В последовательных превращениях природы, в характеристических признаках и свойствах различных времен года древние племена усматривали не проявление ес-
1 «На Глеба и Бориса за хлеб (т. е. за его уборку) не берися!»
2 Обл. Сл., 78.
3 Сахаров., II, 17, 20, 30, 50, 56; Терещ., VI, 48, 53, 67; Вест. Р. Г. О. 1851, VI, 3-4; Маяк, XIII («Еще замеч. о праздн. и поверьях»), 49—58; Иллюстр. 1846, 247; Ворон. Г. В. 1850, 44; 1851, 9, 13—14; Полтав. Г. В. 1845, 15, 19, 24; 1846, 18; Калуж. Г. В. 1845, 1; Москв. 1849, IX, 9; Послов. Даля, 978-1001; Ч. О. И. и Д. 1867, VI, смесь, 180—201.
тественных законов, а действие одушевленных сил — благотворных и враждебных, их вечную борьбу между собою, торжество то одной, то другой стороны. Поэтому времена года представлялись нашим предкам не отвлеченными понятиями, но живыми воплощениями стихийных богов и богинь, которые поочередно нисходят с небесных высот на землю и устрояют на ней свое владычество. По указанию старинных пасхалий, «Весна наречется, яко дева украшена красотою и добротою, сияюще чудно и преславне, яко дивитися всем зрящим доброты ея, любима бо и сладка всем... Лето же нарицается муж тих, богат и красен, питая многи человеки и смотря о своем дому, и любя дело прилежно, и без лености восстая заутра до вечера и делая без покоя. Осень подобна жене уже старе и богате и многочадне, овогда дряхлующи и сетующи, овогда же радующися и веселящися, рекше иногда (печальна от) скудости плод земных и глада человеком, а иногда весела сущи, рекше ведрена и обильна плодом всем, и тиха и безмятежна. Зима же подобна жене — мачехе злой и нестройной и нежалостливой, яре и немилостиве; егда милует, но и тогда казнит; егда добра, но и тогда знобит, подобно трясавице, и гладом морит, и мучит грех ради наших». Согласно с этим, церковная живопись допускала аллегорические изображения Весны, Лета, Осени и Зимы1. Нет сомнения, что подобные изображения заимствованы нашими художниками из античных источников, чрез посредство Византии; но такое заимствование нимало не противоречило народному пониманию, ибо поэтические олицетворения времен года шли из глубокой древности и принадлежали славянам наравне со всеми другими родственными племенами. В Эдде Лето (Sumar, сын Svâsudhr'a — от svâs — carus, proprius, domesticus, готск. svês, др.-в.-н. suâs) и Зима (Vetr, отцом которого был Vindlôni или Vindsvalr = der windbringende, windkühle) представляются одушевленными существами: первое — добрым, дружелюбным, а вторая — злым, жестокосердым. И у немцев, и у славян до сих пор уцелели следы этих образных представлений в народных поговорках и общепринятых оборотах речи: «der Sommer или der Winter ist vor thür, tritt ein, kehrt ein», у нас: «Весна (Лето, Осень или Зима) на дворе, воротилась, пришла». Лето и Май месяц (Весна) рядятся в зеленые, густолиственные уборы, а Зима надевает на себя белоснежный покров или саван (вследствие сближения ее с богинею Смертию); и Лето, и Зима являются с своими слугами и помощниками: первое — с грозами, буйными ветрами и дождями, последняя — со снегом, инеем, метелями, вьюгами и морозом, которые в древнепоэтических сказаниях олицетворялись сильномогучими богатырями и великанами. Оба они состоят в нескончаемой вражде («Зиме и Лету союзу нету»)2, преследуют друг друга («der leide Winder hât den Sumer hin verjaget») и сражаются между собою точно так же, как День сражается с Ночью (см. стр. 338). Сходные, аналогические черты, подмеченные в сменах дня и ночи, лета и зимы, заставили народную фантазию сближать ежедневную борьбу света и мрака с ежегодною борьбою тепла и холода и повели к постоянному смешению мифов, относящихся к этим разнородным физическим явлениям. Лето отличается ясностью, блеском солнечного света, как белый день; зима же потемняется снежными облаками и туманами и уподобляется ночи. День и весна пробуждают спящую, безмолвную природу и радуют весь мир, а ночь и зима погружают ее в сон = подобие смерти и придают ей печальный характер3. В нашем областном языке слетье употребляется в значении не только летнего времени и урожая, но и вообще удачи, успеха; напротив, слова неслетье и безлетье означают, во-первых: неурожайное лето и, во-вторых: неудачу, несчастье; поэтому говорят: «пришло на него безлетье!» — что равносильно выражению: «пришла на него невзгода!» Прилага-
|
|
1 О. З. 1851, IX, 29-30.
