ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ И ПОСЛЕДНЯЯ

АННА АНДРЕЕВНА АХМАТОВА

- У Иосифа Бродского в поэме "Исаак и Авраам" есть замечательные строчки об этом "А. А. А.".

"По существу же, - это страшный крик,
Младенческий, прискорбный и смертельный".

Когда мы с Евгением Колобовым в Новой Опере работали над "Поэмой без героя", а потом я читала ее со сцены в сопровождении его оркестра, за дирижерским пультом стоял сам Колобов. Он же подбирал отдельные музыкальные куски к "Поэме" и нашел звук, который музыкально повторял это "А. А. А.".
Евгений Владимирович, по-моему, один из самых тонких и замечательных людей, как никто вписывался в замысел этого странного вечера. И звук этот странный - "А. А. А." - он нашел на виброфоне. С него и начинался наш вечер по "Поэме без героя", и им же, остановив аплодисменты, Колобов заканчивал вечер. И после этого ноющего тонкого звука наступала в зале тишина.
А если и дальше цитировать Бродского из "Исаака и Авраама", то можно вспомнить и другие строчки:

"Но если сдвоить, строить: ААА,
Сложить бы воедино эти звуки,
Которые должны делить слова…"

К сожалению, только через слова мне придется объяснять свое понимание "Поэмы без героя". Разгадывать тайну "А. А. А.".

ПОЭМА БЕЗ ГЕРОЯ

- Заглавие возникло, может быть, под впечатлением байроновского "Дон Жуана", где с самого начала Байрон говорит: "Мне нужен герой" и сетует, что в его время героев для поэм нет.
В то безвременье, когда Ахматовой писалась "Поэма", героев (не официально-советских) тоже не было.
Но, с другой стороны, можно сказать, что в названии "без героя" зашифрованы имена и персонажи, так или иначе связанные с автором в течение всей ее жизни. Во всяком случае, очень явно проступают силуэты Блока, Гумилева. Кузмина, Хлебникова, Маяковского, Мандельштама, Судейкиной, Князева, Недоброво, Анрепа. Недаром Ахматова потом напишет: "… там уже все были".
Можно также сказать, что герой в поэме - город: Петербург разных эпох, его атмосфера, война, разрушение. Городу, кстати, посвящена третья часть "Поэмы" - "Эпилог". О Петербурге-Ленинграде у Ахматовой есть много других стихов. Например:

И сада Летнего решетка,
И оснеженный Ленинград
Возникли словно в книге этой
Из мглы магических зеркал.

Современность в "Поэме" сталкивается с историей, Ленинград встречается с Петербургом. Как у Мандельштама в стихотворении, написанном в 1930 году:

"Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухших желез.
Ты вернулся сюда, - так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей.
...........................
...........................
Петербург я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург, у меня еще есть адреса.
По которым найду мертвецов голоса…"

…А можно наверняка сказать, что герой "Поэмы" - Время. Вернее, многослойность времени. Движение времени происходит не поступательно, иногда минуются целые временные пласты. Получается наложение одного времени на другое. Очень, кстати, похоже на актерское существование, когда играешь классику. Я помню, у Смоктуновского - Мышкина в "Идиоте" БДТ - было это самое наложение: с одной стороны, мы видели на сцене Смоктуновского, живущего в 60-х годах нашего века, а с другой - через него же проглядывало время Достоевского.
У Ахматовой в "Поэме" возникает тот же эффект, но с еще большей силой:

