовых богомольцах?
К сожалению, пение, которое действительно настраивало бы на молитву, встречается в наших храмах далеко не всегда. Почему так проис-ходит? Что нужно делать, чтобы пение церковного хора стало молитвенным? Эти вопросы, волнующие всех, кому дороги судьбы русского церковного пения, в последнее время приобрели особую остроту.
Период, предшествовавший празднованию 1000-летия Крещения Руси, был отмечен относительной устойчивостью жизни певческого клироса. Постоянный, медленно обновляющийся состав певчих, регенты, по большей части воспитавшиеся тут же, на клиросе, наконец, достаточно ограниченный репертуар, зависящий от имеющегося в храме запаса нот (часто рукописных), все это обеспечивало устойчивость и малоподвижность певческой практики. Понятно, что практика эта имела определенные минусы. Но были и явные плюсы – преемственность, укорененность в традиции, возможность постепенного приобретения опыта церковного пения.
За последние годы положение сильно изменилось. С открытием большого количества храмов увеличилась потребность в певчих, и на клирос пришли новые люди. Многие из них имеют общее музыкальное образование, но лишены того опыта церковности, который был у клирошан прежних поколений. Особенно сказалось это на практике «левого» хора, который раньше обычно состоял наполовину из любителей, не знавших нот и певших по слуху. В исполнении такого хора стихиры и другие изменяемые песнопения несут в себе живое дыхание молитвы, которое так легко утрачивается при разучивании по нотам.
На обновление жизни клироса сильно повлияло и то, что с начала 90-х годов стало выходить большое количество нотных сборников, содержащих самые разнообразные церковные песнопения. Знаменный и Валаамский распевы, монастырские «Подобны», наиболее употребительные песнопения Всенощного бдения и Литургии и, наряду с этим, произведения Кастальского А.Д., Чеснокова П.Г., Архангельского А.А. – вот перечень, отражающий не объем этой печатной продукции, а только ее стилистическое многообразие. И если раньше перед регентом почти не стояла проблема выбора песнопений для службы, то теперь она возникла во всей своей сложности.
Чем же должен руководствоваться регент? Личным вкусом, традицией, музыкальными достоинствами песнопений? Опыт церковных хоров Самарской епархии показывает, что далеко не всегда регенты используют открывшуюся перед ними свободу выбора во благо. Так, введение в службу множества не звучавших ранее на клиросе «интересных» песнопений приводит к пестроте общего впечатления, рассеивает внимание молящихся. Очевидно, важной является не только музыкальная сторона песнопений, но и определенные критерии их отбора.
Для того, чтобы пояснить эту мысль, напомним об основных вехах истории русского церковного пения. Исследователи выделяют в истории богослужебного пения Русской Православной Церкви две основные эпохи. Для первой, продолжавшейся от Крещения Руси до середины XVII века, характерно пение преимущественно одноголосное, не испытавшее на себе западных светских влияний. Пение в это время понимается как форма самого богослужения. Хор возносит Богу молитву от лица всех предстоящих, которые могут подпевать хору вслух или про себя. Следующая эпоха, начавшаяся со второй половины XVII века, продолжается до сего дня. И.А. Гарднер, крупнейший специалист в области русского бого-служебного пения, характеризует ее «как эпоху постепенной, но быстрой секуляризации богослужебно-певческого искусства … его почти полного обмирщения к нашим дням. В течение более трехсот лет пение Русской Церкви все более и более отходило от своего первоначального принципа – быть одной из форм богослужения. Постепенно стираются и мелодические, и гармонические, и даже ритмические отличия между богослужебным пением и пением светским. С середины XVII века этой ветвью литургического искусства мощно и неотразимо овладели западные, чуждые Русской Церкви и даже православному богослужению, культурные влияния… В результате постепенно стал утверждаться взгляд на церковное пение как на вокальную музыку, привносимую в богослужение для его украшения или для услаждения слушателей…» 2.
Для Православия очень важно восприятие богослужения как «неба на земле», явленной красоты духовного мира. Из обостренного чувства «красоты церковной», очевидно, и берет начало столь свойственная русскому религиозному сознанию любовь к церковному пению. Однако, в тех случаях, когда пришедшие в храм ради пения забывают о молитве и Божественной службе, любовь эта может принимать формы, далекие от благочестия.
