XXIII. Облачные девы и жены 17 глава

Выше объяснено (I, 94; II, 71—74), что восток, как страна воскресающего солн­ца, был признан за блаженное царство весны и что именно там арийское племя по­лагало вечно цветущий, пресветлый рай — обиталище всещедрых богов и блажен­ных предков. По литовскому преданию, в этом солнечном царстве, на востоке, пре­бывают души, пока не будут посланы на землю в тела новорожденных младенцев, и

 

¹ Этн. Сб., I, 215; Послов. Даля, 1031.

² Этн. Сб., V, 82.

³ Ворон. Г. В. 1850, 17.

⁴ Гануша: Дед и Баба, 48. Перевод: Ухватись, душа, за мой плащ (за мое крыло), пойдем перед Гос­пода Христа или полетим в райские селения.

⁵ Черниг. Г. В. 1842, 37; Сын Отеч. 1839, VIII, 85; Вест. Р. Г. О. 1853, II, 92; III, 5; Ворон. Г. В. 1851, 2; Записки Авдеев., 122; Этн. Сб., I, 266.

 

 

чество¹. По свидетельству малорусской сказки, душа добродетельного, пришедшая в «бессмертную страну», примется в окно терема Солнцевой сестры, т. е. в то свет­лое окно небесного чертога, которое ранним утром отворяется на востоке богиней Зорею; этим же путем нисходит душа усопшей матери на свадьбу своей милой до­чери (см. выше стр. 122). В Галиции сохраняется предание, что далеко на восходе солнца, за черными морями (т. е. дожденосными тучами), обитает счастливый на­род рахманы; они ведут святую жизнь, содержат постоянный строгий пост² и толь­ко однажды в году разрешают мясо — на Велик день рахманский, который прихо­дится тогда, когда скорлупа освященного красного яйца доплывает к ним от нас че­рез широкое море. В южной Руси народ этот называют навы, а празднуемый ими Велик день — навьский или русальный. На Святой неделе малорусы бросают в воду скорлупу от крашеных яиц, чтобы она донесла покойникам радостную весть о на­ступившем празднике Воскресения Христова³. В Польше обращаются к солнцу с такою песнею:

 

Swieć, swieć, słoneczko!

Dam ci jajeczko,

Jak kureczka zuiesie

Na dębowem lesie.

Wezmie jajo do raju,

Wszystie dusze radują.

 

Слово рахманый (рахманный) доселе употребительно в народных говорах — в следующих значениях: а) веселый, щедрый, хлебосольный, угостительный, b) ти­хий, кроткий, воздержный, с) вялый, слабоумный, скучный — точно так же как слово блаженный (кроме общеизвестного своего смысла) употребляется еще в зна­чении: полоумный, расслабленный, дряхлый, блажной; блажь — дурь, юродство⁵. Таким образом, с этими эпитетами сочетались различные понятия, с одной сторо­ны указывающие на призванных к вечному довольству и покою, а с другой — на людей, отмеченных рукою Смерти: болезненных, расслабленных, тоскливых, бе­зумных, словом — подобных тем, которыми овладевают эльфы (см. выше стр. 42). В Костромской губ. о человеке, убитом горем, исхудавшем, дурно одетом и нечеса­ном отзываются: «он ходит, как рахманый!» Собственно рахмане суть «брахманы» (брамины), о счастливой, безмятежной жизни которых на Макарийских островах, под самым востоком солнца, известно суеверное сказание, занесенное в рукопис­ные сборники средневековой литературы⁶; но сказание это, перейдя через посредст­во означенных памятников к славянам, связалось с их национальными верования­ми в навов, и вместе с тем слово «рахманый» получило в устах наших поселян те самые значения, на какие наводили их старинные представления о душах усопших.

Когда человек умирает, душе его предстоит далекое и многотрудное странство­вание; чтобы достигнуть светлого неба (Gimli) и водвориться там в блаженных се­лениях, она должна перенестись через широкие, необозримые пространства воз­душной области, которая отделяет мир людей от царства богов и предков (pitris). По скандинавским преданиям, Один и подвластные ему валькирии являлись на своих быстрых конях на поле битвы, забирали души падших героев, увозили их в

 

¹ Черты литов. нар., 75.