2 Рус. в св. посл., II, 5.
3 D. Myth., 715, 719, 721—2; Симрок, 254—5.
тельное веселый некоторыми лингвистами сближается с словом весна; «настали для кого светлые, ясные дни» = дни радости, веселья; черный день — день печали, несчастия; смотреть сентябрем, отуманиться — быть унылым, печальным1. Закликая в марте и апреле месяцах весну, поселяне обращаются к ней, как к существу живому, благодатному, творческому:
а) Весна, Весна красная!
Приди, Весна, с радостью,
С великою милостью:
Со льном высокиим,
С корнем глубокиим,
С хлебами обильными.
б) Весна красна!
На чем пришла,
На чем приехала?
На сошечке,
На бороночке2.
|
О Зиме и Осени рассказывают, что они приезжают на пегих кобылах; с половины ноября Зима, по народному поверью, встает на ноги, кует морозы, стелет по рекам мосты и выпускает на белый свет подвластных ей нечистых духов; с 12-го декабря она ходит в медвежьей шубе, стучится по крышам избушек, будит баб и заставляет топить печи; идет ли она по полю — за ней следуют вереницами Метели и Вьюги и настойчиво просят дела, идет ли по лесу — сыплет из рукава иней, идет ли по реке — на три аршина кует под своими ногами воду3. Более наглядные олицетворения времен года встречаем у белорусов. Весну они называют Ляля, лето — Цеця, осень — Жыцень, зиму — Зюзя. Ляля представляется юною, красивою и стройною девою; существует поговорка: «пригожая, як Ляля!» В честь ее празднуют накануне Юрьева дня, и праздник этот известен под именем Ляльника. На чистом лугу собираются крестьянские девицы; избравши из своей среды самую красивую подругу, они наряжают ее в белые покровы, перевязывают ей шею, руки и стан свежею зеленью, а на голову надевают венок из весенних цветов: это и есть Ляля. Она садится на дёрн; возле нее ставят разные припасы (хлеб, молоко, масло, творог, сметану, яйца) и кладут зеленые венки; девицы, схватившись за руки, водят вокруг Ляли хоровод, поют обрядовые песни и обращаются к ней с просьбою об урожае:
Дай нам жытцу4
Да пшаницу,
В агародзе,
Сенажаце5—
Ровны гряды,
Ровны зряды.
1 Обл. Сл., 8, 128, 207; Изв. Ак. Н., IV, ст. Микуцкого, 405.
2 Сахаров., I, 260; II, 16; Маяк, XIII; Пассек, V, 175:
Весна, Весна — днем красна!
Что ты нам принесла?
Принесла я вам летечко,
Чтоб родило зильячко,
И рута, й червоный мак,
И мьята, й зеленый барвинок.
3 Сахаров., II, 65-69.
4 Жита.
5 На покосе.