В воспоминаниях о Модильяни Ахматова пишет о том, что будущее "бросает свою тень задолго перед тем, как войти".
Известно, что некоторые йоги могут наблюдать за событиями, происходящими на огромных расстояниях и в любом времени: прошлом, настоящем и будущем. В Индии этих людей так и называют "трикала жна" - знающие три времени.
Видимо, Ахматова обладала в некоторой степени таким свойством. Например, когда день смерти Мандельштама был еще не известен, она в первом Посвящении к "Поэме" поставила дату - 27 декабря. Надежда Яковлевна Мандельштам впоследствии написала, что Ахматова "знала" эту дату.
Но с другой стороны, что написано пером - не вырубишь топором. Написанное слово уже, мне кажется, несет в будущее какую-то, заложенную в него творческой энергией, информацию.
Я, например, часто наблюдала за своим мужем киносценаристом: он придумывал ситуацию, а она потом так или иначе воплощалась в его жизни.
Эти предвидения называют пророчеством. У пишущего человека ощущения, переданные словами, несут в будущее очень сильную энергию, которая и претворяет эти пророчества в события жизни.
Говорят, что творчество связано с правым полушарием, а что там у нас запрограммировано и что лежит невостребованным пластом - еще до конца никому не ведомо. Талантливый человек, как экстрасенс, черпает оттуда, и чем конкретнее он потом облекает это в слова, тем неизбежнее проявляется в будущем эта "интуитивная" информация.
Такие предчувствия бывали и у меня, но, не облеченные в слова, не переведенные из подсознания в сознание, они мне никак не помогали. Например, я неосознанно "видела" внутренним взором какую-то картинку, которая потом претворялась в жизни. А если бы я эти видения сразу доводила до сознания, многих ошибок мне удалось бы избежать (ведь недаром говорят, что хорошие сны надо рассказывать, чтобы они исполнились, а про плохие - молчать). Общаясь с поэтами или с экстрасенсами в лаборатории академика Спиркина, я часто слышала об этих особого рода знаниях.
Марина Цветаева писала в 1928 году поэту Николаю Гронскому: "Стихи - ответственность. Скажется - сбудется. Некоторых вещей я просто не писала". А Олег Чухонцев, гуляя по Ялтинской набережной, мне как-то рассказывал, что когда у него появляются видения чего-то страшного, чьей-нибудь смерти или грядущей беды, он, чувствуя приближение стихов, никогда не облекает эти видения в слова - в стихи. Боится.
Во всяком случае, кто-то из умных людей заметил, что русская идея заключается в том, что логос (слово) порождает действительность, а не наоборот.
"Вначале было слово…" Бог увидел все перед глазами, сказал - и претворилось. В эту истину я уверовала с детства.
В одной из записных книжек, задолго до рождения Мура, Цветаева написала:

"Да будет свет,
Да будет сын -
Стихосложение взяв за правило,
Я тебя выхотела: составила".

У самой Ахматовой предвидений можно найти множество. Например, в раннем стихотворении "Дай мне долгие годы недуга" она не накликала на себя беду, а просто "видела" будущее.
Как рассказывал Кома (Вячеслав Всеволодович) Иванов, который был близко с ней знаком. Ахматова знала за собой и другими поэтами это ясновидение и боялась его:

Я гибель накликала милым
И гибли один за другим.
О горе мне! Эти могилы
Предсказаны словом моим.

Можно назвать и другие ее стихи такого рода. Кома Иванов говорил, что в последние годы жизни Ахматова интересовалась новейшими физическими теориями, которые как-то соприкасались с объяснением ее субъективных предощущений будущего.
Еще в 10-е годы в Царском Селе Ахматова написала провидческое стихотворение, посвященное Валерии Сергеевне Срезневской, своей ближайшей подруге:

Жрицами божественной бессмыслицы
Назвала нас дивная судьба.
Но я точно знаю - нам зачислятся
Бденья у позорного столба.
И свиданья с тем, кто издевается,
И любовь к тому, кто не позвал…
Посмотри туда - он начинается,
Наш кроваво-черный карнавал…

"Кроваво-черный карнавал" - уж не предтеча ли "Петербургской повести тринадцатого года" в "Поэме без героя"?
И тогда же, в 10-е годы, были написаны такие строчки:

Не смущаюсь я речью обидною,
Никого и ни в чем не виню…
Ты кончину мне дашь не постыдную
За постыдную жизнь мою.

Во всяком случае, я еще ни разу не встречала более или менее серьезной работы о семиотике предсказаний, сравнивающей поздние факты биографии Ахматовой с предсказаниями в ее ранних стихах.
С другой стороны, надо иметь в виду мифотворчество Ахматовой вокруг собственной биографии, ее вольное редактирование дат написания стихотворений (особенно у поздней Ахматовой, когда она стала очень пристрастна к числам и пристально следила за чужими воспоминаниями, касающимися ее жизни. Во всяком случае, воспоминания своей подруги Срезневской она, как говорят, сильно подредактировала). В то же время нельзя не учитывать и ахматовскую иронию по поводу всех последующих толкований, "открытий" и по поводу предсказаний будущего тоже. (Я это очень хорошо понимаю и каждый раз одергиваю себя, чтобы не впасть в ересь, как говорят разумные люди.)
В записных книжках Ахматова пишет: "… Поэма перерастает в мои воспоминания, которые но крайней мере один раз в год (часто в декабре) требуют, чтобы я с ними что-нибудь сделала.

Это бунт вещей,
Это сам Кощей
На расписанный сел Сундук.

(поэма "зазвучала" в ночь с 26 на 27 декабря 1940 года)".
Вообще 40-й год был одним из самых плодотворных годов у Ахматовой. "Мой самый урожайный 1940-й год", - напишет она позже. Кстати, и другой предвоенный год - 1913-й - тоже был у Ахматовой "урожайным".
"О Муза плача…" - скажет Цветаева в стихотворении, посвященном Ахматовой. Я не буду объяснять, какой мерой измеряется страдание творческого человека, но то, что и 1913, и 1940 годы для Ахматовой были исключительными но глубине страдания, доказательств не требует.