² Существует поговорка: «постимо, як рахмане».

³ Маяк, VIII, 24; XI, 19; Рус. Ист. Сб., III, ст. Ходаковск., 146—7; VII, 370.

⁴ Письмо проф. Буслаева — в Истор. России Соловьева, II, 21.

⁵ Обл. Сл., 10, 190; Доп. обл. сл., 230.

⁶ Очерк литер. истории старин. повестей и сказок, А. Пыпина, 49.

 

 

валгаллу и зачисляли в сонм небесных ратников, подобно тому как, по мнению ин­дусов, души сраженных воинов шли в небо Индры. Общеизвестные на севере выра­жения: zu Odhinn fahren, bei Odhinn zu gast sein, Odhinn heimsuchen означают: уме­реть; в христианскую эпоху выражения эти частию обратились в проклятия: far pû til Odhins! Odhinn eige pik! частию стали заменяться другими: zu Gott gehen, zu Gott heimkehren¹. Вместо глагола «умереть» чехи употребляют выражение: nа daleku cestu se strojiti², а на Руси говорят: отойти к Богу, к отцам или предкам, и даже просто: отойти, что указывает на тот дальний путь, в который пускается усопший; канон, читаемый над умирающим, называют отходною. Если больному придут на мысль лошади, если к дому его будет протоптана новая дорожка — то и другое принимает­ся нашими простолюдинами за предвестие его скорой кончины³; если первою встречею на пути будет белый конь, чехи видят в этом предзнаменование смерти⁴: примета, намекающая на белого коня, на котором ездит Один. Согласно с пред­ставлением воздушной области всесветным морем или рекою, обтекающею со всех сторон землю, души усопших должны были переправляться на тот свет через об­ширные и глубокие воды⁵; такая переправа совершалась на корабле или ладье, как древнейшей метафоре ходячего по воздушному океану облака (I, 292—4). Для уп­латы за этот перевоз греки, германцы и славяне давали покойнику несколько мел­ких монет. Как громоносный Индра обладал кораблем и плавал по воздушному океану вместе с марутами; так об Одине сохранилось предание, что он отвозил ду­ши усопших в валгаллу на золотом корабле⁶. По свидетельству Льва-диакона, рус­сы, погребая убитых воинов, задушали в волнах реки петухов и младенцев, как жер­твы, обреченные сопутствовать умершим в их загробном странствовании. До сих пор стружки, оставшиеся от поделки гроба, принято на Руси пускать в проточную воду; туда же пускают и скорлупу красных яиц, чтобы известить навов о празднике Пасхи, а по другому поверью: скорлупа яйца, брошенная в поток, служит кораблем, на котором русалки уплывают в свое подводное (= заоблачное, небесное) царство. Сербы раздавливают яичные скорлупы, «да се не би вjештице (ведьмы-эльфы, ду­ши-мотыльки) у њима могле возити преко вода»⁷. В Германии рассказывают, что эльфы, мары и ведьмы плавают в челноке или яичной скорлупе в блаженную стра­ну душ (Engelland; Elbenreich). Народная загадка, означающая яйцо, выражается о нем так: «es kommt ein schiff aus Engelland, hat kein bügel und kein band, und doch zweierlei bier» (= белок и желток). Гладкое, искусно созданное яйцо, без швов и свя­зей, так что в нем не видно ни начала, ни конца, рассматривалось, как хитрая рабо­та кузнецов-эльфов⁸. На Страшном суде души — прежде, чем вселятся в райские обители, должны будут перейти через огненную реку (= объятые грозовым пламе­нем тучи) и очиститься от своих прошлых грехов в ее бурных, клокочущих волнах (см. стр. 15).

Млечный Путь и мост-радуга в поэтических сказаниях индоевропейских наро­дов представлялись священными дорогами, по которым боги сходили с высокого неба на землю; теми же дорогами следовали и души усопших, устремляясь в пре-

 

¹ D. Myth., 132.