Ляля раздает им венки и угощает всех приготовленными яствами. Эти венки и зелень, в которую наряжалась Ляля, сберегают до следующей весны1. Цеця — дородная, красивая женщина; в летнюю пору она показывается на полях — убранная зрелыми колосьями, и держит в руках сочные плоды2. Жыцень представляется существом малорослым, худощавым, пожилых лет, с суровым выражением лица, с тремя глазами и всклокоченными, косматыми волосами. Он появляется на нивах и огородах, после снятия хлеба и овощей, и осматривает: все ли убрано, как следует в добром хозяйстве. Заприметив много колосьев, не срезанных или оброненных жнецами, он собирает их, связывает в сноп и переносит на участок того хозяина, у которого хлеб убран начисто, с бережливостью; вследствие этого на будущий год там, где Жыцень подобрал колосья, оказывается неурожай, а там, куда перенёс он связанный сноп, бывает обильная жатва. Когда Жыцень странствует в виде нищего и при встрече с людьми грозит им пальцем, это служит предвестием всеобщего неурожая и голода в следующем году: «Жыцень з'кабзóй (с нищенской сумою) — голод на двор!» Во время осенних посевов он незримо присутствует на полях и утаптывает в землю разбросанные зёрна, чтобы ни одно не пропало даром. Судя по этим данным, Жыцень принадлежит, собственно, к породе эльфических духов, блуждающих по нивам и помогающих росту и зрению хлебных злаков (сравни с поверьями о полудницах, мавках, полевиках, житной бабе — II, 170 и гл. XXIII); белорусы сочетали с ним представление осени, так как к этому времени года относится окончательная уборка и умолот снопов и посев озимого хлеба. Имя Жыцень есть производное от слова жито (рожь), что подкрепляется и народными поговорками: «Жыцень хлеба дав», «барджей на Жытня, кали в засеке хлеба не прытне»3. Зюзя — старик небольшого роста, с белыми что снег волосами и длинною седою бородою, ходит босой, с непокрытою головою, в теплой белой одежде и носит в руках железную булаву. Большую часть зимы проводит он в лесу, но иногда заходит и в деревню, предвещая своим появлением жестокую стужу. Чтоб умилостивить Зюзю, белорусы накануне Нового года откладывают несколько ложек кутьи в особую миску и оставляют ее на ночь на столе, чтобы Зюзя пришел кутьи паесьци и не вредил бы морозами нивам и домашним животным: «Зюзя на дворе — куцья на столе». Подобно тому, в других местностях России существует у крестьян обычай приглашать Мороз на кутью и на кисель (см. I, 162). Когда Зюзя гневается на людей, он ударяет своей булавою в какой-нибудь пень, и тотчас же трескаются стены домов и самая земля; «трескучие» морозы приписываются его ударам: «Зюзя стукиняе, людей ущувае» (стращает)4. Происхождение имен Ляля, Цеця и Зюзя остается необъясненным; каждое из них образовалось чрез удвоение коренного слога и все равно уцелели в детском языке: ляля и цаца (малорус. цяця) употребляются, как ласкательные названия ребенка (в смысле: милый, пригожий, умница), а также для означения игрушки5, зюзя употребляется в замену слова «холодно»: «не ходи на двор,
1 Румуны чествуют особым празднеством Лелю и смешивают ее в своих песнях с Пресв. Девою; холостые парни и девицы обращаются к Леле с просьбою послать им ровню (устроить ровный брак). Очевидно, Ляля (Леля) — то же, что древняя Лада, богиня весеннего плодородия и любви. — Телескоп 1833, VIII, 511-2.
2 Поговорка: «маракав на Цецю, а трафив на псецю!» = метил (жених) на красавицу, попал на безобразную.
3 Тотчас на Жытня (сваливают беду), если не окажется в амбаре хлеба.
4 Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 94—97, 105-7, 120-1.
5 Обл. Сл., 108, 252; Доп. обл. сл., 295; Старосв. Банд., 578.
там зюзя!»1, белорус. зюзець — мерзнуть, цепенеть от холода2. Вместо олицетворенных времен года в славянских сказках нередко выводятся действующими лицами Месяцы, как двенадцать братьев, восседающих на стеклянной горе, т. е. на небе, вокруг пылающего костра = солнца. Костёр этот горит то сильнее (в летнюю пору), то слабее (зимою), смотря по тому, какой из Месяцев берет в свои руки правительственный жезл. Весенние Месяцы изображаются цветущими юношами, летние — достигшими полного развития сил мужами, осенние — пожилыми, стареющими братьями, а зимние — седовласыми старцами (смотри выше стр. 134—6). Подобное же олицетворение месяцев встречаем и в итальянской сказке3, но обстановка ее уже значительно подновлена: с горы-неба сцена переносится в гостиницу. Было два брата — богатый и бедный. Бедный, оставленный без помощи богатым братом, пошел искать счастия; на пути остановился он в одной гостинице, в которой грелись у огня двенадцать мужей, и подсел к ним, дрожа от холода. Один из двенадцати незнакомцев, мрачный и суровый по виду, спросил пришельца: «что ты думаешь о теперешнем времени года?» — Что думаю? — отвечал этот, — я убежден, что все месяцы года исполняют свое дело, но мы сами не зная — чего нам желается, хотим давать законы небу и не рассуждаем о том, что нам полезно или вредно; когда бывает ветрено и дождь идет — мы желаем жаров, а в августе просим туч, нисколько не думая, что от этого могут погибнуть жатвы. «Ты рассуждаешь, как Соломон; но нельзя же не признать, что настоящий месяц март своим холодом, дождем, снегом, ветрами и туманами причиняет нам много печали». — Ты говоришь только о неприятных качествах этого месяца, — отвечал бедняк, — а не говоришь о той пользе, какую приносит он, приводя с собою весну. Незнакомец с радостью выслушал такой ответ, ибо это был сам месяц Март с одиннадцатью своими братьями, и подарил благоразумному гостю ящичек, в котором можно найти все, чего только пожелаешь. Бедняк взял подарок, возвратился домой и вскоре так разжился, что богатый брат его почувствовал всю горечь зависти и немедленно собрался в путь. Он зашел в ту же гостиницу, но в разговоре с месяцем Мартом разбранил погоду и его самого послал к черту. Месяц Март подарил ему молотильный цеп: «всякий раз, как пожелаешь чего, скажи только: цеп! дай мне сотню». При первой же пробе цеп осыпал ударами неосторожного искателя приключений. Таким образом, по свидетельству сказки, месяц Март обладает и чудесным ящичком (= то же, что скатерть-самобранка), и дубинкою-самобоем.