Во времена итальянских влияний (конец XVIII – первая четверть XIX века) дело неоднократно доходило до аплодисментов и криков «браво» во время службы 3. В первые десятилетия XX века многие приходили в церковь на Страстной седмице для того, чтобы послушать В.Р. Петрова (знаменитый бас, солировавший в песнопении «Разбойника благоразумного»). «Народ валил в храм валом, как на театральную премьеру, а после исполнения “Разбойника” толпа молящихся резко уменьшалась. И вот в 1915 году у Христа Спасителя службу Великого Четверга вел митрополит Макарий*, и когда меломаны, как обычно, после выступления Петрова направились к дверям, митрополит, известный строгостью взглядов, обратился к присутствующим с обличением их легкомысленного отношения к столь важной службе. В.Р. Петрову было запрещено петь в храме Христа Спасителя» 4.
Революция 1917 г. и последовавшие за ней гонения на Церковь по-степенно привели к более серьезному отношению к службе. Храмы вновь заполнились богомольцами, а не слушателями, ищущими лишь наслаждения от красоты церковного пения. И все же «концертность» не была преодолена полностью. И сейчас все еще не утратили актуальности слова Святейшего Патриарха Алексия I, сокрушавшегося о том, что «храм из дома молитвы часто превращается в зал бесплатных концертов, привлекающих “публику”, а не молящихся, которые поневоле должны терпеть это отвлекающее от молит-вы пение» (Речь в Московской Духовной Академии 18 апреля 1948 г.). И сейчас регенты не хотят понять, что главная цель пения в храме – расположить души пришедших к молитве. Чрезмерно увлекаясь музыкальной стороной богослужения, они тратят время и силы на разучивание сложных песнопений, в которых, говоря словами святителя Филарета Московского, «более труда, нежели пользы, – более тщеславия мнимым искусством, нежели назидания и помощи молитве» 5.
Многие в наше время осознают необходимость ка-кого-то противопоставления этим уродливым тенденциям, ищут формы пения, отвечающие его истинному предназначению. Так, все шире в последние десятилетия распространяется стремление возродить древние распевы, в первую очередь – знаменный.
Певческая рукопись (знаменная нотация). Предначинательный (103-й) псалом. Начало XVII века.
В первую эпоху знаменный распев* был основой богослужебного пения Русской Православной Церкви. После церковной реформы XVII века в церковном пении утвердилось многоголосие. Знаменное пение в его исконном одноголосном виде сохранилось лишь в немногих монастырях и скитах, среди них – Оптина пустынь, Серафимо-Дивеевский и Соловецкий монастыри. Главными же хранителями древних распевов сделались старообрядцы и единоверцы.
На протяжении XIX века рос интерес к знаменному пению, появлялись работы ученых – исследователей древнерусского певческого искусства – прот. Димитрия Разумовского, С.В. Смоленского, прот. Василия Металлова и других. В советские годы их труды были продолжены рядом ученых, среди которых надо упомянуть в первую очередь Н.Д. Успенско-го и М.В. Бражникова.
Новая исполнительская жизнь знаменного распева началась в 1966 году, когда в концерте Государственной Академической Русской хоровой капеллы под управлением А. Юрлова прозвучало несколько песнопений XVI – начала XVII веков в расшифровке М.В. Бражникова. Затем к знаменному распеву обратились и церковные хоры, сначала преимущественно столичные. Так, например, мужской хор Издательского отдела Московского Патриархата под управлением Н. Носова (иеромонаха Амвросия) к 1000-летию Крещения Руси выпустил альбом из двух пластинок «Тебе поем», включающий большое количество песнопений знаменного распева. Начиная с середины 80-х годов знаменное пение все чаще стало использоваться в богослужении. Так, с того времени и до сего дня совершается знаменная литургия в Троицком соборе Троице-Сергиевой Лавры. На знаменном распеве основано пение хоров под управлением Б. Кутузова (храм Спасо-Андрониковского монастыря) и Г. Печенкина (храм Воскресения Словущего при душепопечительном центре св. Иоанна Кронштадтского).
В последние годы знаменное одноголосие вошло в жизнь многих храмов и за пределами Москвы. В Самаре распев зазвучал в начале 90-х годов – в то время, когда в городе стали открываться новые храмы. Например, в храме прпп. Кирилла и Марии Радонежских* в репертуар хора почти с самого начала его существования включаются отдельные песнопения знаменного распева. Некоторое время знаменная литургия периодически совершалась в Иверском монастыре.