² Гануша: Дед и Баба, 63.

³ Сл. нар. раз., 137, 151.

⁴ Громанн, 53.

⁵ Подобное верование встречаем и у племен северо-американских. — Der Ursprung der Myth., 275.

⁶ Germ. Mythen, 147—8, 356.

⁷ Срп. pjeчник, 67, 367; в заговоре против моры высказывается желание, чтоб она «ушла у jвjскy л(ь)уску, утопила се у морску пучину».

⁸ Germ. Mythen, 346, 415—8; Beiträge zur D. Myth., II, 273.

 

 

неба на землю; теми же дорогами следовали и души усопших, устремляясь в пре­светлый рай. В ведаических песнях нередко упоминается о дороге, шествуя кото­рою — боги нисходят к воспринятию приносимых им жертв; в Ригведе возглаша­тель гимна обращается к божественным марутам с мольбою не допустить его странствовать по пути Ямы, т. е. не обрекать его смерти, а если уже такая судьба не­избежна, то защитить от владычицы ада — Nirrti. «Иди, возглашалось усопшему, по тому пути, каким прежде шествовали наши предки; ты должен узреть высоких вла­стителей Яму и Варуну». Путь Ямы разделялся надвое: одна дорога вела вниз — в адские вертепы (= в мрачные пещеры туч), а другая вверх — в светлое небо. Две че­тырехглазые собаки оберегают дорогу, ведущую к жилищу Ямы, где души праведных успокаиваются от своего блуждания; сходно с этим греческий аид охранялся трехглавым Цербером. По указанию других гимнов, собака, как вопло­щение вихря или грозового облака, сопровождает души в царство блаженных пред­ков; отсюда объясняется и следующий суеверный обряд, к которому доныне прибе­гают на Руси: когда умирающий страдает от долгой агонии, крестьяне наши — с целию ускорить исход души из тела, разбирают над его головою потолок и крышу и сквозь сделанное отверстие протаскивают из хаты на двор черную собаку. Сверх то­го, индусы верили, что душа, шествующая в царство отцов, перевозится через бур­ный поток (Vâitaranî) и мост смерти облачною коровою. Такое верование определи­ло самую обстановку похоронного обряда: корова влекла труп усопшего к костру; позади печальной колесницы до места погребения вели черную корову, которая по­том была убиваема; мясо ее возлагалось на костре вместе с покойником, покрыва­лось снятою кожею, и все это предавалось огню. Думали, что убитая и сожженная корова явится на том свете, что усопший схватится за ее хвост и что животное это перенесет его через глубокий поток. То же значение придавалось первоначально и сожжению с трупом мертвеца коней, собак и кошек — обычай, соблюдаемый неког­да и славянами (см. гл. XXIX). Путь Ямы, эта «божья дорога и тропа блаженных», есть Путь Млечный, который у разных народов получил название «дороги» — по тому впечатлению, какое производит на глаз зрителя его длинная, тянущаяся по всему небесному своду полоса. У германцев известны для Млечного Пути следую­щие названия: a) Iringes wëс или straza (Iringsweg, Iringstrasze, Euringsstrasze, Ermingstraet). Irinc, Irmin (древнейшая форма должна быть: Irimo или Arimo) при­знавался божественным героем, родоначальником немецкого племени. В Ведах Млечный Путь называется дорогою Ариамы (Aryamnaћ mahah patha), кроткого властителя в стране усопших предков, с именем которого в несомненном родстве стоит национальное прозвание ариев. Как в санскрите агуа, в зенде airya означает: лучший, почетный, господин, так в ирл. ег — герой, великий, благородный, в ар­мян. aui — храбрый¹. b) Helweg — путь, ведущий в загробное царство Геллы, и с) нижненем. kaupat, kuhpfad = cнкp. gôpatha — коровий путь, т. е. дорога, по которой умершие следуют за небесной коровою. Этим последним названием поясняется и словенское màvra, màvriza (пестрая, с черными пятнами корова) — слово, употреб­ляемое для обозначения Млечного Пути и радуги; у чехов есть поговорка: «сегпа krava mu na nohu šlápla»². Як. Гримм приводит указания, свидетельствующие, что в

 

¹ «Die Kelten (замечает Маннгардт) haben in alter zeit denselben stammgott unter dem namen Erimon, Eirimon verehrt, nach ihm führte das grime Erin (Irland) und das volk der Iren den namen».