Главная мысль, лежащая в основе простонародных праздничных обрядов, может быть выражена в этих немногих словах: смерть природы зимою и обновление или воскресение ее весною. С первыми признаками весны поселяне уже начинают зазывать (закликать) ее. Такими признаками служат: пробуждение животных, подверженных зимней спячке, прилёт птиц, появление насекомых и цветение подснежников. 1-го марта, по русской примете, бабак просыпается, выходит из норы и начинает свистать; 4-го прилетают грачи, 9-го — жаворонки; к 17-му числу лёд на реках становится настолько непрочным, что, по народному выражению, щука его хвостом пробивает; 25-го марта ласточка вылетает из вирия и, поспешая в здешний мир, несет с собою тепло; 5-го апреля пробуждаются сверчки, а 12-го медведь выходит из берлоги, в которой проспал целую зиму; в мае месяце земля уже «при-
1 Обл. Сл., 322.
2 Приб. к Ж. М. Н. П. 1846, 96. В одной из валахских сказок (Шотт, 6: «Die altweibertage») Весна является, как богиня, наказующая злую мачеху.
3 Pentamerone, II, 42.
нимается за свой род»1. Приведенные приметы не везде и не всегда оказываются верными; во-первых, разные местности пользуются и разными климатическими условиями, и, во-вторых, — независимо от этих условий, год на год не приходится: зимние холода заканчиваются иногда ранее, иногда позднее. Поэтому начало весны (ее приход) издревле определялось не наступлением известного в году дня, а действительным появлением ее знамений. У германцев тот, кто усматривал первую фиалку (vîol), спешил объявить о том мирской общине; целая деревня сбегалась на указанное место, найденный цветок подымали на шест, танцевали вокруг него, резвились и пели веселые песни. Это называлось: находить лето. Подобно тому в южной России радуются появлению голубого ряста (scilla bifolia), одного из первых весенних цветов Украйны; собираясь на полях, поселяне начинают скакать, приплясывать и причитывать: «топчу, топчу ряст! дай, Боже, потоптати и того року дождати!» С тою же непритворною радостью встречают немцы и первого майского жука2, а первый прилетевший аист и первая ласточка приветствуются ими, как правдивые вестники возвратившейся весны. Обе эти птицы признаются священными (ласточка — у немцев Herrgottsvogel, у французов la poule de Dieu); причинять им вред и разорять их гнезда считается величайшим грехом. На дом, в котором они гнездятся, никогда не упадает молния. В Швеции крестьяне зазывают ласточку троекратным окликом. Возвращение ласточки праздновали и греко-италийские племена. На Родосе дети носили весною ласточку, пели обрядовые песни и получали за то в дар разные припасы. И доныне существует в Греции обычай, следуя которому юноши ходят 1-го марта по улицам с песнями и носят вырезанную из дерева ласточку. Равным образом принято было у греков за правило давать тому награду, кто первый возвещал о прилете аиста3. На Руси ласточку называют святою, божьею птицею, у чехов — птицею Девы Марии4. Где она поселится, тому дому приносит благословение, счастье и предохраняет его от грозы и пожара; поэтому крестьяне нарочно прибивают под кровлями планки и маленькие дощечки, чтобы ласточкам удобнее было прилаживать свои гнезда. За убиение ласточки и разорение ее гнезда Бог карает преступника смертью или истребляет его дом пожаром, насылает на его стада падёж, отымает у его коров молоко5. Ранний прилёт ласточки предвещает счастливый, урожайный год. «И от ластовице (читаем в старинном памятнике) не вероуеши ли, яже оу тебе щьбьчеть вьсе лето зело красьне?» В Малороссии дети ходят
1 Маркевич., 2—3; Сахаров., II, 16, 22; Ч. О. И. и Д. 1867, IV, 180-1.