Нет, это не я, это кто-то другой страдает.
Я бы так не могла…

Эти строчки были написаны в 1940 году, когда Ахматова, казалось, прошла уже через все страдания, отпущенные человеку. В том же году было написано более 30 стихотворений. Из них, говоря о "Поэме", можно выделить цикл "В сороковом году", где в сжатых описаниях исторических событий звучит "второй шаг" - личное, "свое", скрывающееся в чужом. Например, стихотворение "Когда погребают эпоху…", написанное 5 августа 1940 года, по первому плану - о погибшем Париже, о погибшей тишине, но и без записей Лидии Корнеевны Чуковской ясно, что второй план - о своей боли (в 1939 году в очередной раз арестовали ее сына). Цитате всегда больше веры, поэтому привожу из дневников Чуковской: "Анна Андреевна прочла мне новое стихотворение о тишине в Париже… которое меня потрясло… Стон из глубины души, как выдох "Лева". Она услышала горе всего мира. - Какие теперь разлуки! сказала мне Анна Андреевна о Франции и Париже. Что бы ни происходило с ней или возле нее, она всегда сквозь свои заботы слышит страну и мир".
Но с "Поэмой" происходили и более странные вещи. Она писалась, вернее, дописывалась, в течение 20 лет, и конца этому не было бы, если бы не смерть самой Ахматовой. Она читала ее всем знакомым, пристально следила за отзывами, заносила их в записные книжки, переставляла строфы и четверостишия. "Странная вещь <…> - говорила Ахматова, - очень странная. Всегда я свои стихи писала сама. А вот "Поэму" иначе. Я всю ее написала хором, вместе с другими, как по подсказке".
В записных книжках Ахматовой остались отзывы некоторых читателей:
"Она кажется всем другой:
- Трагедия совести (Шкловский).
- Танец (Берковский).
- Исполненная мечта символистов (Жирмунский).
- Поэма Канунов, Сочельников (Б. Филиппов).
- Историческая картина, летопись эпохи (Чуковский).
- Почему произошла революция (Шток).
- Две фигуры "Русской": с платочком, отступая, - это лирика, она прячется. Вперед, раскинув руки - это поэма" (Пастернак).
- Как возникает магия (Найман).
- Музыка (почти все)".
"Что в ней присутствует музыка, - писала Ахматова о "Поэме", - я слышу уже 15 лет и почти от всех читателей вещи". Да и в самой "Поэме":

Это все наплывает не сразу.
Как одну музыкальную фразу,
Слышу шепот…

Или:

А во сне мне казалось, что это
Я пишу для кого-то либретто
И отбоя от музыки нет.

Высказываний первых слушателей "Поэмы" можно привести множество, но они ничего не раскрывают читателям. Это скорее темы для литературоведческих работ. Так, например, Жорж Нива написал статью, где очень убедительно доказывает, что "Поэма" носит барочный характер. Но для меня это утверждение ничего нового в ней не открывает.
Сама Ахматова сделала к "Поэме" "Примечания редактора" и по этому поводу пишет: "В отличие от примечаний редактора, которые будут до смешного правдивы, примечания автора не содержат ни одного слова истины, там будут шутки умные и глупые, намеки понятные и непонятные, ничего не доказывающие ссылки на великие имена (Пушкин) и вообще все, что бывает в жизни, главным же образом строфы, не вошедшие в окончательный текст".
Где-то я прочитала, что "Поэма" без героя - то есть без того, кого нельзя было называть в те времена вне общепринятого контекста - без Сталина, но у самой Ахматовой, до которой, видимо, доходили эти слухи, в примечании к "Поэме" написано: "Того же, кто упомянут в ее заглавии и кого так жадно искала Сталинская охранка, в Поэме действительно нет, но многое основано на его отсутствии".
Читая заметки о "Поэме без героя", поражаешься: кого только не подставляли на место этого "героя". И Недоброво, и Берлина, и Анрепа - людей, которые действительно присутствуют в "Поэме", но основными героями ее не являются. А если продолжать цитировать Ахматову и дальше, то: "Не надо узнавать его в герое "Царскосельского лирического отступления" (III-я главка) <…>. Таинственный "Гость из Будущего", вероятно, предпочтет остаться неназванным <…>. (Но ведь это нужно только для музыкальных характеристик, как в "Карнавале" Шумана, или для совсем пустого любопытства)".
Ахматова, по воспоминаниям Эммы Герштейн. называла себя "старой шаманкой", которая защищается "заклинаниями" и "посвящениями из музыки и огня". Может быть, защищается от слишком прямых толкований своей "Поэмы"? Она писала: "Конечно, каждое сколько-нибудь значительное произведение искусства можно (и должно) толковать по-разному (тем более, если оно относится к шедеврам). Например, "Пиковая дама"… Но когда я слышу, что "Поэма" и "трагедия совести",.. и объяснение, отчего произошла революция,.. и "Реквием по всей Европе",.. трагедия искупления и еще невесть что, мне становится страшно".
Прочитав, по-моему, почти все, что было написано о "Поэме", в том числе и людьми, хорошо знавшими Ахматову, я, пожалуй, соглашусь с Анной Андреевной.