² Zeitschrift für vergleichen. Sprachforschung 1852, IV, 311; Die Götterwelt, 34, 52, 59, 70, 265—7; Germ. Mythen, 731—4; D. Myth., 330—5, 695, 855; Andeut. eines Systems der Myth., 239—240; Пикте, II, 583; Гануша: Дед и Баба, 6, 60.

 

 

Большой Медведицы, в котором издревле усматривали колесницу, называлось Irmineswagen и Woonswaghen (Woenswaghen = wagen des W6dan), а в Голландии оно слывет Helwaghen (wagen des totenreichs): ясное доказательство, что на это созвездие было перенесено старинное предание о небесной колеснице, на которой души усоп­ших перевозились в царство Одина¹. Литовцы называют Млечный Путь paukszcziû kieles, т. е. птичья дорога (то же означает и финское linnunrata); потому что души, возносящиеся по этой дороге, на небо, представлялись легкокрылыми птицами². Еще до сих пор литовцы, когда умрет кто-нибудь в семействе, уверяют, что они ви­дели покойника — как он пронесся на борзом коне по птичьей дороге (Млечному Пути), с тремя звездами в руке, и вступил в селение вечного блаженства³. В наших областных говорах Млечному Пути даются названия: а) в Нижегородской губ. мышины тропки (мышиная тропа), что указывает на древнейшее представление душ мышами (см. ниже стр. 151). b) в Тульской губ. становище — место для отдыха до­рожных людей, странников; с) в Пермской губ. путь в Иерусалим, и во многих дру­гих местностях поселяне убеждены, что белеющая полоса Млечного Пути указыва­ет дорогу в этот святой город, т. е. собственно это — путь, ведущий в божий град, в небесный Иерусалим или рай. В Германии есть предание, что Вуотан ездит ночью в Иерусалим и забирает с собой в колесницу своих храбрых ратников. d) В Тамбов­ской и Тульской губ. Млечный Путь известен под именем Батыевой дороги; рас­сказывают, что дорога эта идет от железных гор, в которых заключены татары, т. е. она примыкает к тем адским вертепам облачных гор, где мучатся «дивии наро­ды» = великаны разрушительных бурь и гроз. Мифические сказания об этих по­следних в средние века были перенесены на суровых, диких кочевников, беспощад­но опустошавших русскую землю и названных потому «бичом божиим». В Ярославской же губ. между раскольниками сохраняется предание о священном го­роде, скрытом под глубокими водами и населенном благочестивыми старцами; в этот город, напоминающий заоблачное царство «отцов», ведет Батыева дорога⁴.

В скандинавской мифологии радуга — чудесный мост, перекинутый через воз­душное море; Геймдалль, сын Одина, стоит на нем бессменным стражем и оберега­ет путь в светлое небо. Подобное представление у нас соединяется с головой Млечного Пути, которую в Тульской губ. называют косари; уверяют, что там стоят на страже четыре косаря и рубят всякого, кто вздумает пройти этою заповедною до­рогою; коса — эмблема и орудие богини Смерти. Индусы и персы думали, что ду­ши усопших должны переходить через мост испытания, что праведные легко со­вершают этот переход, а грешные низвергаются с моста в огненную реку. По на­родному поверью германцев, души праведных ведутся на небо через воздушный мост-радугу ангелами-хранителями. Hermôdhr, посланный к усопшему Бальдуру, должен был перейти по блестящему золотом мосту, перекинутому через шумный поток; замечательны слова, обращенные к нему оберегательницею этого пути: «под тобою звучит мост сильнее, чем звучал он под пятью толпами усопших, которые вчера переехали на ту сторону». Тяжелая поступь живых противополагается в этих словах едва слышной поступи мертвых; как существа воздушные, как неуловимые тени, усопшие так же легки на ногу, как и родственные им эльфы. В некоторых са-

 

¹ Die Götterwelt, 132.