2 По числу черных точек на крыльях Marienkäfer'a заключают о будущем урожае; если этих точек окажется более семи, то хлеб будет дорог, а если менее, то предстоит богатая жатва. — D. Myth., 658. По русскому поверью: если во время посева под брюшком жука будет много яичек — это предвещает изобилие хлеба, и наоборот: если яички помещаются у передних ног жука, то лучший урожай будет для ранних посевов, а если у задних ног, то лучше всего уродятся поздние посевы. — Иллюстр. 1846, 246; Этн. Сб., II, 55.
3 Рус. Бес. 1856, I, ст. Максимовича, 63; D. Myth., 722—3; Песни разн. народов в пер. Берга, 199, 205; Beiträge zur D. Myth., I, 232; II, 432.
4 У египтян ласточка служила символом Изиды в ту пору весеннего обновления природы, когда богиня эта искала тело своего супруга, умерщвленного злобным Тифоном; у греков образ этой птицы принимала Афина. — Andeutungen eines Systems der Myth., 170; Одисс, XXII. Так как мысль о воскресающей природе сочеталась в христианскую эпоху с празднованием Светло-Христова Воскресения, то вместе'с этим ласточке было дано участие в легендарных сказаниях: своим чириканьем она предостерегала Спасителя от преследующих жидов, а когда предали его на распятие, то похищала и прятала приготовленные гвозди.
5 Существует еще поверье: кто разорит гнездо ласточки, у того выступают на лице веснушки. Завидя первую ласточку, малороссы умываются водою и приговаривают: «ластивко, ластивко! нá тоби веснянки, дай мени билянки». — Номис,. 5.
в начале марта по домам, славят яр и зеленачку и носят с собою деревянную ласточку или испеченных из хлеба жаворонков; тот же обычай носить деревянную ласточку соблюдается и болгарами1. Не менее важная роль принадлежит в народных преданиях и поверьях кукушке. У древних индусов она была посвящена Индре, у германцев — Тору2, у греков в образе этой птицы являлся Зевс; у славян, по свидетельству старинной польской хроники (Chronicon slavosarmaticum Procosii = Kronika polska przez Prokosza), чествование кукушки связывалось с культом богини Живы: «divinitati Zywie fanum exstructum erat in monte ab ejusdem nomine Zywiec dicto, ubi primis diebus mensis maji innumerus populus pie conveniens precabatur ab ea, quae vitae auctor habebatur, longam et prosperam valetudinem. Praecipue tamen ei litabatur ab iis, qui primum cantum cuculi audivissent, ominantes superstitiose, tot annos se victuros, quoties vocem repetiisset. Opinabantur enim supremum hunc universi moderatorem transfigurari in cuculum, ut ipsis annuntiaret vitae tempora: unde crimini ducebatur, capitalique poena a magistratibus afficiebatur qui cuculum occidisset»3. Жива — богиня весны, названная так потому, что приходом своим животворит = воскрешает умирающую на зиму природу, дает земле плодородие, растит нивы и пажити. От снк. džîv — живу, džîva — живой образуются два слова: одно с суффиксом t: džîvita = наше живот, означающее: во-1-х, — брюхо, чрево, как ту часть тела, где совершаются главные жизненные процессы; во-2-х, жизнь («положить живот за отечество»), и, в-3-х — имущество, состояние и домашний скот (животы, животина; в летописях с этим значением употребляется и слово жизнь); другое с суффиксом n: džîvana — прилагат. vivificus, сущ. vita. Жива есть сокращенная форма имени живана или Живена, пол. Ziewonia4, и значит: «дающая жизнь». О весеннем половодье, разлитии рек поселяне доныне выражаются: «вода заживает». Все, что служит условием жизни: пища (жито, житница, житник и житор — ячмень, живность — съестные припасы; сравни нем. leben — жить, leib — живот и laib = гот. hlaib, хлеб), домашний кров (жилье, жилой покой, т. е. теплый, с печкою), материальное довольство (жира, жйрова, житуха — хорошее, привольное житье, жировать — жить в изобилии, есть вдоволь, жировой — счастливый, богатый = зажиточный, житии люди — лучшие, достаточные, жировик — домовой, как блюститель домашнего счастья и хозяйства; в старинных памятниках существ. жир употребляется в смысле «пажити», «пастбища», а глагол жить в смысле «пастися»), здравие (заживлять раны, зажило, подобно тому, как от слова быть образовалось бытеть — здороветь, толстеть)5, славянин обозначает речениями, происходящими от того же плодовитого корня. Названия: «жизнь моя!», «жизнёнок!» употребляются в народе как самая нежная, задушевная ласка. Наоборот, слова, производные от глагола жить, с отрицанием не, получили
1 Иллюстр. 1846, 262, 333; Об истор. зн. нар. поэз., 72; Записки Авдеев., 140—2; Архив ист.-юрид. свед., I, стат. Кавел., 8; Нар. сл. раз., 138, 144, 153; Херсон. Г. В. 1852, 17; Полт. Г. В. 1845, 15; Сахаров., II, 81; Цебриков., 264; Громанн, 70; Миладин., 522; Volkslieder der Wenden, II, 260; Neues Lauzitz. Magazin 1843, III—IV, 336; Иоанн, экз. болг., 137.