ТРИПТИХ

- "Поэма" состоит из трех частей.
"I часть - "Девятьсот тринадцатый год". Театрализованный сюжет: Пьеро - Арлекин - Коломбина; воспоминания наплывами, через зеркала, свечи. Петербург, Фонтанный Дом, отступления в реальность и в будущее, комментарии, живопись, портреты конкретных людей, фотографии.
II часть - "Решка". Отстраненная нынешняя реальность. Лагерная тема.
III часть - "Эпилог". Ленинград, военное время, разбомбленный город - жесткий, черно-белый, в руинах".
Так я пыталась много лет назад записать вкратце "сюжет" "Поэмы", предлагая ее как сценарий Семену Арановичу - режиссеру, который делал прекрасные документальные фильмы. Я в свое время озвучивала у него фильм о Горьком. И мне хотелось, чтобы Семен снял фильм о Ленинграде, Ахматовой, о 1913 годе и т. д. с моим голосом, читающим "Поэму". Помню, Семен слушал меня тогда, еле сдерживая смех…
Я обиделась, но теперь понимаю, что уж очень по-детски пыталась высказывать свои идеи. Впоследствии, в 1989 году, Аранович снял документальный фильм "Личное дело Анны Ахматовой", хотя к этому времени уже давно работал в художественном кинематографе.
В марте 1966 года, когда Ахматовой не стало, Семен Аранович снимал очередной фильм о Горьком и у него была своя съемочная группа. С этой группой, вернее с оператором, он заснял панихиду, отпевание и похороны Ахматовой. Тогда весь отснятый материал изъял КГБ, но в 1989 году Арановичу удалось включить в свой фильм съемки Ахматовой разных лет, а также кадры ее похорон.
Сама Ахматова считала, что передать некоторые сложные сцены "Поэмы" гораздо легче средствами кинематографа.
"Триптих" звучит как три серии или три акта, поэтому может восприниматься и как пьеса в стихах. Вернее - трагедия. Ритуал трагедии всегда совершается на пороге бездны, когда никаких средств к спасению уже нет, когда нужна, как говорит Ахматова:

…лира,
Но Софокла уже, не Шекспира.
На пороге стоит - Судьба.

Судьба в трагедии всегда Рок. Неизбежность. И спастись автору можно, только найдя "победившее смерть слово", что и происходит в конце концов в "Поэме".

1940-1962

- Годы, проставленные в начале поэмы или после каждой части, обозначают не время написания, а сжатое время, в котором работала память автора. Вариант "Поэмы" 40-х годов по значимости равен варианту 60-х (в обоих уже задействованы все персонажи), и некоторым, в том числе Иосифу Бродскому, первый вариант нравился больше, но в варианте 60-х к "Поэме" прибавилась жизнь автора за эти 20 лет. В 60-е Ахматова писала о "Поэме": "Вышли замуж те, что родились / В ночь, когда ты приснилась мне".
И в тех, и в других вариантах ощущается незаконченность замысла. Но, с другой стороны, где конец? Видимо, в данном случае все обрывается смертью автора.
В 1959 году Ахматова записала: "Работа над ней напоминала проявление пластинки. Там уже все были. Демон всегда был Блоком, Верстовой столб - Поэтом вообще, Поэтом с большой буквы (чем-то вроде Маяковского)".
Загадочное свойство письма Ахматовой - прятать больше, чем открывать. Иногда она начинала опасаться, что текст "Поэмы" слишком герметичен или кажется таким. Поэтому разъяснительные письма к NN то вставлялись в текст, то убирались.
"Я начала ее в Ленинграде (в мой самый урожайный 1940-й год), продолжала в "Константинополе для бедных", который был для нее колыбелью, - Ташкенте", писала Ахматова.
От себя же я могу добавить такое предположение: если бы Ахматова жила и в наше время, "Поэма" продолжала бы писаться…

DEUS CONSERVAT OMNIA^*
(ДЕВИЗ В ГЕРБЕ ФОНТАННОГО ДОМА.)