² D. Myth., 331; Die Wissenschaft des slawisch. Mythus, 272; Черты литов. нар., 69.

³ Ж. М. Н. П. 1844, IV, ст. Боричевск. 36. У киргизов Млечный Путь также называется птичьей до­рогою.- Москв. 1853, XXII, 73.

⁴Обл. Сл., 8, 118, 214; Доп. обл. сл., 222; Владим. Г. В. 1844, 52; Сахаров., II, 62—63; Рус. в св. посл., IV, 43; Beiträge zur D. Myth., 158.

 

 

гах рассказывается о переходе цвергов через узкий мост; каждый из них, вступая на мост, бросает в нарочно поставленный сосуд пошлину, что соответствует плате, вносимой душами за перевоз их через всесветное море или реку. Никто из живых ' не может безнаказанно присутствовать при этом переходе цвергов; когда они дви­жутся по мосту, то производят такой же шум, как бы переходило по нём стадо овец¹. Снаряжая покойника в далекий замогильный путь, немцы клали ему в гроб страннический посох и новую обувь (todtenschuh)²; наши крестьяне надевают ему новые лапти, чтоб они долее носились на том свете (Нижегород. губ.).

Вступая в среду стихийных духов, тени усопших разделяют и их судьбу. В зим­ний период года окованные стужею и морозами — они повергаются в то же оцепе­нение, в тот же долгий сон, как и все творческие силы природы, и пребывают пе­чальными узницами, заключенными в мрачных подземельях туманов и снежных туч = в этом холодном царстве Зимы, которая издревле отождествлялась с богинею смерти и ада. Весною же, вместе с возрождением солнца и бога-громовника, души пробуждаются (воскресают) для новой жизни, заявляют свою деятельность в шум­ных грозах и дождевых ливнях и открывают ясное небо или, выражаясь мифиче­ским языком: обретают источники живой воды и пресветлый рай. По немецким сказаниям, злые демоны захватывают Гольду и подвластные ей души и держат их в плену в продолжение семи зимних месяцев; окутывая небо снежными облаками, они запирают Engelland, т. е. скрывают эту блаженную страну от людских взоров, и ломают ключ, которым она заперта. Только на короткое время Рождественских Святок, когда народившееся солнце пророчит о грядущей весне, отворяется небо и души-эльфы спешат посетить жилища своих родичей; в эти святые дни домохозяе­ва накрывают для них столы и готовят жертвенные яства. Полное освобождение Гольды и эльфов совершается весною, и тогда же наступает обычная пора сноше­ний между усопшими и живыми³. В русском народе ходит сказание, что где-то да­лёко есть царство, в котором люди умирают на зиму и воскресают на вешний Юрь­ев день (23-го апреля), т. е. на праздник бога-громовника, пробудившегося от зим­него сна⁴. Во время зимы, по народному поверью, покойники испытывают холод, мрак и тоску; накануне Рождества Христова и Крещения поселяне жгут посреди дворов навоз, чтобы родители (усопшие) могли согреться на том свете⁵. Встречая весну, славяне прогоняли из своих сел Марану, богиню зимы и смерти; ибо с воз­вратом теплого солнца свет побеждает нечистую силу мрака и холода, жизнь торже­ствует над смертию. С наступлением марта у всех славян начинаются обрядовые посещения кладбищ; в первый день этого месяца, перед самым восходом солнца, лужичане, чехи и поляки ходят на кладбища с зажженными факелами, служат там панихиды и оставляют на могилах разные яства; они думают, что вместе с обнов­ляющейся природою мертвецы чуют дух жизни и обретают утраченные силы. Лу­жичане возглашают при этом следующие знаменательные слова: «смерть мы пога­сили, новую жизнь зажгли!»⁶ На Руси, по свидетельству Стоглава, рано в четверг (день, посвященный громовнику, рукою которого возжигается пламя жизни) на седьмой неделе Великого поста жгли солому и кликали мертвых. Отсюда объясня-

 

¹ D. Myth., 335—6, 696, 794—5; Доп. обл. сл., 90; Сахаров, 11, 63; Germ. Mythen, 363.