В настоящее время исключительно одноголосное пение с преобладанием знаменного распева используется в храме свв. Новомучеников и исповедников Российских в поселке Прибрежный. «Убедительность» звучания одноголосного пения усиливается за счет того, что сам храм – деревянный, построенный по образцу древнерусских шатровых церквей. Литургии знаменного распева регулярно совершаются в Воскресенском мужском монастыре и в храме Рождества Богородицы в поселке Петра-Дубрава.
Возрождение знаменного распева нельзя не признать весьма отрадным явлением. «Знаменный напев подобен старинной иконе, – писал святитель Игнатий Брянчанинов. – От внимания ему овладевает сердцем то же чувство, какое и от пристального зрения на старинную икону, написанную каким-либо святым мужем. Чувство глубокого благочестия, которым проникнут напев, приводит душу к благоговению и умилению» 6. Подобно иконе, знаменный распев отличается внутренней силой при сдержанности внешнего выражения, отвлеченностью от мирской суеты и устремленностью в мир горний. Громадным его достоинством является направленность на раскрытие слов молитвы. «Знаменный распев – музыкальный служитель Слова. Поэтому сила и значительность его в том, чтобы передать ярко и внушительно Божие слово – более ярко и более внушительно, чем это могла сделать простая речь» 7.
Все эти качества знаменного распева идеально соответствуют задачам церковного пения. Тем не менее, введение его в богослужение связано с определенными трудностями. Попытки обращения к знаменному распеву нередко встречают сопротивление со стороны поющих и молящихся*. Выдающийся русский историк В.О. Ключевский писал, что «религиозное понимание, как и художественное, отличается от логического и математического тою особенностью, что в нем идея или мотив неразрывно связаны с формой, их выражающей… можно придумать тексты и обряды лучше, совершеннее тех, которые воспитали в нас религиозное чувство, но они не заменят нам наших худших» 8. Людям, молящимся в храме на протяжении десятилетий и привыкшим к многоголосному звучанию хора, может не сразу открыться вся красота знаменного пения. Быть может, поэтому знаменный распев наиболее органично входит в жизнь тех храмов, где значительная часть и певчих, и прихожан пришли в Церковь сравнительно недавно.
Знаменный распев воспринимается здесь как выражение молитвы, что исключительно важно. Исследователь знаменного пения старообрядцев особенно подчеркивает, что оно «является неотъемлемой частью живой веры, а не ”памятником“ искусства…Песнопение для старообрядцев – не просто прекрасная мелодия, это – молитвенное обращение к Богу, и в их исполнении непрерывная цепь попевок подобна чудесному ”шитью“ удивительных, райских узоров» 9. Хотелось бы, чтобы и мы открыли для себя всю красоту и духовную значимость знаменного пения, но это будет возможным только в том случае, если оно станет для нас языком молитвы.
В последнее время часто звучат высказывания относительно исключительности знаменного пения, – его объявляют единственным полноценным носителем православной духовности**. Так ли это? В самом ли деле использование знаменного пения в церковном богослужении является непременным условием духовного возрастания? Вспомним, что преобладание знаменного распева в первую эпоху не спасло церковную жизнь от нестроений, а богослужение – от таких уродливых явлений, как хомония*** и многогласие****. С другой стороны, многие святые последних столетий – св. прмц. Елисавета, свв. Царственные мученики, св. прав. Алексий Московский – не знали иного пения, кроме многоголосного. Это пение было принято в большинстве монастырей и обителей, многие из которых славились высотой духовной жизни (Борисо-Глебская Аносина пустынь, Серафимо-Знаменский скит, Марфо-Мариинская обитель).
В воспоминаниях современников есть множество страниц, посвященных богослужению и церковному пению. Приведем некоторые из них: «…о. Сергий глубоко понимал и любил богослужение… Он был музыкален, имел хороший голос, но вся красота и значительность его служения была во внутреннем переживании произносимого им <…> Голос его пел, и в этом пении изливалась его душа перед Богом. Хор шел за ним в воодушевленной молитве. Души молящихся присоединялись к хору и общая молитва восходила к Небу, как светлый столп» 10. Это столь яркое описание молитвенного единения священника, поющих и предстоящих подразумевает вовсе не знаменный распев. В храме свт. Николая в Кленниках, где служил сщмч. Сергий Мечев, как известно, было принято «простое» обиходное пение.