- В "Поэме" очень явно прослеживается цикличность судьбы. А мне давно нравится подмечать эти загадочные замкнутые круги жизни. Например, я писала в своей книге "Бегущая строка памяти" о Галине Дмитриевне Катанян, у которой ее ближайшая подруга Лиля Юрьевна Брик увела мужа и прожила с ним более сорока лет. За это время Галина Дмитриевна ни разу не общалась со своей бывшей подругой, но когда умерла Лиля, а через год - Василий Абгарович Катанян, то в их квартиру переехал его сын Вася. Он переехал туда с женой и матерью. Так Галина Дмитриевна стала жить в комнате своей подруги, где на стенах висела собранная Лилей коллекция подносов, уникальная коллекция картин, бисерный коврик, подаренный в 16-м году Маяковским своей любимой Лиличке…
Так вот о кругах судьбы. Герб "Deus conservat omnia" был на Фонтанном Доме Шереметевых, где жила Ахматова, и этот же герб был на странноприимном доме графа Шереметева в Москве (теперь больница имени Склифосовского), там в морге после своей смерти 5 марта 1966 года лежала Ахматова, там же была московская панихида, после чего гроб с телом переправили в Ленинград. В Ленинграде после отпевания в храме Николы Морского 10 марта состоялась гражданская панихида в Ленинградском отделении Союза писателей, тоже помещавшемся в одном из бывших домов графа Шереметева, на котором - тот же девиз с гербом: "Deus conservat omnia".
Естественно, что сама Ахматова не могла и предположить такого круга судьбы, ставя в 40-м году этот девиз эпиграфом к "Поэме". Но, как всегда бывает у больших поэтов, предвидение и здесь заявило о себе.
Я могла бы привести массу примеров такого рода предвидений в творчестве других поэтов. И у Гумилева в стихотворении о рабочем, отливающем для него пулю, и у Мандельштама в стихотворении "Улица Мандельштама":

"И потому эта улица,
Или верней эта яма, -
Так и зовется по имени
Этого Мандельштама".

(Как известно, Мандельштама похоронили в декабре 38-го года в общей могильной яме в пересыльном лагере на Дальнем Востоке.) И у Высоцкого в раннем стихотворении "Памятник", где он провидел и описал памятник на Ваганьковском кладбище, поставленный на его могиле.
Подмечать замкнутые круги судьбы в жизни Ахматовой можно и дальше. Например, в детстве в Царском Селе она жила на улице Широкая, а последняя ее ленинградская прописка была на улице Ленина, которая раньше тоже называлась Широкой.
"Бог сохраняет все" - это и надежда на Бога, и на человеческую память, надежда через слово спасти то, что без этой словесной памяти могло бы кануть в Лету.
________________
* Бог сохраняет все (лат.)

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

- Предисловия к "Поэме" Ахматова то сокращала, то дополняла, пытаясь разъяснить что-то читателю. В опубликованной "Прозе о Поэме", во "Втором письме", Ахматова, например, недоумевала: "Л. Я. Гинзбург считает, что ее ("Поэмы". - А. Д.) магия - запрещенный прием - why?". Но в стихах о "Поэме" сама Ахматова писала:

Не боюсь ни смерти, ни срама.
Это тайнопись - криптограмма,
Запрещенный это прием.

По воспоминаниям, 1-й вариант "Поэмы" возник быстро, "словно под чью-то диктовку". Ахматова давала ее читать знакомым, проверяя ее доходчивость. Но прояснять ее смысл в самом тексте она не хотела. "Ни изменять, ни объяснять ее я не буду. "Еже писахъ писахъ", - отмечает она в одном из очередных предисловий в 1944 году, повторяя слова Понтия Пилата из "Евангелия от Иоанна".
В 1955 году появилось еще одно объяснение в Предисловии "Из письма к NN", где Ахматова пишет, что, разбирая осенью 40-го года погибший впоследствии в блокаду архив, она наткнулась на письма и стихи о событиях 1913 года - о самоубийстве Всеволода Князева, одного из героев "Поэмы", и ссылается на свои строчки: "Бес попугал в укладке рыться…".
В 40-м году Ахматова написала стихотворение "Подвал памяти" пример работы памяти вне зависимости от желания автора:

Но сущий вздор, что я живу грустя
И что меня воспоминанье точит.
Не часто я у памяти в гостях,
Да и она меня всегда морочит.
Когда спускаюсь с фонарем в подвал,
Мне кажется - опять глухой обвал
Уже по узкой лестнице грохочет.
Чадит фонарь, вернуться не могу,
А знаю, что иду туда, к врагу.
И я прошу, как милости… Но там
Темно и тихо. Мой окончен праздник!
Уж тридцать лет, как проводили дам,
От старости скончался тот проказник…
Я опоздала. Экая беда!
Нельзя мне показаться никуда.
Но я касаюсь живописи стен
И у камина греюсь. Что за чудо!
Сквозь эту плесень, этот чад и тлен
Сверкнули два зеленых изумруда.
И кот мяукнул. Ну, идем домой!