² D. Myth., 795; Ч. О. И. и Д. 1860, IV, ст. Вейнгольда: «Разн. роды погребения у норманнов», 348.

³ Germ. Mythen, 491—523, 725-7.

⁴ Цебриков., 280; Сл. Миф., 81.

⁵ Послов. Даля, 1003; Вест. Р. Г. О. 1853, III, 8—9. У русинов существует обычай жечь после Коледы солому, чтб называется у них сожжением дида (Пантеон 1855, V, 47).

⁶ Терещ., III, 119-120; V, 3.

 

 

ется обычай полагать умирающего на солому¹ и давать ему в руки зажженную све­чу, как знамение будущего воскресения. В апреле месяце покойники, по мнению поселян, скорбят о прежней жизни и жаждут свидания с своими родственниками; чтобы утешить их, старухи выходят ранним утром на могилы и окликают родите­лей, причитывая: «уж ты, солнце, солнце ясное! ты взойди-взойди со полуночи, ос­вети светом радостным все могилушки, чтобы нашим покойничкам не во тьме си­деть, ни с бедой горевать, ни с тоской вековать. Уж ты, месяц, месяц ясный! ты взойди-взойди со вечера, освети светом радостным все могилушки, чтобы нашим покойничкам не крушить во тьме своего сердца ретивого, не скорбеть во тьме по свету белому, не проливать во тьме горючих слез по милым детушкам. Уж ты, ве­тер, ветер буйный! ты возвей-возвей со полуночи, принеси весть радостну нашим покойничкам, что по них ли все родные в тоске сокрушилися»². При начале весны, когда языческий культ чествовал обновленную природу и пробудившихся от зим­него сна «предков», христианская церковь установила праздники Лазарева воскре­сения (в субботу на шестой неделе Великого поста) и Пасхи или Светло-Христова Воскресения, с которым нераздельна мысль о несомненной победе жизни над смертию. К этому времени главнейшим образом относится и поминовение мерт­вых. На первый день Пасхи отпирается небо, и в продолжение всей Светлой недели души усопших постоянно обращаются между живыми, посещают своих родствен­ников и знакомых, пьют, едят и радуются вместе с ними³; а скончавшиеся в эту седьмицу вступают, по народному поверью, в отверстые врата рая. Точно так же, по мнению чехов, кто умрет в Страстную пятницу, Страстную субботу или в Зеленый четверг, тому прощаются все содеянные им грехи⁴. На Светлый праздник, Красную Горку и Радуницу (на Фоминой неделе) красят яйца и ходят с ними на кладбище христосоваться с покойными родителями и родственниками. Обращаясь к усоп­шим, произносят обычные слова: «Христос воскресе!» Затем катают с могильных пригорков красные яйца и тут же зарывают их в землю. Яйцо у всех языческих на­родов служило символическим знаком возрождения к новой жизни. Как на востоке (у персов) весеннее пробуждение природы чествовалось красными яйцами, так и у нас принято на Красную Горку закликать весну с красным яйцом в руках, и вообще красные и желтые яйца считаются необходимою принадлежностью праздничных обрядов, совершаемых в дни Пасхи, Радуницы, Семика и Троицы. Всякому, кто умирает на Святой неделе, дают в руки красное яйцо, с которым и опускают его в могилу, дабы на том свете он мог похристосоваться с своими родичами⁵. В Мало­россии, как было уже замечено, бросают в воду скорлупу крашеных яиц, чтоб она донесла усопшим весть о празднике Воскресения Христова, известном в южной Ру­си под именем Велика дня. Весть эта доходит к ним в четверг русальной недели, в которой и празднуется на том свете навьский (мертвецкий) Велик день или Велик день русалок, а на земле совершаются семицкие обряды в честь умерших предков. По другим преданиям, навьский Велик день празднуется в четверг пасхальной не­дели, или вслед за масленицею — в первый понедельник Великого поста, или (как