А вот еще одно описание – из воспоминаний архим. Симеона (Холмогорова): «Прекрасен обычай пения стихир с канонархом. При этом пении до молящихся доходит каждое слово и возвышает душу. Вспоминаю, как в детстве я пришел ко всенощной накануне Вербного воскресения. Пасха была в тот год поздняя, было тепло, все распускалось. Было радостно идти в церковь с вербочкой… И вот я услышал стихиры, певшиеся с канонархом, глубоко тронувшие мою душу и запомнившиеся на всю жизнь <…> Каждая фраза, сказанная канонархом и пропетая затем хором, запечатлелась в моей детской памяти, и воображение рисовало тихую Вифанию, само название которой, как мне казалось, было мягкое, созвучное уютному, полному благоухающей зелени селению, куда пришел Господь <…> Сердце мое сжималось, и в то же время в глубине души зажигалась весенняя заря несказанной радости Воскресения Христова и нашей Пасхи» 11.
И, наконец, о пении в сельской церкви. «Поют в Острой Луке не торопясь, но и не растягивая намеренно, как раскольники и многие городские хоры. Пение исключительно гласовое, такое, которое принято называть простым. Называя так, забывают, что музыкально образованным певчим шикарных городских хоров только в исключительных случаях удается достичь такой молитвенной простоты, такого четкого соединения чувств и мелодии <…> пели довольно стройно, сразу принимая тон, в котором отец Сергий делал возглас. Правда, наиболее удобный для него и для певчих тон, в котором пелось то или иное песнопение, повторялся из службы в службу, а переходы на другой тон тоже происходили в одних и тех же излюбленных местах. Зато это создавало впечатление особенной цельности, гармоничности, проникавшее все богослужение от первого возгласа священника до последней ноты хора» 12.
По плодам их узнаете их (Мф. 7, 16), – быть может, рассуждая о церковности богослужебного пения, мы должны вспомнить эти слова Спасителя. Цельность богослужения, донесение поющихся слов до глубины души молящихся и, как результат, объединяющее всех участников службы молитвенное внимание – такие плоды способно принести не только знаменное унисонное пение, но и многоголосие. Очевидно, не само по себе многоголосие не соответствует задачам церковной молитвы, а лишь его «концертная» разновидность.
Напомним, что со второй половины XVII века пение Русской Церкви разделилось на две струи. Первая из них – уставное «простое» пение, церковно-певческий Обиход*. Вторая – «нотное» пение, авторские духовно-музыкальные сочинения на богослужебные тексты. Две эти области совершенно неравнозначны по своей роли в богослужении, а также различны по своим художественным особенностям. Включение в службу авторских сочинений не является обязательным. Песнопения на те же богослужебные тексты имеются в Обиходе, поэтому обращение к духовно-музыкальным сочинениям обычно преследует цель «украшения» службы. Напротив, без участия обиходного пения совершение богослужения невозможно. Дело в том, что большая часть певческого материала Обихода – песнопения, распределенные по восьми гласам (осмогласные), пение же на глас является обязательным для всех изменяемых песнопений службы: стихир, тропарей, ирмосов и пр. Композиторские сочинения – плод индивидуального творчества. Их исполнение может привнести субъективное начало, чуждое строю православного богослужения. Тогда как Обиход, основой которого являются гармонизации старинных распевов (преимущественно это распевы XVII века – киевский, греческий, болгарский, но так же и знаменный, – знаменным распевом поется, например, тропарь Пасхи), – носитель соборного начала. Обиход – незыблемая основа церковного пения, его сокровищница. Многие песнопения Обихода вошли в память церковного народа, так что без них не мыслится та или иная служба, – представим себе богослужение Пасхи без знаменного тропаря и стихир, заупокойную службу без привычного «Со святыми упокой» или водосвятный молебен без «Спаси, Господи, люди Твоя» на первый глас греческого распева.