Но где мой дом и где рассудок мой?

Это стихотворение тоже предтеча "Поэмы" и тоже может служить одним из ее предисловий.

"Иных уж нет, а те далече…"
- Эпиграф взят из 8-й главы "Евгения Онегина". Не думаю, что надо его расшифровывать. Слова эти, кстати, аукнутся в 3-й части "Поэмы", в "Эпилоге":

… Все в чужое глядят окно.
Кто в Ташкенте, а кто в Нью-Йорке.
И изгнания воздух горький -
Как отравленное вино.

В ранней редакции "Поэмы" был еще другой эпиграф, из Ларошфуко: "Все правы". Примечательно, что Ахматова сняла эту "максиму".
Ахматова то убирала эпиграфы, то снова вводила в "Поэму". Она как никто умела подобрать эпиграф так, чтобы через него раскрыть содержание дальнейшего. Эпиграфы были символами. Как известно, "символ" - греческое слово и переводится как "пластинка". Разломленная надвое, она потом служит паролем при встрече, когда сходятся, соединившись, две половины. Недаром одно из течений в искусстве было названо символизмом - в нем картины физической жизни соединялись с ее иррациональным (метафизическим) смыслом. Если нет зазубрин и все совпало - гармония. Может быть, поэтому многие ахматоведы, и в том числе Жирмунский, называли "Поэму без героя" "ответом символизму", ведь в ней соединились реальные и метафизические смыслы.
А что касается эпиграфов, которые у Ахматовой тоже "без зазубрин" соединялись с последующим текстом и служили "символами", то о некоторых прочитанных строчках она говорила, что они "просятся в эпиграф".

Первый раз она пришла ко мне в Фонтанный Дом в ночь на 27 декабря 1940 г., прислав как вестника еще осенью один небольшой отрывок ("Ты в Россию пришла ниоткуда…"). Я не звала ее. Я даже не ждала ее в тот холодный и темный день моей последней ленинградской зимы. Ее появлению предшествовало несколько мелких и незначительных фактов, которые я не решаюсь назвать событиями.
В ту ночь я написала два куска первой части ("1913") и "Посвящение". В начале января я почти неожиданно для себя написала "Решку", а в Ташкенте (в два приема) - "Эпилог", ставший третьей частью поэмы, и сделала несколько существенных вставок в обе первые части.
8 апреля 1943 года. Ташкент
- Это одно из предисловий Ахматовой к "Поэме". В первую очередь здесь обращает на себя внимание дата - 27 декабря 1940 г. (о ней чуть ниже) и то, что это происходило в шереметевском Фонтанном Доме. О нем поговорим подробней.
"Тридцать пять лет я прожила в одном из самых замечательных петербургских дворцов (Фонтанный Дом Шереметевых) и радовалась совершенству пропорций этого здания 18-го века", - писала Ахматова в 60-е годы.
В северном садовом флигеле она жила с 1918 по 1920 годы, в южном - с середины 20-х до 1952 года. В промежутках и позже было несколько петербургских адресов, не говоря уже о московских, где она жила подолгу. Но Ахматова связана с Фонтанным Домом не только местом жительства. Он вошел в ее поэзию, стал символом истории Петербурга и России, стал частью "Поэмы".
В доме Шереметевых, выходящем на Литейный проспект, и в его флигелях в 10-х годах сдавались внаем квартиры.
Владимир Казимирович Шилейко. второй муж Анны Андреевны, поселился в доме осенью 1916 года в качестве домашнего учителя внуков графа Сергея Дмитриевича Шереметева - Бориса и Николая (это было уже 5-е поколение Шереметевых, живущих в доме).
Научный авторитет Шилейко к этому времени был уже очень высок. Чтобы материально поддержать бедного ученого и обеспечить внукам достойное образование, Шереметев и предложил ему место учителя.
В 1916 году, по инициативе Шилейко, Павел Сергеевич Шереметев, старший сын Сергея Дмитриевича, однажды посетил литературно-артистическое кабаре "Привал комедиантов". Об этом посещении он записал в своем дневнике: "Поехали в "Привал комедиантов", где своды и стенная роспись мерзопакостного содержания и где целый ряд поэтов говорили стихи. В этом есть что-то больное и искривленное, но есть и здоровое искание красоты. <...> Наш Владимир Казимирович Шилейко оказался здесь своим человеком и также говорил свои стихи, и лучше других".
После войны и октябрьской революции Шилейко вернулся в Фонтанный Дом и продолжал жить в северном садовом флигеле.
С Ахматовой они были знакомы с 10-х годов. Тогда он был тесно связан с "Цехом поэтов". Ахматова писала: "В 10-х годах составился некий триумвират: Лозинский, Гумилев и Шилейко. С Лозинским Гумилев играл в карты. Шилейко толковал ему Библию и Талмуд".
Одна из современниц Ахматовой вспоминала, как Шилейко, высокий, тощий, похожий на Фауста, с томом персидской поэзии под мышкой, ухаживал в "Бродячей собаке" за Ахматовой и посвящал ей стихи. В 1913 году Ахматова тоже написала ему стихи, начинавшиеся словами: "Косноязычно славивший меня...".
В апреле 1918-го, когда Гумилев вернулся из-за границы, Ахматова попросила у него развод и сказала, что выходит замуж за Шилейко. К этому времени она жила в семье Валерии Сергеевны Срезневской. Срезневская вспоминает: "Как-то Аня пришла и сказала: "Я переезжаю в Шереметьевский Дом". -?? - "Там живет один замечательный человек: знаешь, птица, я считаю его гениальным. Сейчас он тяжко болен. Я буду ухаживать за ним"....Я пошла к ней <...>. Продолговатая комната. Постель. Диван. Круглый большой стол. Все очень странное, тяжелое и мрачное. Настольная лампа горит неярко, оставляя углы большой комнаты в тени. У стола сидит человек в солдатской шинели. Лицо очень тонкое и правильное, большие недобрые глаза за очками глядят неприветливо. Очень яркий рот криво усмехается. Аня наливает в чашку почти черный крепкий чай <...> замечаю большой эгоизм, капризы <...>. Я иду и думаю: надолго ли хватит у такой свободолюбивой, у такой независимой Ани этого подвига, жертвы?"
В начале августа 1918-го Шилейко и Анна Андреевна отправились в Москву, "чтобы поменять обстановку" (мандат на право осматривать памятники старины). Жили они в Москве в Зачатьевском переулке ("Переулочек, переул... / Горло петелькой затянул"). В сентябре вернулись в Петербург, и Анна Андреевна поселилась в комнате Шилейко в северном служебном флигеле Фонтанного Дома.
"Ани" действительно надолго не хватило. Шилейко оказался "грубым и мелочным ревнивцем, капризным, требующим к себе безраздельного внимания". Он переводил с листа сложные ассирийские тексты и хотел, чтобы Анна Андреевна записывала за ним эти переводы. Запрещал ей писать стихи. Но природа брала свое.