 

¹ Как скоро у больного начинается предсмертная агония, его перекладывают с перины на солому, если не сделать этого, душа будет мучиться и отдаст на том свете ответ за каждое перышко в посте­ли. — Сын Отеч. 1839, VIII, 84; Иллюстр. 1846, 172. Если соломинка пристанет к хвосту курицы — в доме будет покойник (Архив ист.-юрид. свед., I, ст. Кавел., 12).

² Сахаров., II, 23.

³ Ibid., 83; Чернигов. Г. В. 1853, 23.

⁴ Громанн, 189.

⁵ Сахаров., II, 75, 81, 85; Этн. Сб., I, 192, 226; Записки Авдеев., 121; Вест. Евр. 1818, XXI, 112; Вест. Р. Г. О. 1853, VI, 85; Иличь, 123.

 

 

думают в Галиции) на Преполовение, т. е. в среду четвертой недели по Пасхе¹: оче­видно, это — праздник воскресения мертвых, время которого древле совпадало с началом весны. Ночью на мертвецкий Велик день покойники встают из гробов, ос­тавляют деревенское кладбище и, одетые в белые саваны, собираются в приходскую церковь; давно умершие попы облачаются в ризы, освящают церковь и совершают торжественную службу, по окончании которой все предстоящие христосуются (Харьков. губ.). На Семицкой неделе в полях и рощах показываются русалки и мавки; крестьяне ходят тогда на кладбища, творят поминки, опахивают (обметают вет­ками) могилы и катают по ним красные и желтые яйца. Как на Пасху крошат на могилах яйца для птиц, так на Семик бьют их и кладут на могилы для покойников, которые, по мнению народа, охотно приемлют и вкушают это приношение. В день Семика и на Троицу крестьянки готовят яишницу и несут в лес, при пении обрядо­вых песен:

 

Радуйтесь, белые березоньки!

Идут к вам девушки,

Несут к вам яишницу.

Ио, ио, Семик да Троица!²

 

При обряде крещения кукушек также употребляются крашеные яйца. Выше (стр. 73) мы привели свидетельства, что в старину, празднуя «русальи», было в обы­чае наряжаться в звериные шкуры, что служило символическим знамением тех об­лачных покровов, в которых являются стихийные духи; эти «ряженые» заводили шумные игры, песни и пляски — подобно тому, как пробужденные от зимнего сна духи кружатся в буйной пляске вихрей и запевают дикую грозовую песню. Древние чехи, при совершении поминок по мертвым, бегали наряженные в шутовские (ско­морошьи) одежды и личины и предавались неистовому веселью³. Понятно, что по­минальные празднества должны были получить двойственный характер: с одной стороны, оставшиеся в живых горевали по своим покойным родичам, лили о них слезы и сожалели о вечной с ними разлуке; а с другой, признавая усопших за суще­ства стихийные, они считали религиозным долгом участвовать в их шумной радо­сти при весеннем пробуждении природы. Такой двойственный характер древней тризны и доныне остается любопытною чертою народных поминок (см. гл. XXIX).

Стихийные явления природы рисовались фантазии древнего человека в различ­ных образах, воплощались в те или другие животненные формы и даже принимали на себя подобие некоторых неодушевленных предметов. Согласно с этим душам-эльфам была приписана чудесная сила превращений. Мы знаем, что душа, по мне­нию наших предков, излетала из человеческого тела птичкою, мотыльком или дру­гим крылатым насекомым и в этом виде возносилась в царство блаженных. Под влиянием такого воззрения в исчезновении насекомых и отлете птиц осенью стали усматривать удаление душ в небесные области, где во все продолжение зимы осуж­дены они пребывать в плену, под крепкими запорами демонических сил; наоборот, в появлении насекомых и прилете птиц весною почерпалось твердое убеждение, что настала пора освобождения, что небо отверзло свои врата и души поспешают посетить землю. Немецкие предания представляют аиста, лебедя, бабочку и жука то проводниками усопших в блаженный Engelland, то приносителями младенческих

 

¹ Рус. Ист. Сб., III, 146—7; Полтав. Г. В. 1845, 22; Волын. Г. В. 1866, стр. 356—7; Прост. рус. праздн., IV, 9.