Обиход и авторские сочинения различны и по своей функции в богослужении. Обиходная традиция сохраняет присущее первой эпохе понимание церковного пения как формы самого богослужения. «Даже при неодноголосном (двух-трехголосном и даже четырехголосном) выпевании слов уставными осмогласными напевами... присутствующие не лишались возможности петь вместе с певцами, ”людие“ могли принимать активное участие в совершении богослужения» 13. «… Для тех, кто знал весь годовой церковный круг песнопений и напевов, не составляло труда петь вместе с певчими, не заботясь о художественности исполнения. Важно было совершение богослужения пением, а не развлечение присутствующих и щеголяние перед ними искусством исполнения» 14. Сочинения композиторов по большей части представляют собой музыку, часто идущую в ущерб молитве. Из активных участников службы предстоящие превращаются в пассивных слушателей*.
Различны также художественные особенности обиходного пения и авторских сочинений и, соответственно, их воздействие на молящихся. Ревнители знаменного распева упрекают многоголосие в создании «пространственных представлений и связанных с ними ощущений материальности», мешающих «отрешенности молящегося от окружающего его физического мира, переключению сознания на мир невидимый, духовный» 15. По отношению к Обиходу эти упреки звучат достаточно странно. В самом деле, какие пространственные представления могут вызвать компактно изложенные аккорды гласового песнопения, особенно в исполнении однородного монастырского хора?
Другое качество, которое также «ставят в вину» многоголосию, – чрезмерное воздействие на чувства – стоит рассмотреть более подробно. Святые отцы не отрицали участия чувства в молитве. «Качество истинной молитвы состоит в том, когда ум во время молитвы находится во внимании, а сердце сочувствует уму» 16, – пишет святитель Игнатий (Брянчанинов). Сходную мысль находим мы и в «Невидимой брани» прп. Никодима Святогорца: «Не словом только надо молиться, но и умом, и не умом только, но и сердцем, да ясно видит и понимает ум, что произносится словом, и сердце да чувствует, что помышляет при сем ум» 17. Очень важно, что сердечный отклик возникает в душе молящегося как ответ на священные слова молитвы. Недопустимым поэтому является такое пение, при котором происходит внушение сильного чувства как бы извне, управление эмоциональным состоянием молящегося. Но такой характер воздействия определяется не многоголосием самим по себе, а использованием в нем напряженных, остротяготеющих аккордов**. Таких аккордов много в веделевском «Покаяния отверзи ми двери», «Приидите, ублажим Иосифа» и некоторых других сочинениях Чеснокова и Архангельского. В обиходных же песнопениях эти гармонические средства совершенно отсутствуют.
Таким образом, современное многоголосное обиходное пение сохраняет некоторые существенные черты пения знаменного – его роль в бого-служении (пение как форма самого богослужения, в котором имеют возможность активного участия молящиеся) и характер воздействия на предстоящих. Логично поэтому, говоря о недостатках духовно-музыкальных авторских сочинений и о их несоответствии задачам церковного пения, противопоставлять этим сочинениям не только знаменный распев, но и обиходную традицию в целом, включающую в себя и пение знаменное.
Именно такое противопоставление находим мы в документе, который является очень важным для понимания установившегося отношения Церкви к этому вопросу – в постановлении Поместного Всероссийского Собора 1917 – 18 гг. «Об упорядочении церковного пения». Основным вопросом, занимавшим членов Собора, было предпочтение осмогласных (обиходных) песнопений авторским сочинениям и внимательное отношение к изменяемым песнопениям. В постановлении было выражено «горячее желание, чтобы песнотворцы и певческие деятели прониклись усердием и отнеслись с полным вниманием к музыкальной обработке и ис-полнению за церковными службами изменяемых песнопений» (См. Приложение к статье), так как именно они придают неповторимый характер той или иной службе. Допустимым при этом признается как одноголосное, так и многоголосное исполнение осмогласных распевов, среди различных же редакций песнопений рекомендуется выбирать те, в которых сохраняется в неизменности основная мелодия распева.