2 Germ. Mythen, 237.
3 D. Myth., 643—4. Перевод: Божеству Живе было устроено капище на горе, названной по ее имени Живец, где в первые дни мая благоговейно сходился многочисленный народ испрашивать от той, которую почитал источником жизни, долговременного и благополучного здравия. Особенно же приносились ей жертвы теми, которые слышали первое пение кукушки, предвозвестившее им столько лет жизни, сколько раз повторился ее голос. Думали, что высочайший владыка вселенной превращался в кукушку и сам предвещал продолжение жизни; поэтому убиение кукушки вменялось в преступление и преследовалось от правителей уголовным наказанием.
4 D. Myth., 733.
5 Обл. Сл., 19, 56—57; Матер, для сравнит, слов., II, 7; Ч. О. И. и Д., год 3, 1, 9—10; Radices linguae slov., 29; Археол. Вести. 1867, II, 89.
значение недоброе: областн. нежительный — неприязненный1, нежит или нежить — олицетворение мучительной болезни, дух смерти (стр. 51—52). Посвященная богине Живе, кукушка признавалась вещею, небесною посланницею; она поведает наступление лета («зозуля ковала — летечко казала»)2, начало гроз и дождей, определяет долготу человеческой жизни и сроки брачных союзов. По ее голосу земледелец заключает о будущем урожае: если она закукует при восходе солнца и на зеленом дереве (т. е. в то время, когда леса оденутся листьями), то год будет урожайный, а если закукует на ночь и на голом дереве — будет голод и мор. Кто впервые услышит кукушку на тощий (пустой) желудок, тому настоящий год сулит несчастья; такому человеку не следует закармливать скотину: не то голодать ей всю зиму! По чешскому поверью, если зозуля не кукует до Иванова дня, то надо ожидать неурожая; своим криком она прогоняет град, бури, бесплодие и дороговизну. Чехи обращаются к ней с вопросом: почём будет продаваться жито, ячмень, овес? и смотря по тому, сколько раз она прокукует, судят о будущих ценах на хлеб. Весною, заслышав в первый раз кукушку, простолюдины спешат побрянчать деньгами — для того, чтобы они не переводились до следующего года; отсюда возникли поговорки: «сховай грашульку на зязюльку», «сховай три грошы у руку на куку!» Если же на ту пору не будет в кармане денег — это принимается за верный знак, что их не будет и в продолжение целого года. Те же самые приметы существуют у сербов, румынов и немцев3. И вообще, все птицы, прилетающие к нам с юга, встречаются как вестницы благодатной весны. По народному поверью, они являются из райских стран (вирия), отпирают замкнутые зимнею стужею облака, проливают на землю живительный дождь и даруют ей силу плодородия. В пении овсянки малороссам слышатся слова: «покинь сани, возьми воз!»4
Призыв весны начинается с 1-го марта; дети и девицы влезают на кровли амбаров, всходят на ближайшие холмы и пригорки и оттуда причитывают: «Весна, Весна красная! приди, Весна, с радостью, с великою милостью» (см. стр. 332). Тот же призыв повторяется 9-го и 25-го марта, на Светлую неделю и на Красную Горку (воскресенье Фоминой недели). На 9-е марта, когда (по народной примете) прилетают жаворонки, поселянки пекут из теста изображения этих птичек, обмазывают их медом, золотят им крылья и головы сусальским золотом и с такими самодельными жаворонками ходят закликать Весну. В некоторых местностях обрядовые причитания прямо обращаются к Ладе, богине летнего плодородия, любви и брачных связей:
Благослови, мати,
Ой мати Лада, мати,
Весну закликати!