² Сахаров., II, 83—84; Вест. Р. Г. 0. 1853, VI, 85; Терещ., VI, 146, 152, 163—5, 175—6.

³ Терещ., III, 79; Ч. О. И. и Д., год 2, II, ст. Мацеевского «Очерк истории письменности и просве­щен, слав. нар. до XIV века», 31.

 

 

душ, посылаемых Гольдою на поприще земной жизни, то, наконец, видят в них са­мые души. Осенью, когда птицы улетают в теплые страны, аист возвращается в свое небесное отечество = Engelland, сбрасывает с себя пернатую одежду и получает человеческий облик, а в весеннюю пору снова спускается на землю легкокрылой птицею и гнездится на домовой кровле, в соседстве дружественных ему людей¹. По нашим поверьям, весенние птицы прилетают из вирия, приносят золотые ключи и отпирают светлое небо и дождевые источники: «прилетел кулик из заморья, принёс весну из неволья» (сравни II, стр. 73, 229). В Германии думают, что ключ от Glasberg'a (т. е. небесного свода) обретается лебедем². Поэтому русские поселяне встречают этих птиц как долгожданных и приятных гостей и нарочно рассыпают для них в марте и апреле месяцах льняное и конопляное семя по своим дворам³. При начале весны, особенно 25-го марта — в день благой вести о воплощении «пра­ведного солнца» Христа — и на праздник его Светлого Воскресения, существует обычай выпускать птиц на волю из клеток⁴. Символический обряд, знаменующий освобождение стихийных гениев и душ из той неволи, в какой томились они — за­ключенные злыми демонами зимы. Первый прилетевший аист, первая ласточка или кукушка почти у всех индоевропейских народов приветствуются как вестники благодатной весны; с их прилетом связывают начало теплой и ясной погоды. Стре­лять в этих птиц и разорять их гнезда считается за величайший грех. Французы и немцы называют ласточку «птицей Господа Бога»; на Руси она почитается святою, а у чехов — птичкою Богородицы⁵; кукушка, по указанию старинной польской хро­ники, была и посвящена Живе, богине мировой жизни (= весны), плодородия и любви, и принималась за ее воплощение (см. гл. XXVIII). Прилетая из вирия, из той заоблачной страны, откуда нисходят души новорожденных, куда удаляются усопшие и где пребывают девы судьбы (парки, норны, роженицы), кукушка ведает часы рождения, брака и смерти. Доныне замужние женщины спрашивают кукуш­ку, сколько будет у них детей, а девицы — скоро ли будут сосватаны и как долго проживут в брачном союзе? Сколько раз прокукует кукушка, столько лет суждено оставаться в девках или столько лет быть замужем. Точно так же, заслышав впер­вые весенней порою кукушку, обращаются к ней с вопросом: сколько лет остается жить на белом свете? Ответы ее признаются за пророчество, посылаемое свыше: по выражению малорусских песен, «що вона ковала — промиж святых чувала», т. е. слышала на том свете, в царстве блаженных; «що вона ковала — тому стати й бути!»⁶ Если ласточки и голуби летают около дома во время свадебного пиршества, это предвещает молодым счастие в супружестве; вьется ли ласточка возле окон — в том доме, по народной примете, вскоре просватают невесту⁷. Маленький жучок — coccinella septempunctata назывался индусами Indra-gopa; литовцы называют его Devoozys (ozelis) или Perkuno-ozys — небесная или Перунова козочка, немцы — Gotteskühlein, Gotteskalb, Herrgottsvöglein, Marienkäfer, Marienvöglein, Marienhenne, Frauenkuh, sonnenkäfer, sonnenkalb, русские — божья коровка и солнышко (сонеч-