Неожиданным образом многие положения Собора оказываются со-звучными размышлениям о церковном пении академика А.А. Ухтомского. Алексей Алексеевич Ухтомский – младший брат известного епископа Андрея – был воспитан в старообрядческой среде. Многие годы он был старостой единоверческого Никольского прихода в Санкт-Петербурге. Естественно было бы ожидать от него решительной поддержки знаменного пения. Так и происходит. Обратим, однако, внимание на то, какие именно черты знаменного распева представляются ему наиболее ценными. «…Понятно исключительное значение знаменного … пения в храме. Творец знаменного пения – сам церковный народ, поколения людей, преданных церковному уставу, внимающих его воспитывающему водительству… Никакое другое пение в храме не способно лучше, чем знаменный распев, влить в людей это ровное, беспорывное, зато мужественное и неослабное настроение христианского подвига и внимания к себе. Чрезвычайно важную особенность древнего церковного чина составляет отсутствие пестроты во впечатлении от него…И в церковном пении, где оно на высоте своей задачи, есть боязнь лишним, неосторожным музыкальным эффектом нарушить единство внимания предстоящих» 18. Почти не касаясь качеств знаменного распева, связанных с его одноголосным изложением, Ухтомский основное внимание уделяет «отсутствию пестроты во впечатлении от него», способствующей единству молитвенного внимания предстоящих. Ценность знаменного распева определяется для него органической связью со словом (знаменный распев – музыкальный служитель Слова), с церковным уставом, способностью углублять понимание молящимися церковной службы. Знаменное пение для Ухтомского является идеальным представителем церковного искусства, которое, по его словам, «только тогда заслуживает этого имени, когда оно есть церковная служба, – когда оно всецело и без исключения служит углублению внимания в идеи Церкви» 19.
Понятно, что эти качества церковного пения могут быть достигнуты и при многоголосном изложении. Не случайно поэтому, что Ухтомский с похвалой отзывается о некоторых «новообрядческих» – по преимуществу монастырских – храмах. «Оказывается, что там, где новообрядцы со тщанием и любовию относятся к церковному уставу, где царит та же тихая мерность богослужения, – отражение мерности христианского подвига, о которой настоятельно предупреждают отцы и учители Церкви, – там, где клирос строг, некриклив, но благоговейно исполняет положенные песнопения, – являя тем самым образ смиренного послушания, – там все утончается и утончается и почти исчезает различие между новообрядчеством и старообрядчеством» 20.
Очевидно, так же может «утончиться и почти исчезнуть» различие между одноголосным знаменным пением и пением многоголосным. Но произойдет это только тогда, когда пение в храме целиком будет поставлено на службу духу церковной молитвы и церковного богослужения.
Литература
1 Варсонофий Оптинский, прп. Духовное наследие. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1999. С. 110.
2 Гарднер И. Богослужебное пение Русской православной Церкви. В 2 т. Т. II. Сергиев Посад, 1998. С. 7 – 8.
3 Там же. С. 224.
4 Русская духовная музыка в документах и материалах. В 2 т. Т. I. М., 1998. С. 499.
5 Цит. по: Гарднер И. Т. II. С. 381.
6 Игнатий (Брянчанинов), свт. Понятие о ереси и расколе // Богословские труды. М., 1996. С. 295 – 296.
7 Ухтомский А. О церковном пении. Статья вторая // Заслуженный собеседник: Этика. Религия. Наука. Рыбинск, 1997. С. 383.
8 Цит. по: Иеромонах Димитрий (Захаров). Все обретает смысл. Клин, 2000. С. 83 – 84.
9 Старикова И. Об особенностях интерпретации песнопений знаменного распева// «Иду в неведомый мне путь…»: Памяти Елены Филипповой / Научные труды Московской государственной консерватории им. П.И. Чайковского, сборник 55. М., 2006. С. 73.
10 Надежда. Душеполезное чтение. Базель – Москва, 1993. Вып. 16. С. 91 – 92.
11 Макаров М. Из жизни православной Москвы XX века. 1996. С. 95 – 96.
12 Самуилова С.С., Самуилова Н.С. Отцовский крест. В 2 ч. Ч. I. СПб., 1996. С. 89 – 90.
13 Гарднер И. Указ. соч. Т. II. С. 124.
14 Там же. С. 248.
15 Кутузов Б. Возрождать ли нам знаменный распев? // ЖМП. 1993. № 3. С. 70.
16 Игнатий (Брянчанинов), свт. О молитве. М., 1997. С. 72.
17 Никодим Святогорец, прп. Невидимая брань. М., 2000. С. 206.
18 Ухтомский А. О церковном пении. Статья вторая. Указ. соч. С. 375.
19 Ухтомский А. О церковном пении. Статья первая. Указ. соч. С. 357 – 358.
20 Ухтомский А. О церковном пении. Статья вторая. Указ. соч. С. 373.