Еще один сон.
Я одолел перевал — только для того чтобы увидеть, что мой настырный попутчик обошел меня, пока я спал. Он ожидает меня на дне следующей долины: это он установил там мою палатку.
И еще было письмо. Во сне я не помнил, когда я его получил и от кого, но я знал, что очутился здесь из-за него и что мне необходимо на него ответить. Может быть, это Антонио? Мой старый друг и наставник преследует меня в моих снах? Дурачит меня? Что же это за письмо, приглашение к контакту? Как прозаично.
Я чувствовал, что меня изучают. Даже во сне.
Здесь это, пожалуй, индейцы. Странная мы компания, эти белые; занимаемся почти забытым преданиями среди людей, чья родословная восходит к племенам, обитавшим в пустыне. Отношения тех племен к окружавшей их природе остались в легендах; это были люди исключительной духовности, они поклонялись Солнцу.
Они бесследно исчезли восемьсот лет назад.
А что собой представляет наше наследие? Родословная колониального европейца? У нас совсем не было времени, чтобы дать образ предмету нашего поклонения, наделить Его человеческими свойствами.
Насколько же легче видеть лик Солнца в цветке, чем лик микеланджеловского Бога.
А разве лик Бога не передается нам? Ведь если Бог выглядит подобно человеку, то почему не может человек обладать качествами и достоинствами Бога? И разве не может он управлять невинными существами, подобно тому как Боги управляют человеком, в соответствии с утверждениями греческих, римских и христиано-иудейских мифов?
И что удивительного, если люди запада изгнали индейцев из лесов и плодородных равнин, подобно тому как Ягве изгнал людей запада из Эдема? В течение часа все поднялись, палатки были свернуты, снаряжение упаковано, а еще пятнадцать минут спустя прибыл грузовик. Мы услышали его прежде, чем увидели; он огибал валун у входа в наш боковой каньон. Это был черный потрепанный фордик-пикап 1959 года; на ветровом стекле выделялись два дугообразных просвета, выписанных очистителями в слое красной пыли. Дверца водителя со скрипом открылась и наружу выбрались трое мужчин. Первый, водитель, выделялся массивной неуклюжей фигурой, черной одеждой, серебряной пряжкой на поясе и серебряными набойками на носках ботинок тринадцатого размера. Он откинул на затылок ковбойскую шляпу и широко улыбнулся:
— Как дела?
Я ответил, что все в порядке, пожал ему руку и улыбнулся его товарищам — набычившемуся юноше с красной повязкой на голове и старшему, невысокому сухощавому навахо с седоватой косичкой на затылке, морщинистым лицом и серыми стоическими глазами. Старик носил соломенную ковбойскую шляпу с полями, загнутыми по бокам вверх, а спереди — вниз, что придавало ей сходство с клювом орла.
— Все готово? — спросил водитель.
— Что вы здесь делаете, человек? — спросил парень с повязкой. Он хмурился. Старик внимательно
следил за моим лицом.
— Оставь, — сказал водитель. — Давай грузить.
— Мы хотели бы услышать ответ, — сказал молодой, и я удивился, что он говорит вместо старика.
Я посмотрел ему в глаза и сказал:
— Мы остановились здесь на ночлег. Мы пришли к нашим предкам.
Он выдерживал мой взгляд несколько секунд, затем сплюнул на землю недалеко он моих ног.
— Это не ваши предки, человек.
— Почему. Существуют общие корни...
— Корни все давно засохли, — сказал он. Ларри, тот самый, что нашел череп накануне, видимо уловил что-то в языке жестов и поз в маленьком спектакле возле грузовика. Он приблизился ко мне и встал слева.
Тогда старик выступил вперед. Лицо его было удивительно спокойно; никакие чувства не выражались на нем, когда старик стал между мной и молодым парнем и коснулся рукой амулетной сумки, которая висела у меня на груди. Это была небольшая сплетенная из кожи и стянутая ремнем сумка с эмблемой: радуга над Солнцем.
Мне подарил ее в день рождения один мой друг в Таксоне; почти случайно, на ходу, я снял ее с дверной ручки гардероба, когда уезжал из Сан-Франциско. Теперь старик-индеец прикасался к ней. Он поднял ко мне лицо, затем глазами указал на третью пуговицу своей шотландской рубашки. Его рука скользнула под рубашку и снова появилась с такой же сумкой на кожаном ремне.
— Что у вас там? — спросил он.
Я открыл свою сумочку и достал оттуда сову, крохотную золотую сову, которую Антонио дал мне в последнюю нашу встречу. Я положил сову старику в руку, и он покатал ее на ладони, не отрывая своих глаз от моих. Он отдал мне ее обратно, так и не взглянув на нее. Он нахмурился, затем взглянул на меня искоса и приподнял брови.
— Исцеляющая Сова, — сказал он.
— Это из Перу, — сказал я.
Несколько мгновений он смотрел на меня. И обычным тоном, словно я вынул авиабилет до Лимы из моего кармана, спросил:
— Вы собираетесь туда снова?
Я ответил, что собираюсь. В этот миг до меня дошло, что выбора нет, я должен ответить на письмо из моего сна. Обеими руками он распустил шнурок своей сумки и извлек из нее тонкий зеленый прутик — побег шалфея. - Он будет охранять вас, — сказал он.
Я положил прутик вместе с совой к себе в сумку.
- Счастливой поездки, — сказал он.
- Спасибо.
Водитель сиял, обрадованный, что кризис разрешился. Он радовался нашему согласию, но торопился скорее погрузиться и ехать.
Старик индеец обернулся к молодому и сказал:
— Наши традиции принадлежат только нам, но предки у нас с ними общие. Всех нас осеняют крылья великого духа.
Парень с повязкой, не двигаясь, смотрел в землю. Он был по-прежнему зол, но смолчал, явно считаясь с мнением старика.
— Мы рады всем людям, если они приходят к нам с уважением, — закончил беседу старый индеец, направляясь к сложенному в кучу снаряжению.
*2*
Если спросите, откуда эти сказки и легенды...