Тебе покорной? Ты сошел с ума.
Покорна я одной Господней воле.
Я не хочу ни трепета, ни боли.
Мне муж - палач, а дом его - тюрьма, -

- напишет она в 1921 году в цикле "Черный сон".
Друг Ахматовой и Судейкиной Артур Лурье, с которым Ахматова познакомилась еще в 1914 году, решил вырвать Анну Андреевну от Шилейко. Предложил переехать к ним (Лурье одно время был гражданским мужем Судейкиной, впоследствии она бросила его из-за какого-то случайного мальчика, который через две недели исчез). И Ахматова переехала к своей подруге Ольге Глебовой-Судейкиной. Они жили все вместе, втроем. "Квартирный вопрос", о котором впоследствии напишет Булгаков, в то время стоял очень остро…
В сентябре 1920-го Ахматова поступила работать в библиотеку Агрономического института. От работы она получила две комнаты на Сергиевской улице, дом 7, где жила до осени 1921 года.
Там целый год с ней прожил и Шилейко - фактически они уже расстались, но он был болен и беспомощен. Позднее он переехал в служивый корпус Мраморного дворца, где окна его комнаты выходили на Марсово Поле. Одно время у него жила опять бездомная Ахматова, пока окончательно не перебралась назад, в Шереметевский дворец, к Пунину.
Все эти незначительные на первый взгляд детали аукнутся потом в "Поэме".
В квартире Пуниных, помимо самого Пунина и Ахматовой, жила его первая жена Анна Аренс с их дочерью Ириной. Жили одной семьей, квартира была большая. У Ирины Пуниной впоследствии родилась дочь Аня. Ахматова время от времени, в зависимости от обстоятельств, переезжала из одной комнаты в другую. Но во время написания первоначального варианта "Поэмы" у нее была узкая комната, бывшая детская. Лидия Корнеевна Чуковская вспоминает о старом сундуке, развалившейся, стоящей на кирпичах, тахте (у Ахматовой сохранилась запись: "Кажется, я всю жизнь сплю на матрасе, поставленном на кирпичи"). Хотя какие-то детали прошлого сохранились. Вдруг Анна Андреевна, пишет Чуковская, начинала искать серебряные ложки, чтобы накрыть на стол…
У меня на даче висит известная фотография: Ольга Берггольц в гостях у Ахматовой. Они сидят друг напротив друга, а на столе перед ними - старинные красивые чашки. После того, как я сыграла Берггольц в "Дневных звездах" и познакомилась с ней, Ольга Федоровна рассказывала мне об этих мелких деталях, которые бросались в глаза в бедной комнате Анны Андреевны. Такие подробности часто заметны на ее поздних фотографиях: то на маленьком столе в "Будке" стоит бронзовый подсвечник, то красивая вазочка, то маленький том старинной книги. Видимо, несмотря на свою безбытность и скитальчество, Анна Андреевна любила и берегла эти детали прошлого.
Окно из ахматовской комнаты в Фонтанном Доме выходило в сад. Судя по кольцам дуба, сад этот старше самого Петербурга.
Петр подарил этот участок земли вместе с графским титулом своему фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву за победы над шведами. При шведах это была мыза. Отвоевав ее, Шереметев построил здесь дом, в котором устраивал знаменитые "машкерады". В его прославившемся на весь город крепостном театре ставились забавные спектакли, в которых использовалось, например, "двойное ряжение": крепостные актеры переодевались в заезжую итальянскую труппу и уже как итальянские актеры разыгрывали какое-либо действо. Как видим, эта игра возникла задолго до вахтанговской "Принцессы Турандот", где тоже было двойное переодевание (и задолго до "Поэмы", где за каждой маской прячется по нескольку лиц).