Или:
Благослови, Боже,
Благослови, мати,
Весну закликати,
Зиму провожати!
Зимочка — в возочку,
Летечко — в човночку,
1 O. a 1851, VIII, 46.
2 У литовцев май назывался «месяцем кукушки».
3 Нар. сл. раз., 136-8, 155, 165; Москв. 1852, XVI, 132; Приб. к Изв. Ак. Н. 1853 г., 189; Этн. Сб., II, 56; Пузин., 195; Сахаров., I, 271; Громанн, 68—70; Чешск. песни Эрбена, 77; Срп. pjeчник, 312; Телескоп 1833, VIII, 501-2; D. Myth., 641-3; Beiträge zur D. Myth., I, 210, 232. Zeitschrift für D. Myth., Ill, 222; Die Wissenschaft des slaw. Mythus Гануша, 317.
4 Украин. мелодии, 142; Рус. в св. посл., IV, 15.
т. е. Зима отъезжает по сухому пути = на возу, а Лето приплывает на челноке, пользуясь весенним разливом вод. В старину закликание Весны должно было сопровождаться жертвенными приношениями. И доныне 1-го марта, на утреннем рассвете, болгары выходят встречать Весну с нарочно приготовленным круглым хлебом1, наши поселянки расстилают на поле новый холст, кладут на него пирог и, обращаясь на восток, говорят: «вот тебе, матушка Весна!» Затем, оставляя свои дары под открытым небом, они возвращаются домой, с надеждою, что матушка Весна оденется в новину и за принесенную ей хлеб-соль уродит в изобилии лён и конопли2.
При встрече Весны поются обрядовые песни (веснянки: содержанием их служит любовь, возжигаемая Ладою в сердцах девиц и юношей) и совершаются праздничные игрища, идущие из глубокой древности. По народному выражению, на Сретенье Зима встречается с Летом, «щоб побороцьця: кому йти наперед, кому вертацьця назад», а на Благовещенье последнее осиливает первую: «Весна Зиму поборола»3. В естественной смене времен года: зимы и лета древний человек видел борьбу двух противоположных, взаимно враждебных сил и свое воззрение запечатлел в символических обрядах, до сих пор совершаемых при начале весны. В Германии в этих обрядах принимают участие юноши и девицы, разделяясь на две половины: одна половина признается свитою Лета, другая — Зимы. Того, кто представляет Лето, наряжают в зеленый плющ и барвинок (singrün), а представляющего Зиму — в мох и солому; они выступают друг против друга и долго сражаются между собою, пока наконец не победит Лето и с поверженной наземь Зимы не будут сорваны ее уборы. После того торжественно носят по деревне зеленую ветвь или венок, возглашая песню:
Der Sommer der ist da;
wir wollen hinaus in garten
und wollen des Sommers warten.
Wir wollen hinter die hecken
und wollen den Sommer wecken.
Der Winter hats verloren,
der Winter liegt gefangen.
Или:
a) Der Sommertag ist da,
er kratzt dem Winter die augen aus
und jagt die bauern zur stube hinaus.
b) Stab ausldem Winter gehn die augen aus...
c) Violen und die blumen
bringen uns den Sommer,
der Sommer ist so keck
und wirft den Winter in den dreck4.
Таким образом, по свидетельству песен, Лето, пробуждаясь от сна, побеждает Зиму, захватывает ее в плен, выкалывает ей очи и повергает свою соперницу в грязь, производимую весенним таяньем снегов. В некоторых областях поселянин, избранный представлять Лето, является в одной сорочке, держа в руках разукрашенное плодами и лентами дерево; а тот, кто представляет Зиму, выходит в теплой
1 Сообщено г. Каравеловым.
2 Сахаров., II, 16, 18, 22, 75, 81; Вест. Евр. 1821, III, 193; Полтав. Г. В. 1845, 15; Маяк, XI, 8; Слав. Миф., 75.
3 Номис, 282; Послов. Даля, 976.