О Борисе Петровиче Шереметеве Пушкин написал: "И Шереметев благородный…" - Шереметев не поставил своей подписи на смертном приговоре Алексею, сыну Петра. При нем и был построен Фонтанный дворец - памятник Елизаветинской эпохи. Сын Бориса Петровича граф Петр Борисович и внук Николай Петрович основали крепостной театр и в Москве, в Останкино.
Николай Петрович Шереметев с юности был дружен с великим князем Павлом Петровичем. Когда Павел взошел на престол, Шереметев переехал в Петербург и стал устраивать в Фонтанном Доме концерты с участием гениальной крепостной актрисы Жемчуговой. Восхищенный ее пением, Павел снял с руки кольцо и подарил ей. (По другому преданию, он подарил ей жемчужное ожерелье, отсюда - ее "фамилия".)
Граф Николай Петрович Шереметев полюбил эту крепостную актрису. Он сделал ее хозяйкой своего дома, но их отношения не были освящены церковным благословением. Это ее мучило. У нее начался туберкулез, врачи запретили ей петь. "И тогда… я поборол бренные предрассудки света сего о неравенстве состояний, - писал Николай Петрович Шереметев в завещании сыну Дмитрию, - и соединился с нею священными узами брака, который совершен в Москве в 1801 год, ноября в 6 день, в церкви Симеона Столпника, что на Поварской…"
Шереметев хотел приурочить объявление о свадьбе к рождению наследника. Архитектор Кваренги принялся за создание в Фонтанном Доме парадной галереи для свадебных торжеств. Однако после рождения сына Дмитрия Параша Шереметева умерла. Это было 23 февраля 1803 года. Свадьба не состоялась, о состоявшемся венчании было объявлено уже после ее смерти.
В записных книжках Ахматова упоминала "… знаменитый Белый зал работы Кваренги, где когда-то за зеркалами прятался Павел I и подслушивал, что о нем говорят бальные гости Шереметевых". Ахматова ошибалась. На самом деле Белый зал был построен архитектором Корсини на месте созданной Кваренги галереи. Строительство Белого зала относится к середине 19-го века, когда ни Павла I, ни Н. П. Шереметева, ни Жемчуговой уже не было в живых.
Еще при жизни Прасковьи Ивановны (Параши) по ее желанию в Москве был заложен Странноприимный дом, который должен был "дать бесприютным ночлег, голодным обед и ста бедным невестам приданое". В этом Странноприимном доме, как я уже говорила, лежала полтора века спустя умершая Ахматова.
В саду шереметевского Фонтанного Дома стоял саркофаг в память об умершей Параше, на нем - надпись, выбитая по-французски:

"Я хочу видеть ее ускользающую тень,
Блуждающую вокруг этого дома.
Я приближаюсь, но вдруг эта тень пропадает
И возвращает меня к моей боли, исчезая безвозвратно".

Памятник этот простоял в саду до середины 30-х годов, так что Ахматова его, конечно, застала. В конце 20-х годов она писала в стихотворении "Шереметевский сад":

И неоплаканною тенью
Я буду здесь блуждать в ночи,
Когда зацветшею сиренью
Играют звездные лучи.

Образ Параши Жемчуговой то явно возникал, то шифровался и аукался с другой героиней "Поэмы" - Ольгой Судейкиной.

Что бормочешь ты, полночь наша?
Все равно умерла Параша,
Молодая хозяйка дворца.
Тянет ладаном из всех окон.
Срезан самый любимый локон,
И темнеет овал лица.
Не достроена галерея -
Эта свадебная затея,
Где опять п